Ред. Репина Л.П. Диалог со временем:
Альманах интеллектуальной истории. Вып.20

Contents

Вместо предисловия

В самом конце XX века, когда история совершила свой очередной виток – "культурный" (или "культурологический") поворот, в рамках социокультурного подхода была поставлена задача раскрыть культурный механизм социального взаимодействия. Одновременно обнаружились радикальные сдвиги в области исторической эпистемологии, в концептуализации самого исторического знания, в оценке познавательных возможностей исторической науки. Сегодня речь идет о формировании нового исторического мышления и становлении новой исторической культуры.

Эти насущные проблемы осознаются ведущими историками, придерживающимися разных методологических парадигм, причем для многих участников дискуссий становится все более очевидным, что сохранение за ремеслом историка достойного общественного статуса невозможно без осмысления всех последствий "методологических поворотов" и "постмодернистского вызова", создания новых теоретических моделей и восстановления синтезирующего потенциала исторического знания на новом уровне.

Первый значимый шаг в этом направлении был сделан еще в середине 1990-х годов, когда в бурной полемике между "постмодернистами" и "реалистами" наметилась и очень скоро была достаточно четко сформулирована так называемая третья позиция, или "средняя платформа". Важно отметить, что это движение в направлении новой концептуализации социально-исторической реальности, опиралось на методологические разработки социологических теорий 1980-х годов, которые рассматривали культуру не как детерминирующую систему символов и знаков, а как набор компетенций, инструментов или стратегий, посредством которых индивид использует эти символы и знаки в своей практической деятельности. Поиски новой исследовательской парадигмы привели к разработке концепций исторического развития, группирующихся вокруг разных версий и теорий "прагматического поворота". В центре внимания оказался вопрос о том, как действующие лица истории изменяют социокультурные условия своего существования и деятельности.

В диалектическом понимании культуры как непрерывного взаимодействия между общественной системой и практикой социальной жизни происходит – на основе переопределения и усложнения самого понятия "социального" – реабилитация социальной истории, становление ее новых форм, менее амбициозных, но более гибких и обладающих значительным эвристическим потенциалом. Вместе с тем, неслучайно Пол Картледж, отвечая на вопрос "Что такое социальная история сегодня?", призвал "сопротивляться любым гегемонистским дисциплинарным притязаниям: претензии на то, что социальная история – это "главный" вид истории или даже вся история, завели в тупик". Такое предостережение звучит весьма актуально в свете амбиций нынешнего лидера историографического цеха: сегодня "самой универсальной формой истории" нередко называют "культурную историю". Нас, однако, интересуют не тематические поля, а методология исследований.

В зарубежной историографии в настоящее время можно констатировать наличие солидного корпуса работ, обсуждающих теоретические проблемы истории. Речь в них, как правило, идет не о теории исторического процесса или о применении в историографии теорий социально-гуманитарных наук, а именно об "исторической теории", теории исторического знания.

Центральное место в этих поисках "новой рациональности" занимают размышления по проблеме объективности в исторической науке. Ведущий современный специалист по теории и методологии истории Йорн Рюзен, освещая проблему "нарративности и объективности в исторических исследованиях", описал сложившуюся историографическую ситуацию как весьма противоречивую: с одной стороны, метаисторическая нарративность как принцип исторического мышления, который логически противостоит всякой научной объективности в представлении прошлого как истории; с другой стороны, все еще достаточно прочные академические традиции и процедуры профессиональных историков с их приверженностью рациональному методу, который обеспечивает знание, претендующее на объективность. Й.Рюзен пытается "примирить эти две позиции", показав, что историческая объективность может быть легитимирована в рамках нарративистской теории истории. Понятие объективности рассматривается в разных плоскостях. Исходя из того, что рациональные процедуры исторического исследования основываются на признании "некоей предзаданности опыта по отношению к исторической интерпретации", Й.Рюзен подчеркивает, что опыт является одной из границ интерпретации, но такое понимание опыта не устраняет субъективность историка. Во втором своем значении понятие объективности включает и эту "субъективную" сторону исторической интерпретации – речь идет об интерсубъективной истине. Понимание объективности как интерсубъективности означает, что историческая интерпретация не является произвольной относительно культурного дискурса и социальной жизни, в рамках которых создается исторический нарратив, к которым он адресуется и которым предлагает некоторые практические ориентиры. "Объективность" состоит в том, что учет всех этих трех перспектив в интерпретации исторического опыта дает достаточные основания для того, чтобы один нарратив принять, а другой отвергнуть. "Практическая когерентность" (т.е. сопоставимость) – это качество исторического нарратива, благодаря которому он выполняет функцию культурной ориентации в практической жизни, и прежде всего важную роль в формировании персональной и социальной идентичности". Плюрализм точек зрения историков Рюзен рассматривает не как отрицание объективности исторической интерпретации, а напротив – как реализацию этой объективности: историческая интерпретация либо рассматривается сквозь призму различных взглядов, соотносимых с различными идентичностями, либо она "вбирает их в себя как комплементарные". Иными словами, речь идет о такой концепции плюрализма, которая базируется на принципе дополнительности, взаимной критике и взаимном признании.

