Дицген И. Сущность головной работы человека:
Новая критика чистого и практического разума. Пер. с нем. №297. Изд. стереотип.

Оглавление

К новому прочтению Дицгена

Иосиф Дицген являет нам пример человека, который не мог не философствовать; он стал философом, потому что был им – философия была призванием Дицгена, а не его профессией. Тем ценнее для нас написанное им – ибо в нем говорила сама философия.

В советское время его имя было известно практически каждому образованному человеку – ведь каждый образованный человек должен был знать, хотя бы в общих чертах, хотя бы понаслышке, содержание книги В.И.Ленина "Материализм и эмпириокритицизм", где Дицген упоминается достаточно часто. Любой тогда мог сказать: "Дицген? О, да! Он, в целом, стоял на позициях марксизма, хотя и допускал некоторые ошибки" (к таким ошибкам относили "уничтожение противоположности" между идеализмом и материализмом, признание тождества сознания и бытия и т.п.). "Мы чтим в Дицгене борца за диалектический материализм, но отметаем "дицгенизм", созданный из его неясных, расплывчатых формулировок.,." Читать самого Дицгена было необязательно (хотя работы его издавались).

Способы прочтения философских текстов теперь стали несколько иными. В этой работе мы предпримем попытку (насколько это будет в наших силах) наметить новый способ прочтения Дицгена.

Прежде всего я скажу, что Дицген видит проблему не так, как видят ее многие исследователи, в том числе и современные. Проблема, о которой идет речь, – это проблема соотношения бытия и сознания, составляющая, как говорили раньше, "основной вопрос философии". Очень часто исследователь, будь то философ или психолог, в попытке решить эту проблему начинает с ошибочной ее формулировки, оказываясь в прокрустовом ложе картезианского дуализма: вот – протяженная субстанция, а вот – непротяженная, они каким-то (чудесным) образом должны "взаимодействовать", взаимодействие это осуществляется не иначе как в человеческой голове, в мозге, но мозговые процессы – "дискретны", а психика – "недизъюнктивна", а это, батюшки, парадокс, так что., хм... хм... лучше всего осторожно сказать, что психическое и физическое взаимодействуют "не напрямую, а через посредство системных общеорганизменных процессов"... Вот и пытаются найти психику если и не в нейронных сетях, то где-то в организме... гносеологического робинзона. Так расцветает вновь и вновь старый вульгарный материализм, подкрепляемый новейшими достижениями самых разных современных наук, но неизменно, как писал об этом еще Ф.Энгельс в статье "Естествознание в мире духов", оборачивающийся парапсихологией: мы, мол, не забываем о бессмертной душе и даже можем ее... взвесить (кстати, самому Декарту такое не приснилось бы и в кошмарном сне). Дело однако в том, что если сознание и бытие с самого начала положить как независимые и несводимые друг к другу субстанции (можно было бы сказать проще: положить как субстанции – ведь субстанция есть causa sui), то потом уже невозможно ни бытие вывести из сознания, ни сознание вывести из бытия. Потом сознание впихнуть в мир (в мозг, в организм) никак нельзя.

Это хорошо понял Спиноза, это понимал Маркс, понимали это и грамотные философы-марксисты. Я приведу несколько формулировок.

"Разгадка человеческого способа мышления лежит, конечно, не в нервной системе и не в мозгу, а в тех социальных условиях, которые заставляют мозг в одну эпоху воспринимать, думать и работать так, а в другую – иначе".

"Идеальность по преимуществу характеризует идею, образ, по мере того как они, объективируясь в слове, включаясь в систему общественно выработанного знания, являющегося для индивида некоей данной ему "объективной реальностью", приобретают таким образом относительную самостоятельность, как бы вычленяясь из психической деятельности индивида".

"Идеальное непосредственно существует только как форма (способ, образ) деятельности общественного человека, т.е. вполне предметного, материального существа, направленной на внешний мир. Поэтому если говорить о материальной системе, функцией и способом существования которой выступает идеальное, то этой системой является только общественный человек в единстве с тем предметным миром, посредством которого он осуществляет свою специфически человеческую жизнедеятельность. Идеальное ни в коем случае не сводимо на состояние той материи, которая находится под черепной крышкой индивида, т.е. мозга. "..." идеальное как таковое есть лишь там, где сама форма деятельности, соответствующая форме внешнего предмета, превращается для человека в особый предмет, с которым он может действовать особо, не трогая и не изменяя при этом до поры до времени реального предмета, той внешней вещи, образом которой является эта форма деятельности".

