Розин В.М. (Ред.). Этюды по социальной инженерии:
От утопии к организации. Изд. стереотип.

Оглавление

Введение

Речь пойдет о классической теме и проблематике, обсуждение которых началось еще в античной культуре Платоном. В "Государстве" великий философ не только мыслит проектно по отношению к общественному устройству ("Так давайте же, – говорит Сократ, – займемся мысленно построением государства с самого начала. Как видно его создают наши потребности" [9, с.130]), но и обсуждает условия реализации такого "проекта". К последним Платон относит наличие самого проекта и соответствующих знаний (заимствованных им из других своих работ), подготовку из философов, если можно так сказать, государственных работников и реформаторов, решивших посвятить свою жизнь общественному переустройству, наконец, поиск просвещенных правителей. "Между тем, – говорит Сократ, – достаточно появиться одному такому лицу, имеющему в своем подчинении государство, и человек этот совершит все то, чему теперь не верят... Ведь если правитель будет устанавливать законы и обычаи, которые мы разбирали, то не исключено, что граждане охотно станут их выполнять" [9, с.283]. Понимает Платон и то, что без кардинальной переделки человека (то есть, не выводя людей из пещеры на солнечный свет) создать новый общественный порядок невозможно. Основные надежды здесь Платон возлагает не на принуждение, а убеждение, поощрение и образование. "Если же кто станет насильно тащить его по крутизне вверх, в гору и не отпустит, пока не извлечет его на солнечный свет, разве он не будет страдать и не возмутится таким насилием? А когда бы он вышел на свет, глаза его настолько были бы поражены сиянием, что он не мог бы разглядеть ни одного предмета из тех, о подлинности которых ему говорят" [9, с.296].

Как известно, ни один из проектов переустройства государства Платону осуществить не удалось. Он не нашел просвещенного правителя и не смог увлечь своими идеями свободных граждан. Не удивительно поэтому, что на склоне лет Платон с горечью пишет в "Законах": "Всему указанному сейчас вряд ли когда-нибудь выпадет удобный случай для осуществления, так, чтобы все случилось согласно нашему слову. Вряд ли найдутся люди, которые будут довольны подобным устройством общества... Все это точно рассказ о сновидении, точно искусная лепка государства и граждан из воска!" [10, с.198].

Может быть кто-то скажет, что неудачи Платона – дело далекого прошлого, и что сегодня мало найдется таких наивных людей, которые возьмутся заниматься переустройством государства и общества. И будет глубоко неправ. Если во времена Платона реформаторская деятельность была всего лишь идеей и замыслом, пришедшим на ум нескольким философствующим мыслителям, то сегодня – это массовый феномен и практика, особенно в нашей стране. Причем социальные преобразования сознательно, но чаще бессознательно осуществляются на самых разных уровнях социального действия, начиная от государства в целом, кончая епархией отдельного чиновника. В.Г.Федотова в прекрасной книге "Модернизация "другой Европы"" пишет, что исторически Россия всегда была модернизирующей страной – от Петра I, Александра II, большевиков до нынешних реформаторов [12, с.14]. И сегодня, отмечает В.Федотова, Россия не может отказаться от задач социального переустройства: "Путь никогда не бывает единственным. Могут быть другие пути. Автор говорит о пути, исходя из тех задач, которые страна ставит пред собой сегодня – завершить модернизацию, войти в технотронный век, построить гражданское общество, сделать государство правовым. Социальная база таких преобразований в России не велика, и поэтому эти задачи не могут быть решены радикально (используя неомодернистскую теорию и идеологию). Не могут они и быть отброшены постмодернистским безразличием к выбору пути" [12, с.20].

Однако проблема не только в нащупывании и определении путей и эффективных способов модернизации России в целом, но и в том, как поставить заслон массовым социальным преобразованиям и изменениям, вызывающим все возрастающий объем негативных социальных последствий. Трагизм ситуации заключается в том, что большинство социальных реформаторов (инженеров) не отдают себе отчета, что их вроде бы частные, локальные решения, суммируясь и сливаясь на уровне страны в бурный поток, быстро изменяют облик социальной и общественной жизни. Причем изменения эти не только не совпадают с замышляемыми и декларируемыми целями, но чаще всего им противоположны. Здесь повсеместно действует формула Черномырдина – "Хотелось, как лучше, а получилось – как всегда", то есть плохо.

