Предлагаемая вниманию читателей монография является третьей книгой многотомного издания "История биологической химии" и посвящена истории институционализации биохимии, т.е. формирования научного сообщества биохимиков, их профессионализации, возникновения научных учреждений, в которых биохимия становилась доминирующим научным направлением, а затем появления специализированных научных и учебных учреждений – кафедр, лабораторий и институтов. Она посвящена также истории возникновения системы трансляции биохимических знаний (созданию корпуса специальных монографий, учебников и руководств, системы научных коммуникаций, прежде всего периодической печати). В совокупности с предыдущей книгой серии в ней детально восстановлена история всех процессов, способствовавших приобретению биологической химией статуса самостоятельной научной дисциплины. Таким образом, мы исходили из концепции, что рождающейся биохимии как области знания (когнитивной структуре) соответствует формирующееся и институционально закрепляемое сообщество ученых (социальная структура). Эту конструкцию объединяла общая познавательная система – когнитивная структура биохимии. Но биохимия как самостоятельная научная дисциплина окончательно сформировалась лишь тогда, когда научное сообщество биохимиков структурировалось социально, прежде всего институционально. Вспомним, что даже само определение "дисциплина" происходит от латинского слова discipulus – ученик. Соотношение структуры науки как развивающейся системы знаний и системы научных организаций, в которых продуцируются эти знания, стало одной из наиболее интересных и практически важных проблем истории науки и науковедения. Это очень широкая проблема, разработка которой должна учитывать не только необходимость анализа структуры науки, эволюции рубрикации и классификации ее направлений, строения фронта науки и ее проблемных карт, но и анализ организаций научных исследований на разных уровнях, кадровой структуры науки, проблем подготовки специалистов, обеспечивающих развитие как самой научной дисциплины, так и ее инфраструктуры, вопросов финансирования науки, организации служб и спонтанных систем коммуникации и информации. Есть и еще один немаловажный, особенно для развития истории науки, аспект: такой подход является единственным, ведущим к пониманию особенностей распределения научных центров, географии науки, ее региональной и национальной, а следовательно, сравнительной истории. Это путь также к истории науки в контексте истории культуры. По существу сама постановка проблемы "Структура науки и система научных организаций" означает переход к разработке прежде всего таких малоизведанных областей истории науки, как экономическая история науки или историческая география науки. Разработка всех подходов к исследованию этой проблемы потребует много усилий. Теоретически эти подходы разрабатываются в основном в рамках науковедения. Но эта проблема имеет не только теоретическое, но и большое практическое значение. Это ключ к пониманию того, как формировались научные потенциалы отдельных стран и регионов. Четкое же понимание того, что конкретно и в каких масштабах продуцирует исторически сложившаяся система научных организаций, какова ее историческая инерционность, в чем заключаются сходство и отличие региональных и национальных систем друг от друга, – все это позволяет перейти к созданию более прочного основания для построения научной политики, определению направления поисков интенсификации научной деятельности в современных условиях на уровне как целостной системы, так и ее подсистем: научных организаций и отдельных коллективов. Все эти вопросы были предметом достаточно большого числа исследований, представляющих несомненный интерес. Внимание к этим вопросам и вызвало к жизни науковедение как научную дисциплину. Для нас особо ценными были работы С.Г.Кара-Мурзы, Г.М.Доброва и Б.А.Старостина. Большая работа проделана историками науки, предметом исследования которых была история научных учреждений или становление систем научных организаций отдельных стран (М.С.Бастракова, В.Д.Есаков, Е.А.Беляев, А.В.Кольцов, О.А.Александровская, Ю.Х.Копелевич и др.). В последние годы проблема соотношения когнитивной структуры науки с ее социальной структурой стала предметом изучения социологов науки, причем в ряде исследований использован анализ исторических ситуаций. Интересно отметить, что ряд наиболее интересных исследований такого рода построен на материале изучения ситуаций в области биохимии, молекулярной биологии, биотехнологии (Дж.Гилберт, М.Малкей, Н.Маллинз, Дж.Лоу, Д.Шубин, К.Студер и др.). С нашей точки зрения, это не случайное совпадение, а результат возрастающей значимости исторического анализа развития науки в зоне взаимодействия биологии и медицины с химией, физикой и математикой для понимания процессов развития и функционирования науки в целом, особенно тех ее структур, которые являются результатом методических нововведений, другими словами – экспериментальной науки, удельная масса которой и значение в научно-техническом прогрессе постоянно недооценивались и в науковедении, и в истории науки особенно. Это стало ясно после появления работ С.