|
Содержание
Из вступительной статьи. О философии языка Э.Б.де Кондильяка
Этьенн Бонно де Кондильяк родился в 1615 г. в Гренобле. Его отец – королевский советник, виконт де Мабли, занимал высокое государственное и общественное положение, так что воспитание и обучение его сыновей проводилось в полном соответствии со статусом виконта. Все четверо получили блестящее образование и двое – средний, Габриель де Мабли, и младший, Этьенн Бонно де Кондильяк, – прославили французскую науку. Старший брат, Жан де Мабли, следил за успехами младших и руководил их образованием. После нескольких лет обучения в коллегии Сен Сюльпис, Кондильяк слушал курсы по богословию и философии в Сорбонне. В университетской среде он ощущал себя чужим и находил удовольствие в занятиях в библиотеке, где помимо включенных в курс обязательных сочинений читал современных ему европейских философов. По окончании курса наук Кондильяк был посвящен в сан аббата, но не чувствовал в себе призвания к служению Богу. По воспоминаниям современников он был человеком необщительным, закрытым, характер имел суровый и педантичный и всю свою жизнь был привержен методу, изобретенному им самим в молодости, – анализировать и хладнокровно обдумывать всякое встреченное на своем пути явление. Оба старших брата Кондильяка посещали салоны, где читались и обсуждались последние философские и литературные сочинения, где спорили лучшие умы Франции. Молчаливый Этьенн Бонно сначала был принят в среде французской интеллектуальной знати как младший брат Жана и Габриэля де Мабли. Он слушал старших и не вступал с ними в споры. Обстановка интенсивной интеллектуальной и светской жизни, царившая в домах обоих старших братьев де Мабли, создавала необходимый для него импульс к философской работе. Именно во время одного из таких своих визитов Кондильяк познакомился с Руссо, о чем тот писал в "Исповеди": "Г-н и г-жа де Мабли выразили удовольствие по поводу моего приезда и несколько раз звали меня к обеду. Я познакомился у них с аббатом де Кондильяком, тоже приехавшим навестить своего брата". Это знакомство имело продолжение, весьма существенное для французской философии, так как в дальнейшем оба ученых будут спорить в своих сочинениях по многим философским и филологическим вопросам. Имена наиболее выдающихся европейских философов, работы которых оказали воздействие на формирование учения Кондильяка, перечислены им самим. Это Декарт, Лейбниц, Мальбранш и Локк. Несмотря на замкнутый характер и рано сложившуюся репутацию молчаливого кабинетного ученого, Кондильяк был вполне свободен от необходимости самостоятельного завязывания знакомств среди ученых, и, кроме того, сан аббата совсем не обязывал его к богослужению. Биографы Кондильяка упоминают всего об одной мессе, которую он вынужден был отслужить. Среда, воспитавшая его, а также научные и светские связи старших братьев во многом способствовали тому, что, не рискуя остаться без средств к существованию, он рано смог начать занятия философией и не заботиться о карьере. Помимо традиционных литературных и философских собраний, где принято было читать и совместно комментировать сочинения, которые в то время были у всех на слуху, Кондильяк занимался глубоким изучением наиболее существенных для философии того времени сочинений Лейбница и Локка, пытался проникнуть в суть их научной и мировоззренческой полемики, сделавшейся во Франции актуальной темой. Позже, уже после того, как им была почти завершена работа над первой частью "Опыта о происхождении человеческих знаний", он прочел переведенное на французский язык сочинение английского богослова и филолога Уильяма Уорбертона "Изыскания относительно иероглифов...", составлявшую часть его многотомного труда "Божественная миссия Моисея". Истолкование иероглифов, проведенное Уорбертоном, окончательно сформировало лингвофилософскую доктрину Кондильяка, в особенности, ее семиотические положения. * * * "Опыт о происхождении человеческих знаний" был опубликован впервые в 1746 г. в Амстердаме. Имени автора книги не было указано, что вполне допускалось тогдашней традицией. Успех книги был неожиданным и для автора, и для людей, знавших его, поскольку Кондильяк работал в уединении, не вступая в научную переписку с коллегами и в мировоззренческие споры в светско–интеллектуальной среде. Наиболее привлекательным для первых читателей Кондильяка выглядел его взгляд на абсолютную связь языка и мышления. Попытка реконструкции ранних стадий развития языка и общества, основанная на выраженных сенсуалистских позициях и критика некоторых классических позиций современной европейской философии произвели на читающую Францию сильное впечатление. Через три года, в 1749 г. вышел "Трактат о системах" – философское сочинение с включенной в него критикой философии Мальбранша и Спинозы. Вскоре после выхода этой книги по приглашению Мопертюи Кондильяк отправляется в Берлинскую академию, которая избрала его своим членом. После публикации двух научных трактатов он становится знаменитым философом. Однако салонная научная дискуссия и исполнение обязанностей аббата оставались для Кондильяка столь же непривлекательными, как и в годы его ранней молодости. Несколько лет он работал над "Трактатом об ощущениях", опубликованном в 1754 г, и "Трактатом о животных", опубликованном в 1755 г. Венцом карьеры Кондильяка стала его работа воспитателем