Роговин М.С. Проблемы теории памяти Изд. 2

Оглавление

О книге М.С.Роговина "Проблемы теории памяти"

Книга "Проблемы теории памяти" принадлежит перу известного ученого-психолога Михаила Семеновича Роговина. В этой книге автору удается раскрыть проблемы памяти на фоне широко представленной картины развития психологии как науки экспериментальной, генетической и прикладной во всей ее сложности и противоречивости. Поражает не только обширная литература, представленная в "Проблемах теории памяти", свободное владение ею, но также глубокое понимание сложности и противоречивости освещаемых проблем и авторская позиция по этим проблемам. Читатель, возможно, почувствует широту кругозора, огромный жизненный опыт, высокую культуру, которые только и могли породить эту особую, независимую и выстраданную картину истории формирования науки о памяти.

Уникальность авторского в\'идения становится более понятной, когда узнаешь о разнообразии и пестроте занятий, которые выпали на долю М.С.Роговина: преподаватель и танкист, психолог-клиницист и философ, военный переводчик и студент-математик. Михаил Семенович Роговин родился 27 октября 1921 года в Москве в семье профессора МГУ, философа и переводчика. Его отец имел научные труды по философии, много переводил с нескольких индоевропейских языков. В 30-е годы был арестован и осужден на 10 лет без права переписки, после чего его уже никогда не видели родные и близкие.

Со студенческой скамьи, не успев закончить мехмат МГУ, М.С.Роговин попадает в действующую армию. 17Ня танковая бригада, где он служил, первая преградила путь наступлению фашистов на Москву осенью 1941 года. Он прошел всю войну, участвовал в боях под Смоленском, в освобождении Венгрии и Чехословакии, а также в войне против Японии. Был ранен, награжден двумя орденами и медалями.

После войны окончив Военный институт иностранных языков, М.С.Роговин преподавал немецкий язык в Шуйском военном училище, а затем поступил в аспирантуру на кафедру психологии Московского государственного института иностранных языков. Под руководством профессора В.А.Артемова он защитил кандидатскую диссертацию на тему "Проблемы понимания" (1956). В конце пятидесятых годов М.С.Роговин работал в Фундаментальной библиотеке общественных наук АН СССР, где через его руки проходила вся новая литература по психологии.

Таким образом, сложились все необходимые условия для формирования уникального ученого: замечательный учитель, труднейшая тема кандидатской диссертации, в которой сочетался широкий спектр философских и психологических проблем, соединились с отличным владением иностранными языками и доступом к новейшей психологической литературе.

В шестидесятые годы М.С.Роговин работает на кафедре психологии Московского государственного педагогического института им.В.И.Ленина. И в эти годы появляются его замечательные статьи и книги, затрагивающие вопросы психологии познания, патопсихологии и истории психологии. Среди них статьи "Экзистенциализм и антропологическое течение в современной зарубежной психиатрии", "Сравнительная психология – этология – психиатрия", "Некоторые вопросы теории мнестических расстройств: обзор работ французской школы" и монографии "Философские проблемы теории памяти" и ставшее широко известным "Введение в психологию" – переработанный вариант его докторской диссертации.

В начале семидесятых годов Михаил Семенович перешел на работу в Ярославский государственный университет им.П.Г.Демидова. Это было время, когда психологический факультет еще только создавался. М.С.Роговин был одним из первых преподавателей кафедры общей психологии и проработал здесь около 20 лет. Он был уже известным ученым и в этом качестве оказал значительное влияние на становление факультета. Образцом для молодых преподавателей были его авторские лекции, огромная эрудиция, консультации в клинике. В этот период под его руководством на кафедре развернулись исследования когнитивной деятельности врача, которые вылились в ряд кандидатских диссертаций. В эти годы им были написаны обзоры по когнитивной психологии "Предмет и теоретические основы когнитивной психологии" и "Современная когнитивная психология и проблемы мышления".

Но главное внимание в последние полтора десятилетия своей научной деятельности М.С.Роговин сосредоточил на методологии психологического исследования. Им опубликованы такие значительные работы, как "Развитие структурно-уровневого подхода в психологии", "Психологическая природа неопределенности", "Структурно-уровневые теории в психологии: методологические основы" и др.

Именно в это время как своеобразный итог его научных поисков появляется и монография "Проблемы теории памяти". В этой работе М.С.Роговина проявились не только его великолепное и всестороннее знание проблематики, но и его уникальная способность увидеть проблемы целостно в их развитии. В книге последовательно и систематически показано, как меняются концепции и взгляды на те или иные проблемы памяти в зависимости от позиции их авторов, от естественно-научных, экспериментальных данных. Однако книга М.С.Роговина заметно отличается от многих других работ не только широтой охвата материала, но ее несомненной направленностью: автор готовит нас к некоторым важным выводам.

"Введение" в книге М.С.Роговина посвящено историческому экскурсу в проблему памяти, тем вопросам, которые решали Платон и Аристотель, Плотин и блаженный Августин. Показано, откуда возникает само понятие прошедшего, какое место в мировоззрении того или иного ученого занимает память. Особое внимание уделено истории поиска материалистических объяснений, универсальности памяти как основы психического, рассмотрению структурного характера памяти.

