Виттельс Ф. // Фрейд З. Фрейд:
Его личность, учение и школа. Пер. с нем. № 146. Изд. 4

Содержание

Из вступительной статьи. Фрейдизм и буржуазная идеология

Как известно, в настоящее время учение Фрейда – фрейдизм – получило широкое распространение и вызывает к себе громадный интерес. Многие ожидают от него чуть ли не обновления мира. Такое отношение к фрейдовскому учению есть полная противоположность тому, что мы могли наблюдать во время первых выступлений Фрейда в конце 90-х годов минувшего века. Тогда, наоборот, Фрейд встречал не признание, а грубые нападки и, в лучшем случае, молчаливый бойкот. Получивший ныне такую – можно без преувеличения сказать – мировую известность ученый, ставший чуть ли не апостолом нового евангелия, подвергался тогда гонению и издевательствам и в полном одиночестве готовил свои первые открытия в области психоанализа. Такая резкая перемена в отношении так называемого "общества" к Фрейду есть факт громадного значения. Он показывает, что, во-первых, само европейское общество за последние двадцать лет пережило глубокие изменения в своих воззрениях, а во-вторых, что учение Фрейда претерпело необходимое воздействие окружающей среды и видоизменилось не только в отношении своего влияния, но и в самой своей сущности. Ибо торжество Фрейда доказывает не только победу его научной теории в общем развитии науки. Оно есть также признак известного слияния его учения с идеологией буржуазного общества, что необходимо включает в научную доктрину известные идеологические и классовые принципы.

Мы не останавливаемся здесь специально на изложении учения Фрейда. В предлагаемой книге Фрица Виттельса основные пункты этого учения намечены достаточно полно. Для интересующихся в настоящее время имеется на русском языке целая "психологическая и психоаналитическая библиотека", изданная Государственным Издательством под редакцией проф. И.Д.Ермакова, куда включены не только важнейшие произведения Фрейда и его ближайших последователей, но также некоторых "диссидентов" или даже "ересиархов" психоанализа, в роде Адлера и Юнга. Отметим кстати, что и Виттельс принадлежит к тем ученикам Фрейда, которые отошли от своего учителя и заняли по отношению к нему более или менее критическую позицию. Нам важно выяснить здесь не столько научную, сколько социально-идеологическую сторону учения Фрейда. Она представляет для нас тем больший интерес, что, будучи некоторым поворотом буржуазной идеологии в новую, любопытную сторону, эта теория в то же время заключает в себе слишком много крупных научных открытий, чтобы мимо нее могла пройти без внимания наша новая наука, которая стоит на основе строгого монизма и материализма. И если пролетариат, в лице своих научных представителей, сумел не раз использовать даже философов-идеалистов в целях получения новых данных для своего материалистического мировоззрения, то тем более серьезно должны мы отнестись к фрейдизму, глубоко ценные научные истины которого одобрены в настоящее время идеологией европейского "заката".

Остановимся прежде всего на том времени, когда Фрейд выступил со своими основоположениями и оказался, как мы уже видели, в "блестящем одиночестве". Это было время, когда он с большой наивностью впервые сделал доклад в Венском Обществе врачей-специалистов по вопросу о практическом значении сексуального момента. Тогда молодого ученого сразу же окружили пустота и зловещая тишина. Он почувствовал себя человеком, который, по выражению поэта, "нарушил покой мира". И хотя он нашел в себе готовность подвергнуться общий участи непризнанных основателей научных теорий, все же не совсем легко далась ему эта жизнь "Робинзона на необитаемом острове", уверенного в том, что "при его жизни наука не обратит никакого внимания на него, и, может-быть, лишь несколько десятилетий спустя кто-либо другой неизбежно натолкнется на те же самые, пока еще не своевременные явления, добьется их признания и таким образом воздаст ему честь, как предшественнику, по необходимости потерпевшему неудачу". Как сообщает сам Фрейд в своем "Очерке истории психоанализа" ("Психологическая и психоаналитическая библиотека", выпуск 3-й. "Основные психологические теории в психоанализе", 1923 г.), его спасло от озлобления лишь то обстоятельство, что как-раз его теория прекрасно объясняла эту необходимость гонений со стороны здоровых, каковую он не раз обнаруживал в ожесточенном "сопротивлении" больных их излечению. "Сопротивление " здоровых привело, однако, к тому, что "Толкование сновидений " было готово в существенных частях еще в начале 1896 г., а напечатано только летом 1899 г.; "История лечения Доры" была закончена еще в конце 1899 г., а опубликована только в 1905 г. Общее же отношение к нему в кругу врачей было "отрицательным, проникнутым чувством презрения, сострадания или превосходства "; о нем обыкновенно отзывались, что он "слишком мудрит, впадает в крайности, рассуждает очень странно". Так обстояло дело до 1907 г.

