|
Содержание
Эмиль Генрих Дюбуа-Реймон и конец классической европейской рациональности
Э. Г. Дюбуа-Реймон – выдающаяся личность своего времени. Ученый-универсал, он был известен далеко за пределами круга своих коллег по "основной" профессии (физиологии). Он был превосходным оратором, речи его растаскивали на цитаты, интересовались даже его оговорками (одна из приписываемых ему оговорок попала во фрейдовские лекции); ему приписывали и то, чего он не говорил... Речь Дюбуа-Реймона о Дарвине, прочитанная в прусской Академии наук 25 января 1883 г., вызвала настоящий скандал в Палате депутатов прусского ландтага (интересно, кто бы мог заставить современных парламентариев, неважно какой страны, устраивать дебаты по проблемам науки и мировоззрения?!)... Но самой знаменитой стала его фраза "ignoramus et ignorabimus" ("не знаем и не будем знать"), произнесенная в докладе "О границах познания природы" в 1872 году – она вызвала столько шума, что ее до сих пор восторженно повторяют одни и настойчиво пытаются "опровергнуть" другие. Эрнст Геккель ответил на нее своей книгой "Мировые загадки". Знаменитый немецкий математик Давид Гильберт, умерший в 1943 году, в завещании распорядился начертать на своем надгробном камне "ответ" Дюбуа-Реймону: "Мы должны знать – мы будем знать"... * * * Эмиль Генрих Дюбуа-Реймон родился 7 ноября 1818 г. Отец его, Феликс Дюбуа-Реймон, был родом из Невшателя (Швейцария), в 1804 году приехал в Берлин, где работал учителем в кадетском корпусе. Его супруга Миньет Анри, француженка, происходила из гугенотского семейства. У Феликса и Миньет было шестеро детей: старший сын Эмиль, дочери Жюли и Фелис, сын Гюстав (умер шести лет от роду) и младший сын Поль (впоследствии известный математик). Будучи пиетистом, Феликс Дюбуа-Реймон стремился привить своим детям чувство благочестия и дать им хорошее образование. Хотя семья жила в Берлине, дома было принято говорить по-французски. Эмиль (как впоследствии и его брат Поль) получил первоначальное образование в Collиge Franзais (французской гимназии), из которой на один год переводился в Невшательский Collиge. В 1837 г. Эмиль поступил на философский факультет Берлинского университета. Но, как он сам вспоминал впоследствии, тогда его в равной мере привлекали самые разные науки, и он не знал еще, какую из них выберет. Он посещает лекции по теологии, философии и психологии, с увлечением слушает курс протестантского историка Августа Неандера. В течение года, проведенного в Боннском университете (1838–1839), Дюбуа-Реймон изучает логику, метафизику и антропологию, а также слушает лекции по ботанике, геологии, географии и метеорологии. По возвращении в Берлин к осеннему семестру 1839 года он, по совету Эдуарда Хальманна (ассистента знаменитого физиолога Иоганнеса Мюллера), начинает изучать медицину. Большое влияние на молодого ученого оказывают химик Эйльхард Митчерлих, известный метеоролог и физик Генрих Дове, ботаник Матиас Шлейден, физиолог Теодор Шванн и, конечно же, сам Иоганнес Мюллер, возглавлявший с 1833 г. кафедру анатомии и физиологии и являвшийся директором анатомического театра анатомо-зоотомического музея при Берлинском университете. В кругу учеников И. Мюллера Дюбуа-Реймон также знакомится с Эрнстом Брюкке и Германом Гельмгольцем, с которыми его свяжет многолетняя дружба. Так, в 1841 г. Дюбуа-Реймон писал Э. Хальманну: "Я чудесно провожу теперь время с Брюкке. Из всех моих сверстников он первый и единственный обладает головой, которая тождественна моей". Эрнст Брюкке (1819–1892) станет впоследствии известнейшим физиологом (в 1870-е гг. студент З. Фрейд, занимаясь исследованиями нервной системы, "пропадет" в его лаборатории на целых три года, основательно запустив другие предметы), а Герман Гельмгольц (1821–1894) добьется выдающихся достижений в физике, математике, физиологии, психологии и других науках. В 1840 г. Э. Дюбуа-Реймон становится ассистентом И. Мюллера, который, подбирая тему исследований для своего ученика, дал ему для ознакомления только что вышедшую работу итальянского физика Карло Маттеуччи об электрических явлениях у животных ("Essai