В первой главе "Память в норме и патологии" автор обсуждает пути изучения мнестических процессов, затрагивает феноменологию и гипотезы о материальном субстрате памяти, сопоставляет их с данными о расстройстве памяти. Конечно, в небольшой главе невозможно сколько-нибудь подробно представить результаты трудов, которые излагаются в специальных исследованиях. Автор ставит другую задачу: "наметить основные, исторически сложившиеся, линии экспериментального и клинического изучения памяти и очертить на этой основе тот круг решаемых в этих исследованиях вопросов, на основе которых, с одной стороны, намечаются общие очертания теорий памяти и закономерно возникают новые, ожидающие своего решения проблемы – с другой" (с.19).

В этой главе показаны различные методические подходы к изучению памяти, начиная с экспериментов Эббингауза, в которых не удалось исследовать "чистую" память и была обнаружена неоднородность ее природы. Рассмотрены также возможности патологии, социальная обусловленность памяти, память в трудовой деятельности, навыки и, в завершение, биохимизм памяти.

Другой аспект рассмотрения, представленный как феноменология, обнаруживает виды и фазы протекания процессов памяти, их отношений к сознанию, к другим психическим процессам. И, наконец, представлены данные о развитии взглядов на природу материального субстрата памяти: морфологические изменения вещества мозга, локализация и организация следов, особенности строения и функционирования нервной системы, объяснительные возможности различных абстрактных моделей, включая ЭВМ, биохимические изменения и РНК.

В заключительных страницах этой главы рассматриваются различные расстройства памяти. На некоторых из этих видов расстройств памяти автор останавливается специально: через их анализ раскрывается структура психики человека.

Вторая глава книги М.С.Роговина "Память и время" рассматривает представления о времени и его связи с памятью. Эти вопросы чрезвычайно актуальны и привлекают внимание многих современных философов и психологов. В рецензируемой главе рассматривается эволюция взглядов на эту проблему, но исторический подход лишь средство для анализа психологической природы памяти, воспоминания, прошлого, настоящего и будущего. Картина исторической изменчивости представлений о времени постепенно раскрывает связи памяти и времени: "воспоминание как осознание отнесенности ко времени", время как ""поток из прошлого" через настоящее в будущее", а жизнь как "истощение будущего" – эти и подобные метафоры работают как основания в теоретических построениях, объясняющих сложное явление связи времени и памяти.

Память нужна как способность выйти из переживаемой ситуации, рассказ о прошлом – это новое действие в настоящем, само же прошлое приобретает статус символического. Сама проблема прошлого, настоящего и будущего позволяет автору показать эволюцию представления о времени, в начале которой лежит осознание изменений, производимых действием.

Если психологическая природа будущего может быть проиллюстрирована на целом ряде явлений (от усвоения ритма Ухтомского до нервно-мышечной установки Узнадзе и отношения к будущей ситуации в опытах Кёлера), то природа настоящего раскрывается как значительно более сложная. Настоящее – "кажущееся настоящее", абстракция, оно не имеет ясных границ и т.д. Только в контексте деятельности оно приобретает определенность, да и в эволюционном смысле связано с осознанием начала и конца действия.

В третьей главе "Аналитический и синтетический подходы к проблеме памяти", прежде всего, дается критический анализ ассоциативной теории памяти. Кажущиеся на первый взгляд простыми, ассоциации оказались сложно устроенным и организованным миром, но очень важным для всей психической жизни человека. И далее показано, что ассоциации раскрывают слой психики, лежащий "ниже" процессов научения, т.е. ассоциации охватывают область гораздо более широкую, чем только мнемические процессы. Ассоцианизм в проблеме памяти важен, так как позволяет осуществить деление на память чувственную и память идей, рассматривать память как обозначение опыта; исследовать память экспериментально.

Личностная детерминация памяти рассматривается во второй части третьей главы. И здесь представлен огромный материал, которому мы дадим лишь краткую характеристику. Различные школы, направления и течения возникали как реакция на сенсуализм и ассоцианизм, причем относительно независимо от философии.

Для Вундта и представителей Вюрцбургской школы память есть ассоциации, организуемые по определенному принципу. При этом речь идет, например, о "репродуцирующих тенденциях" различной силы. Подчеркивание роли организующего начала мы видим и у представителей гештальтпсихологии.

Особенно интересно в этом плане понятие "схемы", разработанное Г.Хэдом: координация движений совершается так, как если бы положение, достигнутое ими в конце предыдущей стадии, "последействует" – продолжается в последующей. Преодолевая интроспекционизм, Бергсон стремится рассматривать память как действие.

В современной психологии очень редко упоминается анализ представления, выполненный Гегелем. В данной работе показана роль этого анализа в развитии теории памяти. В целом ряде работ на основе экспериментальных данных изучены факторы, влияющие на представление: активность, связь с деятельностью, сопровождающие эмоции. Представления почти всегда текучи, но способны к обобщенному отражению действительности.

Интересны и клинические работы, которые иллюстрируются известными данными о прогрессирующей амнезии Корсакова и о "появлении новой личности" (Бине, Рибо), "младенческой" амнезии (Фрейд). В концепции Бартлетта человеческое сознание выступает как способность изменить свои собственные "схемы" (в понимании Хэда).