наследника Пармского престола, которую он начал в 1758 г. Это было лучшим применением его таланта, поскольку в беседах с учеником и своих наставлениях Кондильяк систематизировал и видоизменил взгляды на преподаваемые науки. Результатом десятилетнего пребывания в Парме стал его многотомный труд "Курс занятий по обучению принца Пармского". В "Курс..." включены сочинения по философии, искусству стихосложения, истории и теории языка, искусству рассуждения и размышления. Работу над "Курсом..." сам Кондильяк считал главнейшим делом своей жизни. Этот труд был издан в 1772 г. Главным элементом для получения знаний, так же, как и в "Опыте..." считается ощущение. "Зерно искусства мыслить таится в наших ощущениях", – пишет Кондильяк в разделе "Курса...", посвященном искусству размышления. Незадолго до публикации многотомного "Курса..." Кондильяк был избран во Французскую академию. Но почетная должность "бессмертного" академика, подобно той же должности в Берлинской академии и сану аббата, как и прочие титулы, была настолько несущественна для него, что он не удосуживался даже присутствовать на заседаниях Академии. Замкнутость Кондильяка и его пренебрежительное отношение к службе стали притчей во языцех. Он избегал любого публичного выступления, полагая, что оно несовместимо с постоянными занятиями наукой. Единственное положение, которым он гордился, была работа воспитателем наследника Пармского престола, ей, как он сам считал, он обязан главным трудом своей жизни. Ненадолго, уже в зрелые годы Кондильяк погрузился в изучение экономики, и в 1776 г. он издал сочинение "Торговля и правительство, рассмотренные во взаимном отношении". Интерес Кондильяка к политической экономии отчасти может объясняться исследованиями его брата – аббата де Мабли в области права, морали и политики. Вскоре Кондильяк возвратился к исконным положениям своей научной деятельности, он начал работу над "Логикой", сочинением по теории искусства размышления и исчисления, где уделил существенное внимание семиотическим исследованиям и сформулировал методологию получения знания о языке. Незадолго до смерти в 1780 г. он опубликовал "Логику". Вскоре после выхода в свет этой книги Кондильяк умер. Последняя научная работа Кондильяка "Язык исчислений", основанная на полемике с Лейбницем, осталась незаконченной и была издана в незавершенном виде через два года после после его смерти, в 1782 г. * * * Перемены в системе философии конца XVII в., сменившей картезианскую философию, были, в основном, сосредоточены на реакции европейской науки на сочинения Ньютона, Мальбранша, Лейбница и Локка, в особенности, на "Опыт о человеческом разумении" последнего, опубликованный в Лондоне в 1698 г. Одним из наиболее существенных положений философии Локка был новый взгляд на получение знания. "...Так как у ума во всех его мыслях и рассуждениях нет непосредственного объекта, кроме его собственных идей, одни лишь которые он рассматривает или может рассматривать, то ясно, что наше познание касается только их" – так начинается четвертая книга локковского "Опыта...". Это утверждение задает тон всему сочинению. Познание человека включает в себя только идеи, содержащиеся в пределах ума данного человека и наиболее важной задачей для исследователя является анализ происхождения этих идей. По мере углубления в исследуемый материал Локк отвергает доопытное знание, категорию на которой базировалась картезианская философия. По Локку для приобретения познания и достоверности у человека должны быть определенные идеи, а для реальности познания необходимо, чтобы идеи отвечали своим прообразам. Это означает, что собственно вопрос об объективном существовании не является основополагающим для Локка и его последователей, как это было для картезианцев. Таким образом, центр внимания философии перемещается с предмета на идеи, составленные об этом предмете. Человек существует в мире идей, а не подлинно существующих данностей и в своих рассуждениях оперирует именно ими. Локк приводит цитату из трактата Цицерона "De officiis" ( "Об обязанностях"), содержащего идеи нравственного долга добропорядочного члена гражданского общества: ""Об обязанностях" Туллия не менее истинно от того, что никто в мире не исполняет в точности его предписаний и не живет по данному им образцу добродетельного человека, который существовал только в идее, когда Цицерон писал... Если в умозрении, т.е. в идее, верно то, что убийство заслуживает смертной казни, то это верно и в действительности для всякого действия, сообразного с идеей убийства". Таким образом, определенные или отчетливые идеи составляют основу любого познавательного процесса. Но существует еще и представление о составлении определенной идеи, а помимо него и представление о прообразах идей. И этот пункт локковской философии кажется наиболее уязвимым в силу того, что как раз здесь смешивается действие разума и интуиции и к этому смешанному действию присоединяется и действие наименования той или иной сущности. Понятно, что самостоятельный ход мысли при составлении идей может привести к хаотичности всеобщего строя мышления. "Какое будет смешение добродетелей и пороков, если каждый может составить себе какие угодно идеи их!" Но Локк доказывает невозможность подобного смешения в силу свойства человеческого разума составлять этические и нравственные идеи по аналогии. Это же рассуждение