sur les phйnomйnes йlectriques des animaux"). Это и определило выбор Дюбуа-Реймоном электрофизиологии как основного направления своих исследований. В 1842 г. он защищает дипломную работу "Vorlдufiger AbriЯ einer Untersuchung ьber den sogenannten Froschstrom und ьber die elektromotorischen Fische" ("Предварительный очерк о так называемых лягушачьих токах и об электромоторике рыб"), в которой фактически были заложены начала современной электрофизиологии, а 10 февраля 1843 г. – диссертацию "Quae apud veteres de piscibus electricis exsistant argumenta" ("Познания древних об электрических рыбах"). К моменту, когда Дюбуа-Реймон пришел на кафедру Мюллера, тот уже высказал в "Руководстве по физиологии человека" ("Handbuch der Physiologie des Menschen fьr Vorlesungen", 2 Vols., 1834–1840) свое кредо в физиологии, которое может быть сформулировано следующим образом: хотя нам и кажется, что в живых организмах присутствует нечто, не поддающееся объяснению обычными механическими, физическими или химическими законами, тем не менее при помощи этих законов может быть объяснено очень многое, и мы можем без страха простирать свои объяснения настолько далеко, насколько это возможно, до тех пор пока стоим на твердой почве наблюдения и эксперимента. Мюллером также был сформулирован "закон специфических энергий органов чувств", согласно которому, какими бы стимулами на органы чувств или периферические нервы ни воздействовать, результатом будет один и тот же специфический для каждого из них эффект (например, при надавливании на глаз мы видим световые пятна). Тем не менее И. Мюллер допускал наличие особой "творческой силы", придающей живым существам единство и гармонию, т. е. оставался приверженцем витализма. Его выдающиеся ученики Брюкке, Дюбуа-Реймон и Гельмгольц заняли иную, строго механистическую позицию. Так, в 1842 г. Дюбуа-Реймон писал: "Брюкке и я торжественно поклялись утвердить следующую истину: не существуют в организме другие активные силы, нежели известные физические и химические силы. В тех случаях, которые пока не могут быть объяснены этими силами, нужно стараться найти особые формы или специфический способ действия вышеупомянутых сил посредством физико-математического подхода, или предположить существование новых сил, сходных по характеру с физико-химическими силами, присущих материи и сводимых к силам притяжения и отталкивания". 14 января 1845 г. при участии Э. Дюбуа-Реймона было основано Берлинское физическое общество, сыгравшее значительную роль в развитии науки как XIX, так и XX столетии (с момента основания в него входили Г. Гельмгольц, Э. Брюкке, бывший первым его председателем, Г. Дове, Г. Видеман и другие талантливые ученые). В 1846 г. Дюбуа-Реймон защищает габилитационную работу "Ьber saure Reaktion des Muskels nach dem Tode" ("О кислой реакции мышцы после смерти") и становится приват-доцентом Берлинского университета; с 1848 по 1853 г. является доцентом Берлинской академии искусств. В возрасте 33 лет, в 1851 г., Э. Дюбуа-Реймона избирают членом Прусской академии наук, а в 1867 г. – ее непременным секретарем. В 1853 г. он становится членом-корреспондентом Accademia dei Lincei в Риме; в 1855 г. – ординарным профессором Берлинского университета. После трагической смерти Иоганнеса Мюллера (28 апреля 1858 г. он покончил с собой) кафедра анатомии и физиологии была разделена на кафедру анатомии человека и сравнительной анатомии, которую возглавил Карл Райхерт, и кафедру физиологии, руководство которой принял Дюбуа-Реймон, возглавлявший ее до своей кончины. В 1892 г. он был избран иностранным членом-корреспондентом Петербургской академии наук. В 1853 г. Э. Дюбуа-Реймон сочетался браком с Жанеттой Клод, которая, как и его мать, была представительницей французской общины в Берлине. У них родились четыре сына – Клод, Аллард, Рене и Феликс, и пять дочерей – Эллен, Люси, Эйме, Эстель и Роза. Рене стал физиком и физиологом, Клод – офтальмологом, Аллард и Феликс – математиками и инженерами. Дочь Эстель занималась изданием работ отца после его смерти. Главный труд жизни Э. Дюбуа-Реймона, "Исследования по животному