Идея социальной обусловленности памяти в работах представителей французской, российской и английской психологии анализируется на обширном материале. Показаны исследования, посвященные исторически обусловленному развитию памяти (память примитивного человека), сопоставлению филогенеза с онтогенезом. "Социализированный" характер воспоминаний сказывается в их упорядочении во времени, когда субъективное прошедшее восстанавливается только благодаря соотнесению с фактами социальной жизни. Подробно раскрыты в главе интереснейшие идеи Жане: память как "социальная реакция на отсутствие", "интеллектуальные объекты", существенно влияющие на поведение человека. "Создание совершенно новых объектов", определяющих поведение человека (четвертая ступень развития, по Жане), по-новому анализируется автором.

В последней, четвертой главе "Теория познания и проблемы памяти" постепенно раскрывается тайна нетрадиционного, ни на кого не похожего содержания книги М.С.Роговина. Огромная эрудиция автора, его знания языков дополняются его особым в\'идением проблемы, его научной концепцией, которую он систематически подготавливает и развивает в своей работе. "Весь подбор и группировка материала в этой работе, – пишет М.С.Роговин, – представляют собой обобщение под определенным углом зрения современных данных о функционировании памяти, обозначаемые нами как структурно-уровневый подход" (с.130).

Начиная с работ Аристотеля, развивается идея о возможности двоякого подхода к памяти, а поэтому ставится вопрос о возможной двойственной ее природе. Так, для Гоббса образ памяти есть сохранившееся, потерявшее свою силу восприятие; в учении Локка внутренний мир конструируется по образцу внешнего. Аналогично Милль пишет: когда ощущения вследствие отсутствия своих объектов пропадают, то все-таки что-то остается. В шотландской школе философии память оценивается как чисто духовный акт, причем подчеркивается, что явления духа господствуют над временем.

Наиболее развернутой эту идею находим у Бергсона. Время у него двух типов – физическое и субъективное. Память у него – тот пункт, где происходит "пересечение" материи и духа. С теорией Бергсона совпадают по своей сущности теории памяти Мак-Дауголла и Лешли. В экзистенциализме дуализм памяти выводится из двух основных уровней человеческого существования. Здесь вводится понятие "структуры проживания" как первой ступени экзистенциального анализа и способность подняться в царство духа – как вторая ступень.

В следующем подразделе автор критикует тезис о "памяти как всеобщей функции организованной материи", исходящий от Геринга и получивший широкую известность. Влияние его идей было очень значительно, что убедительно показано в работе. Однако при таком взгляде на вещи память превращается в универсальное понятие, в силу чего перестает быть объяснительным принципом.

Последний подраздел "Структурно-уровневая концепция памяти" посвящен обстоятельному изложению ее автором. Опираясь на предшествующий анализ, автор последовательно раскрывает основные идеи, как бы вырастающие из трудов предшественников, анализирует память как уровневую, формирующуюся в деятельности структуру.

В 1980Не годы в "ярославский" период жизни М.С.Роговин организовал целый ряд исследований в развитие своей концепции, под его научным руководством защитили диссертации аспиранты, работающие и сегодня на психологических факультетах, в учреждениях Ярославля. В этот период вышел ряд сборников – материалов исследований и монографий самого М.С.Роговина. Его научное наследие составляет более трехсот публикаций, среди которых монографии, учебные пособия. В сентябре 1993 года его не стало. Остались его труды и ученики, среди которых Г.В.Залевский, Л.П.Урванцев, А.В.Соловьев.

Введение

С тех пор как у человека, уже прошедшего огромный путь становления, сформировались высшие формы отражения действительности – сознание и самосознание, способность воспоминания стала для него одной из самых интересных и манящих загадок. От времен, по-видимому, гораздо более древних, чем датировка первых письменных памятников философской мысли, дошли до нас отчетливые свидетельства того, что самые ранние представления о психике были обусловлены пониманием природы памяти и воспоминания. Позднее в философских трактатах они сформулируются как проблема, многие аспекты которой прошли через всю культурную историю человечества.

Начало психологии – в практической трудовой деятельности людей, в процессах взаимоотношения и общения. На начальных этапах исторического развития она находит свое отражение в сказаниях и мифах как одном из наиболее ранних способов человеческого самовыражения. Уже из сказаний древнегреческой мифологии видна та большая роль, которая отводилась памяти в развитии культуры человечества. Богиня памяти Мнемозина была матерью муз, ей приписывалось изобретение речи и счета.

Наличие мнемонического момента несомненно во многих относящихся еще к глубокой древности произведениях искусства, в развитии устной легендарной традиции, в ритуалах, в создании ритмизированных, в том числе и стихотворных, форм. По мнению ряда исследователей, этот мнемонический элемент возникает лишь по достижении некоторых определенных ступеней культуры и либо отсутствует, либо не поддается распознаванию на более ранних. "С более высокой культурой, по-видимому, усиливается склонность сохранять воспоминания". Данное положение находит свое частичное объяснение в теории П.Жане, согласно которой самое понятие прошедшего возникает лишь сравнительно поздно, постепенно вычленяясь из диффузной длительности действия. Но затруднение в объяснении такого рода мнемонизма возникает уже в том, что его, наверное, можно считать присутствующим в любом явлении культуры, и наличие каких-то иных возможностей объяснения (например, анимистического или религиозного) в каждом конкретном случае должно ограничивать это универсальное положение.