Подобное отношение к теории Фрейда, как это подтверждает и Джонс ("Терапия неврозов", 20-й вып. упомянутой библиотеки), было совершенно естественным вследствие самого содержания фрейдовских открытий. С одной стороны, Фрейд сокрушал предрассудок о разумной, сознательной и рациональной деятельности своих современников, с другой – он вскрывал глубоко затаенные психические процессы, связанные с сексуальностью и особенно с сексуальностью детской или инфантильной. Для того, чтобы понять значение учения Фрейда для буржуазной идеологии, надо представить себе основное содержание тех предрассудков, которые царили прежде, а в значительной степени господствуют и сейчас в классовом обществе, основанном на товарно-капиталистическом производстве. Эти предрассудки возникли с момента появления торгового капитала, сопровождали собой все развитие частного капитализма и дали обширную надстройку морального и правового характера. Это – то воззрение, которое было блестяще выражено идеологами буржуазии еще в XVII и XVIII веках и практически удержалось, несмотря на громадные успехи естествознания, до последнего времени. Это – воззрение на общество, как на соединение разумных индивидов, сознательно познающих закон природы и рационально организующих свое поведение, облекая его в безошибочные и строго разумные формы. Несмотря на учения таких мыслителей как Ляйэлль, Дарвин, Спенсер и другие столпы естествознания, буржуазное общество до сих пор практически держится за призраки разумной и сознательной личности, направляющей все силы рациональной воли на удовлетворение материальных интересов особи, на достижение этим путем "величайшего счастья наибольшего количества людей". Именно такая личность, под влиянием природных потребностей, вступает в борьбу со всеми другими личностями и посредством осуществления своих эгоистических стремлений накопляет богатства, создает хозяйственный подъем, содействует счастью человечества и становится творцом нравственного, гуманного и цивилизованного общения, идущего по пути непрестанного прогресса. Именно такой человек заключает сделки на бирже обнаруживает свою волю в правовом акте, передает "культуру" дикарям и в случае совершения проступка или преступления несет личную ответственность перед общественным судом.

Одним из ярких признаков разложения буржуазного общества является тот факт, что целый ряд ученых выступил с теорией бессознательного поведения людей. Этим был нанесен тяжелый удар великому самообольщению разумного, сознательного и рационально действующего индивида. Царственный "дух" или не менее державная "идея" должны были не только уступить место какому-то иному – даже материальному – процессу, но и обнажить свои собственные устои перед лицом стихийной бессознательности, темного инстинкта, невежества, массового внушения и стремления к подражанию.

Этим путем и пошел ряд социологов и психологов; их спасение заключалось в том, что по существу никто из них не дал твердого научного анализа подсознательной или бессознательной жизни человека, а потому, в конце концов, им удался весьма любопытный маневр: бессознательное как бы нашло живое воплощение в "толпе" или "массе". Эта "масса", в свою очередь, очень скоро была отожествлена с так называемым "низшими" классами, чернью и подонками общества, с которыми незаметно сливался и "наш добрый народ" в образе "святой сволочи" (la sainte canaille). Особенно хорошо удался этот маневр Лебону, который в "психологии социализма" изобразил торжество такой бессознательной массовой души, заключенной в скопище бандитов и убийц. В результате произошло необходимое расслоение. И если разумный человек оказался упраздненным, как универсальная категория общественного человека, и уступил место некоторому "бессознанию ", то это произошло путем надлежащего перемещения, с одной стороны, разума, а с другой – бессознания или темного инстинкта: разум оказался наверху, там, где действует буржуазия, бессознание же переселилось вниз, туда, где живет и работает трудящийся и пролетарий.

