Ягелло М. Алиса в стране языка.
Тем, кто хочет ПОНЯТЬ ЛИНГВИСТИКУ: Пер. с франц.

Оглавление

Почему Алиса?

У меня с Алисой связана долгая история. Когда я была ребенком, меня покорил фильм Уолта Диснея, первый фильм, который я видела, и я пыталась быть похожей на Алису. Текст Кэрролла я открыла для себя гораздо позже, в возрасте, когда уже не читают волшебных сказок. Это был, по счастью, английский текст, потому что иначе я, возможно, прошла бы мимо того, что среди бесчисленных граней "Алисы" чарует меня сильнее всего, – мимо языка. Жребий определил мне именно этот вопрос во время устного экзамена на звание агреже, который обеспечил мне успех. "Алиса" принесла мне удачу. Преподавая лингвистику, я всегда черпала в этой книге примеры, использовала ее для своих студентов как источник размышлений над языком, не скованных формальными рамками. Потому что Кэрролл, имея дело с английским языком, всегда подвергает рассмотрению и обсуждению человеческий язык вообще. Но не все можно перевести на другой язык или транспонировать. Поэтому мне пришлось ограничиться, обращаясь к "Алисе" (это всего лишь источник, которому я отдаю предпочтение, среди множества других), тем, что может быть доступно восприятию французского читателя.

Я выражаю свою благодарность Жанине Бускарен (университет Paris VII), которая прочла эту книгу в рукописи, и студентам, которые предоставили в мое распоряжение некоторые из приведенных у меня примеров.

Чтобы избежать чрезмерного скопления постраничных сносок, я сосредоточила после каждой главы все использованные в ней источники, кроме тех случаев, когда приводятся точные цитаты или совершенно конкретные ссылки. Полный перечень так или иначе фигурирующих в книге капитальных трудов и статей читатель найдет в самом конце, в общем библиографическом списке.

А, вы занимаетесь лингвистикой!

"Что бы мне такое почитать, чтобы войти в курс дела?"

Когда мне задают этот вопрос, я всегда отсылаю любознательных к работам Бенвениста и Якобсона, у которых манера письма (а значит, и мысль) удивительно прозрачна, как бы ни была сложна рассматриваемая проблема. Однако неискушенному читателю такое чтение не всегда дается легко. Что уж говорить о Хомском, Рюве, Дюбуа, Кюлиоли и других, которые пишут весьма герметично, целиком ориентируясь на посвященных, так что неспециалиста, который просто интересуется языком, это может только обескуражить. А что касается учебников, которые непосредственно рассчитаны на студентов, их недостатком является как раз то, что они представляют собой учебные пособия.

Эта книга – попытка обратиться к более широкой аудитории. Я постаралась придать ей как можно менее "университетскую", научную форму, рассчитывая на читателей, у которых я не предполагаю ни знакомства с лингвистикой, ни знания ее языка, ее специальной терминологии.

В этой книге есть все, что, по моему мнению, нужно знать тем, кто не лингвист, но относится к языку с любовью и любопытством. В то же время я хотела бы также показать и тем, кого отталкивает теоретическая лингвистика, которая слишком часто прячет свой комплекс "гуманитарной науки", то есть науки в принципе неточной, за математическими формулами, – показать им, что лингвистика, хоть и принимает иногда непривлекательный вид, может быть захватывающей, забавной и совершенно доступной и что использование специального жаргона, ее метаязыка, может и должно быть введено в рамки строго необходимого. Короче говоря, я обращаюсь ко всем, кто стремится скорее понять, чем выучить. Среди орудий культуры человека язык занимает особое место. Человек запрограммирован так, чтобы говорить, чтобы выучить языки, какими бы они ни были, а не чтобы выучить физику или математику. Действительно, язык обеспечивает одну из главных потребностей человека – потребность в общении; но эта потребность, в отличие от потребности есть, дышать, спать, заниматься любовью и т.д., не проявляется "естественным" образом. Умению говорить надо научиться в форме усвоения языка, свойственного данному сообществу, чтобы выражать себя в речевых актах. Если языковая способность – качество врожденное, то реализация этой способности осуществляется только с помощью обучения, приобщения к культуре (об этом свидетельствуют все наблюдавшиеся случаи, когда дети росли среди диких животных, – у таких детей языковая способность атрофировалась). Язык требует способности, свойственной исключительно человеку, – способности к символизации и абстрагированию: человек способен вспоминать и называть не только то, что присутствует, что можно потрогать, но и то, что удалено во времени или в пространстве, то, что абстрактно или даже создано воображением. "В начале было Слово", и нет человеческой мысли вне слов.