может относиться и к прообразам идей, которые должны строиться на основе уже существующих данностей. Например, идея клятвопреступления реальна и верна в сознании человека, независимо от того, совершает он этот акт или нет. Что же до составления сложных идей, то Локк выводит их построение на основе простых идей, про которые известно, что они действительно совместно существуют в природе. Эти основные позиции сенсуалистской философской доктрины явились отправной точкой для размышлений Кондильяка о природе и сущности познания. Собственно философия языка в трактовке Локка представлена прежде всего в рассуждениях о семантике слова и о верном соединении и разъединении знаков – сообразно взаимному соответствию или несоответствию обозначаемых ими вещей. Этот метод соединения и разъединения будет в дальнейшем заимствован Кондильяком и в более широком истолковании станет основным в построении его языковедческой теории. Помимо синтеза и анализа существенным представлялась и разработка отношения к историческому методу в философских сочинениях. Это положение выглядит особенно важным как объяснение своеобразного применения исторического метода в работе над реконструкцией ранних стадий развития языка и общества, предпринятой Кондильяком в "Опыте..." Локк относился к историческим документам, как к свидетельству. Если документ свидетельствует о чем-либо, следовательно, он является свидетельством передачи знания о факте из одних рук в другие. Наличие подобного документа указывает на удаленность друг от друга самого события и нашего упоминания о нем. Раз Локк считает первоначальной истиной бытие и существование самой вещи, то свидетельство о ней же является слабой истиной. Значит, передача истины с течением времени представляет собой хороший, но не абсолютно верный тип доказательства. Подобное утверждение, очевидно, может быть трактовано как весьма смелое во всякий период развития науки и общества. Предвидя множество критических выступлений в адрес этого положения, Локк, тем не менее, указывает именно на пользу истории, но никак не на единственно возможное использование этой отрасли науки в качестве методологического комплекса, служащего для подтверждения истины. Подобный подход к историческому методу был полностью воспринят Кондильяком – при реконструкции антропологического и психотипического статуса первых людей он основывается на собственной интуиции и аналитических способностях, не ссылаясь ни на исторические факты, ни на источники, поскольку цитирование, по мнению Локка, тем более не может свидетельствовать в пользу совершенной истинности упоминаемого события. Основным правилом при выведении истинного порядка вещей может стать аналогия, позволяющая использовать опыт засвидетельствования факта или явления при фиксации сходных с ними фактов или явлений. * * * В истории философии уделялось особое внимание научному спору Лейбница с Локком. Историки науки называли трактат Лейбница "Новые опыты о человеческом разумении" Анти-Локком, что объясняется явным и нескрываемым критическим уклоном всего сочинения. По существу критицизм Лейбница в отношении большинства научных положений Локка нельзя назвать инициированным им спором или полемикой, так как Локк не успел поучаствовать в этом споре. Смерть Локка в 1704 г. послужила причиной отказа Лейбница от публикации "Новых опытов..." Сочинение было опубликовано более, чем через шестьдесят лет после его написания, что, безусловно, выглядит едва ли не определяющим обстоятельством в дальнейшей судьбе этого сочинения, критике и прочтении. Хотя оно и было задумано как полемический ход против системы философии Локка, но было прочитано скорее как независимое научное сочинение в силу сложившихся помимо воли обоих авторов обстоятельств. Лейбниц высказывался в пользу полной взаимосвязи всех явлений и выступал против учения Локка о невозможности существования врожденных истин. В том, что касается собственно языковедческого раздела учения Лейбница, то здесь, основываясь отчасти на собственной интуиции, отчасти же на уже опубликованных сочинениях по восточным и германским языкам, он подошел к описательному и сравнительному методам исследования языков. В "Новых опытах..." им дается наиболее полный перечень языков с их расположением по родственному принципу и объяснением структуры и характера в соответствии с принципом расселения и духа (гения) разных народов. В контексте современной истории науки в особенности ценным для внимания выглядит семиотический раздел языковедческой теории Лейбница, хотя сам термин семиотика, означающий учение о знаках, впервые встречается в работе Локка. Знаменитое сочинение Лейбница еще не было опубликовано в сороковые годы XVIII в., когда Кондильяк работал над своим "Опытом...". Однако о существовании этого сочинения, во всяком случае о возможном отклике на на локковское учение он несомненно знал, так как имя Лейбница и содержание многих его работ были активно включены в научно-философский контекст того времени и в систему рассуждений самого Кондильяка. Кроме того, некоторые работы были написаны Лейбницем по-французски, довольно широко публиковались во Франции и цитировались мыслящими французами. Помимо этого, стоит напомнить и о научной переписке, которая в то время была самой распространенной формой обмена научными идеями, сама же научная корреспонденция, не носившая в то время