Последующим этапом в деле отказа от прежней идеологии явился переход буржуазии к более или менее полному признанию господства бессознательного начала в частной и общественной жизни человека. Этим, накануне империалистической войны и революционных потрясений, буржуазный "разум" как бы слагал с себя всякую ответственность за события и уходил в глубину какой-то особой психической тайны. Появился целый ряд социологов и психологов, которые провозгласили главенство бессознательного не только по отношению к массовому человеку низов, но и человеку вообще, в том числе и человеку буржуазии. Яркими примерами здесь могут служить теории Джэмса и, в последнее время, Мак-Даугола. Казалось бы, подобный переход должен был привести непосредственно к материальным предпосылкам такого бессознательного психологизма, и, следовательно, с одной стороны, через физиологию и биологию, а с другой – через экономику, необходимо должен был утвердить материалистический монизм. Но на такой шаг буржуазная мысль не могла решиться. Она ушла целиком в исследование "психического". И последним пределом, которого она достигла в этом направлении, был психоанализ Фрейда. Буржуазное общество долго сопротивлялось, прежде чем приняло его теорию. Но события последнего времени принудили общественную мысль сделать этот шаг, и не только сделать его, но и закрепить, как последний этап и, вместе с тем, как некоторый оплот против, угрожающего со всех сторон "воинствующего материализма".

Еще за семь лет до империалистической войны к Фрейду примкнули отдельные ученики и приверженцы. Это было лишь началом громадного движения. Не столько при помощи венских научных и общественных кругов, сколько при содействии Швейцарии и других стран создается неуклонно растущее влияние Фрейда в области научной мысли. Вместе с тем, выплывает и другая черта, которая, по свидетельству самого Фрейда, была отмечена одним из его врагов. Как рассказывает об этом Фрейд, один врач, прослушав курс его лекций, "сравнил его научную систему, как он ее понял, по твердости ее внутреннего остова, с католической церковью". Мы думаем, что этот врач довольно верно определил эмоциональный состав, пронизывающий этот научный остов. Психоанализ, основанный на узах симпатии между врачом и пациентом, не в меньшей степени обладает "симпатическим" привкусом и для объединяемых им последователей и учеников. Сексуальность, как особое и напряженное внимание в сторону эротики, несомненно отразилась известным образом и на самих психоаналитиках. А так как сексуальность есть ближайшая основа мистицизма и церковности, то и научная школа Фрейда, поскольку она стала идеологическим фактором для гибнущей буржуазии, приобрела, благодаря своему тяготению к эротике, некоторые черты подлинной церковности. Недаром Виттельс описывает в предлагаемой книге переход научного психоанализа к философской "метапсихологии", смену врачей, клиницистов и физиологов различными философами и превращение общества психоаналитиков в подлинную церковь.

Вот что говорит по этому поводу Виттельс: "Члены психоаналитического кружка занимаются слишком много метапсихологией и при этом, как и можно было опасаться, сбиваются на путь схоластики. Обычный естествовед лишь с трудом может следовать за ними. В конце концов, их труд в большинстве случаев вознаграждается плохо. Фрейд возводится в полубога или даже в целого бога. Его слова не подлежат критике. У Задгера мы читаем, что "Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie" – библия психоаналитиков. Это гораздо более, чем оборот речи. Я заметил, что ученики Фрейда, по мере возможности, взаимно аннулируют свои работы. Они признают только Фрейда, мало читают и почти никогда не цитируют друг друга. Более всех цитирует их сам Фрейд. Все хотят быть вблизи Фрейда. Медицинский элемент отошел на задний план. Доминируют философы". Если прибавить к этому, что в Америке и англо-саксонских странах учение Фрейда породило настоящую массового эпидемию – "фрейдоманию" (Freud-craze), то мы поймем, что научная теория Фрейда целиком приобрела идеологические формы и послужила фундаментом, на котором воздвигается новая церковь.

Предисловие автора

Я познакомился с Фрейдом в 1905 г. Уже задолго до того, его работы произвели на меня впечатление. Летом 1910 г. я, по личным причинам, разошелся с Фрейдом и вышел из Психоаналитического общества. Однако, с 1905 по 1910 г.г. я был достаточно близок к этому большому человеку. Этим оправдывается дерзание написать о нем книгу. Я никогда не прерывал своей работы в области психоанализа, который – в качестве научного метода – независим от личности своего основоположника. Благодаря тому, что я нахожусь в отдалении, на меня не падает тень могучей личности. Я – не загипнотизированный, поддакивающий последователь, каких у Фрейда более чем достаточно, но критически мыслящий свидетель.