Я хотела бы, чтобы читатель открыл для себя то, что я называю "лингвистикой говорящих". Для меня говорящий находится в центре языка. Это значит, с одной стороны, что язык нельзя изучать, не связывая его с говорящим, с тем, что он собою представляет, что он переживает, и с другой стороны, это значит, что мы в состоянии анализировать язык как феномен, прежде всего исходя из собственного опыта говорящих.

Итак, предмет исследования лингвистики составляют механизмы языка как такового, проявляющиеся в различных языках, на которых говорят люди. Но лингвистика имеет одну особенность, которая отличает ее от других наук. Она может постичь, описать, проанализировать свой предмет только с помощью самого языка: существует определенная связь, которую называют металингвистической, между языком как предметом анализа и языком как инструментом этого анализа. Отсюда следует, что если для того, чтобы заниматься социологией, надо быть социологом, а для того, чтобы заниматься математикой, надо быть математиком, то для того, чтобы заниматься лингвистикой, вовсе не надо быть лингвистом, потому что язык принадлежит всем. Языковая практика лежит в основе деятельности всех людей. Лингвистам не принадлежит монополия на лингвистику, как физикам, которые монополизируют физику: мы все творим лингвистику, как месье Журден творил прозу.

Каждый говорящий занимается некой бессознательной металингвистической деятельностью хотя бы уже потому, что любой речевой акт представляет собой многократный выбор, который заставляет обращаться к коду, а ребенок в процессе усвоения этого кода проделывает значительную, хоть и незаметную для него самого работу по анализу.

Есть область, в которой эта металингвистическая деятельность проявляется особенно ярко, – это область игры. Игра слов, игра со словами, словесная игра во всех ее формах: каламбуры, ребусы, шарады, акрофоническая перестановка (контрепетрия), буриме, считалки, загадки, телескопные слова, кроссворды, анаграммы и т.д., короче, все речевые формы, которые свидетельствуют о том, что говорящие владеют какой-то врожденной, интуитивной лингвистикой, потому что игра предполагает знание правил и умение их применять, используя двусмысленность, характеризующую естественные языки, равно как и возможность творчества, которую они дают. У ребенка усвоение языка неотделимо от словесных игр, которые таким образом приобретают дидактическую ценность (впрочем, она часто носит автодидактический характер).

Игра слов предполагает правильное усвоение кода, подразумевает это усвоение, а потом опирается на него. Тот, кто плохо владеет языком, плохо играет в словесные игры.

Поэзия – это еще одна форма игры со словами. Игру и поэзию объединяет то, что обе они творятся просто так, бескорыстно и бесцельно. Слова для поэта – то же, что звук для музыканта, глина для скульптора, – живой материал, из которого можно что-то лепить с любовью и для собственного удовольствия, что не исключает теоретических размышлений. Кено, Виан, Перек, Малларме, Полан, Жарри, Бретон, Аполлинер, Льюис Кэрролл и многие другие могут в разной степени рассматриваться как теоретики языка. Быть может, поэты и дети, то есть те из пользующихся языком, кто лучше всех умеет играть им и получать от него наслаждение, могут поведать нам о языке больше, чем специалисты. Лингвистика – слишком серьезное дело, чтобы отдать ее на откуп одним лингвистам.