частного характера, обычно обсуждалась публично и в светских и в научных салонах. У Локка и Лейбница были общие корреспонденты, при посредничестве которых их научные идеи сообщались и самим ученым, и их окружению. * * * Таков был общий научно-философский контекст, в котором складывалось мировоззрение Кондильяка. Заново прочесть Локка, переосмыслить его учение и сформулировать отклик на разнообразные его положения – это явилось основой для работы над "Опытом...". В таком контексте был довольно категорично поставлен чисто практический вопрос о разделении наук, воспринимавшийся как одна из самых насущных методологических проблем. Если в XVIII в. наука о языке традиционно называлась риторикой, находившейся в ведении философии и до выделения языкознания в отдельную науку, на чем первым настаивал Гумбольдт, оставалось еще несколько десятилетий, то философы Просвещения в основном проводили разделение интеллектуальной деятельности на основе естественной и практической философии. Лейбниц вслед за Локком языковедение относит к логике, включающей всю область науки о знаках, правда Локк допускал для этой науки оба названия – и логика и семиотика, поскольку само понятие логика включает рассмотрение природы знака. Упоминание Руссо о его давнем знакомстве с Кондильяком, совпадение и расхождение их филологических и антропологических взглядов на происхождение и развитие языка и общества, на природу знака, предоставляло возможности для сопоставления научных концепций Руссо и Кондильяка. Однако существенным представляется анализ собственно теории языка Кондильяка вне контекста спора или сопоставления. Кондильяк в качестве метода научной работы и любого исследования выбирает анализ. Материал, подлежащий исследованию, а этим материалом может стать любая данность, должен быть расчленен на минимальные единицы, которые, в свою очередь, должны быть исследованы поочередно. Именно при изучении всех составляющих единства оно может быть познано. Если объект изучения, или целое, представляет собой систему, то следовательно, представление, или точнее, понятие о взаимоотношении и функционировании элементов этой системы может быть получено только при подробном исследовании действия каждого элемента в отдельности. В качестве примера Кондильяк приводит картину некоего природного явления, ставшую хрестоматийной для французских студентов-философов: "Если я слышу шум моря, то слышу и звук каждой волны. Однако общий звук представляет собой чистое восприятие, которое осознается мною, а звуки, издаваемые каждой волной относятся к смутному восприятию, смешивающемуся с ясным: я не сумею различить их и не осознаю их". О системах и их функционировании к концу первой четверти XVIII столетия в научном мире существовало весьма обширное представление. Кондильяк существенное внимание уделяет природной склонности любого человека к анализу, к исследованию связей и иерархии связей между различными элементами систем существующих в природе "Я сказал, что анализ единственный ключ к открытиям" и далее "но... что является ключом к анализу. Связывание идей". Далее связывание имеющихся идей ведется в направлении идей в поиске, и мысль идет к возможности их связывания. Значит, расчленение невозможно без сочетания. Таким образом, Кондильяк не только возвысил анализ до уровня главенствующего метода, но и доказал его невозможность без синтеза. Его спор с предшественниками сводится скорее к положению невозможности существования одного без другого, но никак не к уникальности анализа: "...во всех науках, так же как и в арифметике, истина открывается только при помощи сочетаний и расчленений. Если обычно в них не рассуждают с той же точностью, как в арифметике, то это происходит потому, что еще не найдены верные правила, с помощью которых можно сочетать и расчленять идеи". После приведения этих доказательств Кондильяк демонстрирует применимость данного метода к исследованию языка как природной системы знаков, точнее, системы природных знаков. В "Трактате об ощущениях" Кондильяк проводит анализ ощущения и действия в качестве вспомогательного объекта, вводя в научный текст некую статую, то есть материальный объект, напоминающий формой человека, но лишенный его способностей и потребностей. Следует оговориться, что подобные привлечения в научный текст фантастических существ или искусственных предметов были вполне традиционными для науки XVII и XVIII столетий и вполне методологически оправданы как наилучший способ построения чистого отвлеченного примера. Собственно анализ как метод исследования языка выглядит в учении Кондильяка следующим образом. Это действие, основой которого Кондильяк считает связывание идей, постигаемых в соответствии с самыми тесными связями, существующими между ними. Анализ действия и эмоций человека приводит к соответственному анализу знаков, "отвечающих" за эти действия и эмоции: "...Привычка связывать знаки с вещами стала для нас, когда мы были еще не в состоянии обдумывать ее значение столь естественной, что мы привыкли относить названия к самой реальности предметов и считали, что названия вполне объясняли сущность предметов". Вообще по ходу рассуждений Кондильяк нередко напоминает читателю о последовательности мысли и необходимости прослеживания зарождения и формирования идей: "...