Мегрелидзе К.Р. Основные проблемы социологии мышления Изд. 3

Оглавление

Предисловие

Кому непонятен смысл этих слов Энгельса, или кто, причастный к научной мысли, станет отрицать, их правильность? Между тем трудно назвать кого-либо из числа философов, психологов и даже лингвистов, т.е. среди ученых, по своей профессии обязанных заниматься изучением мышления, кто соблюдал бы это элементарное требование и последовательно проводил его в своих исследованиях.

Чем же занимались все другие специалисты по мышлению, если их наука не была исторической наукой, чем занимаются психология, логика, философия, а также лингвистика?

Автору этой книги по условиям времени и места своей учебы пришлось, будучи марксистом по своему мировоззрению, пройти старую по существу (хотя и в советское время) философскую школу. Ему выпало на долю добросовестно пройти также и школу классической психологии, с усердием штудируя учение об ощущениях, представлениях и ассоциациях, занимаясь лабораторным исследованием порогов раздражения, различения, объема внимания, законов памяти и т.д.

Чем интересовались в этих кабинетах психологии? Там разлагали живого человека на особого рода частицы, на психические атомы ощущений, представлений, элементарных чувств, волевых импульсов и т.д. Затем при помощи "всесильного " понятия ассоциации – этого самого универсального средства классической психологии – мы старались из этих атомов и молекул "склеить" манекен человека.

Если бы автору пришлось пройти школу физиологической психологии или рефлексологии, он бы, очевидно, занимался разложением живых существ на простейшие элементы другого рода: нервные пути, связи нейронов, замыкание и размыкание рецепторных и моторных путей, и стремился бы воссоздать слабое подобие человека путем сложения простейших рефлексов.

Психология человека рассматривалась как отрасль естествознания. Человека мы считали разновидностью животного, органы его чувств – приемниками, открытыми для внешних воздействий, а психику и мышление человека – продуктом чисто биологического процесса развития. И вместе с тем, уверенные в своей правоте, мы продолжали считать себя последовательными марксистами. Мы знали кое-что о диалектическом и историческом материализме, имея в этой области, однако, более смелости, чем положительных знаний, мы знали, например, что развитие человека как общественного существа подлежит общественно-историческим законам, но все это мы относили к области другой науки – обществоведения и считали, что* оно нисколько не касается нас, изучающих психологию человека, мышление которого, мы думали, есть естественный продукт сложения ощущений, или, как о том говорили представители Gestaltpsycohologie, частный случай универсального закона конституции.

Несколько иначе и под углом зрения других укоренившихся традиций изучались вопросы мышления и познания в буржуазной философии. Свою главную задачу она видела в том, чтобы построить чисто абстрактную, но "логически безупречную" схему. Так, например, по мнению философов XIX и XX вв., для всякого познания необходимы три вещи: во-первых, предмет познания (Erkenntnisobjekt), во-вторых, познающий субъект (Erkenntnissubjekt), и, в-третьих, связь между ними. В силу этого очерчиваются три основных круга философской проблематики, ставшие традиционными для европейского философского мышления: 1. Проблема объекта (Gegenstandsproblem. Problem der Gegenstandlichkeit). 2. Проблема субъекта ("эмпирическое я", "трансцендентальное я", "сознание вообще" и т.д.) и 3. Проблема данности ("как внешний сознанию объект может стать ему имманентным", "как имманентные сознанию определения делаются трансцендентными " и т.д.). На основе этих чисто логических диспозиций возникал длинный ряд других, столь же отвлеченных вопросов, следующего, например, типа: всякое реальное бытие необходимо подразумевает существование предметов в пространстве, во времени, в известной зависимости и т.д. Стало быть, категории пространства, времени, причинности и другие суть априорные условия всякой реальности, всякого опыта и познания. По этому шаблону писались философские исследования, составлялись книги и возводились мировоззренческие системы.

Подобного рода отвлеченно-логические резонации не могли, конечно, привести к исторической постановке вопроса и едва ли не вся европейская философия свелась к тому, что занимались лишь поисками границ познания и определением общих априорных условий мышления, которое считалось вечным и неизменным.

Домарксистская философия в большинстве случаев не отдавала себе отчета в том, что нормы мышления и формы познания, являясь социальным продуктом, изменяются в процессе исторического развития общества. Если кое-кто из буржуазных мыслителей и замечал это, то не делал отсюда должных выводов для действительной перестройки методов и навыков исследования мышления.

Когда же обнаружено было (главным образом трудами этнографов) существование мышления иной структуры, нежели наша, теоретики оказались в довольно затруднительном положении; один из них (Э.Тэйлор, Дж.Фрэзер) стали пытаться подогнать эти факты под известные формы религиозной мысли с целью подчинить их так или иначе нормам господствующего европейского мышления (теория "анимизма "); другие же (Дюркгейм, Леви-Брюль), усмотрев в этих фактах своеобразие примитивного мышления, стали относить их к дологическим формам мышления. И в том и в другом случае непоколебимым оставалось древнейшее мнение о том, будто существует одна только логика, общеобязательная для всех времен и народов, и всякие отклонения от нее или немыслимы вовсе или принадлежат к "дологическому" мышлению.