В современной отечественной историографии также можно обнаружить разные взгляды на влияние постмодернизма на историческую науку и методологию истории и – в связи с этим – различные предложения теоретического характера. Важно, чтобы бросающееся в глаза терминологическое разнообразие не заслоняло их родовую концептуально-методологическую общность в контексте формирования "новой рациональности".

Задача оценить воздействие постмодернистского вызова на историческое знание была поставлена в недавней статье К.В.Хвостовой. Автор справедливо указывает на то, что историки всегда занимались анализом языковых структур, понятий и терминов, содержащихся в изучаемых ими источниках, но "идеи сторонников постмодернизма, современной герменевтики и структурной лингвистики о значении всестороннего анализа языка и текстов поднимают подобные методики до уровня теории истории, подразумевающей детальный анализ историко-лингвистических факторов". Положительно оценивая "углубление текстологического анализа в практике конкретных исторических исследований", которому способствовали сторонники постмодернизма, исследовательница все же характеризует прямое воздействие постмодернизма как "имплицитное" и, в общем, несущественное, хотя его косвенное влияние на понимание истории и ее методы, на выбор проблематики исследований представляется автору весьма значительным. Но К.В.Хвостова не ограничивается скептической оценкой влияния постмодернизма на историографию и предпринимает критический анализ его центральных теоретических положений.

Отметив, что в основе философии постмодернизма лежит отношение к языку как особой реальности, представление о значении анализа языковых структур, критика инструменталистского отношения к языку, свойственного позитивистскому сциентизму, автор задается резонным вопросом: "не кроется ли в рассуждениях постмодернистов об отрицании "единых первичных оснований" серьезное противоречие, присущее всей философии постмодернизма и связанное с отношением ее приверженцев к знанию? Ведь утверждение, согласно которому в основе всех представлений о культуре и человеке лежит анализ языка, – это, по существу, и есть признание "единого первичного основания". Иными словами, анализ языка выполняет в рамках постмодернизма ту же функциональную роль, которую в классических философиях играют выше названные "единые первичные основания".

Хотя историк, изучающий отдельные аспекты проблемы, конкретные явления в ограниченном пространственно-временном диапазоне, продолжает привычно пользоваться методами нахождения каузальных связей, факторов внешнего вынуждения и детерминации, строя "правдоподобные" выводы, соответствующие данным источников, все же историческая наука нуждается в рационалистической философии, способной преодолеть механицизм позитивизма и оправдывающей историческую истину не только на уровне исследовании в рамках прагматизма и феноменологии, но и общефилософских рассуждений. В качестве "единого первичного основания" такой философии и теории истории К.В.Хвостова предлагает понятие информации, подчеркивая роль последней в формировании и развитии социума. По мнению автора, "оперирование понятием "информация" в отличие от оперирования понятиями "язык" и "текст" обязательно предполагает всесторонний, в том числе и на уровне объяснения, а не только понимания, учет соотношения знака и реальности, что и свойственно подходу историка при осуществлении им конкретно-исторического исследования, а именно: необходимыми становятся рассуждения о содержательных различиях передачи, переработки и хранения социальной информации в разные исторические эпохи". Тезис о понятии исторической информации как базовом постулате "новой рационалистической теории и философии истории", призванной "заменить ее крайне субъективистское постмодернистское понимание" развивается автором и в других работах.