Единственный способ приобрести знания – доискаться происхождения наших идей, проследить ход их образования и сравнить их во всех возможных отношениях; это и есть то что я называю анализировать". Действие, таким образом, становится языковым знаком только в связи с другим действием. * * * Начальной точкой отсчета для возникновения знаковой системы языка Кондильяк считает некий протоязык первой ветви человечества, и теория знака в ее изначальном изложении связана в его представлении с теорией происхождения языка. Это положение было в философии того времени довольно существенным для вынесения соображений разнообразных научных доводов. Для современной лингвистики в самом этом вопросе не содержится ничего достойного научного внимания, но именно происхождение языка было в то время вопросом основополагающим для философов. Основываясь на научном наследии античности и полемизируя с позднейшими философами, Кондильяк пытается преодолеть границу, разделяющую две противостоящие концепции о зарождении способности говорить как чисто психофизического механизма и о языке как божественном даре. Предшественники Кондильяка не подвергали сомнению факта божественного происхождения языка. Сам Кондильяк в своем споре с Ришаром Симоном придерживается того же мнения, однако различает допотопный и "послепотопный" период: "Адам и Ева... выйдя из рук Господа,... оказались в состоянии размышлять и обмениваться мыслями, благодаря сверхъестественной помощи" И далее: "...предположим, что спустя некоторое время после потопа, двое детей того и другого пола заблудились в пустыне прежде, чем узнали, как пользоваться каким-либо знаком". Искусственная ситуация, создаваемая Кондильяком для наглядности и убедительности, уже ставшая традиционной, позволяет ему перевести в различные несоединимые плоскости два периода развития человечества: допотопный – сверхъестественный (иррациональный) и "послепотопный" – естественный (рациональный). Далее, исследуя разнообразные действия души и спонтанные аффективные реакции, им соответствующие, Кондильяк выстраивает концепцию знаковой системы и главной ее движущей силой считает инстинкт. В разработке семиотической концепции он уходит от стройности изложения Локка, сосредоточившись на изучении видов знаков с тем, чтобы создать их классификацию. Инстинкт будет руководить первыми людьми до того момента, пока не разовьется сила разума и не вытеснит инстинкт. Таким образом, инстинкт, в соответствии с учением Кондильяка, остается главной движущей силой для производства языковых средств, пока набирают силу и тренируются разум и память. Получив в пользование простейший набор элементарных знаков, первые люди используют их в мнемонических упражнениях и совершенствуются до такой степени, что последующей ступенью их языкового развития становится способность к искусству изобретения знака. Эта способность, по мнению Кондильяка, является исключительно следствием опыта и упражнений. В качестве доказательства последнего положения Кондильяк приводит создание алгебраической системы знаков, ставшее возможным в значительно более позднее время, исключительно благодаря натренированности в действиях души. Этот пункт в его методологии подвергался наиболее существенной критике представителями позднейшей истории науки, как положение, связывающее воедино происхождение и развитие естественного и искусственного языка. В действительности же именно Кондильяк продемонстрировал, насколько речь человека является продуктом мощной эволюционной работы, изменяющейся во времени в результате не столько внутренних усилий людей, но под воздействием внешних условий и соответствующих им потребностей. "Именно потребности давали людям первые поводы обратить внимание на то, что происходило в них самих, и выразить это телодвижениями, а затем названиями... В дальнейшем люди постепенно привыкли к абстрактным терминам, стали способны отличать душу от тела и рассматривать отдельно действия этих двух субстанций". Теория знака разрабатывается также от первоначала – знак не может быть воспринят и разработан без активизации памяти и разума: "Чем больше люди хотели размышлять о действиях души... тем больше они чувствовали необходимость отнести их к разным классам". Кондильяк выделяет три вида знаков. Первый вид – наиболее разработанный, в обществе, где говорят на развитом языке, называется случайными, или акцидентными знаками. Это те знаки, которые действуют в связке с памятью, то есть, по аналогии с типичной ситуацией, могут всегда вызвать в восприятии человека воспоминание об означаемой идее. Второй вид знаков – естественные. Это "протознаки", которыми оперировали первые люди. Это возгласы, сопутствующие эмоциям человека. И здесь главенствующее место Кондильяк отводит опыту, так как далеко не сразу естественный возглас становится знаком. Чувство и возглас приобретают живую и постоянную связь только при частом повторении. "При таких обстоятельствах возглас будет знаком, но он вызовет деятельность воображения... лишь тогда, когда случай заставит его услышать этот возглас". Знаки данного вида имеют отношение к воображению, которое находится в полной власти человека. Им Кондильяк уделяет особое внимание, полагая, что и в развитом языке такие знаки сопровождают сообщение и закрепляют информацию в памяти. Наконец, Кондильяк называет третий тип знаков – институционные, то есть, те знаки, которые имеют лишь индивидуальное отношение к идее. Проще говоря, это