"Действительная противоположность есть противоположность образа и процесса, безразлично внутреннего или внешнего, а вовсе не противоположность сознания, как внутреннего, предметному миру, как внешнему".

Оговорюсь, что авторам приведенных формулировок было бы о чем поспорить и друг с другом. Но все они, как и сам Маркс, видели сущность "головной работы" человека там, где ее только и следует искать – в отношениях человека с другими людьми. Только прояснив это, мы сможем обратиться к Дицгену.

"Удвоение" мира, знаменующее собой возникновение сознания, происходит тогда, когда в предмете человек начинает видеть образ этого предмета. В результате, с одной стороны, объекты мира обретают (для нас) свою субстанциальность, а с другой – они же становятся идеальными, т.е. отрываются от наглядной ситуации, "уходят" из сенсорного поля. Объект, который обретает субстанциальность, т.е. начинает осознаваться нами как имеющий самостоятельное по отношению к нам существование (как постоянный в пространстве и во времени), актом своего обособления идеализируется, превращается в идеальный объект. Но это совсем не значит, что вместо одного объекта человек теперь получает два! "Всё материальное (в том числе – и само его тело) дано человеку в представлении – оно смыслообразно предстоит ему в пространстве и времени... восприятия. Всё идеальное имеет форму только этих, реальных для него представлений. И у них, и у реального мира одна материя: предметность, вещность, объективность обращенности этих форм к другим и к себе как к другому. Точно так же у субъективно переживаемых представлений и у реального мира одна идеальность – субъективная представленность обращением к субъективности людей предметных, вещных, объективных форм бытия".

Удваиваясь, объект становится общественно осознанным: Д.Б.Эльконин сказал по этому поводу, что дифференциация внешней и внутренней деятельности – это и есть социализация. Без такого удвоения не появилось бы сознание (поскольку сознание общественно), но точно также было бы невозможным и "раздвоение" самого индивида, т.е. появление самосознания. Значит, мы обладаем индивидуальным самосознанием только потому, что мы так же раздвоены в самих себе, как удвоен для нас мир. "Индивид, приобщаясь через язык к общественной реальности сознания, в самом акте отражения как бы раздваивается. С одной стороны, он имеет перед собой чувственно данный ему мир вещей, а с другой – систему форм общественного выражения этого чувственно данного мира, общественно осознанный мир, духовно усвоенный мир".

"Выведение" объекта из пределов сенсорного поля осуществляется семиотическими средствами (в первую очередь это средства языка). Индивидуальное становится общественным (как и наоборот) исключительно в слове или любой другой "вещи", разделяемой людьми между собою. Стало быть, семиотические средства не просто удваивают мир (делая его осознаваемым), но являются для людей средствами "взаимного обмена" объектами, средствами передачи объекта другому. Индивидуальное переводится ими в общественное, но только благодаря такому переводу становится возможным само индивидуальное. "Если я "созерцаю" вещь глазами другого индивида, сообщающего мне свои непосредственные впечатления о ней, то я приобретаю представление. И наоборот, если я выражаю в речи созерцаемый мною факт, то это значит, что осознаю его для другого, а тем самым и для себя самого как общественно созерцающего индивида".

Значит, отношения между человеком и вещью всегда оборачиваются отношениями между вещью (предметом) и обществом. Именно поэтому в любом предмете мы воспринимаем наш сознательный образ этого предмета: сознание предмета и есть, как говорит Гегель, сознание самого себя в своем инобытии. Видеть в вещи ее образ – значит видеть ее общественными глазами, видеть ее как предмет, который можно разделить с другим человеком в совместной деятельности. Я вижу в другом человеке продолжателя своих собственных действий, и наоборот, я сам становлюсь продолжателем действий другого человека, начинаю смотреть на себя глазами других людей. А предмет моих действий тем самым обобществляется, он становится целью (образ – и есть цель, которую я начинаю видеть в самих вещах). Пока нет цели, нет и сознания; когда она появляется, я сам как бы раздваиваюсь, перестаю быть равным самому себе: я уже не наедине с миром, я – участник совместной деятельности людей. В этот момент удваивается и мир: появляется идеальный мир, или – объективный мир, который мы и воспринимаем вокруг себя.