С полным основанием можно сказать, что на протяжении истории философии и психологии было сделано немало попыток сформулировать существо самой проблемы памяти. Классическая дефиниция Ф.Энгельса, согласно которой отношение мышления к бытию, сознания к материи является основным вопросом всякой философии, отчетливо раскрывается при анализе проблемы памяти.

Существо проблемы и ее историческое развитие совместно определили ее место внутри идеалистической философии; Августин сформулировал это с наибольшей силой и лаконичностью, заявив: "душа все равно что память" (animus est ipsa memoria), а через полторы тысячи лет А.Бергсон писал о том, что именно в проблеме памяти он "надеется настигнуть дух в его наиболее ощутимой форме". Мы постараемся показать, что в этих словах сконцентрировано не только существо концепций Августина или Бергсона, но и всей идеалистической философии, поскольку она неизбежно касается проблемы памяти.

Тесная связь идеалистической философии и первых концепций памяти отчетливо прослеживается у Платона, в его учении о воспоминании. Сразу следует предупредить против аналогии его представлений о воспоминании с современным пониманием существа памяти, за которым стоит огромный арсенал естественнонаучных данных. Наоборот, не подлежит сомнению непосредственная связь учения о воспоминании с более архаическими представлениями, в частности с орфико-пифагорейскими представлениями о душе в ее доземном существовании. Наряду с этим некоторые исследователи отмечают очень демонстративные совпадения основных его положений с гораздо более ранними концепциями древнеиндийской философии. Поскольку прямые влияния в последнем случае маловероятны, естественно привлекается иное объяснение: представление о том, что человеческое познание есть не что иное, как воспоминание душой своего доземного существования, составляет важную сторону начальных идеалистических и религиозных представлений вообще. Как указывают многие современные исследователи, эти представления связаны со стремлением к осмыслению временной последовательности. По мнению Дж.Уитроу, в первобытной мысли мы находим бесчисленные примеры веры в то, что объект или действие "реальны" потому, что они имитируют или повторяют некий идеальный прототип.

Для Платона гарантией истинности познания является то, что оно и есть воспоминание. Простейший и наиболее явный его пример – с чего начинает развиваться система взглядов в "Меноне", – прямое интуитивное усмотрение математических (геометрических) истин; главное же в том, что благодаря воспоминанию наша бессмертная душа не порывает своих связей с миром идеальным, с богом; последний обладает абсолютным познанием и, следовательно, не нуждается ни в каком воспоминании. Так через воспоминание постулируется априорность знания; знание это совершенствуется благодаря тому, что воспоминание проходит ряд стадий. Первая стадия – освобождение от иллюзий, от предположений, оказавшихся ложными. Вторая стадия – истинные, но еще не обоснованные воспоминания – истинная вера, еще не ставшая знанием. Эта вера становится знанием лишь после установления причинно-следственных отношений.

Попытка более строгого доказательства сущности воспоминания излагается Платоном в его более позднем диалоге "Федон". Это рассуждение в известной мере показательно для всего философского мышления Платона, с его пониманием бытия, с одной стороны, как отражения неизменной сущности идей и как изменчивого, переходящего в свою противоположность, единого и множественного – с другой ("Софист", "Парменид"). Платон показывает, что одним и тем же чувственно воспринимаемым предметам могут быть приписаны противоречащие предикаты, в частности равенство и неравенство, хотя это и невозможно одновременно для каждого отдельного акта познания. Установление противоречащих качеств приводит к идее "не равенства одного куска дерева другому, или камня камню... а равенства в самом себе" – свойства, принципиально отличного от качеств самих предметов. "Видя известный предмет и представляя себе другой, сходный или несходный с ним", мы всегда констатируем, – продолжает Платон, – что "они не представляются нам равными как само равенство", что им всегда "чего-то для этого недостает". Поэтому равенство вообще, идея равенства, предшествует установлению равенства или неравенства конкретных предметов. Прямым доказательством того, что процесс познания представляет собой именно воспоминание, является формирование у нас идеи равенства, а неравенства, ибо равенство есть не что иное, как воспоминание идеального идентичного предмета, с которым чувственно воспринимаемое совпадает только частично.

Если знания истинны уже потому, что они есть воспоминание, то откуда же возникают "ложные мнения"? Ответ на этот важнейший вопрос гносеологии также связан у Платона с проблемой памяти и впервые вводимым им понятием "следов" памяти. Ни из знания (воспоминания) как такового, ни из восприятия как такового не может возникнуть ложное мнение. Оно возникает только в результате их сопоставления. По учению Платона, в душе у каждого имеются покрытые воском дощечки, у одного побольше, у другого поменьше. От имени главного действующего лица диалога "Теэтэт" Сократа Платон утверждает: "Я знаю тебя и Федора и ношу в себе на той восковой дощечке как бы отпечаток от вас обоих. Видя вас обоих издали и недостаточно отчетливо, я стараюсь свойственный каждому из вас знак поставить в соответствие со своим зрительным ощущением, приладить и примерить это ощущение с оставшимся у меня следом, чтобы узнать вас. Но этого я не достигаю и, как при обувании перепутывая сапоги, зрительное восприятие от одного отношу к знаку другого или, как при отражении в зеркале, правую сторону смешиваю с левой, ошибаюсь относительно обеих. В этом случае имеет место иномнение и ложное мнение".