Г.Кара-Мурзы, обратившего особое внимание на роль методов в развитии науки, причем именно того комплекса наук, который включается в понятие "физико-химическая биология". Однако ни разу проблема соотношения когнитивной структуры науки и ее социальной структуры (или просто институциональной) не была предметом корректной и детальной историко-научной реконструкции. Абстрактность, теоретичность – наиболее слабые места всех науковедческих построений. Роль эксперимента в науковедении может заменить лишь скрупулезный, не упускающий из вида детали, но системный историко-научный анализ. Темпы исторического процесса в современной ситуации стремительно увеличиваются. Неудивительно поэтому, что наиболее весомые результаты в науковедении сейчас получают исследователи, которые обращаются к анализу информационных массивов и информационной литературы. Парадоксальность истории современной науки заключается в том, что научные результаты становятся историей уже в процессе их информационной обработки. Но это не только не исключает, но делает особо актуальным анализ формирования структуры важнейших современных направлений науки. Только такой анализ обусловливает должный уровень системности при осмыслении происходящих в наши дни процессов – осмыслении неизбежно фрагментарном, так как интерес вызывают обычно не целые научные направления: биохимия, молекулярная биология и т.п., а подсистемы, выделяемые по тому или иному принципу. Рассмотрение всего комплекса фактов, связанных с развитием когнитивной и социальной структур в их связи и соотношении, анализ этих фактов стали также обязательны для всех исследований, претендующих на решение вопросов научных революций, определений фаз эволюционных и революционных преобразований в процессе развития отдельных наук и всего естествознания в целом, а следовательно, и более глубоких процессов развития общества и культуры, включающих развитие науки в виде обязательного элемента. Имеется и обратное соотношение: зависимость периодизации науки от истории общества. При этом не исключен парадоксальный на первый взгляд постулат о принципиальной эволюционности развития науки, которая маскируется и искажается социальными революционными потрясениями. Этот постулат в новых условиях мирового развития может иметь глубочайшее значение и безусловно достоин исследования, просто невозможного без учета взаимосвязанных изменений когнитивных и социальных структур. Заинтересовавшись этой проблемой, мы столкнулись с многочисленными трудностями. Прежде всего не определена даже минимальная система понятий и определений, использование которых обязательно для ее разработки. С этой трудностью сталкивались и другие исследователи, но при этом необходимо учитывать одно принципиальное положение, на которое указал С.Г.Кара-Мурза. Говоря о понятии "научный потенциал" – очень существенной характеристике (если не самой важной) научной деятельности, он пишет: "Как нам кажется, оно относится к той категории понятий, которым нельзя дать замкнутое определение. Иными словами, в его определении содержательные примеры и аналогии являются не иллюстрацией, а частью определения, которое постоянно остается "открытым" и может быть существенно дополнено рассмотрением новых фактов и примеров. К неудовольствию поборников строгих дефиниций можно заметить, что в нашей жизни и в науке (даже в самых точных ее областях) мы с успехом используем множество таких открытых определений, описывающих иногда самые фундаментальные понятия". И подчеркивает очень важное свойство таких определений: "Когда речь идет о "неживых" системах, потенциал – это характеристика прежде всего количественная. Научный же потенциал отражает важный качественный аспект системы" (там же). Что это такое, как не ситуация, знакомая каждому историку науки, когда-либо изучавшему историю либо отдельных научных направлений, либо формирования тех или иных научных представлений или понятий – "химический индивид", например. Во время защиты З.И.Шептуновой диссертации, посвященной истории понятия "химический индивид", в ответ на требования дать точное определение этого понятия А.В.Ахутин справедливо заметил, что вся представленная диссертация является таким определением. Мы обнаружили также, что отсутствует необходимая фактография и нет однозначных указаний на принципы ее отбора, что особенно важно для получения репрезентативных выводов, необходимых для достаточно широких обобщений. Институциональной истории науки практически не существует. Те работы, о которых мы упоминали, дают материал для размышления и анализа, но они фрагментарны и оставляют достаточно много белых пятен, изучение которых или хотя бы определение их границ обязательно для дальнейшего движения вперед. Кроме того, имеющийся фактографический материал собирался и систематизировался по принципам, отличным, как правило, от тех, которые необходимы для сопоставления когнитивной и институциональной структур или когнитивной и социальной структур науки (для историко-научных работ), или по принципам, нарушающим историческую представительность, явно недостаточную для нее (для социологических исследований). В