Мы в реальном мире воспринимаем идеальный мир, и именно поэтому мир не пропадает, когда мы закрываем глаза (а ведь мог бы пропасть, чем и пользуется иногда ребенок, закрывающий глаза, чтобы спрятаться). При этом основной формой существования этого идеального мира, или даже, скажем так, его вместилищем, местом его обитания, является язык. "Вступая в общение между собой, люди производят также язык, служащий для означения предмета, средств и самого процесса труда. Акты означения и суть не что иное, как акты выделения идеальной стороны объектов, а присвоение индивидами языка – присвоение означаемого им в форме его осознания".

Теперь мы можем вернуться к Дицгену. Его позиция, если к ней присмотреться, оказывается достаточно ясной и простой. Центральный тезис, к которому Дицген многократно возвращается в своей работе, гласит: мыслительная способность – это способность из частного извлекать общее. Такая способность, говорит Дицген, действительна лишь в соприкосновении с чем-то другим, в соприкосновении с объектом (отсюда и знаменитое: "материя является пределом духа" 15). При этом так же, как и глаз видит не дерево, а лишь то, что в дереве есть видимого, так и мыслительная способность в состоянии воспринимать не сам объект, а лишь его доступную познанию сторону. Это однако не означает для Дицгена признания непознаваемости "вещей в себе".

Мысль не может существовать без своего объекта, без материала, а таковым для мысли служат явления природы и жизни: их Дицген называет "отдельным", частным, из которого мыслительная способность извлекает "общее". Общее образуется из частного. Но все вещи, все явления в мире, все "частные" всегда связаны друг с другом. Вещь, вырванная из общей связи, перестает существовать: она существует только тогда, когда она существует для другой вещи. Вот поэтому-то, поскольку "голова вмещает не самую вещь, а ее понятие, ее общую форму", постольку и различие между вещью в себе и явлением оказывается не чем иным, как различием между целым и частью. "Мир в себе – не что иное, как сумма его отдельных явлений". Мы видим в мире разнообразие, из которого наша мыслительная способность извлекает однородное или общее: любое количество чувственных явлений может быть постигнуто нами в виде единой сущности. Самому же бесконечному разнообразию нет места в нашей голове.

Это значит, что, как говорит Дицген, всякая часть чувственных явлений в соприкосновении с человеческой мыслительной способностью образует сущность, истину. Истина – это общее в пределах данного цикла явлений. Она существует не за явлением, а лишь посредством явления, только в связи с мыслительной способностью, только для разума (лишь понятие отделяет сущность от явления). Поэтому и заблуждаться – значит выдавать в пределах данного круга явлений единичное или отдельное за общее.

Стало быть, между сущностью и явлением, как и между общим и частным, не может быть непреодолимого противоречия; любое противоречие есть видимое нами противоречие, а значит, оно может быть снято, поскольку сама природа нашей мыслительной способности такова, что все противоречия перед ней исчезают: во всяком противоречии может быть найдено единство. Каждая вещь представляет собой большее или меньшее количество истины; всякое отдельное бытие обладает своей отдельной общностью или истиной. "Всякий предмет, самая мимолетная мысль, запах эфира, как и осязаемая материя, является количеством разнообразных явлений. Мыслительная способность превращает многообразие в одно количество, в различном усматривает одинаковое, во многом – единое. Общим для духа и материи является хотя бы то, что они существуют ".

Именно с противоречием между общим и частным связано для Дицгена различие между идеализмом и материализмом. "Идеалист видит источник познания исключительно в разуме, материалист – в чувственно данном мире. Для примирения противоречия требуется только понимание взаимной обусловленности этих источников познания. Идеализм видит лишь различие, материализм – лишь единство тела и духа, явления и сущности, содержания и формы, вещества и силы, чувственного и духовного, – всех различий, общий род которых заключается в одном различии между частным и общим". Но поскольку, как мы уже видели, противоречие между частным и общим всегда может быть снято (каждое отдельное бытие обладает отдельной общностью!), постольку противоречие между идеализмом и материализмом не является окончательным и абсолютным: оно может и должно быть преодолено.

Таковы главные идеи Дицгена, связанные с его центральным тезисом. Его книгу следует читать хотя бы ради удовольствия вместе с ним понаблюдать за "примирением всех противоречий". Чтение этой книги однако есть не только хорошее упражнение для нашей способности из частного извлекать общее. Мы должны постараться увидеть рассуждения Дицгена как пролегомены к учению о "головной работе" человека, сформировавшемуся уже в XX столетии. Поэтому я неслучайно так долго на предыдущих страницах прояснял идею о том, что сущность человека состоит в его отношениях с другими людьми.