Известно также, что замысел и социальные эксперименты Платона, несмотря на неудачу в практическом плане, инициировали в истории европейской цивилизации многочисленные подражания и попытки проектирования нового общественного устройства и граждан. При этом можно говорить о трех основных этапах, которые прошла здесь теоретическая мысль.

Первый – утопический, когда реформаторы, подобно Платону, создавали проект нового общественного порядка на основе "совершенного образца". Этому образцу, конечно, всегда приписывались сакральные или органические достоинства, но фактически он конструировался, исходя из ценностей личности реформатора. Как говорил Платон: "Видя и созерцая нечто стройное и вечно тождественное, не творящее несправедливости и от нее не страдающее, полное порядка и смысла, он этому подражает и как можно более ему уподобляется" [9, с.281]. "Многие утописты прошлого, – пишет Барбара Гудвин, – не обладали ни серьезными знаниями, ни высокой культурой, их видение хорошего общества выражало просто их жажду свободы, справедливости, демократии и притом в символической форме" [11, с.46]. Нельзя сказать, что в истории не было примеров удачной реализации утопических замыслов. Один из них – создание коммун. Кстати, мой отец Розин Марк Абрамович создал в Москве в конце 20-х гг. одну из первых комсомольских коммун, которая вполне успешно функционировала до тех пор, пока отца не призвали в армию. Анализ опыта этой и других коммун показывает, что необходимым условием их существования являются, с одной стороны, подбор участников (это, как правило, люди, одержимые идеями и готовые ради их воплощения кардинально менять свою жизнь), с другой – терпимое отношение общества к таким социальным экспериментам. Но известно, что коммуны обычно эффективно функционировали всего несколько лет. Другой пример успешной реализации утопических замыслов – общественные переустройства в рамках диктаторских и тоталитарных режимов. Здесь путем насилия, пропаганды, тотального контроля и идеологического воспитания удавалось воплощать самые невероятные проекты. Одно из необходимых условий этого – лишения человека свободы, оболванивание его. Понятно, что подобная социальная инженерия может быть оценена только негативно, она приводит к уклонению от нормальной жизни общества и человека.

Второй этап с полным основанием можно назвать научно-инженерным. В свою очередь, он подразделяется на два подэтапа – жизненного строительства и социального проектирования. Суть научно-инженерного подхода в том, что новый социальный порядок и устройство создаются на основе научных знаний (социальных и общественных наук) в процессе инженерного конструирования. Скрещивание социального утопизма с проектной установкой, поначалу архитектурной, произошло лишь в начале XX столетия. Известно, что в двадцатых годах социальные проектировщики в лице архитекторов функционализма и других школ ставили своей задачей "жизнестроительство и организацию форм новой жизни". "Мы прекрасно чувствуем, – писал И.Верещагин, – что архитектурные требования можно и нужно предъявлять не только к зданиям, но и к любой вещи, любому человеку и его лицу. В настоящее время строятся не только новые заводы, но и новая культура и новый человек" [1, с.130]. (Сравни: "Новое общество, – писал примерно в эти же годы создатель советской психологии Л.С.Выготский, – создает и нового человека. Когда говорят о переплавке человека, как о несомненной черте нового человечества, и об искусственном создании нового биологического типа, то это будет единственный и первый вид в биологии, который создаст самого себя... В будущем обществе психология будет наукой о новом человеке" [2, с.436]). Критика жизнестроительства началась еще в начале тридцатых годов и продолжает как опыт истории изучаться в наше время.

Совершенно иначе вопрос был поставлен в середине 60-х гг. в рамках методологии дизайна и проектирования (исследования К.М.Кантора, В.Л.Глазычева. Г.П.Щедровицкого, О.И.Генисаретского, А.Г.Раппопорта, Б.В.Сазонова, В.М.Розина и других). Стали говорить не об архитектурном или градостроительном проектировании, а о проектировании как таковом, которое рассматривалось, с одной стороны, как деятельность, с другой – как социальный институт. Одновременно в научных исследованиях и проектировании стали набирать силу социологический и системный подходы. Все это привело к тому, что в начале 70-х гг. возникло социальное проектирование (вначале называемое "социальным конструированием" [8]).