Первые шаги

Зигмунд Фрейд – почти все биографические данные я заимствую из его произведения "Толкование сновидений" (1) – увидел свет в 1856 г. в небольшом провинциальном городе Моравии (2). Его мать была очень молода, и он был ее первенцем. Отец же его был в то время уже дедом по первому своему браку. Маленький Зигмунд родился дядей. Его племянник, по имени Джон, был на год старше своего дяди. Так как борьба между обоими детьми обусловила характерные черты позднейшего развития Фрейда, совершенно не лишне уже с самого начала упомянуть об этих обстоятельствах. В дома родителей говорили по-немецки, но до пробуждающегося слуха ребенка доносились и звуки славянского наречия.

Подобно Гёте, Фрейд явился на свет черным. Причина заключалась, однако, не в удушьи, как это было у поэта. По словам Фрейда, он "родился с таким большим количеством черных спутанных волос, что молодая мать признала его маленьким арапченком". Биографы Гёте охотно отмечают парадокс, что мировой светоч Гёте явился на свет черным от асфиксии. Немного остроумнее будет видеть в темном одеянии головы новорожденного символ будущей миссии Фрейда, которая многим кажется дьявольской, а ему самому – связанной с "подземным царством".

Однажды поздно ночью мне пришлось прочесть Фрейду мою статью; внезапно вскочив, он воскликнул: "Посмотрим-ка, что по этому поводу говорит старина", и вытащил из своей библиотеки вторую часть "Фауста". Когда я увидел, с какой любовью он погладил томик и затем углубился в него, разыскивая цитату, не особенно необходимую, по моему мнению, я почувствовал, что он устанавливает какую-то особенную внутреннюю связь между собою и Гёте. В своем "Толковании сновидений" он упоминает о легенде своего рождения в связи с легендой, рассказанной Гёте в его автобиографическом произведении: "Правда и вымысел".

В 1911 году Фрейд созвал в Веймаре третий конгресс по психоанализу. Ему исполнилось тогда 56 лет, т.-е. 8 раз 7 лет (3). Его путешествие в Париж, оказавшее решающее влияние на всю его дальнейшую жизнь, было им предпринято в 1886 г., ровно через сто лет после путешествия Гёте в Италию. Интересна, кстати, неоднократно высказываемая Фрейдом тоска по Италии, особенно по Риму.

Нужно предположить в Фрейде необычайно высокую самооценку и честолюбивое стремление ее оправдать. Какая-то старая крестьянка предсказала матери Фрейда, что она принесет в дар миру великого человека, а позже уличный импровизатор уверял его родителей в Пратере, что малютка достигнет поста министра. В старой Австрии это было больше того, что могло быть уделом буржуа. Не то удивительно, что предсказание старухи осуществилось. Но то, что Фрейду, 40 лет спустя, снится еще подобный детский вздор (4), показывает на его выходящее из ряда вон честолюбие.

Когда ребенку исполнилось три года, родители переселились в Вену. Со времен Марии-Терезии к столице распавшейся империи из Моравии притекала никогда не иссякавшая волна интеллигенции. Старший брат (от первого брака его отца) перенес свое местопребывание в Англию. Венская семья росла. Некоторое благосостояние позволяло, невидимому, вести привольную жизнь. Семья жила много лет подряд во втором венском округе на улице императора Иосифа (теперь улица Гейне). Фрейд отмечает, что имя Иосиф играет в его снах большую роль. Он учит, что под приснившимися королями и императорами нужно понимать отца. С другой стороны его ученик Штекель признает в приснившихся императорах не только символ отца, но и стремление к власти и господству. Иосиф II представлялся австрийской либеральной буржуазии со времени 1848 г. красой Габсбургской династии, образцом мудрости, доброты, прогресса и исполнения долга. На самом же деле этот император был деспотом, которого слегка коснулись мысли французских энциклопедистов. Его прогрессивность была наполовину усвоенным вольтерьянством, его доброта зависела от каприза, мудрость же ему присочинили. Необходимо лишь признать за ним строгое соблюдение того, что он считал своим долгом. В 1848 г. буржуазия вложила в его руку на памятнике знамя свободы. Его принцип: "Все для народа, ничего через народ!" указывает на своеобразие понимания им свободы.