Дело в том, что общее возможно только как общественно значимое. Когда я вижу вещь, я как бы двигаюсь вокруг нее и "выхватываю" из нее форму возможных действий с ней, причем действий сознательных, т.е. общественных. Видение мною вещи опосредовано общественными отношениями, общественной практикой. Я вижу в вещи общее, потому что вещь является общей для меня и для других людей. Кроме того, формы обобщения (т.е. понятия) развиваются, как развиваются и формы общественных отношений. Это – один из главных тезисов культурно-исторической психологии (с ним связано и знаменитое утверждение Л.С.Выготского: "отношения между высшими психическими функциями были некогда реальными отношениями между людьми"19). И наконец, движение от частного к общему должно быть понято (как это было намечено уже у Гегеля) как восхождение от абстрактного к конкретному (а не наоборот). Понятие образуется при столкновении противоположных абстрактных (односторонних) представлений – но за этим процессом опять-таки стоят общественные отношения, стоит деятельность человека в обществе.

Подобных идей в книге Дицгена мы не найдем. Однако в ней есть формулировки, в которых "упаковано" действительно многое. "Познание является общей формой вещи"20. Именно общей, и именно формой! Здесь мы возвращаемся от Дицгена к Ильенкову. И на этом можем закончить.

Из введения

Положенiе и значенiе философcкихъ трудовъ

А.Паннекука

Исторiя философiи является исторiей буржуазнаго мышленiя; въ ней отражаются следующiя другъ за другомъ формы мышленiя господствующихъ классовъ. Этотъ способъ мышленiя появился после того, какъ изъ первобытнаго коммунизма развилось общество съ классовыми противоречiями, – общество, въ которомъ богатство обезпеченнаго класса доставляло членамъ этого класса много свободнаго времени и поощряло ихъ уделять вниманiе произведенiямъ ума. Свое начало философiя беретъ въ классической Грецiи; но наиболее резко и ярко выраженной формы она достигла тогда, когда въ капиталистической Европе современная буржуазiя стала господствующимъ классомъ, а мыслители явились выразителями идей буржуазiи. Ея характернымъ признакомъ является дуализмъ, непонятая противоположность между мышленiемъ и бытiемъ, между природой и духомъ, – это следствiе ея запутанности и неспособности видеть вещи въ ихъ настоящемъ, верномъ свете. Въ этомъ находитъ свое выраженiе разделенiе человечества на классы и непониманiе характера общественнаго производства, съ техъ поръ какъ это последнее превратилось въ производство товаровъ.

Въ первобытномъ коммунизме производственныя отношенiя были ясны и совершенно понятны; потребительныя ценности производились совместно и совместно же потреблялись; люди господствовали надъ производствомъ и, поскольку позволяли господствовавшiя надъ ними силы природы, они являлись господами своей судьбы. Здесь идеи еще должны были быть простыми и ясными; и такъ какъ тутъ не было налицо борьбы между индивидуальными и общественными интересами, то не существовало и глубокой противоположности между добромъ и зломъ. Надъ этими примитивными общинами носились только более могущественныя силы природы въ виде непонятыхъ – то благихъ, то разрушительныхъ-таинственныхъ силъ. Съ появленiемъ товарнаго производства картина меняется. Цивилизованное человечество начинаетъ чувствовать себя свободнее отъ тяжести капризнаго гнета силъ природы; но зато теперь выступаютъ новыя, более демоническiя силы общественнаго происхожденiя. "Какъ только производители перестали сами потреблять свой продуктъ, а стали отдавать его въ обменъ на другой продуктъ, они темъ самымъ потеряли господство надъ этимъ продуктомъ. Они уже не знали, что съ нимъ происходитъ, и стало возможнымъ, что продуктъ со временемъ могъ быть направленъ противъ самихъ производителей въ целяхъ эксплоатацiи ихъ и порабощенiя". "Продуктъ сталъ господствовать надъ производителемъ" (Энгельсъ). При товарномъ производстве достигается не цель, намеченная отдельнымъ производителемъ, а цель, къ которой стремятся, нё считаясь съ производителемъ, производительныя силы. Человекъ предполагаетъ, а более могущественная общественная сила располагаетъ; онъ ужъ более не господинъ своей судьбы. Производственныя отношенiя сложны и неясны; хотя отдельный человекъ и производитъ самостоятельно, но въ его индивидуальной работе воплощается общественный производственный процессъ, и производитель является безсознательнымъ орудiемъ этого производственнаго процесса. Плоды работы многихъ потребляются единичными личностями. Общественная совместная деятельность скрывается за ожесточенной конкуренцiей производителей между собой.