Вся лингвистика заключена в двух книгах: "Алиса в Стране Чудес" и "Алиса в Зазеркалье", которые написаны о детях и для детей, написаны взрослым, оставшимся ребенком, и вот уже сто лет держат в плену своих чар взрослых, и в частности лингвистов. Кэрролл задолго до Хомского предугадал, почувствовал незавершенность, которую придает языку так называемое правило рекурсивности, позволяющее до бесконечности встраивать предложения одно в другое. Он предвосхитил и отрицательное отношение к провозглашенному структуралистами главенству звуков (то есть формы) над смыслом, руководствуясь переделанной пословицей: Take care of the sens and the sounds will take care of themselves `Позаботьтесь о смысле, а звуки позаботятся о себе сами'. Познакомившись с трудами "Мастерской потенциальной литературы" (Ouvroir de la litt\'erature potentielle – Oulipo "Улипо"), я убедилась, что языком ведают не только лингвисты, он решительно склоняется к игре, входит в ее компетенцию. Труды Улипо (группу возглавляли и вдохновляли Кено, Перек, Лелионнэ и др.) представляют собой настоящие лингвистические штудии, где теория прячется за игрой. Улиписты – несомненно подлинные лингвисты, более подлинные, чем сами лингвисты, потому что язык для них – не просто абстрактный объект анализа. И вот появляется идея использовать все, что в речи говорящих связано с игрой, с отклонением от нормы (осознанным или нет, как в речевых ошибках), чтобы описать структуры языка и отсюда подойти к универсалиям языка. Жюдит Мильнер, отличая шутку, основанную на языке (коде), от шутки, основанной на содержании (ситуации), формирует критерий, который подкрепляет мой план: "Необходимо, чтобы для понимания шутки мы были вынуждены обратиться к дескриптивным характеристикам использованных в шутке языковых элементов, таких, которые можно выделить при независимом от этой операции анализе языка". Таким образом, читатель или читательница, ты не узнаешь ничего такого, чего бы ты не знал уже, ...не зная об этом.

Таков главный тезис, вызвавший к жизни эту книгу: игра со словами, которая основывается на подсознательной металингвистической деятельности, проявляет языковую компетенцию говорящего и тем самым позволяет нам осуществить поэтическую функцию, связанную с людической (игровой) функцией, как центральную среди различных функций языка. Потому что человеческая коммуникация отличается от других форм коммуникации как раз тем, что ее конечной целью не обязательно является передача информации.

Я не ставлю далеко идущие цели представить всю область лингвистики, ни даже упомянуть все ее теории, методы и цели. Да и вообще не существует теории или описания, которые полностью отражали бы феномен языка как такового, ни даже какого-нибудь конкретного языка или части какого-нибудь конкретного языка.

Лингвистика – это наука (?) дьявольски трудная, в которой, несмотря на все, что было сделано, почти все еще предстоит сделать (особенно в семантике), в которой постоянно ускользают сам предмет и цели, а б\'oльшая часть краеугольных понятий остаются зыбкими и противоречивыми. Так, например, далеко еще до установления единого общего взгляда на такие основополагающие понятия, как знак, произвольность знака, на то, чт\'о именно относится к языку, а чт\'о – к речи, на отношения между синтаксисом и семантикой, на само понятие смысла; не говоря уже о несогласованности в терминологии. Говорящий (который осуществляет свою часть общественных отношений), давно изгнанный из лингвистики, был недавно водворен туда социолингвистами, в результате чего последовало новое определение самого предмета этой науки. Впрочем, природу действия языка мы еще плохо знаем. Что же до его происхождения, оно навсегда останется тайной, и только мифы открывают доступ к нему. Короче, мы не знаем, ни с какого времени, ни как люди говорят. Мы можем только попытаться описать функционирование естественных языков, очертить таким образом самые общие характерные черты языка в целом и сформулировать гипотезы относительно тех таинственных операций, которые производит человеческий ум, чтобы дать нам возможность говорить. В.Годзиш формулирует следующее пессимистическое обобщение:

"Лингвистика состояла из тщетных попыток дать определение различным понятиям, единственным общим знаменателем которых является их сопротивление акту определения, что позволило недавно написать.., что лингвистика – это наука, которая борется со своими определениями. В самом деле, достаточно охватить взором обилие и разнообразие определений, предложенных для фонемы, слога, а недавно – для фразы, чтобы понять, "как становишься пессимистом относительно возможности определить хоть что-нибудь в лингвистике" (ibid.)".