Вопрос о "примитивном" мышлении нас интересует, конечно, не только с точки зрения той или иной терминологии (participation mystique, prelogique и т.д., которые мы считали неправильными), но и по существу. Мы убеждены, что тысячевековое развитие племен и народов в самых разнообразных жизненных условиях и коренные перевороты в развитии их языка и мышления предполагают не одну вечно тождественную логику, а различные формы мышления, т.е. ряд различных логик, предшествующих нашей. Каждая из них была для своего времени не менее правомочна, чем средневековая формалистическая логика для буржуазного общества, не менее закономерна и ничуть не хуже.

Из прошлых своих занятий психологией и философией автор извлек все же одну пользу: убеждение в том, что он делает не то, что надо и ищет не там, где следует, что к вопросам мышления надо подойти с какой-то иной точки зрения – Господствующие же в Европе течения психологии и философии ответа на эти вопросы не дают и по своим установкам дать не могут. Это заставило автора заняться более конкретными вопросами из истории развития представления о числе, времени, пространстве, причинности и т.д. В процессе их разработки он впервые понял в чем ошибка, и поставленное у нас эпиграфом положение впервые наполнилось для него) смыслом, конкретным содержанием: изучать мышление изолированно от других проявлений общественной жизни бесполезно, невозможно и не имеет смысла. Поясним нашу мысль.

Представители идеалистической философии считают, что мышление развивается и движется собственной силой, вырастая из самого себя, а потому оно может быть объяснено также исключительно из него же (мышления) самого. Таким же вполне самостоятельным развитием характеризуются, по мнению идеалистов, и все другие области: хозяйство, техника, право, язык, религия, философия и т.д. Каждая из них ведет независимую от других областей свою собственную линию развития. Правовые идеи, говорят, могут вытекать из правовых, религиозные идеи – из религиозных, философские идеи – из предшествовавших им философских воззрений и т.д. Мир распадается таким образом на ряд не связанных между собой частей. Каждая из них, предполагается, имеет свою особую историю со своими законами, не связанную якобы с историей и законами развития других. Представление о единстве исторического процесса отсутствует. Отсюда естественно вытекает отрицание исторической закономерности и стремление заменить историю описанием отдельных фактов (требование "идеографической" науки в противовес "номотетической").

Из тех же представлений о расщепленном историческом процессе вытекало и другое требование традиционной философской науки: раз каждая из этих отраслей (техника, хозяйство, право, религия, эстетика и др.) имеет свои собственные не разделяемые другими внутренние принципы последовательного развития, то смешение их (этих принципов) грози^ по всеобщей путаницей и крахом научной мысли. Этим объясняется тревожная забота буржуазных мыслителей об установлении строгих границ между науками с запретом их нарушения. Известны, напр., опасения Канта насчет того, чтобы границы наук не перепутались между собой. Мы, однако, не склонны видеть в этом большой беды и не думаем, что без установления строгих границ между науками мы лишаемся возможности разобраться что к чему относится.

Наша точка зрения коренным образом расходится с этими воззрениями. Ветхие искусственные границы, подобно китайским стенам отгораживающие науки друг от друга, должны быть разрушены. Выход за пределы узкого кругозора отдельной специальности должен стать лозунгом в нашей исследовательской практике, если мы не хотим запереть научную мысль в душные рамки формализма, обреченного на вечное бесплодие.

Мы должны исходить из того, что для марксиста проблема мышления (и познания) представляет собой лишь часть более общего вопроса о процессе общественно-исторического развития.

По мере собирания и обработки материала по истории мышления у автора возникли новые вопросы и потребовался пересмотр ряда старых понятий. Эти новые проблемы вместе со старыми, представшими в другом свете, мало-помалу увязывались между собой и составили некую единую цепь идей, недостающие Звенья которой постепенно восполнялись.

Во всей этой работе основанием и руководством служили автору идеи Маркса, Энгельса, труды которых, чем глубже он их изучал, тем сильнее его увлекали и поражали своей грандиозностью. Из их идей и выросла вся данная работа.

Общий вывод, к которому мы пришли и который служил затем руководящей нитью исследования, состоит в следующем: в истории становления и развития человеческого общества труд, орудия труда, материальная культура, язык и мышление представляют собой составные части целого как неразрывно связанные и взаимно друг друга обусловливающие; и если мы хотим изучить мышление, нужно весь этот сложный общественный комплекс брать целиком в его совокупности и единстве с общим историотворческим процессом развития человечества.

Об авторе

Выдающийся грузинский философ и социолог. В 1923 г. окончил Тбилисский университет. С 1923 по 1927 гг. учился в Германии, где посещал лекции известных ученых – философа Э.Гуссерля (Фрейбург) и психолога М.Вертгеймера (Берлин). По возвращении читал лекции в вузах Грузии, работал начальником управления Главнауки Наркомпроса Грузинской ССР. С 1932 г. работал в Ленинграде, в Институте языка и мышления АН СССР. В 1939 г. вернулся в Грузию и продолжил работу в Грузинском филиале АН СССР. Погиб на фронте Великой Отечественной войны в 1943 г.

Научные исследования К.Р.Мегрелидзе были посвящены вопросам психологии и социологии мышления и философии языка. При жизни он напечатал несколько статей на данные темы в академических изданиях и научной периодике. Его книга "Основные проблемы социологии мышления", неоднократно подписывавшаяся в печать в 1930-е гг., но изданная только в 1965 г., стала пионерской работой в области социологии мышления. При этом данная область знания была исследована в таком широком аспекте и с такой полнотой, что труд К.Р.Мегрелидзе стал беспрецедентным явлением в мировой философской и социологической литературе.