частности, отсутствуют институциональные истории отдельных наук, даже таких, как физика или химия, история которых разработана весьма детально и многосторонне, не говоря уже о биологии, история которой как экспериментальной науки практически не разрабатывалась, или о ряде важных современных междисциплинарных направлений науки. Вместе с тем именно по принципу анализа отдельных наук или научных направлений развивались исследования общих проблем истории науки. Наиболее далеко идущие выводы и теории развития науки их авторы строили на основе изучения, скажем, только развития физики, и притом нередко только в определенный, достаточно ограниченный период истории. Часто они сопровождали свои построения или выводы указаниями на то, что при использовании их схем применительно к другим наукам или в других исторических условиях возникают трудности или имеют место отклонения и противоречия. Эти указания, однако, не выражали чаще всего сомнений в сделанных выводах, а выглядели призывами к тем, кто займется изучением истории этих или других условий, устранить противоречия, используя предложенные схемы. Эти призывы выглядят тем более странно, что сами историки естествознания как на одно из существенных условий продвижения вперед указывают на раскрытие аномалий и противоречий как предпосылку смены парадигмы, а не ее подтверждения или консервации. В связи с этим история биологической химии является направлением исследований, представляющим не только самостоятельный интерес, но и способным содействовать решению ряда фундаментальных общих проблем истории науки. Если рассматривать биологическую химию как направление, ведущее к формированию физико-химической биологии, то важно отметить, что оно включает все элементы составляющих ее наук, но в то же время, являясь междисциплинарным направлением, обладает характеристиками, которых лишены физика, химия, биология или математика в элиминированной форме, а именно комплексностью ее теоретических и методических элементов. Поэтому наша в целом историческая работа содержит попытку анализа и частичной унификации ряда определений. Мы избрали следующую стратегию. Были рассмотрены вопросы конвенции – попытка предложить общую терминологическую базу дальнейших исследований, рассчитанных на перспективу, – переход к изучению как истории современной физико-химической биологии, так и возможность распространения нашего подхода на историко-научный анализ других направлений науки. Эта база была применена к анализу конкретного исторического материала, конкретных ситуаций. Основное внимание было сосредоточено на периоде формирования биохимии как самостоятельного направления или когнитивной структуры, так и институциональной общности. Этот период с 1860–1880-х до 1920-х годов характеризовался формированием биологической химии со своими самостоятельными задачами, что сопровождалось профессионализацией и образованием сети научных и учебных центров, возникновением периодической печати. Этот процесс происходил по-разному в различных странах. Он характеризовался выраженным перемещением центра научной активности. Поэтому особое внимание было обращено на институциональную историю биохимии в Германии, Великобритании, России и США. Историческая инвентаризация сети центров научных исследований и профессиональной подготовки в области биохимии предшествовала работе по сопоставлению двух эволюционирующих структур: институциональной и когнитивной структуры классической биохимии. Предваряя выводы из проведенного исследования, отметим лишь три момента. Во-первых, уже беглая попытка сравнить институциональную историю биохимии с историей идей и открытий показала важное методологическое значение такого сравнения. История идей и открытий дает, по существу, картину развития "передовой линии" науки. Она как будто бы намечает тенденции дальнейшего движения вперед. Но когда дело доходит до реализации этих тенденций, решающим в понимании этого процесса становится изучение "институциональной анатомии" науки. Без этого картина оказывается не только неполной, но даже неадекватной реальной ситуации: реальная деятельность основной массы научного сообщества оказывается направленной не на "движение вперед", а на заполнение лакун и ассимиляцию достигнутого лидерами, с одной стороны, и на подавление их "нарушающей структуру" деятельности – с другой. Во всяком случае, многие секреты неравномерности развития науки и в отдельных регионах, и, что важнее, во времени раскрываются только при изучении конкретных механизмов разработки отдельных проблем, привязанных к тем или иным творческим личностям, научным школам и соответственно институциональным структурам. В результате в совершенно новом свете предстает развитие биохимии в России. Если раньше нередки были утверждения, что биохимии в конце XIX – начале XX в. в России не существовало как таковой, то анализ процесса институционализации биохимии в России и его сопоставление с процессами институционализации биохимии в наиболее передовых странах Европы и в США в тот же самый период показывают, что русские ученые смогли обеспечить функционирование достаточно мощной институциональной структуры биохимических