|
Содержание
Введение
«Как Автор (в данном случае Беляев имеет в виду меня. — В. Р.) признает себя выходцем из ММК (Московского методологического кружка), так и я признаю себя выходцем из школы Автора. Как Автор считает свое движение от представлений ММК к своим собственным представлениям преодолением некой „натуралистической“составляющей ММК-методологии, так и я считаю движение от „старых“и „новых“идей Автора к идеям, составляющим суть моей теперешней социокультурной методологии, преодолением „натуралистической“составляющей методологии Автора. Здесь важно понять, что и позиция Автора по отношению к ММК-методологии и моя позиция по отношению к позиции Автора являются конституированием нового варианта методологии, более широкого, чем тот ее вариант, который стал объектом критики. В целом можно говорить о движении к более широкому пониманию методологии. В пределе это должно приводить к представлению о методологии в широком смысле, то есть о тех базовых составляющих, которые можно признать конституирующими любой тип методологии. Именно к этому разговору и я подошел. Все это важно понимать, так как Автор, несмотря на критику ММК-методологии, отказывается идти к разговору о методологии в широком смысле. Именно поэтому он оговаривается, что его целью была не критика ММК-методологии как таковой, а пересмотр своих собственных старых представлений. Я же, в противоположность Автору, хочу акцентировать именно критику разных вариантов методологии: и ММК-методологии, и того варианта социокультурной методологии, которую утверждает Автор» . Подобно тому, как Беляев выясняет свое отношение ко мне и самоопределяется в методологии, я хочу в очередной раз прояснить свое отношение к Георгию Петровичу Щедровицкому, одному из зачинателей методологической дискурсивности второй половины прошлого века, у которого я учился, и с которым тем не менее примерно после 10 лет совместной работы расстался. Я сознательно вышел из его семинара и публично полемизировал с Щедровицким все то время, пока он был в силе. Одновременно, анализируя программы и творческую эволюцию своего учителя, я выполняю стандартную методологическую работу — описываю способы мышления, в данном случае речь пойдет о способах, которые я считаю ошибочными и не разделяю, хотя для многих последователей ММК они выглядят безукоризненными и эффективными. Ну и конечно, осмысление творческого пути своего учителя не может не работать на собственное самоопределение в методологии. Вероятно, те, кто читал мои работы, знают, что я позиционирую себя в том числе как методолога-исследователя, а установиться в профессии раз и навсегда невозможно, периодически приходится заново продумывать, что ты делаешь и почему. Моя судьба как философа и просто личности во многом была обусловлена встречей осенью 1959 года с Щедровицким, «университетами», которые я проходил в ММК, неформальной дружбой с Юрой (так звали Щедровицкого его близкие друзья). Не меньше она была обусловлена разрывом со своим учителем, этот поступок и выбор я сделал сознательно, придя к выводу, что меня уже не устраивают предлагаемые Щедровицким задачи и способы их решения, не устраивает его отношение к участникам семинара. Для меня прояснение творческого пути учителя, безусловно, благо, но какое, спрашивается, значение оно имеет для читателей? Думаю, в настоящее время имеет. У меня совсем нет желания как-то преувеличивать свое значение в философии, что, например, было характерно для Александра Зиновьева в последний период его жизни (Щедровицкий, как известно, считал, его своим учителем) . Дело в другом. Мы живем во времена двойного перехода: с одной стороны, завершается Новоевропейская культура (или как сегодня любят говорить «модерн»), с другой — становится, но только становится, следующая культура, я ее называю «фьючекультура» («посткультура»). В этом переходе будущее совершенно неясно, поэтому не случайно, что его часто характеризуют понятиями «сложное» и «неопределенное». Тем не менее, чтобы жить и иметь перспективу, нужны какие-то ориентиры. Во времена перемен и переходов, подобных настоящим, такими ориентирами становятся отдельные конкретные личности. Да они, здесь можно согласиться с А. Зиновьевым, становятся «точками роста» социальной эволюции (но, думаю, эту оценку должны давать другие), и не только социальной, но и революции в мышлении, о чем в свое время говорил Владимир Соломонович Библер.