Новейшая история социального проектирования, видится следующим образом: на основе представлений о социальном проектировании, сформулированных в 70-х – начале 80-х гг., были развиты положения о социальном проектировании, идущие в рамках управленческой науки (однако, эти положения не были реализованы практически, не вылились в практику социального проектирования). Параллельно на методологической и культурологической основе были сформулированы альтернативные идеи социального проектирования и созданы его отдельные практические образцы. В этом направлении социальные проектировщики попытались учесть гуманитарную и социокультурную природу проектируемых ими объектов и включить в процесс проектирования всех заинтересованных в проекте субъектов. Продолжала развиваться и методология проектирования, которая, по сути, может быть рассмотрена как третье направление социального проектирования (см. подробнее [3–7] и статью в этом сборнике).

В целом в рамках научно-инженерного подхода так и не удается преодолеть два основных недостатка, присущих социальным преобразованиям. Один – низкая проектосообразность – социальные проекты или утопичны, не реализуемы, или подменяются социальными манифестами, концепциями, программами, другой – искажение или выпадение социальных параметров, предъявляемых к проектируемому объекту. Например, социальное проектирование 20–30-х гг., ставившее своей целью создание новой культуры и человека, реально позволило создать не новые социальные отношения или человека, а новые заводы, дома-коммуны, клубы, дворцы культуры; проекты микрорайонов или экспериментальных жилых районов 60–70-х годов привели не к новым формам общения и социализации (как замышлялось), а всего лишь к новым планировкам и благоустройству, проекты региональных социокультурных преобразований на селе оказались утопичными и т.д.

Какие же проектные процедуры и принципы реализуют сегодня в своей работе социальные проектировщики? Во-первых, проектируя, они замышляют новый объект, новое качество социальной жизни. Во-вторых, происходит разработка замышленного объекта: учет и согласование требований, предъявляемых к объекту (заказчиком, проектировщиком, согласующими инстанциями, потребителями и т.д.), конструктивное задание основных элементов и связей объекта и т.д. По сути именно двумя указанными процедурами и ограничивается проектная культура современного социального проектировщика.

Итак, и в рамках социальной инженерии не удалось решить поставленную Платоном задачу – создать контролируемую целенаправленную процедуру общественных преобразований. На одну из причин этого указал сам Платон, говоря, что "это точно искусная лепка государства и граждан из воска". Дело в том, что научно-инженерный подход при любом его совершенствовании, даже включении в процесс проектирования всех заинтересованных лиц, все же исходит из того, что социальный реформатор – это социальный инженер, демиург, а социальная жизнь – пассивный объект деятельности этого демиурга; что социальные науки могут описать законы социальной жизни, а социальный проектировщик, опираясь на них, оптимизировать социальную жизнь или создать новые ее формы. "На основе правильного научного познания, – пишет Мишель Фуко (речь идет о том периоде, когда он еще разделял марксистскую концепцию), – вполне можно написать историю и обнаружить те сплетения случайностей, откуда это вдруг возникло; что, однако, не означает, что эти формы рациональности были иррациональными; это означает, что они зиждутся на фундаменте человеческой практики и человеческой истории, и, поскольку вещи эти были сделаны, они могут – если знать, как они были сделаны, – быть "и переделаны"" [14, с.441]. Именно эта социально-инженерная установка вдохновляла не только Маркса, но и продолжает направлять многих современных реформаторов. Но весь исторический опыт социальных реформ показывает, что эта установка не верна.