Другая важнейшая концепция памяти в философии древности развивалась Аристотелем, Удивительно, как много из тех идей, которые ряд веков спустя явились стимулом для плодотворных исследований, были им высказаны. Более того, почти все аспекты проблемы, разработанные в позднее время, есть в учении Аристотеля. Оно изложено в специальном сочинении "О памяти и воспоминании", которое, к сожалению, не переведено на русский язык и на которое поэтому мало ссылаются.

Уже само название трактата указывает на нечто большее, чем различие памяти и воспоминания как общей способности души и конкретного проявления этой способности. Еще до подробного анализа и обособления этих двух понятий, в самом начале трактата, Аристотель ссылается на глубокие характерологические отличия у людей, в которых отмечается преобладание либо памяти, либо воспоминаний. Поиск доказательной аргументации в области индивидуальных различий людей, иначе говоря, значительно более выраженный психологический подход, резко отличает взгляды Аристотеля на эту проблему от взглядов Платона.

Важнейшим тезисом Аристотеля является указание на специфический объект памяти, а тем самым и установление связи понятий памяти и воспоминания, с одной стороны, и понятия времени – с другой: объектом наших надежд является будущее; объектом ощущений, восприятий – настоящее, а объектом памяти – прошлое. Память проявляется и в знаниях, взятых безотносительно к этому специфическому объекту; таково знание, например, что сумма углов треугольника равна двум прямым.

Как нельзя мыслить вне понятий протяженности и времени, так и память, по Аристотелю, связана с абстрактным мышлением лишь косвенно, через образ. Поэтому память присуща не только человеку, но и животным, но только тем из них, которые имеют понятие "о времени.

Основным в философской проблематике памяти у Аристотеля (да и не только у него, но, как мы покажем далее, и у других философов, в частности у Б.Рассела) является вопрос о том, как вообще возможно что-то вспомнить, если связанная с этим психическая деятельность происходит в настоящем, а ее объект – в прошлом? Что же все-таки есть материал памяти, что мы вспоминаем? Есть ли это то впечатление, которое получает разум, или же мы вспоминаем самые предметы? Если это впечатление, то значит, что мы не помним ничего отсутствующего; если же это самые объекты, то каким образом, воспринимая только впечатления, мы возвращаем в сознание объекты, которые не дают нам ощущения?

Единственный способ решить эти противоречия заключается, по Аристотелю, в том, чтобы признать двойственную природу памяти; подобно тому, как картина есть и самый предмет и изображение чего-то иного, отсутствующего, так и память есть восприятие прошлого впечатления. Если на картине изображено животное, то это есть и животное и его копия; оставаясь тем, что оно есть, оно в то же время есть и нечто иное. Животное и его копия – объекты не идентичные, и поэтому мы можем, стоя перед картиной, осознавать ее то как животное, то как картину. Совершенно то же самое, считает Аристотель, мы имеем и в отношении памяти; взятая сама по себе, как продукт нашего сознания – это образ; взятая как указание на нечто иное – это есть копия.

По учению Аристотеля, из того, что память есть восприятие прошлого, т.е. из факта непосредственной связи памяти с отсчетом времени, естественно вытекает и столь же непосредственная связь памяти и движения. Ибо, как подчеркивал Аристотель в других трактатах, самое время есть лишь свойство движения, благодаря которому последнее становится доступным для измерения. Измеряет же только "душа, которая считает". Связь памяти с движением выявляет то общее и то различное, что есть у памяти и ощущения. "Ощущение (происходит) от внешних предметов, а припоминание из души, (направляясь) к движениям или остаткам их в органах чувств". Но движение, связанное с припоминанием, оставляет в душе, подобно ощущению, некоторый след, который есть в конечном итоге "реализация того же общего принципа чувствительности, благодаря которому мы воспринимаем и понятие времени".

Как мы уже отмечали, противопоставление в самом названии трактата памяти воспоминанию не случайно, а имеет определенное значение. Воспоминание есть возвращение ранее бывшего знания или ощущения или того состояния, которое было связано с ними, – возвращение, обусловленное поиском, усилием, которые делает наш разум; собственно память следует уже за воспоминанием. Как и в отношении собственно памяти, так и в отношении воспоминания Аристотель акцентирует роль движения, но уже не в связи с ощущением, а в связи со свойством движений закономерно переходить от одного к другому, образуя привычные последовательности. "Поэтому наиболее легкими для воспоминания являются вещи, находящиеся в определенном порядке, как, например, в математике". Отсюда, естественно, один шаг до формулировки закономерностей ассоциативного порядка в воспоминании. Аристотель замечает при этом, что связи, помогающие воспоминанию, нередко бывают и весьма причудливыми, но (что, по-видимому, гораздо важнее) самый принцип связи есть только некоторое "предложение" нашему разуму: так, если мы вспоминаем букву С в ряду А В С D Е, то после этого мы можем вспоминать как D, так и Е.Хуже всего мы вспоминаем имена, ибо они не входят в очевидную последовательность.