«Философские и научные теории, — разъясняет его концепцию Светлана Неретина, — предельно развив свои элементарные понятия, оказались перед необходимостью пересмотра самого понятия элементарности, подкосившего при этом аксиоматически дедуктивные начала прежней логики. Классический разум, действующий в сфере объективной логики развития человечества, пал, не в силах понять (познать, объять) эту тотальную иррациональность. Его падение как единственного и всеобщего стало особенно наглядным в связи с перекройкой карты мира, когда обретший самостоятельность Восток отказался принять западные образцы государственности и разумения: локомотив исторического процесса сошел с рельсов, и выбравшийся из-под его обломков индивид обнаружил себя на перекрестке различных смысловых движений, каждое из которых претендует на всеобщность, каждое из которых для другого либо бессмысленно, либо требует взаимопонимания. В философской логике это выглядит так: при глубинном исчерпании всех способов познания мира субъект разумения (как субъект познания) доходит до полного своего отрицания; прижатый к стене собственного безумия он побуждается к выходу за собственные пределы, „в ничто“, во внелогическое. Используя неопределенную способность суждения, индивид в самом этом „ничто“обнаруживает новые возможности бытия нового мира („мира впервые“ в терминологии В. С. Библера) и соответственно нового субъекта, который и является носителем другого разума, другой логики» .
В этом отношении осмысление творческого пути Щедровицкого, создавшего в России самую большую школу методологии (его последователи работают и в настоящее время), важно не только для автора, но и будущего российской философии . Фигура Щедровицкого была достаточно характерной для реформаторов прежде всего мышления и отчасти приватной жизни интеллектуалов второй половины 50-х – первой половины 60-х годов. Это были личности, вставшие на путь переосмысления философии, науки и отчасти социальности советского государства, поставившие себе целью реформы в этих областях.
«…с 1949-го и до осени 1952-го, вспоминает Щедровицкий, «я совершенно отчетливо, как бы воочию — уже не только формальным знанием, но эмоционально, по ощущениям, по состоянию души — осознал свою отчужденность всему тому, что происходило на философском факультете, неприятие мною всего духа и способа жизни этих людей, и осмыслил это не как свое отношение к этим конкретным людям, собравшимся здесь. В этих стенах, а как свое отношение вообще ко всему, что происходило вокруг»… я почувствовал «полную для себя невозможность существовать так, как жили и существовали люди, окружавшие меня, вступать с ними в какие-то разумные человеческие отношения. Я понял это как свою противоположность вообще всему, что происходило вокруг» . В начале 1952 года, рассказывает Щедровицкий, «я твердо решил, что основной областью моих занятий — на первое десятилетие во всяком случае, а может быть и на всю жизнь — должны стать логика и методология, образующие „горячую точку“в человеческой культуре и в мышлении… Я считал (в тогдашних терминах), что Октябрьская революция начала огромную серию социальных экспериментов по переустройству мира, экспериментов, которые влекут за собой страдания для миллионов людей, может быть их гибель, вообще перестройку всех социальных структур… И определяя для себя, чем же, собственно говоря, можно здесь заниматься, я отвечал на этот вопрос — опять таки для себя — очень резко: только логикой и методологией… Сначала должны быть развиты средства человеческого мышления, а потом уже предметные, или объектные, знания, которые всегда суть следствия от метода и средств… первую фазу всего этого гигантского социального и культурного эксперимента я понимал не в аспекте политических или социально-политических отношений, а прежде всего в аспекте разрушения и ломки всех традиционных форм культуры (вот почему Щедровицкий третировал традиционную культуру! — В. Р.). И я был тогда твердо убежден, что путь к дальнейшему развитию России и людей России идет прежде всего через восстановление, или воссоздание культуры — новой культуры, ибо я понимал, что восстановление прежней культуры невозможно. Именно тогда, в 1952 году, я сформулировал для себя основной принцип, который определял всю дальнейшую мою жизнь и работу: для того чтобы Россия могла занять свое место в мире, нужно восстановить интеллигенцию России… Я, действительно, до сих пор себя мыслю идеологом интеллигенции, идеологом, если можно так сказать, собственно культурной, культурологической, культуротехнической работы… Интеллигент обязан оставаться мыслителем: в этом его социокультурное назначение, его обязанность в обществе» .