Правда, нужно отметить, что в последние два-три десятилетия социально-инженерное действие стало пониматься иначе. Это уже не просто система программных мероприятий, реализация которых должна дать запланированный результат. Современное социальное проектирование предполагает совместную разработку с заинтересованными субъектами гибкой культурной политики, социально-педагогический эффект и усилия, а также запуск (инициацию) различных социокультурных процессов, последствия которых можно предусмотреть только частично. В целом современное социально-инженерное действие представляет собой сложный итерационный процесс, создающий условия и предпосылки (интеллектуальные, средовые, социальные, культурные, организационные, ресурсные и т.д.) для контролируемой, продуманной модернизации и эволюционного развития. Предполагает оно и довольно сложную, гуманитарно-ориентированную методологическую работу. Здесь необходимо не только знание социальных дисциплин и рефлексия деятельности проектирования, но и ценностное, а также смысловое задание самого явления, на разработку и изменение которого направлено социальное действие. Также предполагает и разворачивание социального действия, и разные точки зрения, разные решения, несовпадающие концепции. С одной стороны, здесь реализует проектный подход, те или иные его парадигмы (например, системотехническая и деятельностная), с другой – в социальное проектирование вовлекаются элементы исследования, гуманитарные и художественные построения, культурологические знания и онтологические картины. При формировании современных стратегий социально-инженерного действия происходит своеобразное распредмечивание самого проектирования: обсуждаются исходные ценности проектирования, природа проектной действительности, анализируются, очерчиваются области употребления будущих проектов, моделируются "портреты" потенциальных пользователей, и все это предполагает самоопределение социального проектировщика. Рассмотрим теперь подход, автор которого, начав с идей социальной инженерии, постепенно отказался от них и сформулировал альтернативный подход.

Пытаясь преодолеть недостатки научно-инженерного подхода, известный российский методолог Сергей Попов разработал концепцию "общественной инженерии" (см. его статьи в данном сборнике). С точки зрения Сергея Попова проблему общественных изменений нельзя решать в рамках научно-инженерного подхода, поскольку он задает особый взгляд на мир: существует неизменная социальная природа, законы которой описывают социальные науки, а социальный реформатор, тоже являясь неизменным существом (субъектом), парит подобно демиургу над этой природой. Идея инженерной деятельности – это представление о встроенности природного процесса в деятельность инженера. Человек познает в точных науках особенности природных процессов, что позволяет ему включать их в собственную деятельность, в результате чего ее мощь неизмеримо возрастает.

Социальное действие и природа, утверждает Попов, устроены иначе. В процессе социального воздействия вынужденно меняется и сам "преобразователь" общества, и объект, на который направлено социальное действие. К тому же объект социального воздействия совершенно не похож на природный. Он активен, рефлексивен, может формулировать собственные цели, пытаться их реализовать, может при случае ассимилировать "преобразователя" и прочее. Здесь вообще не проходит идея встроенности социального процесса в деятельность "преобразователя". Предлагается другой образ: деятельность реформатора ("преобразователя") запускает, инициирует некоторые процессы изменения и движения, которые обусловливают (или, что не менее важно, не обусловливают) общественные изменения. При этом действительность социального действия разворачивается принципиально в двух планах. Один "отсчитывается" от реформатора, "осуществляющего "целенаправленные осмысленные воздействия"", что предполагает учет его "заимствованной позиции". Другой задается "логикой" самой социальной действительности, в этом случае речь идет о "движении общества", "участии в становлении", "движении к месту встречи", "авторизации" и т.п. Важно, что действительность социального действия и общественных изменений (это две проекции одного целого) существует одновременно в обоих планах. Общественные изменения невозможны без усилий "преобразователей", и наоборот, усилия социального реформатора – это момент общественных изменений.

Второе принципиальное нововведение – отказ от главенства научного знания и связанных с ним представлений о естественных процессах. Процессы общественных изменений организуются и цементируются не на основе социальных знаний, а разного рода схем (схемы организации мыследеятельности "преобразователя", схемы организации плацдарма, схем проблемной ситуации, схем взаимодействия участников движения и других). В научно-инженерном подходе знания выполняют две основные функции: описывают закономерности естественного процесса, который должен быть встроен в инженерное действие, и фиксируют параметры инженерного объекта, в котором этот процесс начинает выступать как естественное его бытие. У схем другие функции. С одной стороны, они описывают типы социального взаимодействия, которые используются для социальных преобразований, причем не в качестве вечных закономерностей, а как складывающиеся при фиксированных социокультурных условиях. С другой – схемы помогают организовать деятельность и усилия всех участников социальных изменений. С третьей – они задают для этих участников общую реальность. В отличие от знаний схемы живут не в пространстве познания и инженерного действия, а в контексте социального действия и социальных изменений. В этом смысле их значение и содержание обусловлено, прежде всего, характером этих процессов.