индивидуально избираемые знаки, с которыми работает воображение. Знаки последнего типа, по мнению Кондильяка, не представляются необходимыми для совершения действий души, предшествующих воспоминанию. Но, как он пишет далее, если вообразить себе человека, который не производил бы никакого произвольного знака, и проследить за тем, как работает его память, то станет очевидно, что раз в окружении этого человека нет ничего, с этим предметом связанного, то воображение не сможет ему помочь в формировании представления об этом предмете. Значит, воображение в этом случае не находится во власти человека. Кондильяк придает знаку не только свойство проводника идей. Идеи создаются по аналогии с имеющимися в памяти знаками. Однако, переходя непосредственно к связям идей, Кондильяк предлагает еще одну классификацию, на первый взгляд, незаметную, но, безусловно, существенную для понимания его учения. И связи, подобно знакам, могут быть институционными – это те связи, которые возникают под воздействием и при участии воли, и они менее прочны именно в силу специфики процесса их образования. Второй тип связей прочнее, потому что он естественен и зависит целиком от воображения. И здесь, по всей видимости, в конфликте воли и воображения, последнее обладает большей силой. Воля как энергия, порождающая механизм или систему в контексте учения Кондильяка приобретает особую значимость. Язык как механизм представляет собой систему связей, созданных волей человека. "Он один показывает, какие преимущества дает нам это (вольное создание связей. – Е.П.) действие". Это утверждение совершенно преображает господствовавшее во французских грамматике и философии XVII в. убеждение в том, что "властелином" языка является употребление, несмотря на позднейшие поправки, что употребление должно быть разумным, то есть, зависеть от разума. * * * В языковедческой части "Опыта..." утверждение о воле как действующем механизме, порождающем языковые реалии, приобретает наиболее полное развитие. Слова создавались людьми путем движения от сложного к простому, так как первыми человек познает сложные субстанции. Созданная человеком система имени функционировала в начале, имея в качестве вспомогательной подсистемы жесты и интонацию. В дальнейшем люди "придумывали", или создавали по собственной воле слова, называемые глаголами. "Когда люди создали глаголы, им нетрудно было заметить что слово, которое к ним добавили для обозначения лица, числа, времени и наклонения, обладало еще свойством связывать их со словом, которое ими управляло". Таким образом, нельзя утверждать, что человек по своей воле придумывает новую морфологическую категорию, он способен отслеживать ее функционирование и развитие, включая этот анализ в свой языковой опыт, и в дальнейшем при помощи памяти и языковых связей инкорпорирует эту категорию в свое мышление. Глагол в процессе длительной трансформационной работы вырастает и из прилагательного и существительного, что в целом совершенствует и видоизменяет и систему глагола и синтаксис: "Когда прилагательные превратились в глаголы, строй языков был несколько изменен. Место этих новых глаголов варьировалось так же, как место имен существительных, от которых они происходили; таким образом, их ставили то до, то после имени существительного, дополнением которого они были". Реконструируя не только процесс развития и совершенствования языков, но и социального, и этнологического и психологического статуса первых людей, Кондильяк, основываясь на грамматиках древних языков, завершает общий рисунок языковой системы. Анализ языка как системы, видоизменяющейся во времени, проводится им чрезвычайно углубленным и исчерпывающим образом. Совершенно очевидной становится позиция Кондильяка, выработанная в результате длительного детального анализа возможных языковых процессов в разные, произвольным образом избранные периоды времени. В историческом разделе лингвистической части "Опыта..." Кондильяк намеренно избегает не только терминологических излишеств, но и вообще сколько-нибудь ясно выраженных уточнений по поводу временных границ и наименований языков, тем более, периодизации основных процессов развития языка. "...Термины сущность, субстанция и бытие появились весьма поздно". Термины, которыми оперирует сам Кондильяк в главе "Слова", где излагаются основные идеи морфологического и синтаксического строя языка, это "люди", "слова", "время", "язык". "Итак, люди больше не старались располагать свои идеи всегда в одном и том же порядке; от многих прилагательных они отделяли слово, которое было к ним прибавлено; его спрягали отдельно; и после того, как его долгое время ставили, где попало, как это доказывает латинский язык, в нашем языке его место закрепили, поставив после имени существительного, которое им управляет, и перед существительным, которое оно имеет в качестве дополнения". Анализ и сопоставление языкового материала во французских сочинениях по теории языка проводились не раз задолго до Кондильяка. Начиная со знаменитой "Грамматики... Пор-Рояля", поиск языковых универсалий, попытка установления соотношения между разными языками становятся традиционными. Кондильяк интуитивно определяет сравнительный метод, сформулированный им таким образом: "Мне кажется, что сравнение нашего языка с языком латинян делает мои предположения достаточно правдоподобными и что есть основание