Продолжая обособление воспоминания от памяти, Аристотель вновь возвращается к вопросу о связи их с понятием времени. Для воспоминания факт простого соотнесения с прошедшим, по-видимому, уже недостаточен, для него необходимо сравнение между собой различных отрезков времени. Хотя сам факт точного соотнесения прошлого события с определенным моментом времени и не обязателен для воспоминания, возможность создания разумом "временного масштаба" выводится Аристотелем из очевидной способности его мыслить одни и те же предметы в пространстве разными по их объему и соотнести эти объемы с удалением самих предметов.

И наконец, самое важное отличие воспоминания от памяти состоит в том, что воспоминание – это своего рода рассуждение, и, как таковое, есть принадлежность исключительно человека. Воспоминание – как раз рассуждение о том, как мы что-то ощущали, воспринимали или знали, это есть определенный поиск и, следовательно, обусловленный волей акт мышления, силлогизм. Поскольку мы часто наблюдаем, как этот поиск материализуется в движения, мы можем сказать также, что воспоминания, хотя бы частично, обусловлены со стороны нашего тела.

Третья важнейшая концепция памяти заключена в учении Плотина. Как известно, Плотин – один из виднейших неоплатоников, и его взгляды на природу памяти есть, в основном, продолжение учения Платона, хотя бы уже потому, что в них сохраняется основной тезис Платона – о воспоминании душой ее "прежнего существования". В гносеологии Плотина внешние предметы являются лишь "вестниками", пробуждающими в душе те или иные воспоминания. Однако если у Платона воспоминание – результат "отпечатка", то Плотин отвергает понимание памяти как способности хранить впечатления. Память для него – это психическая сила, проявляющаяся в тот момент, когда душа, "вспоминая", переходит из пассивного состояния в активное. В отличие от Платона, ограничившего свою задачу в доказательстве существа памяти философско-логическим рассуждением, Плотин, как и Аристотель, приводит и ряд чисто психологических доводов для подтверждения своей динамической концепции: необходимость усилия при запоминании, роль при этом повторений, ослабление памяти у стариков.

Плотин устанавливает два вида памяти в зависимости от ее объектов: память чувственную, образную (образ есть то, "во что оканчиваются ощущения в душе"), и память интеллектуальную, память на мысли. Мысль, раскрываясь в понятии, создает из себя представление, которое может быть воспринято нашим воображением. Таким образом, механизм памяти единый Ь том смысле, что и во втором случае мысль также трансформируется в образ (опять положение, более близкое Аристотелю, чем Платону). Важно отметить, что Плотин в конечном итоге отрицал всякую материальную основу памяти, в отличие от ощущений не признавал соучастия в ней тела, настаивал на том, что "помнить – это функция души". И наконец, Плотину принадлежит идея того, что память есть основа самосознания личности – одно из важнейших направлений во всей последующей истории этой проблемы.

Четвертым философским учением древности, в котором проблема памяти занимает видное место, является учение Августина; здесь причудливо переплетаются элементы неоплатонизма, ранней христианской мистики с отдельными тонкими эмпирическими наблюдениями и основанными на них обобщениями. Разбирая память как важнейшую способность души, Августин прежде всего красочно описывает свое удивление и восхищение перед этой "таинственной кладовой", в которой хранятся, не смешиваясь; неисчислимые воспоминания – образы окружающего нас мира и переживания нашей собственной души. Отдав дань этому замечательному свойству памяти, Августин приступает к ее анализу, который в конечном итоге служит только средством доказать всемогущество бога. В этом анализе память выступает и как путь достижения бога, и как аргумент в доказательстве его существования.

Свой анализ памяти Августин начинает с рассмотрения ее содержания. Те впечатления, которыми снабжает нас внешний мир, остаются в душе как образы. "Не самые вещи входят в область памяти, а только образы вещей, которые представляются рассудку при воспоминании о них". В отличие от вещей внешнего мира и от результатов обучения, значения слов, общие и абстрактные понятия (числа, измерения) удерживаются душой не как образы, а сами по себе, ибо они не были восприняты никакими телесными чувствами, они не существуют вне души, и следовательно, они были присущи душе и раньше; они могли не проявляться, если находились где-то в сокровенных ее тайниках. В душе предсуществуют не только общие понятия; самые образы вещей уже были там до восприятия, ибо "как бы мы могли искать что-либо, если бы не знали, чего ищем? В поисках, если одно представление попадается вместо другого, мы отбрасываем его, пока не попадается то, чего мы ищем, и когда попадается искомое, мы говорим: вот это самое...". Наконец, третье, что сохраняет память, это воспоминания о блаженной жизни, к которой человек никогда не прекращает стремиться. Но воспоминания о блаженной жизни не хранятся ни как образ, ни как абстрактное понятие. Блаженная жизнь не дается через ощущения, ибо она не есть нечто материальное, она не сохраняется как абстрактная величина, ибо мы жаждем ее. По-видимому, ответ на вопрос о том, как сохраняется воспоминание о блаженной жизни, является для Августина, как для богослова, самым важным, ибо если он сможет вывести божественную сущность души из анализа впечатлений и переживаний человека, то он может быть доволен. И вот в своем стремлении показать память как проявление божественного и тем самым доказать самое божественное через память, Августин впадает в неразрешимые противоречия.