Установка реформирования распространялась и на современный органон знания, утверждалось, что философия и науки должны быть сознательно перестроены сначала на основе метода К. Маркса (первая программа ММК — построения «теории мышления», примерно конец 50-х – середина 60-х) затем онтологии деятельности (вторая программа — построения «теории деятельности», начиная с середины 60-х). Вот например, как конкретно эта установка формулировалась в середине 60-х относительно дизайна, который в то время в нашей стране только формировался. «До последнего времени науки, обслуживающие разные сферы человеческой практики и инженерии, складывались, как правило, очень медленно, стихийно, путем множества проб и отбора из них тех, которые оказывались удачными. На это уходили столетия. Дизайнерская практика не может ориентироваться на такой путь постепенного становления и оформления необходимой ему науки. Науку дизайна нужно построить, и это должно быть сделано быстро, максимум в два–три десятилетия. Это значит, что теоретики дизайна уже не могут рассчитывать на естественный процесс отбора удачных понятий и удачных решений задач. Они должны построить теорию дизайна примерно так, как инженер строит или конструирует какую-либо машину или изделие. Это значит, что должны спроектировать науку, обслуживающую дизайн, а потом создать ее части и элементы в соответствии с этим общим проектом» .
Подобное понимание реформирования явно сложилось под влиянием марксовой концепции социального действия. При этом в ММК оно прошло два этапа: на первом необходимым условием реформирования объявлялось знание законов мышления, на втором — законов деятельности. На третьем этапе и мышление и деятельность уже не рассматривались как предельные онтологии, на статус предельной онтологии Щедровицкий предлагает реальность «мыследеятельности». Эти три этапа, на мой взгляд, отражали три разных эпистемические и социальные ситуации. Первая ситуация выглядит примерно так. Реформирование будет успешным, если реформаторы будут следовать методу мышления, разработанному Марксом в «Капитале», переосмысленного Александром Зиновьевым в его кандидатской диссертации «Диалектика абстрактного и конкретною в „Капитале“К. Маркса», дополненного семиотическим подходом и схемами, которые разработали Щедровицкий со товарищи в конце 50-х, начале 60-х годов. Реконструкция этого метода предполагала исследование мышления как исторического образования и деятельности, а также как системы «многоплоскостного знакового замещения». Исследование мышления в рамках этой программы (построения «теории мышления») проводилось в первую половину 60-х, но дало скорее отрицательный результат, точнее кое-что удалось понять, но в целом мышление так и не было «расколдовано», и его законы не удалось сформулировать. Вторая ситуация. Реформирование будет успешным, если предметы и области знания, подлежащие преобразованию, будут рассмотрены как превращенные формы в плане обычного мышления (философского, научного, практического), и за ними будет реконструирована деятельность (в том числе мыслительная), в рамках которой эти предметы и области были созданы. Задача исследования мышления не то чтобы снимается с повестки дня, а переосмысляется в том плане, что понимается теперь как часть более общей задачи построения «теории деятельности». Предполагает ли построение такой теории — исследование реальной деятельности? И да и нет. Да, в том смысле, что эта теория должна была все же отражать сложившуюся социальную реальность. Нет, поскольку речь шла о марксовом проекте реформирования всей социальности, не исключая и научного знания. Такой проект предполагал не столько изучение сложившейся социальности (хотя это приговаривалось), ведь она оценивалась как несправедливая и неправильная, сколько реализацию соответствующих ценностей марксизма (исторических, деятельностных, материалистических, монистических, развития, управления и др.). В рамках такой программы было переосмыслено и понимание мышления, на которое теперь должно было опираться реформирование. Подобное мышление было названо «методологическим» и сводилось к конструктивной деятельности самих методологов (Щедровицкого и его последователей). Эта