В качестве третьей особенности подхода С.Попова можно указать на характер "логики" социального действия. Она парадоксальна: хотя социальное действие должно представлять собой "целенаправленные и осмысленные изменения", "встреча в будущем" не совпадает с реальным "местом встречи"; хотя задача ставится относительно вполне конкретных и, так сказать, константных участников и компонент: "преобразователя", других участников, общества, плацдарма и т.д., – все они меняются; хотя цели движения были заявлены и не совпадают с конечным пунктом и местом встречи, реформатор доказывает, что все участники социальных изменений пришли именно туда, куда и направлялись. Впрочем, удивляться этой парадоксальности трудно, вспоминая характер социальной действительности, которая, с одной стороны, состоит из общественных образований, способных "к рефлексивному осмыслению ситуации и себя в ней, к самостоятельной постановке целей и активностью по достижению целей", с другой стороны, цели и способы действия "преобразователя", как принадлежащего данному обществу, "либо известны, либо вычисляемы теми субъектами, изменение жизни которых он хочет произвести".

Двусмысленный характер социального действия (это и действия реформатора и общественные изменения) заставляет Попова обсуждать условия, при которых становится возможным и эффективным социальное действие. Например, в качестве таких условий он указывает на сформированность определенных общественных образований, на соразмерность и конкурентноспособность новообразований, созданных реформатором ("преобразователем"), по отношению к обществу в целом, на необходимость разворачивать определенные способы инициации процессов общественного изменения. С этим трудно не согласиться, но здесь же возникает проблема.

От чего, в конце концов, зависит эффективность и возможность социального действия? Почему в одних социальных и культурных условиях социальные инициативы и реформы идут, а в других они просто невозможны? С этой проблемой связана еще одна. Статья может навлечь на мысль, что действия реформатора могут быть полностью парализованы, если он не знает и не понимает, куда движется общество, а также, как могут себя вести остальные участники социального действия. Не получается ли в этом случае, что главное все же – социальные знания, прогнозы, исследования сложившихся общественных процессов и субъектов? В контексте обсуждения этой проблемы интересно вспомнить одно высказывание Мишеля Фуко. В статье "Что такое просвещение?" Фуко пишет: "Я хочу сказать, – пишет Фуко, – что эта работа, производимая с нашими собственными пределами, должна, с одной стороны, открыть область исторического исследования, а с другой – начать изучение современной действительности, одновременно отслеживая точки, где изменения были бы возможны и желательны, и точно определяя, какую форму должны носить эти изменения. Иначе говоря, эта историческая онтология нас самих должна отказаться от всех проектов, претендующих на глобальность и радикальность. Ведь на опыте известно, что притязания вырваться из современной системы и дать программу нового общества, новой культуры, нового видения мира не приводят ни к чему, кроме возрождения наиболее опасных традиций" [13, с.52]. Мне кажется, интересно сравнить идеи социального действия Фуко и Попова.

Укажу на еще одну проблему методологического характера. На схемах в своей статье Попов легко сопрягает (в графике) естественные процессы и компоненты с искусственными. Но как это сделать по понятию: например, помыслить в единой реальности движение общества и действия "преобразователя"? Вообще, графика схем Попова навязывает, вероятно, не совсем то понимание (видение) социального действия, которое автору хотелось предъявить. Глядя на схемы, кажется, что основные участники и элементы социального действия существуют и действуют как бы в пустом пространстве, что они не зависят друг от друга. Но разве "преобразователь" не является членом общества и оба они не принадлежат какой-то культуре, существенно определяющей поведение "преобразователя" и общества или принципиальную структуру плацдарма?