Жизнь на улице императора Иосифа в столь важный период, как юношеские годы, не остается без влияния. Фрейд сделался сам императором, вокруг которого создаются легенды, он властвует в своей империи, как просвещенный самодержец, муж непоколебимого исполнения долга (5). Он сделался деспотом, не терпящим никакого отклонения от своего учения. Он устраивает свои совещания за закрытыми дверями и путем своего рода прагматической санкции хочет провести и добиться, чтобы учение о психоанализе осталось неделимым целым.

Фрейд посещал гимназию в Вене и восемь лет сидел на первой скамье первым учеником (6). Из первых учеников обыкновенно ничего не выходит. Первых учеников нужно делить на две группы. Одни – на все согласные бараны. Революционные стремления юности чужды им. Они приручены с раннего детства, не расходуют своих сил на протесты против воспитания и становятся таким путем образцовыми учениками. Другие – из породы молодого Лессинга, про которого было сказано, что он лошадь, требующая двойного корма. У молодого Фрейда движущей силой было, повидимому, пламенное честолюбие. К покорным его причислить нельзя. Он всегда был боевой натурой, с первых драк со своим старшим племянником (7) и до сегодняшнего дня. На четырнадцатом году своей жизни он получил в подарок собрание сочинений Берне и по сей день, по прошествии 50 лет, хранит эту книгу, единственную из всех книг своей юности (8).

Фрейд долго колебался, посвятить ли себя изучению юриспруденции или естественных наук. Его таланты: острый, критический ум, красноречие, любовь к всемирной истории и гуманизму предназначали его, казалось бы, скорее к изучению гуманитарных наук. Незадолго до получения аттестата зрелости Фрейд решился изучать медицину. В одном месте он говорит, что неохотно сделался врачом (9). В другом месте (10) он сообщает, что решающую роль в этом отношении сыграл опять-таки Гёте. На одной из лекций Фрейд услышал "несравненно прекрасное сочинение Гёте о природе" и будто бы под влиянием охватившего его внезапно энтузиазма решил изучать медицину. Это сообщение носит явный характер "покрывающего воспоминания ". Что в действительности дало толчок Фрейду, я не знаю. Гёте сперва изучал юриспруденцию, затем сделался естествоиспытателем, и во все времена оставался поэтом. Штекель сообщил мне, будто Фрейд говорил ему о своем желании впоследствии сделаться романистом, чтобы оставить миру рассказанное ему его пациентами. Я полагаю, однако, что он не выполнит своего намерения.

Теперь Фрейд говорит, что для занятий психоанализом нет надобности в медицинских познаниях, и что лучших своих учеников он нашел среди не-медиков (частное сообщение).

Кто ищет свое призвание в естествознании, тот делает это или из любви к реальности, которую ему хочется постоянно видеть и которой он восхищается, или же, наоборот, потому что его склонность к отвлеченному столь велика, что он чувствует необходимость ее обуздания, чтоб она не завела его в безбрежные пространства. Так, было, по крайней мере, со мной. Я приковал себя к медицине, чтобы прикрепить себя к твердой почве фактов. Может быть, так же обстояло дело и с Фрейдом. Он прошел многолетнюю суровую школу фактов.

Из Рафаэля вышел бы великий художник даже в том случае, если бы он появился на свет безруким. Точно также из Фрейда вышел бы крупный психолог, если бы он даже не изучал медицины. Но опасность психоанализа в том-то именно и заключается, что он может слишком удалиться от непосредственно видимого. Его могут захватить философы и мудрецы и испортить примесью мистического, т.-е. сверхчувственного. Психоанализ все еще скала, о которую разбивается мутная волна европейской современности, это прорыв разума в кажущееся лишь неразумным. Я не знаю, суждено ли Фрейду сделать дальнейшие значительные открытия. Но я думаю, что его непоколебимая мысль естествоиспытателя (несмотря на некоторые уклоны последних лет, мне все еще нет необходимости сказать: бывшего естествоиспытателя) убережет созданный им и распространившийся по всему земному шару психоанализ от вторжения мистики и схоластики. Пока он жив и держит узду в своих руках, опасности нет. Поэтому я считаю счастьем, что молодой Фрейд решил изучать медицину.