электричеству" ("Untersuchungen ьber tierische Elektrizitдt"), выходил частями на протяжении многих лет (с 1848 по 1884 г.). Дюбуа-Реймон разработал метод, позволяющий определять состояние мышц и нервов на основании их реакции при возбуждении электротоком, открыл электротон (изменения свойств нерва, происходящие при пропускании через него гальванического тока) и установил закон раздражения, названный его именем (закон Дюбуа-Реймона устанавливает зависимость величины реакции возбудимой ткани на электрическое раздражение от скорости изменения силы раздражающего электрического тока); показал, что поперечное сечение нерва электроотрицательно по отношению к его длиннику (ток покоя); доказал наличие потенциала повреждения после перерезки спинного мозга лягушки; первым обнаружил отрицательный потенциал поврежденной части коры больших полушарий мозга; сформулировал молекулярную теорию биопотенциалов. Дюбуа-Реймон разработал новую технику электрофизиологического исследования, усовершенствовал гальванометр, создал неполяризующиеся электроды, индукционные аппараты с подвижными вторичными катушками для раздражения нервов и мышц, а также другие приборы, успешно применяемые в современной медицине, первым употребил электрический ток в качестве лечебного средства. Помимо многочисленных трудов по физиологии, Э. Дюбуа-Реймон опубликовал целый ряд речей по различным проблемам философии и науки, обнаруживающих его энциклопедическую образованность и многогранность его таланта ("Вольтер как естествоиспытатель", "Дарвин versus Галиани", "История культуры и естествознание", "Мысли Лейбница и современное естествознание", "Гете и бесконечность" и др.). Эмиль Генрих Дюбуа-Реймон умер 26 декабря 1896 г., похоронен на французском кладбище в Берлине. * * * Как мы уже упоминали, Э. Дюбуа-Реймон с самого начала своей научной деятельности стал выступать против витализма в естествознании, заняв строго механистическую позицию. Он многократно подчеркивал, что никаких "жизненных сил", которые не могут быть объяснены физическими или химическими закономерностями, в живом организме не существует. Действительно, благодаря усилиям Дюбуа-Реймона и ряда его современников концепция "жизненных сил" в естествознании была существенно поколеблена. Однако к концу XIX столетия стала проявлять себя и односторонность механицизма, признававшего единственно объективной лишь механическую форму движения материи. В кругу самих естествоиспытателей, в особенности после открытия закона сохранения энергии, стало укрепляться сомнение в возможности объяснения любых процессов ссылкой на чисто механическую причинность. По словам известного философа рубежа XIX–XX вв. А. Риля, "... сомнение в правильности механического воззрения было вызвано не гносеологическими соображениями о том, представляют ли понятия массы и силы или массы и движения достаточные формы для изображения естественных процессов... Поднятые вопросы не касались также проблемы возникновения сознания, проблемы, которая для чисто-механического понимания, как само собой разумеется, должна быть трансцендентной, и на которую поэтому главный представитель этого направления вполне последовательно ответил: ignorabimus. Критика механического миропонимания сделалась, так сказать, внутренним делом естествознания. Это миропонимание, построенное по образцу видимого движения масс, в особенности же движения планет, оказывается неподходящим и неудобным уже при перенесении его на такие физические процессы, как термические и электрические, которые не обладают непосредственно механическими свойствами. <...