Наконец, третий этап становления теоретической мысли, в контексте которой обсуждаются проблемы переустройства общества и человека, связан с идеями и теориями модернизации. По мнению В.Федоровой, предпосылки модернизации сложились, когда развитие Запада обусловило превращение истории во всемирную и становление в связи с этим идеологии прогресса. "Вызов Запада предстал как вызов современности прошлому. Он был в идее прогресса, утверждавшей в теории то, что уже начало осуществляться на практике – общую линию развития по пути, предлагаемому лидирующим Западом" [12, с.27]. Федотова предлагает рассматривать модернизацию двояко. С одной стороны, модернизация – это тип развития, состоящего в переходе от традиционного общества к современному, с другой – тип социального действия, направленный на создание новых социальных институтов, отношений и норм, что в конце концов должно привести к кардинальной смене типа идентичности. "В ходе модернизации, – пишет Федотова, – происходит переход к современному обществу (modern society). Оно включает в себя, прежде всего, коренное отличие современного общества от традиционного – ориентацию на инновации и другие черты: преобладание "инноваций над традицией; светский характер социальной жизни; поступательное (нециклическое) развитие; выделенную персональность, преимущественную ориентацию на инструментальные ценности; демократическую систему власти; наличие отложенного спроса, то есть способности производить не ради насущных потребностей, а ради будущего; индустриальный характер; массовое образование; активный деятельный психологический склад (личность типа А); предпочтение мировоззренческому знанию точных наук и технологий (техногенная цивилизация); преобладание универсального над локальным... Процесс модернизации можно рассмотреть как процесс создания институтов и отношений, ценностей и норм, который требует предварительного изменения идентичности людей модернизирующегося общества и завершается сменой их идентичности"" [12, с.39, 63].

Разные типы модернизации – "вестернизация", "догоняющая модернизация", "постмодернизация", "неомодернизация", как показывает Федотова, различаются по тому, как понимается социальная жизнь, какие цели общество ставит, какими способами оно готово их реализовать. Например, в рамках стратегий вестернизации и догоняющей модернизации именно западная жизнь рассматривается как желаемый идеал, в качестве цели выдвигается достижение этого идеала, а способы, в одном случае, – прямой перенос структур, технологий и образа жизни западных обществ, в другом, – собственно модернизация, важной составляющей которой является "организация масс для индустриализации" [12, с.50–62]. Постмодернизация – "это развитие на базе собственных культурных оснований"; здесь рисуется другой идеал – не западное, а "постсовременное общество", органически сочетающее в себе черты современности и культурных традиций, и совершенно иначе понимается способ реализации этого идеала. Постмодернистскую стратегию Федотова поясняет на примере успехов Японии, Таиланда и ряда других азиатских стран. "Успехи названных азиатских стран, – пишет она, – дают некоторые уроки.

1. Проблема социальных трансформаций для своего обсуждения нуждается не только в макросхемах, но и в микроанализе того, как это происходит на уровне каждой страны и даже по-разному развитых регионов.

2. Успех может быть достигнут при отказе от разрушения собственных особенностей, прежде казавшихся исключительно препятствием развитию, вхождению в современность, обновлению в сторону конкурентоспособности с западными странами.

3. Развитие без предварительной смены идентичности позволяет людям сохранить достоинство. Достоинство состоит и в готовности к жертвам, и в готовности к трудовой аскезе (а не только гедоническим ожиданиям)...

4. Такая способность к развитию не имеет предзаданной модели, она использует уникальные особенности своих стран. Например, критикуемый азиатский фатализм, терпеливость оказались полезными свойствами на сборочных линиях технотронного века.

5. Развитие осуществляется в каждой стране или регионе путем управления ими, нахождения конкретно и успешно действующих форм. Вместо старых терминов – модель, проектирование (равно как их антитезой – полаганием на естественное становление западных форм жизни) – здесь уместны методы сценарного прогноза и менеджмента социальных трансформаций, поддерживающего устойчивое развитие.

6. Осуществляемые трансформации закрепили культурные особенности региона и внесли быстрые изменения в экономику и технологии, но более медленные – в социальные процессы. По мнению ряда японских ученых, задачи построения гражданского общества, обычно осуществляемые в ходе модернизации, здесь не решены полностью, но и не отброшены: их предстоит решать" [12, с.76–77].