По окончании гимназии юноша поехал в Англию к своему единокровному брату, который по возрасту мог бы быть его отцом. Он старше Фрейда на 20 лет. Это путешествие очень расширило кругозор Фрейда. Его судьба еврея в кругу немецкого культурного общества заставила его с молодых лет испытать болезненное чувство недооцененности, чувство, которого не может избежать ни один немецкий еврей. Молодой Фрейд познакомился в Англии с частью своей семьи, которая избежала там этой опасности. Беседы со старшим братом научили его более справедливо и с большей нежностью относиться к их общему, уже стареющему отцу. Таким образом это важное путешествие положило счастливый конец некоторым конфликтам юности, которые редко кому удается избежать (11).

Благосостояние семьи с 1873 г., года большого кризиса, повидимому, значительно пошатнулось. Молодой Фрейд нашел себе покровителей – повидимому, его талант и необычайное усердие действовали подкупающе – так что он не только мог продолжать свое образование, но вскоре начал даже играть роль в науке. Уже студентом он сделался демонстрантом у Эрнеста Брюкке.

Венский медицинский факультет находился тогда в зените своей славы или несколько по ту сторону его. Брюкке украшал кафедру физиологии с 1849 г. (по 1890 г., умер в 1892 г.) и был одним из тех, кто создал совместно с Гиртлем и Рокитанским теоретические предпосылки, на которых основывались крупные практические успехи венских знаменитых врачей. Непоколебимая честность, с которой естествоиспытатели того времени наблюдали и описывали факты, нашла в Брюкке одного из своих самых выдающихся представителей.

В науке не так важна молниеносная вспышка ума, ведущая к открытию, как методическое доказательство. То, что утверждает человек науки, должно быть доказуемо и доступно проверке со стороны каждого, кто владеет научными методами. Кто начинал у Брюкке, мог далеко уйти от физиологии, но он не может уже отказаться от метода всю свою жизнь. Фрейд не может отделаться от научной совести. Этим он отличается от многих своих учеников. "Ужасные голубые глаза Брюкке" (12) не раз, повидимому, пугали его, когда он собирался делать рискованные скачки в "подземное царство".

Итак, мы видим молодого Фрейда, препарирующего в лаборатории Брюкке диковинных рыб, на простом строении которых возможно изучение некоторых вопросов биологии. Сам Брюкке в то время занимался много фонетикой. Еще до его избрания на венскую кафедру он опубликовал тщательную работу о строении глазного яблока и в процессе своего исследования он был очень близок к открытию офтальмоскопа. Он заметил, что темный зрачок озаряется, т.-е. происходит так называемое свечение глаза, если на него направляют луч света почти по самой линии зрения наблюдателя. Он знал также, что это лучи света, отраженные сетчаткой. В 1849 г. появилась его работа о глазном яблоке. В 1850 г. Гельмгольц в Гейдельберге открыл офтальмоскоп и положил этим основание современной офтальмологии. Брюкке не догадался, что для того, чтобы увидеть изображение отражающей свет сетчатки, необходима еще линза. Гельмгольц опередил его только на эту мелочь, которая и решила дело.

Судьбе угодно было, чтобы юный Фрейд также прошел мимо важного открытия, касавшегося вначале глаза. В 1884 г. химическая фабрика Мерка в Дармштадте послала Фрейду, который тогда был ординатором в больнице, пробу кокаина для научного исследования. Растение кока было известно как освежающее и вызывающее хорошее самочувствие нервное средство. В свойстве кокаина делать нечувствительной слизистую оболочку не отдавали себе еще тогда ясного отчета. Фрейд к этому времени оставил уже, повидимому, лабораторию и ограничился помещением в журнале ("Heitlersehe Zentralblatt fur Therapie") статьи, в которой обширное место занимает история растения кока в Перу. Приводится несколько личных наблюдений относительно эффекта внутреннего употребления кокаина, и перечисляются взгляды других исследователей на это средство. Упоминается, что при питье раствора кокаина деревенеют язык и нёбо. Интересная статья кончается следующими словами: "Применение кокаина, основывающееся на его анэстезирующих свойствах, Найдет себе место pi в других случаях".

Эту статью прочел выдвигавшийся в то время хирург Карл Коллер, товарищ Фрейда; он направился в Институт экспериментальной патологии Штриккера й сказал там ассистенту Штриккера, Карлу Гертнеру: "По указаниям Фрейда я предполагаю, что раствором Кокаина можно сделать нечувствительным наружный глаз".