> Толчок для развития антимеханического направления в теоретическом естествознании дало величайшее научное открытие – открытие закона сохранения энергии. Был найден принцип, для открытия и доказательства которого механика не сделала ничего существенного и который ничего не выиграл в ясности и, наоборот, потерял во всеобщности от последующего механического истолкования". Исходя из строго механистических воззрений, нельзя объяснить ни существование других форм движения материи, ни возможность перехода одной формы в другую. Поэтому, например, вопрос о том, как субъективная воля приводит в движение механизм тела со всеми его физико-химическими законами, с позиций механицизма признается неразрешимым. Неизбежным следствием механистического миропонимания оказывается позиция агностицизма. Тут-то на сцену и выходят "мировые загадки"... Обсуждая их, мы вовсе не будем стремиться показать, что выдающийся ученый "заблуждался". Напротив, мы подчеркиваем как великую его заслугу то, что он сумел максимально остро сформулировать проблемы, которые и до сих пор нередко в упор не видят современные ученые, и показал пути, по которым в попытке решить эти проблемы заведомо не имеет смысла двигаться. Итак: что это за "мировые загадки", о которых говорит Дюбуа-Реймон? Таких загадок он формулирует семь. Сразу предупредим, что не все из них он считает абсолютно непреодолимыми, т. е. трансцендентными. Рассмотрим эти загадки. 1. Вопрос о сущности материи и силы. Если мельчайшая, неделимая частица материи (атом в классическом понимании) имеет пространственные характеристики, то непостижимо, почему невозможно ее дальнейшее деление. Если же эта частица не наполняет пространства, то непостижимо, откуда исходят приписываемые ей силы притяжения или отталкивания. И далее: если между частицами материи находится пустое пространство, то непостижимо, как силы, связывающие эти частицы друг с другом, действуют на расстоянии; если же все пространство является наполненным, то непонятно, почему разные тела обладают разной плотностью. 2. Проблема происхождения движения. Если мы вообразим себе такое первоначальное состояние вещей, когда материя еще не подверглась действию какой-либо причины, то мы представим материю, которая бесконечно пребывает в покое и равномерно распределена в пространстве. В этом случае возникновение первого движения оказывается лишенным достаточного основания. Если же мы представляем материю как изначально движущуюся, то этим мы заранее отказываемся от уяснения вопроса о происхождении движения. Первая и вторая загадки, по Дюбуа-Реймону, являются трансцендентными и составляют первую границу познания природы. 3. Проблема происхождения жизни. Это не трансцендентная загадка: она могла бы быть разрешена, если бы был решен вопрос о возникновении движущейся материи. При надлежащих условиях, говорит Дюбуа-Реймон, может возникнуть особое состояние динамического равновесия материи, называемое нами жизнью. Проблема, стало быть, состоит в том, насколько мы способны воспроизвести или хотя бы понять такие условия. 4. Загадка кажущейся целесообразности устройства природы. Фактически, это старая проблема причинности и телеологии; по Дюбуа-Реймону, эта загадка также не является трансцендентной. Суть ее состоит в том, что, если мы придерживаемся механистического воззрения на природу, то нам сложно объяснить факты "очевидной" целесообразности происходящих в ней изменений. 5. Вопрос о возникновении простого чувственного ощущения. В этом вопросе мы снова сталкиваемся с трансцендентной, т. е. непреодолимой, загадкой, составляющей также вторую границу познания природы. Речь идет о возникновении сознания и о необъяснимости этого возникновения из его материальных условий. Дюбуа-Реймон здесь подчеркивает, что любая душевная деятельность по своей сущности не представляет более серьезных затруднений для постижения ее из материальных условий, чем сознание на ступени простого чувственного ощущения ("сознание" в этом контексте отождествляется с "психическим", т. е. низшие формы сознания признаются и у животных). Понимая и хорошо демонстрируя несостоятельность картезианских способов описания взаимоотношения между сознанием и материей (существуют две субстанции, которые не сводимы друг к другу, но в то же время должны каким-то образом взаимодействовать), Дюбуа-Реймон все-таки остается на почве картезианского дуализма. Ибо продемонстрировать непостижимость взаимодействия – значит все же признать, что оно тем не менее происходит. Заслугой Дюбуа-Реймона является то, что он убедительно показывает невозможность объяснить сознание даже при самом совершенном понимании устройства мозга: ведь такое понимание не откроет нам ничего, кроме движущейся материи, и даже если мы установим соответствие между состояниями этой материи и сознательными явлениями, мы все равно не сможем его понять. Невозможно, говорит Дюбуа-Реймон, придумать такое расположение материальных частиц, которое позволило бы перекинуть мост в область сознания. 