исследований, положить начало профессионализации в этой области, создать систему коммуникаций и трансляций научных достижений и даже опередить другие страны в создании биохимического общества, просуществовавшего, правда, сравнительно недолго, а потом прервавшего свою деятельность. Во всяком случае, формирование институциональной структуры в России было ориентировано на вполне современную ей когнитивную структуру. Отсюда, во-вторых, значение "совершенной" или "адекватной", когнитивной структуры для формирования институциональной структуры и, наоборот, достаточность институциональной структуры для развития исследований по всему фронту (это имело место в Германии) или по отдельным направлениям, обеспечивающим, однако, "национальную представительность" тех или иных сообществ ученых отдельных стран. Так, в России в ряде случаев это сопровождалось возникновением "зон" или "точек роста" биохимических исследований, отличных от тех, что обеспечивали развитие биохимии в Германии, Великобритании или США, оригинальных, определивших существование в России своей модели развития биохимии, укладывающейся вместе с тем в рамки когнитивной структуры мировой биохимии. В-третьих, анализ развития науки в отдельных странах позволяет гораздо точнее определить воздействие внешних факторов различного порядка: как соседствующих когнитивных структур (например, развивающейся в России физиологии), так и особенностей институциональных структур и чисто институциональных взаимодействий (влияние, например, подготовки в Германии специалистов-биохимиков из России и США на формирование биохимии в этих двух странах). Глава II написана С.Штрбановой (Чехия, Институт теории и истории науки ЧАН). Главы III, IV и V подготовленны на основе материалов аспирантов Проблемной группы истории биохимии (Институт истории естествознания и техники им.С.И.Вавилова РАН): О.Ю.Единой (биохимия в Германии), М.А.Бланко и М.Г.Капланской (биохимия в Великобритании и США). Глава VI подготовлена С.С.Кривобокой (Российский государственный медицинский университет). Работа выполнялась в соответствии с планом работы Комитета по истории биохимии Международного биохимического союза. Автор выражает благодарность сотрудникам институтов и лабораторий, знакомившимся с результатами исследований и сделавшим ценные замечания. Автор благодарен также работниками научных библиотек России, Чехии и Германии, без помощи которых выполнение этой работы было бы невозможным. Алексей Николаевич ШАМИН (1931–2002) Родился 29 августа 1931 г. в Москве. Окончил Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова. Доктор химических наук, профессор. Работал в Институте биохимии им. А.Н.Баха АН СССР, затем во Всесоюзном институте научной и технической информации (ВИНИТИ) АН и СМ СССР. В 1962–1996 гг. работал в Институте истории естествознания и техники имени С. И. Вавилова РАН. С 1967 г. профессор истории фармации Московской медицинской академии им. И.М.Сеченова. Профессиональный историк науки (аспирантура ИИЕиТ – 1962–1964 гг., докторская диссертация там же – 1970 г.). В 1990 г. избран Исполнительным директором Фонда науки (с 1997 г. – Фонд науки им. Ю.А.Овчинникова). Основные направления исследований: история науки, история химии и биологической химии, история фармации, науковедение. Специалист в области истории научной книги (автор каталога инкунабулов естественно-научного, медицинского и математического содержания, хранящихся в библиотеках мира). В последние годы изучал организационно-финансовую структуру науки зарубежных стран, проблемы формирования научного потенциала различных стран и регионов. Автор более 300 работ, в том числе 15 монографий, ряд которых переведен на иностранные языки. Под его руководством защищено 18 кандидатских и 2 докторских диссертации. Действительный член Международной академии информатизации, Европейской ассоциации истории медицины и здоровья, Американского общества истории науки и Общества истории алхимии и химии (Великобритания). Состоял членом редколлегий международного журнала "History and Philosophy of Life Science" (Италия), NTM (ГДР) и журнала "Вопросы истории естествознания и техники". Член редколлегий журналов "Биология в школе", "Вопросы медицинской, биологической и фармацевтической химии", "Вопросы медицинской химии", серий "Классики науки" и "Памятники науки" (РАН). В 1988–1992 гг. – президент Комитета по истории науки Международного биохимического союза (International Union of Biochemistry). В 1989–1993 гг. – член Высшего экологического совета Российской Федерации. Председатель Специализированного совета по специальности "История науки и техники – химические науки" (ИИЕиТ РАН), член Специализированного совета по специальностям "История науки и техники" и "Социальная гигиена и организация здравоохранения" (ММА им. И.М.Сеченова). В 1997 г. был избран Американским биографическим институтом "Человеком Года" по специальности "история науки". В 1998 г. был награжден Международным орденом "Order of International Ambassadors", Серебряной медалью Кембриджского биографического центра и званием Заместителя генерального директора Кембриджского биографического центра. |