Оба врача произвели сейчас же опыт на глазе лягушки, кролика, собаки и под конец на своих собственных глазах. Так Карл Коллер сделался благодетелем человечества. Об его открытии было доложено на конгрессе глазных врачей в Гейдельберге летом 1884 г., и телеграф разнес весть об этом до Австралии и Сан-Франциско. С открытием Коллера наступила новая эра для оперативной офтальмологии и не только для нее одной, но для всех тех областей хирургии, которые с применением местной анэстезии достигли невиданной дотоле высоты.

Когда Роберт Кох впервые увидел туберкулезную бациллу, столь малую и все же чрезвычайно страшную для человечества; когда Карл Коллер придавил булавочной головкой свою, сделавшуюся нечувствительной при посредстве кокаина, роговицу; когда Рентген впервые разглядывал скелет своей руки; когда задолго до этого Гальвани наблюдал дергающуюся от прикосновения к металлу ножку лягушки и Пифагор измерил квадраты своими треугольниками-тогда в океане ошибок и тьмы завоевывались опорные пункты будущего моста к другому берегу, о котором мы лишь догадываемся. Поиски первичного феномена и трепет изумления перед найденным – в этом цель и очарование для естествоиспытателя. Для исследователя очень обидно пройти так близко от первичного феномена и не открыть его, как это случилось с Брюкке в 1849 г. и с Фрейдом в 1884 г.

Фрейд еще долго предавался болезненным размышлениям, как это могло с ним случиться. Еще в 1906 г., когда я посещал его лекции, он не мог примириться с случаем с кокаином. Он рассказывал о Коллере, будто у того давно уже была как бы навязчивая идея об открытии, которое могло бы иметь применение к глазу. Все, о чем он слышал или о чем он читал, он пытался, будто бы, поставить в связь с глазом. Таким образом он не обнаружил никакой гениальности, когда, познакомившись со статьей Фрейда, впустил несколько капель раствора кокаина в конъюнктивальный мешок. Конечно, я убежден, что Коллер, который впоследствии не проявил себя ничем особенным, не может быть сравниваем по талантливости с Фрейдом. Но все же это механическое толкование открытия не может меня удовлетворить. Коллер, живущий сейчас в Америке, сделался глазным врачом лишь после своего открытия. Сперва он хотел изучать хирургию у Альберта; и объяснение Фрейда не срывает покрова с тайны творческого акта.

В восьмидесятых годах Фрейд следовал учениям известного психиатра и анатома в области мозга Теодора Мейнерта. Он работал в детской амбулатории Макса Кассовица, приобретшего впоследствии известность как биолог. Следы учения Кассовица о возникновении и распаде протоплазмы мы находим в 1920 г. в работе Фрейда: "По ту сторону принципа удовольствия". Кассовиц обладал острым спекулятивным мозгом и охотно перетряхивал старые и новые предубеждения. В большую заслугу необходимо ему поставить его горячую борьбу с алкоголизмом. Ценности лечебной сыворотки Беринга против дифтерита он не хотел, однако, признавать до конца дней своих. Непонятно, почему этот выдающийся естествоиспытатель был так скоро забыт.

Об авторе

Австрийский психоаналитик и писатель, один из первых биографов Зигмунда Фрейда. Популяризатор психоанализа.

В 1905 г. Ф.Виттельс познакомился с Фрейдом, через год вошел в круг его учеников и стал членом психоаналитического кружка ("Общества психологических сред"), а затем и Венского психоаналитического общества. Он осуществил психоаналитическое исследование комплекса сексуальных проблем, стремился развить некоторые психоаналитические идеи Фрейда. В 1910 г. по личным мотивам разошелся с Фрейдом и вышел из Венского психоаналитического общества. В последующие годы написал и опубликовал несколько книг по психоаналитической и пограничной проблематике. Позже эмигрировал в США, жил и работал в Нью-Йорке. Автор книг "Сексуальный голод" (1909), "Фрейд и его время" (1931) и др.

В 1924 г. Ф.Виттельс выпустил книгу "Фрейд. Его личность, учение и школа" (русский перевод – 1925). Она была издана на различных языках и содействовала популяризации психоанализа. Второе издание этой книги предлагается читателю.