6. Проблема возникновения разумного мышления и связанной с ним членораздельной речи. Эта проблема сама по себе не является трансцендентной, так как она несоизмерима с проблемой возникновения сознания как такового. Вопрос здесь заключается в том, как, уже исходя из наличия сознания (в его простейших формах, встречаемых и у животных), объяснить скачок от высших животных к человеку. (Забегая вперед, отметим, что, оставаясь на позициях механистического понимания природы, сделать это в принципе невозможно.) 7. Вопрос о свободе воли. Это последняя и явно трансцендентная загадка. Суть ее, вкратце, заключается в том, что, если понимать происходящие в природе явления как связанные друг с другом причинно-следственными связями, и если признавать при этом, что без причины ничего не происходит, то для свободного действия в природе попросту не остается места. Иначе говоря, происходящие в материальном мире события (включая и телесные движения) должны иметь материальные же причины, а это значит, что они не могут быть обусловлены сознательным желанием, свободной волей. Если считать свободную волю только иллюзией, говорит Дюбуа-Реймон, то никакой загадки тут не возникает, но если признать за человеком возможность свободного поступка, то сама эта возможность оказывается непостижимой. Таковы "семь мировых загадок" Э. Дюбуа-Реймона. Как же случилось, что наука, столь успешно развивавшаяся на протяжении трех столетий с начала эпохи Просвещения, в лице своего лучшего представителя вынесла вердикт "ignorabimus" в отношении наиболее серьезных своих проблем? Дело в том, что вердикт этот вынесен был как раз тогда, когда начинался кризис классического типа рациональности, сформировавшегося в философии и науке Нового времени. * * * Основное представление классической философии и науки – это идея внеличного естественного порядка, бесконечной причинной цепи, которая может быть постигнута рациональным образом. Законы объективно существующего мира могут быть осознаны, поняты путем приобщения к точке универсального наблюдения, абсолютного прозрачного знания, к гипотетическому "божественному интеллекту" ("лапласовский ум"), а стало быть, сами акты наблюдения и понимания могут быть повторяемы любое количество раз и прозрачны для самих себя. В этом представлении неявно воспроизводится социальная позиция классического философа или ученого – позиция обладателя знанием, которое недоступно всем остальным, а значит, человека, имеющего привилегию мыслить "за" всех остальных. Отсюда – стремление к абсолютному знанию и идея детерминизма, отсюда же требование классической науки изгнать любую "произвольность", любые "жизненные силы" из исследуемых объектов (которые, как говорит классическая наука, могут быть поняты научно лишь в той мере, в какой они "умерщвлены", превращены в цепочки автоматически протекающих процессов и т. д.), наконец, отсюда идея полной прозрачности субъект-объектного отношения, гарантирующей то, что любой акт научного исследования мира может быть повторен кем-либо и где-либо еще (воспроизводимость такого акта и была признана обязательным условием его научности). Здание классической рациональности затрещало по швам тогда, когда стала исчезать точка универсального наблюдения, когда оказалось, что любое извлечение знания о мире включено в сам изучаемый мир, а значит, любое наблюдение и описание принципиально не могут быть сконцентрированы в некоей абсолютно прозрачной точке, вынесенной за предел того, что исследуется, описывается, наблюдается. Пальцы, заключающие мир в скобки, сами запачканы чернилами этого мира – вот основное представление неклассики. Субъект-объектное отношение потеряло прозрачность, а значит, опыт об объектах перестал быть воспроизводимым в едином рефлексивном