Если К.В.Хвостова сожалеет о том, что в философии истории до сих пор четко не оформилось неорационалистическое направление , противостоящее крайнему релятивизму и субъективизму постмодернизма, то А.В.Лубский в своей книге "Альтернативные модели исторического исследования", отмечая, что влияние постмодернизма на историческую науку способствовало формированию особого стиля исторического мышления, проявляет гораздо больший оптимизм и констатирует формирование критикореалистического направления и неоклассической модели исторического исследования, "которая поставила задачу восстановления профессионального статуса исторической науки и ее социального престижа". Констатировав переход – в рамках интегральной неоклассической модели – "от одномерных интерпретаций истории к многомерным на основе синтеза "положительных" когнитивных установок классической и неклассической моделей исторического исследования" ("с учетом всего того рационального, что содержится в постмодернизме"), преодоление антитезы социологического и антропологического подходов к изучению прошлого, выход "неоклассиков" на проблематику социокультурной истории ("культурной истории социального"), А.В.Лубский обращается к ключевой проблеме научности исторического исследования, соотношения его эмпирической и теоретической составляющих. Речь идет о реактуализации процедуры рационально-научного объяснения.

(наряду с пониманием) в историческом познании, а следовательно о необходимости разработки собственно исторических теорий – так называемых теорий среднего уровня, которые, не являясь простыми производными от общественно-научных теорий, "интерпретируют взаимосвязь между индивидуальными действиями и социальными структурами, включая в себя, с одной стороны, понимание индивидуальных действий, направленное на установление субъективно подразумеваемых их целей или ценностей, а с другой – социальное объяснение этих действий, связанное с определением их сущности, выявлением устойчивых взаимосвязей между ними, закономерностей функционирования и тенденций изменения". Нельзя не согласиться и с резюме А.В.Лубского о том, что историческая теория имеет инструментальное значение, вероятностный характер, акцентирует взаимосвязь объективного и субъективного в исторической реальности (это и обусловливает ее познавательную эффективность), не обладает универсальностью (т.е. эвристически ограничена), всегда предполагает наличие альтернативных теоретических интерпретаций.

Именно такая оценка когнитивного потенциала теорий среднего уровня и определила задачу создания целостной методологии исторического исследования, основанной на синтезе конкурирующих исследовательских стратегий. Оригинальная конструкция интегративной полидисциплинарной методологии анализа, разработанная "на базе методологически сопоставимых и комплементарных подходов, фокусирующихся вокруг проблемы бессознательного", была предложена и успешно апробирована в практике исследования крупномасштабных социальных трансформаций раннего Средневековья и начала Нового времени в монографии И.Ю.Николаевой. При этом речь идет о полидисциплинарной технологии, дающей возможность верифицировать полученные с ее помощью результаты и проверить ее адекватность и эвристический потенциал на региональном конкретно-историческом материале. Особое значение имеет тот приоритет, который отдается в новой комбинированной исследовательской стратегии собственно историческим методам, и последовательно проведенная всесторонняя проверка совместимости избранного автором инструментария (и, соответственно, предлагаемой синтетической технологии) с макроисторическими теориями среднего уровня – теорией типологии генезиса феодализма и теорией типологии раннеевропейской модернизации. Здесь социальнопсихологический инструментарий и составляет "промежуточное звено" между эмпирикой конкретных ситуаций и "теориями среднего уровня", а точнее – задает палитру возможных концептуализации первых и рамочные условия проверяемости последних.

И в связи с этим, возвращаясь к размышлениям А.В.Лубского, не могу согласиться с его выводом из критики "неоклассиками" односторонних принципов "неклассической модели", а именно о том, что они "считают, что субъективизм и релятивизм в исторической науке усугубились в связи с популярностью в ней социокультурной проблематики, приведшей по существу к отказу от объективнокаузального объяснения исторических событий". Сторонники "средней позиции", "прагматического поворота" и разнообразных версий "другой социальной истории" в современной мировой историографии, выдвигающие и реализующие теоретические подходы, тождественные тем, которыми А.В.Лубский характеризует "неоклассическую модель", не только относятся вполне лояльно к социокультурной проблематике, но и прямо идентифицируют свои исследования с социокультурной историей, педалируя при этом свои отнюдь не тематические, а именно методологические предпочтения – ориентацию на синтез социальной и культурной истории, макро- и микроанализа, объяснения и понимания, на адекватное воспроизведение диалектического взаимодействия объективных и субъективных компонентов деятельности исторических акторов.

Требования к рукописям, представляемым к публикации в журнале "Диалог со временем"