Федотова показывает исключительную важность определения содержательной стороны модернизационных преобразований, то есть обсуждение смысла самих преобразований, опыта удачных и неудачных реформ, их ресурсов, цены изменений, цивилизационных и культурных ограничений, условий, позволяющих действовать согласованно и прочее. Другими словами, она показывает, что меняется не только понимание технологической стороны социального действия (на смену идее социальной инженерии приходит концепция управления социальными трансформациями), но и его смысловая, содержательная сторона. Последняя все больше основывается на знаниях современных социальных и гуманитарных наук, позволяющих, с одной стороны, не столько описывать, сколько конституировать, прогнозировать и сценировать социальные структуры и изменения, с другой – трансформировать их, реагируя на оценку хода социальных изменений. Еще один важный результат ее исследований – понимание того, что успешные социальные трансформации, по сути, невозможны без самосознания, самоопределения и конституирования самих субъектов социального действия. В России "новые элиты, – пишет Федотова, – обнаружили номенклатурную сущность, независимо от того, были ли они прежде связаны с номенклатурой или нет. Она состоит в стремлении к замкнутости и отгороженности от общества, в защите элиты от вхождения в нее новых членов, в молчаливой способности отличать своих от чужих и пр. Большая же часть общества оказалась аморфной, неструктурированной. И даже, как уже было показано в гл.III, десоциализированной и демодернизированной. В этой ситуации исчезла как возможность общего пути, общих интересов, так и возможность согласования интересов. Невыявленные или недостижимые интересы невозможно согласовать... В этической сфере возникает представление о благе, которое бы позволило в переходный период наполнить смыслом свободу, предстающую перед данными слоями общества поначалу как пустота. Именно здесь, решив проблемы идентификации, люди могут быть готовыми к формулировке своих интересов. Следовательно, всякий договор, согласие в переходный период упирается в способность к артикуляции интересов как предпосылке компромисса (жертвы части интересов), согласования интересов, выработки новых общих правил и консенсуса как полного согласия по поводу базовых ценностей и интересов" [12, с.166–167].

Подводя итоги, нужно признать, что в целом идеология социальной инженерии себя полностью исчерпала. Даже в рамках практики и теории социальной инженерии ее разработчики вышли на другие идеи и концепции, по сути, альтернативные к исходному пониманию социального действия. Все более очевидным становится, что социальная действительность мало похожа на явления первой природы, а эффективное социальное действие – на инженерное. Во-первых, все элементы социального действия (сам деятель, объект действия, выдвигаемые цели, средства и ресурсы, способы действия, условия деятельности и прочее) не могут заданы раз и навсегда; напротив, они меняются по мере разворачивания социального действия, переосмысляются, в широком смысле конституируются. Во-вторых, социальное действие направлено как на достижение поставленных целей, так и – не меньше, если не больше – на создание условий, позволяющих эти цели реализовать. В-третьих, неотъемлемой стороной социального действия является содержательное обсуждение природы и смысла всех его основных элементов. Эта гуманитарно-социальная работа образует саму суть социального действия, а не только его обоснование. Наконец, деятельность и участие, направленные на переустройство общества и успешные социальные изменения, предполагает самоопределение субъектов социального действия, в идеале сознательную работу с собой в рамках выбранной стратегии социального действия.

Ответственный редактор

Российский философ и методолог. Родился в 1937 г. Доктор философских наук, профессор, работает в Институте философии РАН.

Автор ряда исследований и книг, посвященных истории науки, методологии, психологии, педагогике.

Об авторах сборника

Копылов Геннадий Герценович, кандидат физико-математических наук. Родился в 1958 г. Предмет научных интересов – методология науки (институциональная организация НИОКР, социоинженерные аспекты развития науки, философско-методологические предпосылки формирования науки). Главный редактор методологического и игротехнического альманаха "Кентавр", член Международной Методологической ассоциации (ММАСС).