акте. "Старое деление мира на объективные процессы в пространстве и времени и на сознание, которое эти процессы отражает, – другими словами, картезианское различение между res cogitans и res extensa, – больше не является подходящим исходным пунктом для нашего понимания современной науки", – писал знаменитый физик В. Гейзенберг. Кризис классических представлений о субъективности вызвал необходимость признания континуальности субъект-объектных отношений ("континуум сознания-бытия") и вынесения фокуса рассмотрения субъективности в пространство отношений "Я – другой" и "индивид – социум". Стало невозможным мыслить "за" другого, идея монологической трансляции знания уступила место идее диалогичности самого знания; субъект претерпел децентрацию, а познаваемые объекты стали мыслиться в соответствии с принципом вероятностной организации. Так рушилась система классической рациональности с ее антиномиями и загадками, необходимо вытекающими из сформулированного Декартом положения о существовании двух субстанций, мыслящей и протяженной, которые не могут быть сведены друг к другу (в мире протяжения, в мире физических тел нет никаких "жизненных сил", а в мире мышления нет ни одного процесса, которому можно было бы приписать пространственные характеристики). Создавшаяся ситуация требовала отказа в первую очередь от этого положения, задававшего композиционные ходы любой классической научной теории: вот – бесплотный ("мыслящий") субъект, а вот – познаваемый объект, между ними – "пустое" пространство взаимодействия, которое мы вводим допущением (предустановленная гармония), но не можем отнести ни к сфере субъекта, ни к сфере объекта в силу их субстанциальных различий (психофизическая проблема). Ведь если сознание и бытие (или мышление и протяжение) с самого начала положить как независимые и несводимые друг к другу субстанции, то потом уже невозможно ни бытие вывести из сознания, ни сознание вывести из бытия. Потом сознание впихнуть в мир (в мозг, в организм) никак нельзя, что и продемонстрировал Дюбуа-Реймон, формулируя одну из своих загадок (любопытно, что и до сих пор многие ученые этого не понимают). Трансцендентные загадки Дюбуа-Реймона выглядят неразрешимыми; в действительности же они являются выражением тех противоречий, которые присущи самому стилю классического научного мышления. Одной из наиболее обоснованных альтернатив картезианскому дуализму является принцип монизма, последовательно реализованный в линии Спиноза–Гегель–Маркс–Ильенков. Но это "не совсем тот" монизм, о котором упоминает в своей книге Дюбуа-Реймон. Монизм Спинозы, увиденный сквозь картезианские очки, предстает в лучшем случае как тот же дуализм, только заменивший термин "субстанция" на термин "атрибут": отсюда и вытекает странная доктрина, согласно которой любое протяженное тело также обладает и сознанием (даже К. Поппер так понимал Спинозу). В худшем же случае монизм понимается как доктрина, в принципе отрицающая одну (любую) из двух декартовских субстанций. Понятное дело, что к Спинозе все это имеет весьма далекое отношение. Отсылая заинтересованного читателя к книгам Л. К. Науменко "Монизм как принцип диалектической логики" (Алма-Ата, 1968) и Э. В. Ильенкова "Диалектическая логика" (М., 1974), ограничимся лишь несколькими замечаниями. Что же в действительности это значит – понимать мышление не как субстанцию, а как атрибут? "Между телом и мышлением, – писал Э. В. Ильенков, – существует не отношение причины-следствия, а отношение органа (т.е. пространственно-организованного тела) со способом его собственного действия. Мыслящее тело не может вызывать изменений в мышлении, не может воздействовать на мышление, ибо его существование в качестве "мыслящего" и есть мышление. Если мыслящее тело бездействует, то оно уже не мыслящее тело, а просто тело. Если же оно действует, то никак не на мышление, ибо самое его действие представляет собой мышление. <...