Интересы единичной личности противоречатъ интересамъ общества; добро, т.-е. стремленiе къ общимъ интересамъ, находится въ противоречiи со зломъ, т.-е. принесенiемъ всего въ жертву собственной выгоде. Страсти, точно такъ же какъ и духовныя способности человека, будучи разъ навсегда освобождены, развиты, укреплены и утончены, превращаются въ целый рядъ безвольныхъ орудiй, направляемыхъ какой-то неизвестной высшей силой противъ ихъ обладателей.

Таковы приблизительно были впечатленiя, изъ которыхъ слагалось мiровоззренiе мыслящаго человека. Будучи членомъ имущаго класса, онъ, хотя и имелъ возможность подвергнуть свои идеи добросовестному изученiю, но, стоя далеко отъ источника этихъ идей, отъ процесса производства, не былъ въ состоянiи понять ихъ общественнаго происхожденiя. Такимъ образомъ, онъ долженъ былъ притти къ тому, что сталъ разсматривать ихъ какъ самостоятельныя духовныя силы, или же искать происхожденiя ихъ въ какой-то сверхъестественной духовной силе. Этотъ раздвоенный метафизическiй способъ мышленiя съ теченiемъ времени принималъ самыя разнообразныя формы въ соответствiи съ развитiемъ производства, начиная съ древняго рабовладельческаго хозяйства, продолжая крепостнымъ правомъ и средневековымъ товарнымъ производствомъ и кончая современнымъ капитализмомъ. Въ развитiи греческой философiи, въ различныхъ видахъ христiанской религiи и въ современныхъ философскихъ системахъ воплощены эти следующiя другъ за другомъ формы мышленiя. Эти системы и религiи следуетъ принимать не за то, за что оне выдаются, т.-е. не за простыя и при этомъ всегда неудачныя формулировки абсолютной истины, а за воплощенiе все более и более высокихъ ступеней познанiя, прiобретаемаго человеческимъ духомъ изъ себя и изъ мiра. Цель философскаго мышленiя заключалась въ томъ, чтобы посредствомъ пониманiя найти самоудовлетворенiе; а тамъ, где нельзя было достигнуть полнаго пониманiя естественнымъ путемъ, всегда оставалось место для сверхъестественнаго, непостижимаго. Но, благодаря усиленному умственному труду глубочайшихъ мыслителей, знанiе все расширялось, и для непостижимаго оставалось все меньше места, въ особенности съ техъ поръ, какъ возникновенiе капиталистическаго способа производства безпрерывно побуждало людей итти постоянно впередъ въ изученiи природы, такъ какъ при этомъ человеческiй духъ, освободившись отъ безплоднаго, безнадежнаго исканiя абсолютной истины, имелъ случай познать свою силу въ простой, тихой и плодотворной работе, направленной на открытiе связанныхъ между собою относительныхъ истинъ. Стремленiе определить значенiе и ценность этихъ новыхъ истинъ послужило поводомъ къ возникновенiю вопросовъ теорiи познанiя. Попытки решенiя ихъ представляютъ собой необходимую составную часть новейшихъ философскихъ системъ, въ которыхъ показано и изложено прогрессирующее развитiе ученiя о познанiи. Но завершенiю его препятствовалъ сверхъестественный характеръ этихъ системъ.

Все подвигаясь впередъ подъ давленiемъ потребности капитализма въ техническихъ усовершенствованiяхъ, развитiв естествознанiя превратилось въ трiумфальное шествiе человеческаго разума; природа была побеждена сперва духовно, когда открыли ея законы, а затемъ и матерiально, когда эти известныя теперь силы были подчинены человеческой воле и когда ихъ заставили служить высшей цели-более легкому производству предметовъ нашего потребленiя. И темъ резче (капитализмъ обостряетъ классовыя противоречiя, какъ и все вообще контрасты, но именно благодаря этому упрощаетъ и уясняетъ ихъ) выделялась та глубокая тьма, которой была окутана природа человеческаго общества., Между темъ какъ естествознанiе могло обходиться безъ всякой возни съ разными таинственностями, тьма, за которой скрывалось происхожденiе идей, какъ и прежде, могла въ области духовнаго служить вернымъ убежищемъ для веры въ чудеса.