полагать, что если бы можно было докопаться до первоначального языка, то оказалось бы, что они не так далеки от истины". В реконструкции эпохи становления ранних форм развития языка и общества Кондильяк основывается на интуиции и воображении. Восстанавливая языкотворческую деятельность древнейших людей, а затем и систематизируя созданный ими предполагаемый языковой материал, он уделяет особое внимание произвольно ограниченному периоду времени. Сама по себе отчетливость временных рамок этого периода не подлежит определению и, кроме того, существенна в гораздо меньшей мере, чем его предназначение, рассматривающееся с функциональной точки зрения, как эпоха наиболее активного формообразования, которое активизирует мыслительный и речевой процессы. Кондильяк весьма лаконично заключает: "Такова эпоха, подготовившая строй языка, столь естественный для нас". Значит, наименование этой эпохи не является задачей исследователя, занятого анализом процесса становления языка и ролью человека как творца и систематизатора этого процесса. Хотя память, безусловно, является тем самым необходимым условием для более детального восстановления языкотворческой картины, но она может работать исключительно в строго ограниченных временных рамках. Это означает невозможность точного пути вглубь истории языков и народов, и следствием этого является неточность самой науки о языке. Этим могут объясняться чрезмерные отступления Кондильяка в его рассуждениях о людях и временах. Здесь снова проявляются характерные для Кондильяка осмотрительность и осторожность. Всякое рассуждение подобного характера, как правило, предваряет выдвигаемое им научное заключение. Именно таким образом строится текст "Опыта..." Например: "Происхождение этих знаков (действий души. – Е.П.) было забыто... и люди впали в заблуждение, думая, что эти знаки – самые естественные названия духовных вещей... Это заблуждение явно проявляется у древних философов, оно сохранилось у лучших философов нового времени и является главной причиной медленности наших успехов в способе рассуждения". Таким образом, причина медленности способа рассуждения или способа постижения истинного хода развития языкового процесса естественно кроется в недостаточности исторических сведений и несостоятельности памяти или традиции. Достижения науки во многом строятся на прозрении и интуиции. Рассуждения о простых и сложных идеях также строятся на принципах постепенности. Идея-архетип (у Кондильяка это заимствованный у Локка пример золота) вначале содержит в себе лишь простые очевидные свойства, в данном случае – это цвет и вес (желтый, тяжелый). В дальнейшем на эту идею нанизывается ряд дополнительных свойств, таких как ковкость, огнестойкость и пр. Число простых идей, которые человек может включить в понятие о субстанции, не может быть фиксировано, ведь оно напрямую зависит от опыта и разума самого человека. Поскольку язык рассуждения об этих идеях в любом случае общий, а в данной ситуации – это язык терминов, то собственно смысл этих терминов должен быть по возможности прояснен. Здесь Кондильяк очевидным образом идет вслед за рационалистической риторической традицией, предписывавшей достижение ясности на всех уровнях языка и, в особенности, в научном тексте и рассуждении, включающем сложный терминологический аппарат. Что касается перестановки слов, то это рассуждение во многом дополняет наследие рационализма. Действительно, в предшествовавших Кондильяку сочинениях по философии языка фиксированный порядок слов во французском языке был представлен как явное и неоспоримое его преимущество перед прочими языками в силу того, что этот порядок наиболее выраженным образом отражает природное расположение идей в памяти. Кондильяк не принимает абсолютности этого утверждения, долгое время не пересматривавшегося. В этом рассуждении работа Кондильяка приводит его к детальному исследованию синтаксических связей в рамках одного высказывания. В результате такого исследования он делает вывод, что далеко не все связи одинаково сильны. Так, связь между идеями, которая в каждом конкретном случае является наиболее тесной, должна определять естественный порядок идей. Что касается фиксированного, заданного порядка, то здесь его четкое следование естественному порядку идей, возможно, и ни при чем. Здесь естественный порядок может быть попросту смешан с привычкой, или традицией. В положении о порядке слов и его смещении намечается разрушение Кондильяком многолетнего незыблемого принципа о разумном употреблении. Именно в этом пункте он разводит употребление и разум, относя некоторые случаи к первому, а прочие – ко второму объяснению данного порядка. * * * Глава "Опыта...", посвященная письменности, заслуживает отдельного рассмотрения. Заново истолкованная и прокомментированная Ж.Деррида в его книге "О грамматологии", она содержит опыт анализа графических знаков на протяжении всей истории их существования. Иероглифичность, по мнению Кондильяка, заложена в самом протосознании человека, что на позднейшей стадии его развития могло выражаться в его природной склонности к рисованию (как и к музыке, и поэзии, о чем будет сказано ниже). "...