Я далека от тщеславной мысли исправить эту зыбкость или разрешить эти противоречия. Я намерена просто ответить на вопрос, который фрагментарно в разных работах уже ставился многими лингвистами, но на который еще никто, насколько мне известно, не дал синтезирующего полного ответа: что игра слов, понимаемая в самом широком смысле, включая всякое не чисто референциальное использование языка, раскрывает нам для понимания языка как явления, его функций, его характерных черт, его структуры, его функционирования? Вот почему у меня точкой отсчета будет скорее исключение, отклонение, чем норма.

Приводимые в этой книге примеры чаще всего извлекались из французских текстов или переводились с английского (в случае, когда они были взяты из "Алисы"). Я хотела бы воспользоваться этим, чтобы покончить с одним широко распространенным предрассудком, который заставляет считать, что французский язык больше, чем какой бы то ни было другой, способен создавать остроту, каламбур, игру слов. Все языки делают возможной игру. Черты, на которые опирается эта игра, могут распределяться по-разному, поэтому перевод игры слов с языка на язык почти всегда невозможен (ср. проблемы, поставленные Кристианой Рошфор по поводу перевода "Spaniard in the Works" и "In His Own Write" Джона Леннона, которые появились на французском языке под названием "En flagrant d\'elire", или высказывания Анри Паризо по поводу перевода "Алисы"). Совершенно очевидно, что дистрибуция синтаксических, морфологических, фонетических, просодических черт, которые являются источниками двусмысленности или допускают творческие находки, меняется от языка к языку; но возможность игры слов и игры со словами универсальна. Изменчива также и социальная оценка, которая связана с той или иной формой вербальной деятельности. В рамках разных культур речь расценивается или не расценивается как форма искусства. Мнение, что французский народ – самый остроумный народ на земле, представляет собой лишь одно из проявлений французского этноцентризма.

Несколько слов об авторе этой книги

Марина Ягелло, доктор филологических наук, агреже (напомним читателю, что агреже – это принятое во Франции ученое звание. Оно присуждается выпускникам университетов, которые успешно сдали специальные конкурсные экзамены, и дает им право преподавать в университете), ведет курс языкознания в парижском университете, который носит имя Дени Дидро (Paris VII). Но ее знают и за пределами Франции: по приглашению университетов разных стран М.Ягелло объездила чуть не весь мир. В качестве приглашенного профессора (visiting professor) она побывала в Англии и в Соединенных Штатах Америки, в Сенегале и на острове Мадагаскар. Ее лекции по лингвистике с интересом слушали в Канаде, в Японии, в Иране, а также во многих странах Европы и Африки.

Помимо французского языка, Ягелло свободно владеет английским и русским (это ее родной язык), знает волоф – язык одного из народов Сенегала. На материале этих языков она строит свои исследования. Область ее научных интересов весьма обширна. Ее исследования касаются проблем на грани между синтаксисом, семантикой и прагматикой, она занимается социолингвистикой и анализом дискурса. Она – автор множества статей и книг. Самые значительные из трудов Марины Ягелло – это "Слова и женщины" (Les mots et les femmes. P.: Payot, 1978), "О выдуманных языках" (Des langues imaginaires. P.: Le Seuil, 1984), "Каталог расхожих идей относительно языка" (Catalogue des id\'ees recues sur la langue. P.: Le Seuil, 1988), "Какого пола слова" (Le sexe des mots. P.: Belfond, 1989), "Слушая разговорную речь" (En \'ecoutant parler la langue. P.: Le Seuil, 1991), "Объяснительная грамматика английского языка" (Grammaire exploratoire de l'anglais. P.: Hachette, 1991), "Планета языков" (La plan\`ete des langues. P.: Le Seuil, 1993), "Мозаика фактов из жизни языка" (Petits faits de langue. P.: Le Seuil, 1998), "Язык сквозь увеличительное стекло" (Language through the looking-glass. Oxford University Press, 1998).

Книга "Алиса в стране языка" вышла в 1981 году в издательстве "Le Seuil". На русском языке издается впервые.