Капитализмъ идетъ къ упадку; приближается соцiализмъ. Трудно подыскать более сильныя слова для выраженiя великаго значенiя этого перехода въ человеческой исторiи, чемъ слова Маркса и Энгельса:

"Этимъ заканчивается предварительная исторiя человечества; этимъ человекъ окончательно отделяется отъ животнаго царства". Съ переходомъ производства въ руки общества человекъ становится полнымъ господиномъ своей собственной судьбы. Нетъ более такой таинственной общественной силы, которая препятствовала бы его намеренiямъ и делала бы сомнительнымъ ихъ успехъ; нетъ такой таинственной силы природы, которая господствовала бы надъ нимъ. Онъ стоитъ лицомъ къ лицу съ природой не какъ рабъ, а какъ ея хозяинъ. Онъ изследовалъ, узналъ и подчинилъ себе ея действiя; только теперь онъ действительно является владыкой. Теперь становится яснымъ, что тысячелетняя исторiя цивилизацiи является необходимымъ подготовленiемъ къ соцiализму, постепеннымъ освобожденiемъ отъ ига природы, постепеннымъ повышенiемъ производительности рабочаго процесса до такой степени, когда жизненныя потребности всехъ могутъ быть обезпечены почти безъ труда. Заслугой и оправданiемъ капитализма является именно то, что онъ после столькихъ столетiй незаметнаго, медленнаго прогресса сумелъ быстрымъ приступомъ подчинить природу, освободить отъ оковъ производительныя силы и въ конце-концовъ такъ оголить и преобразовать общественный рабочiй процессъ, что онъ, наконецъ, сталъ яснымъ и понятнымъ для человеческаго разума, а это является необходимымъ условiемъ того, чтобы научиться господствовать надъ нимъ.

Такая глубокая экономическая революцiя, какой еще не было съ самаго перваго появленiя товарнаго производства, должна была вызвать такую же глубокую духовную революцiю. Она является завершенiемъ буржуазнаго перiода въ самомъ широкомъ смысле и влечетъ за собой конецъ буржуазнаго мышленiя. Съ нею исчезаетъ таинственность общественныхъ явленiй; съ нею также кончается и идеальное выраженiе этой таинственности. Первый перiодъ медленнаго развитiя человеческаго мышленiя отъ невежества къ все более ясному пониманiю заканчивается; это является окончанiемъ, завершенiемъ философiи, что въ то же время является ея упраздненiемъ, ея исчезновенiемъ какъ философiи. Ея место заступаетъ въ качестве отрасли естествознанiя наука о человеческомъ разуме. Новый порядокъ производства уже теперь вноситъ светъ въ умы людей. Та самая наука, которая учитъ насъ понимать общественныя силы и такимъ образомъ управлять ими, избавляетъ также нашъ разумъ отъ обманчиваго действiя этихъ силъ; она уже теперь даетъ разуму возможность освободиться отъ традицiонныхъ предразсудковъ и идеологiй, служившихъ прежде отраженiемъ непонятнаго. Мы уже теперь въ состоянiи перенестись разумомъ въ будущее; такимъ образомъ, въ насъ уже теперь растутъ, хотя и въ несовершенномъ виде, идеи, которыя будутъ тогда господствовать; такимъ образомъ мы и теперь уже въ состоянiи мысленно преодолеть буржуазную философiю и трезво и ясно познать сущность нашего разума. Для завершенiя и конца философiи нетъ необходимости ждать господства соцiалистическаго производства. Новое познанiе не падаетъ съ небесъ какъ метеоръ; оно развивается сперва въ несовершенномъ и незаметномъ виде у отдельныхъ мыслителей, сильнее другихъ чувствующихъ влiянiе наступающаго времени. Вместе съ развитiемъ науки объ обществе и ея подтвержденiемъ на практике соцiалистическаго рабочаго движенiя это познанiе расширяется, отвоевывая себе шагъ за шагомъ почву въ непрестанной борьбе съ традицiонными идеями прежнихъ временъ, за которыя крепко цепляются господствующiе классы. Эта борьба-духовный спутникъ общественной классовой борьбы.

Об авторе

Дицген Иосиф

Известный немецкий философ. Кожевенный мастер, философскую эрудицию приобретший путем самообразования. В 1864–1869 гг. жил в Санкт-Петербурге. Его работы высоко ценили Л. Фейербах, К. Маркс и Ф. Энгельс, с которыми он был лично знаком. Дицген самостоятельно пришел к диалектическому методу в философии, которым пользовался с большим мастерством. Он обосновывал тождество сознания и бытия и искал пути преодоления противоречия между материализмом и идеализмом. В советское время это расценивалось как «ошибки» Дицгена. Сейчас способы прочтения философских текстов стали другими, в связи с чем появилась возможность нового анализа учений Дицгена.