Живопись обязана, вероятно, своим возникновением именно необходимости запечатлевать наши мысли, и эта необходимость, несомненно, способствовала сохранению языка жестов как языка который легче всего можно было зарисовать". Поскольку воображение главенствует в первых людях и снабжает их множеством образов, то язык метафоричен по определению с первого момента своего существования. Таким образом, метафора первична в отношении всех прочих языковых реалий. Рисование образа как процесс, охвативший все древнейшее население земли, было вне сомнения реализацией метафорического сознания человека. Дальше в ход своего рассуждения Кондильяк снова вводит опыт как дальнейшую движущую силу развития системы графического знака. Одни народы, вроде канадских индейцев, вплоть до современного Кондильяку периода, так и остались на низшей ступени этого развития, другие же, как египтяне, слишком сильно преуспели в этом искусстве, что как любая чрезмерно развитая функция, привело к обратным действиям, а именно к упрощению всей системы и полисемии одного знака. Классификация иероглифов заимствована Кондильяком из уже упоминавшегося сочинения У.Уорбертона "Изыскания относительно иероглифов...", содержащего по тому времени наиболее полную информацию о древнейших графических знаках и об иероглифическом письме. Метафоричность сознания и выражения в особенности занимает Кондильяка, и вслед за Уорбертоном анализируя методы использования иероглифического письма разных классов, он приходит к выводу, что это письмо в основе своей содержит метафору. Сам процесс зарождения графических знаков и складывания их в систему также описан Кондильяком по сочинению Уорбертона. Вообще, столь пространное цитирование в рамках научного текста, не было широко принято. Объяснением многочисленных включений текста Уорбертона в корпус "Опыта..." может служить признание самого Кондильяка в том, что он не знал английского языка, а перевод Уорбертона на французский вышел уже во время его работы над "Опытом...". Процесс становления и эволюции графического знака не составляют центра научного интереса Кондильяка. Его занимает дальнейший процесс развития символа и метафоры. "...Сейчас мы исследуем как они (символ и метафора. – Е.П.) превращались в нечто таинственное, затем служили для украшения, окончив тем что стали понятны каждому". Таким образом, протометафора была, как уже говорилось, наиважнейшей составляющей языкового сознания человека. В дальнейшем, из-за слишком вольного обращения с метафорой, ее роль и значение становились все более смутными. В средневековой эстетике символ и метафора стали синонимичными тайне. Кондильяк в рассуждении о метафоричности языка предлагает различать языки и по критерию "иероглифичность / неиероглифичность". Склонность людей к употреблению метафор в неироглифических языках привела их к созданию таких текстов, как притчи и загадки; в иероглифических языках один и тот же знак мог означать столь обширное событие или явление, что его порой воспринимали как некое уведомление о нем. От положений Уорбертона, как уже говорилось, Кондильяк отходит в рассуждениях о позднейшем развитии человечества. Чем точнее человеческое знание и профессиональный навык, тем искусственнее роль метафоры в языке. Когда метафора становится приемом, применяемым осознанно и по воле говорящего, язык, как пишет Кондильяк, "проигрывает". В этом случае воля как действенный механизм приравнивается к злоупотреблению. Именно этим грешат современные Кондильяку развитые языки. В риториках, называемых рациональными, содержались настойчивые рекомендации к весьма осторожному обращению с метафорой и, кроме того, указания по построению метафоры и по выбору речевой ситуации, в которой она была бы уместна. "...Даже самые простые метафоры лишь косвенно указывают на предмет, и он представляется нам после некоторого размышления. Если же к подобным размышлениям приходится прибегать слишком часто, это раздражает, и мы в этом случае предпочитаем, чтобы говорящий избавил нас от необходимости угадывать предметы его речи". Об авторе
 Кондильяк Этьен Бонно де Один из наиболее выдающихся философов французского Просвещения. Научное мировоззрение Кондильяка формировалось под влиянием сочинений европейских философов-сенсуалистов, в частности «Новых опытов о человеческом разумении» Дж. Локка. В своем главном философском сочинении «Трактат об ощущениях» (1754) Кондильяк стремился вывести все знания и духовные способности человека (мышление, волю, чувства, воображение, память, внимание и т. д.) из ощущений. Он также был автором работ в области психологии (стал одним из основоположников ассоциативной психологии), политической экономии (выступал с критикой физиократов), логики (понимаемая как общая грамматика всех знаков, в его работах она включала в себя и математику).
Известность получили и работы Кондильяка в области философии языка. Главными научными вопросами для него были теория знаков, происхождение и развитие языка, соотношение устного и письменного языков, теория музыки как особая структура звуковой системы знаков. Уже в первое крупное философское сочинение Кондильяка «Опыт о происхождении человеческих знаний» (1746) был включен филологический раздел «О языке и методе» (вышел отдельным изданием в URSS в 2006 г.), в котором были сформулированы главные принципы философии языка Кондильяка. Многие теории Кондильяка, в особенности теория знаков и метафоры, и по сей день находят применение в работах лингвистов и психолингвистов (М. Арбиб, Ж. Деррида и др.). |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||