> Мышление не продукт действия, а самое действие, рассматриваемое в момент его совершения, как, например, ходьба есть способ действия ног, "продуктом" которого оказывается пройденное пространство. Так и тут. Продуктом или результатом мышления может быть исключительно пространственно выраженное, пространственно-геометрически зафиксированное изменение в том или другом теле или же в его положении по отношению к другим телам". Отсюда, кстати, следует не менее сокрушительный, чем это было у Дюбуа-Реймона, удар по попыткам найти мышление (сознание), исследуя мозг. Ведь они аналогичны попыткам узнать, что такое ходьба, исследуя внутреннее устройство ног... Если рассмотреть мышление именно как атрибут, то им окажется не что иное, как движение тела по форме другого тела. Мыслить – значит двигаться по форме других тел! "Кардинальное отличие способа действия мыслящего тела от способа движения любого другого тела, – продолжает Ильенков, – довольно ясно отмеченное, но не понятое Декартом и картезианцами, заключается в том, что мыслящее тело активно строит (конструирует) форму (траекторию) своего движения в пространстве сообразно с формой (с конфигурацией и положением) другого тела, согласовывая форму своего движения (своего действия) с формой этого другого тела, причем любого". Далее можно говорить о форме внешней и форме внутренней, о "встречном движении" формы деятельности и формы вещи, о противоположности образа и процесса, и т. д. Важно также понимать, что лишь социальная форма движения материи, которой в упор не видел механистический детерминизм, реализует себя в специфически человеческом сознании, в человеческом мышлении и речи. А это означает, что, подходя к человеку с биологическими (физиологическими), а также физическими или химическими мерками, мы a priori не сможем разрешить загадку его сознания, не сможем сказать, откуда оно взялось (в этом бесперспективность эволюционного подхода к мышлению и языку). Ибо "движение по форме вещей" осуществляется человеком сообразно их значению, закрепленному общественной практикой (на место эволюции становится культура и история). Иначе говоря, в сознании человека реализуют себя именно внутренние, а не внешние формы вещного мира (внутренняя форма вещи – это и есть способ актуализации ее значения). * * * Знакомство с книгой Дюбуа-Реймона будет полезно любому деятелю современной науки, в особенности же тем, кто занимается естествознанием, ибо в нем как ни в какой другой области по сей день сохраняются тенденции, возвращающие исследователя в прокрустово ложе картезианского дуализма (а отсюда путь либо к парапсихологии, постулирующей по сути магическое взаимодействие субстанций, либо к вульгарному материализму с его попытками "взвешивания" души, либо к позитивизму, заменяющему сознание на "информацию", но в конечном счете – к агностицизму с его вердиктом "ignorabimus" в отношении фундаментальных научных проблем). Великий естествоиспытатель, формулируя свои загадки, обнажил сам стиль классического научного мышления, который вскоре должен был быть отброшен. В этом, повторим, мы и видим большую его заслугу. Кандидат психологических наук,
старший научный сотрудник Института языкознания РАН
И. В. Журавлев
Кандидат медицинских наук,
ассистент кафедры дерматовенерологии РГМУ
О. В. Павлова
Об авторе
Выдающийся немецкий естествоиспытатель и философ, ученик Иоганнеса Мюллера, один из основателей Берлинского физического общества. Профессор Берлинского университета (1855), действительный член (1851) и непременный секретарь (1867) Прусской академии наук, член-корреспондент итальянской Accademia dei Lincei (1853), иностранный член-корреспондент Петербургской академии наук (1892). Основатель современной электрофизиологии, автор знаменитых "Исследований по животному электричеству" (1848-1849). Ему принадлежит также целый ряд речей и докладов по различным проблемам науки и философии: "Вольтер как естествоиспытатель", "Дарвин versus Галиани", "История культуры и естествознание", "О границах познания природы", "Мысли Лейбница и современное естествознание", "Гете и бесконечность" и др. Э. Г. Дюбуа-Реймон – автор крылатого выражения "ignoramus et ignorabimus" ("не знаем и не будем знать"), которое до сих пор иногда употребляют, имея в виду отношение человека к тайнам природы. |
|||||||||||||||||