Главным камнем преткновения для Августина, стремящегося к идентификации души и памяти, является факт забывания. Он не видит иного способа трактовать забывание, лишь только кардинально отделяя его от памяти как основного свойства души; он рассматривает забывание наряду с образами, т.е. впечатлениями от внешнего мира. "Если я говорю о забывании и сознаю, о чем я говорю, то как бы я сознавал, если бы не помнил? Я говорю не о звуке имени, но об обозначаемом им явлении, и если бы я забыл о нем, то я не мог бы знать, что значит звук. Когда я помню о памяти, то передо мной является память сама в себе; когда же я помню о забывании, то передо мной являются сразу и память и забывание: память, посредством которой я помню, забвение, о котором я помню..." Раз в памяти есть то, что противоположно ей, то, следовательно, забывание присуще ей не само по себе, а через образ. "Если бы забывание было присуще само в себе, то мы не вспоминали бы, а забывали..." Августин совершенно не объясняет то, что "если забвение... присуще памяти, то каким образом оно могло напечатывать в памяти свой образ, когда, по самому понятию своему, оно разрушает то, что запечатлено".

Все противоречия разрешаются Августином через понимание памяти как пути к духу ("Если я найду тебя – бога вне моей памяти, то не буду помнить о тебе. А как же найду тебя, если не буду помнить о тебе") и через последующее отождествление ее с духом ("Я есть, я помню, я дух"). Но поскольку идея всесовершенства бога не может быть совместима с отождествлением его с индивидуальной душой, то, лишая бога пространственных атрибутов, Августин возносит его над памятью; бог, таким образом, есть и не есть память. Следовательно, память, служившая Августину для доказательства бога, становится для него в конце концов даром духа, выражением божественной благодати. В идеалистической философии концепция памяти Августина занимает видное место, оказав влияние на многих ее представителей, в частности, Т.Рида, С.Александера, и по-видимому, А.Бергсона.

Констатируя, таким образом, преимущественно идеалистическую трактовку памяти в домарксистской философии и психологии, мы должны ясно представлять себе, почему это имеет место. Обстоятельств, способствующих такому положению вещей, много. Прежде всего, изучая функцию памяти, философия и психология оперируют понятиями, которые либо совсем не определены, либо их содержание остается невыясненным. Некоторые из них являются скорее чисто условным обозначением каких-то неизвестных сущностей. К числу таких понятий относятся понятия "след", "сходство", "сила ассоциаций" и т.д. Но все это относится не только к "сопутствующим" понятиям, но и к самому понятию памяти. С точки зрения обыденного здравого смысла или, как называет Б.Рассел, "наивного реализма", память представляет собой нечто само собой разумеющееся. Но не только обыденный здравый смысл, а и философская и психологическая теория на определенных этапах их развития основывается на этом наивном представлении, независимо от того, какое дальнейшее развитие оно получает в работах той или иной философской школы. Даже направления, которые ставят память в центр своего рассмотрения, будь то сенсуализм и ассоцианизм, строившие законы всей психической деятельности по образцу закономерностей памяти, или шотландская школа Т.Рида, видевшая в памяти изначальное первичное свойство психики, не выходят за его пределы. Принятие этой самоочевидности памяти находит свое первоочередное обоснование в элементарном рассуждении, согласно которому возбуждение, единожды имевшее место в нервных клетках, не исчезает полностью по прекращении раздражения, а оставляет после себя некоторый след. Следующее раздражение опять оставляет после себя след, но предыдущий след не пропадает, а каким-то образом сохраняется.

Однако даже в рамках интроспективной психологии в тезисе о том, что память – это нечто само собой разумеющееся, не требующее специального анализа, было вскрыто первое явное противоречие. Принимая тезис, по которому в основе процессов памяти лежит явление, состоящее в том, что прежняя стимуляция имеет следствием предрасположение к ее возобновлению впоследствии, интроспективная психология ограничила это положение исключительно областью параллельных сознанию нервных процессов. В связи с этим Э.Мейман прямо указывает, что "в области сознания мы не имеем явлений, параллельных такому длительному изменению нервной субстанции".

Констатация данного факта не есть решение вопроса. Однако подход со стороны интроспективной психологии, с точки зрения сегодняшнего дня, имел важные последствия. Он свидетельствовал о необходимости отказа от примитивных нейрофизиологических "обоснований" памяти и о непригодности для этой цели схемы психофизического параллелизма для объяснения памяти. А вместе с отказом от этих представлений рухнул тезис и о самоочевидности природы памяти. Следует, пожалуй, согласиться с тем нередко путающим все рассуждения психологов тезисом, что само собой понятное есть просто непонятное.

Но этого мало. Из тезиса о самоочевидности памяти с равной возможностью следуют противоположные выводы. Прежде всего – явное или имплицитное отрицание проблемы памяти; в ином случае фактическое игнорирование проблемы памяти выражается в том, что она рассматривается лишь в плане достоверности, вернее говоря, недостоверности знания сохраняемого в памяти. Так, Р.Декарт, выдвигая в качестве основных критериев истинных знаний их ясность и отчетливость, свойственные только непосредственному усмотрению, считает недопустимым в научном познании опираться на материал памяти, как не удовлетворяющий этому решающему условию. Б.Спиноза не чуждался, как известно, психологической проблематики и внес много ценного в разработку проблемы эмоций; говоря о памяти, он высказал замечательный афоризм: "Намерение есть память", но в общем он совсем не занимался памятью, которая сводилась, по его мнению, к фатальной ассоциации идей. Н.Мальбранш небрежно замечает, что "не стоит подробно останавливаться на объяснении памяти, поскольку каждый, кто не поскупится на некоторое усилие ума, может сделать это по-своему".