деятельность определялась не столько моделированием реальной деятельности, сколько реализацией ценностей методологов. Хотя в отличие от первой программы построение теории деятельности было достаточно успешным (были созданы ряд неплохо работающих схем деятельности), тем не менее в 80-х годах Щедровицкий критикует эту программу, заявляя, что схемы деятельности выступают «как выражение чрезвычайно сильных идеализаций, чрезмерных редукций и упрощений, которым в реальности могут соответствовать только крайне редкие искусственно созданные и экзотические случаи» . Ниже я выдвигаю объяснение этого заявления моего учителя, долгое время утверждавшего, что нет ничего кроме деятельности. Щедровицкий занял критическую позицию в отношении своей же теории, поскольку был вынужден признать тот очевидный факт, что в эти годы кардинально меняется социальность, причем в новой становящейся реальности не остается место деятельности в марксовом понимании. Вводя реальность мыследеятельности (третья эпистемическая ситуация), важнейшей составляющей которой объявляется коммуникация, Щедровицкий пытается схватить эту новую социальность, предполагающую отказ от общепринятой монистической реальности, свободу, разные убеждения и сообщества, отстаивание своих взглядов. При этом Щедровицкий не может окончательно расстаться и с деятельностным подходом, в рамках которого вырос и действовал всю свою жизнь. Так я вижу в настоящее время искания и творческий путь своего учителя. Исходя из этого видения, строится и содержание книги. В первой главе я рассказываю о своем знакомстве с Щедровицким, предлагаю, опираясь на его книгу «Я всегда был идеалистом», реконструкцию его личности; затем даю осмысление творческого пути Щедровицкого, как я его реконструировал в 2006 году. Еще одна новелла этой главы — рассказ, написанный для Юлии Вадимовной Синеокой, о вкладе шестидесятников в философию, где речь пойдет о Зиновьеве, Щедровицком, Мамардашвили и вашем покорном слуги. Во второй главе рассматриваются три этапа развития Московского методологического кружка и соответственно три программы работы его последователей (построение «теории мышления», «теории деятельности» и «концепции мыследеятельности»). Вторая новелла — три концепции мышления, которые были развернуты в рамках указанных программ. В третьей новелле дается разбор проектов реформирования Щедровицким семиотики и психологии как характерных для его подхода и мировоззрения. В четвертой новелле я предлагаю более подробный анализ построения концепции мыследеятельности, как завершающей творческий путь моего учителя. В третьей главе излагается авторская концепция мышления, по отношению к которой я утверждал, что Щедровицкому так и не удалось понять природу мышления. Во всех главах я использую результаты уже опубликованных работ и сами эти работы, что предопределило некоторые повторы. С точки зрения стандартов публикации это недостаток, с точки зрения лучшего понимания — отчасти полезно.
Об авторе
 Розин Вадим Маркович Российский философ, методолог и культуролог. Родился в Москве в 1937 г. Доктор философских наук, профессор, действительный член Академии педагогических и социальных наук. Работает в Институте философии РАН. Член редколлегии журналов «Мир психологии» и «Философские науки», член редакционного совета журналов «Идеи и идеалы» и «Психология ВШЭ», главный редактор журнала «Культура и искусство».
Один из первых учеников Г. П. Щедровицкого и активный участник Московского методологического кружка, а сейчас методологического движения. Начиная с середины 1970-х гг. развивает свое направление методологии, основанное на идеях и принципах гуманитарного подхода, семиотики и культурологии. Путь В. М. Розина в философию был не совсем обычным. Философское образование он получил в процессе самообразования и участия в семинарах Московского методологического кружка. Для большинства его работ характерны высокая методологическая культура, глубокое знание материала, изощренность в теоретических построениях. При всем том пишет он предельно ясно и понятно. В. М. Розиным опубликовано более 550 научных работ, в том числе 80 книг и учебников. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