Попов Сергей Валентинович, Президент Международной Методологической ассоциации, профессор Высшей Школы Экономики, заведующий кафедрой методологии (Центр корпоративного предпринимательства). По образованию – физик, по способу мышления – философ. С 1985 г. занимается разработками в области мышления, развития, организации. Вместе со своими коллегами по Международной Методологической Ассоциации разрабатывает инструменты деятельности в сфере финансов, предпринимательства, хозяйства, политики, готовит специалистов, способных изменять общественные структуры. Среди его проектов наиболее широко известны: первые выборы в СССР в 1987 г. – директора латвийского завода микроавтобусов "РАФ", выборы Штаба ЦК ВЛКСМ на БАМе, Всесоюзная социально-экологическая Экспертиза ситуации оз.Байкал, Экспертиза вариантов развития Латвии в 1991 г., последние два года – реализация всероссийского проекта "Золотой кадровый резерв России XXI века".

Козлов Борис Игоревич, доктор философских наук, действительный член Российской академии космонавтики им.К.Э.Циолковского, профессор кафедры Экологии и управления природопользованием Российской академии государственной службы при Президенте РФ, главный научный сотрудник Архива РАН.

Межуев Вадим Михайлович, родился в 1933 г. Доктор философских наук, главный научный сотрудник Института философии РАН. Специалист в области философии культуры и философии истории. Автор книги "Культура и история" (М., 1997), которая переведена на немецкий, французский, испанский, чешский, арабский, монгольский языки. Соавтор книги "Культура, человек и картина мира" (М., 1987).

Марача Вячеслав Геннадиевич, родился в 1965 г. в Харькове. Живет в Москве. В 1988 г. окончил МФТИ, где увлекся методологией науки. С 1986 г. участвует в работе Московского методологического кружка – школы Г.П.Щедровицкого. Области интересов: теория мышления, методология науки, философско-методологические проблемы общественных изменений, права и государственного строительства. В настоящий момент обозреватель методологического альманаха "Кентавр", член редколлегии сайта "Методология в России" www.circle.ru. Работает руководителем проекта в страховой компании "РОСНО".

Матюхин Анатолий Алексеевич, доктор юридических наук, член-корреспондент МАИ. Родился в 1952 г. в Омске. Живет в Алматы. В методологическом движении с 1987 г. Области интересов: теория и методология права и государства, конституционное право, история правовых учений, проблемы общественных изменений, юридического образования. Является ректором Высшей школы права "Адилет".

В.Г.Марача и А.А.Матюхин сотрудничают с 1990 г., это уже тринадцатая их совместная работа. Творческий тандем сложился на проводившихся под руководством С.В.Попова методологических экспертизах и школах по методологии права. С 1993 г. В.Г.Марача и А.А.Матюхин разрабатывают методологический аппарат институционального подхода, применению которого к проблемам права и государства посвящена монография А.А.Матюхина "Государство в сфере права: институциональный подход" (Алматы, 2001).

Карнозова Людмила Михайловна, кандидат психологических наук, ведущий научный сотрудник Института государства и права РАН. С 1981 г. участница семинаров Московского методологического кружка и организационно-деятельностных игр Г.П.Щедровицкого. В 1992–1996 гг. работала в отделе судебной реформы и судопроизводства Государственно-правового управления Президента РФ (отдел под руководством С.А.Пашина занимался введением в России суда присяжных), при котором организовала методологический семинар по проблемам права и судебной реформы. Автор работ и ответственный редактор ряда изданий о суде присяжных и судебной реформе.

Устюжанина Людмила Владимирована, кандидат социологических наук, доцент института экономики, управления и права Московского государственного университета культуры и искусств. Автор статей: "Становление рынка культуры и социокультурный смысл свободного времени" (1995); "Основы маркетинга услуг в сфере свободного времени" (1996); "Маркетинговый подход в регулировании занятости (по материалам социологического обследования сельскохозяйственных поселений)" (1991).

Аронсон Олег Владимирович, кандидат философских наук, сотрудник Института философии РАН. Автор статей по современной философии и теории кино.

Алексеева Ирина Юрьевна, доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института философии РАН. Работает в области эпистемологии и философии техники. Автор монографии "Человеческое знание и его компьютерный образ" (М., 1993). Соавтор книг: "Философия техники: история и современность" (М., 1997), "Информационные вызовы национальной и международной безопасности" (М., 2001).

Федотова Валентина Гавриловна, родилась в 1941 г. Специалист в области социальной философии и методологии. Доктор философских наук, профессор. Автор работы "Анархия и порядок" (М.: УРСС, 2000) и др.