Существо дела не меняется в тех случаях, когда общая проблематика памяти подменяется изложением отдельных ее свойств в духе эмпирической психологии. С таким подходом мы встречаемся, например, у И.Канта. В своей "Антропологии" он описывает связь памяти с рассудком, с воображением, излагает свое деление памяти на "механическую", "символическую" и "систематическую", выдвигает ряд доводов против использования мнемонических схем в запоминании. И в последующем ряд психологов: Ф.Гальтон, У.Джемс, Т.Циэн – не считали нужным утруждать себя выяснением природы памяти; последняя представляла для них нечто само собой разумеющееся.

Из тезиса о естественности, самоочевидности памяти вытекает и диаметрально противоположная точка зрения – о всеобъемлющем, универсальном ее характере. В истории науки это утверждение реализовалось как некоторое, казалось бы, внезапное обращение к памяти как к совершенно особой по своему характеру проблеме. Такой сдвиг в его наиболее отчетливой форме происходил дважды и оба раза был вызван ходом развития естественных наук. Первый раз это произошло в последней четверти XIX в. и было связано с той ломкой многих понятий классической физики, которая характерна для этого периода и нашла свое отражение внутри идеалистической философии Э.Маха, энергетизма В.Оствальда и аналогических теориях. Так, например, Мах стремился вывести свойства памяти непосредственно из понятия физической необратимости. В философском плане это направление непосредственно смыкается с одним из основных течений в теоретической интерпретации памяти, представленном Э.Герингом, Т.Рибо, Р.Земаном, Э.Блейлером и многими другими; на этом течении, получившем обозначение "мнемизма", мы специально остановимся в ходе дальнейшего изложения.

Вторично это произошло в 50-х гг. XX в. в связи с развитием кибернетических представлений. В свете тех данных, которые представляют современный кибернетический подход к проблеме памяти, может показаться, что эти взгляды приобретают новое обоснование. Уже сам по себе факт обратного воздействия "...может явиться условием памяти, способности неопределенно долго сохранять отпечаток внешних влияний, если оно (это воздействие) задерживается, запаздывает и не сразу влияет на течение процесса".

Здесь вновь возникают методологические сложности. Сам по себе факт признания универсальности памяти как основы психического вовсе не означает единообразия его научной и философской интерпретации. Наряду с мнемизмом, в философском плане явно идеалистическим течением, на примате памяти настаивали ученые-материалисты. Так, в частности, И.М.Сеченов со всей определенностью указывал на то, что память – основное условие психической жизни и что "она лежит в основе всего психического развития". Сеченов был также, по-существу, первым, кто осознал структурный характер мнестических процессов не только как предпосылки, но и важнейшей составной части всей познавательной деятельности человека, закономерно приводящей к формированию у него основных категорий познания. Он писал, что память зрительную и чисто осязательную можно назвать пространственной, слуховую же и мышечную – памятью времени. Но во времена Сеченова такое по существу уже материалистическое понимание существа памяти еще не могло быть развернуто и научно обосновано.

Оценка проблемы памяти резко меняется в 20–30-е годы XX в., когда не только устанавливаются многие касающиеся памяти клинические данные, но и когда память становится объектом экспериментально-психологического исследования. Г.Эббингаус, Г.Мюллер, Ф.Шуман, А.Бине, В.Анри, Г.Мюнстерберг, Д.Болдуин, Э.Мейман, В.Штерн, А.Пьерон, Э.Торндайк, К.Коффка, К.Левин, М.Фуко, П.Блонский, А.Н.Леонтьев, Д.Мак Джеч, П.И.Зинченко, А.А.Смирнов и другие получили данные, до мельчайших деталей раскрывающие некоторые особенности мнестических процессов. Наряду с этим впервые возникает возможность включить проблему памяти в иной теоретический контекст. Работы П.Жане, раскрывшие до того времени почти полностью игнорировавшиеся аспекты памяти – генетический и социальный, ознаменовали новый блестящий период ее изучения, осуществляемый параллельно с исследованием ее материального субстрата ("следов" памяти). Впервые была показана обусловленность памяти социальным поведением в ее неразрывной связи с осознанием течения времени и структурным оформлением в речи. Вместе с тем была раскрыта и роль памяти как средства овладения человеком своим собственным внутренним субъективным миром; наконец, память заняла подобающее ей место в общей картине эволюции психических процессов. Именно это наиболее прогрессивное течение в изучении памяти нашло свое продолжение в советской школе психологии – в трудах Л.С.Выготского, А.С.Леонтьева, А.Р.Лурии.

Можно, не рискуя ошибиться, сказать, что в свете современных научных данных в проблеме памяти переплелись важнейшие, кардинальные вопросы биологии, неврологии, психологии, психиатрии, социологии и философии. Несомненно прав был П.Жане, когда утверждает, что "философское и психологическое изучение памяти представляет одну из самых сложных задач". Раскрытие ее существа уже с позиций материалистической философии, на основе всего богатства данных современных исследований представляет одну из основных задач советской науки.

Об авторе