Розин В.М. Демаркация науки и религии:
Анализ учения и творчества Эмануэля Сведенборга. Изд. стереотип.

Оглавление

Введение

Мы жалеем человека, сошедшего с ума, считая, что он попадает в иллюзорный мир, которого нет на самом деле. И спокойно относимся к своим снам, в которых с нами или с другими происходят не менее фантастические вещи. Спокойно, поскольку тоже думаем, что того, что нам приснилось, нет на самом деле. Но вот куда нам отнести многочисленных эзотериков, мистиков, верующих, нередко рассказывающих о реальностях и событиях куда более невероятных? Платон, размышляя о природе поэзии, вспоминает народное представление о том, что поэты творят как бы в исступлении потому, что в них вселяются музы. Когда читаешь эзотерика, кажется, что в него тоже кто-то вселяется и приходит мысль о сходстве переживаний в искусстве, в состоянии безумия и в эзотерическом мире. Известный индусский эзотерик Рамакришна, служа жрецом храма, посвященного Богине божественной Матери Кали, вспоминает о том, как он первый раз (в 20 лет) пережил эзотерический опыт.

"Как-то раз я чувствовал себя во власти невыносимой тоски. Мне казалось, что кто-то выжимает мое сердце, как мокрую салфетку... Муки терзали меня. При мысли, что я так и не удостоюсь благодати божественного видения, страшное неистовство овладело мной. Я думал, если так должно быть, довольно с меня этой жизни. В святилище Кали висел большой меч. Мой взгляд упал на него, и мой мозг пронизала молния. "Вот. Он поможет мне положить конец". Я бросился, схватил его, как безумный... И вдруг... Комната со всеми дверьми и окнами, храм, – все исчезло. Мне показалось, что больше ничего нет. Передо мной простирался океан духа, безбрежный, ослепительный. Куда бы я ни обращал взор, насколько хватало зрения, я видел вздымавшиеся огромные волны этого сияющего океана. Они яростно устремлялись на меня, с ужасающим шумом, точно готовились меня поглотить. В одно мгновение они подступили, обрушились, захватили меня. Увлекаемый ими, я задыхался. Я потерял сознание (в тексте буквально "Я потерял все свое естественное сознание") и упал... Как прошел этот день и следующий – я не имею никакого представления. Внутри меня переливался океан несказанной радости. И до самой глубины моего существа я чувствовал присутствие Божественной Матери".

Не менее фантастические события происходят в знаменитом шедевре эзотерической литературы – романе Карлоса Кастанеды "Дон Хуан". Вот всего лишь один небольшой фрагмент.

"Солнце было почти на горизонте, и его желтоватые отблески мешали мне ясно видеть. В этот миг я услышал какой-то особенный грохот. Он был похож на звук далекого реактивного самолета. Когда я остановил свое внимание на нем, звук усилился до длительного металлического визга, а затем ослаб, пока не превратился в гипнотизирующую мелодию... Я отвел глаза и увидел койота, спокойно бегущего через поле... Он замедлил свой шаг и остановился в полутора-двух метрах от меня. Мы посмотрели друг на друга, а затем койот подошел еще ближе... Я сказал: "Как поживаешь, маленький койот?" И мне показалось, что я услышал ответ животного: "Я хорошо, а как ты?". В конце концов, он спросил меня, что я тут делаю. И я сказал, что я пришел сюда, чтобы "остановить мир". Койот сказал: "Как здорово!"... Я стал смеяться над абсурдностью всего этого и смеялся так сильно, что почти впал в истерику. Затем весь груз невозможности того, что происходит, обрушился на меня, и мой разум заколебался. Койот поднялся на ноги, и наши глаза встретились. Я пристально смотрел в них. Я чувствовал, что они тянут меня, и внезапно животное стало радужным. Оно начало испускать сияние... Койот стал текучим, жидким, светящимся существом. От его свечения кружилась голова... Светящееся существо коснулось меня в какой-то неопределенной части меня самого, и мое тело испытало такую полную неописуемую теплоту и такое хорошее самочувствие, что, казалось, это прикосновение заставило меня взорваться. Я стал "разобщенным"... Внезапно я почувствовал, что мое тело испытало удар, затем я почувствовал, что что-то обволокло меня. Тут я понял, что солнце залило меня. Я едва мог различать отдаленные гребни гор на западе. Солнце почти касалось горизонта. Я смотрел прямо на него, и потом я увидел "линии мира"... Я знал, что раскрыл секрет. Он был таким простым. Я испытал неведомый поток чувств...".

Может быть, все подобные рассказы и видения мало чем отличаются от сновидений или, хуже того, от болезненных фантазий душевнобольных? Даниил Андреев, описывающий в своем эзотерическом произведении "Роза Мира" достаточно фантастические существа (Люцифера в трех лицах, гигантских тупых ящеров – "раругов", "уицраоров" – гениев великодержавной государственности, "Планетарный Логос", "Лилит" – Мать–Землю и прочее), прямо об этом говорит.

"Дух нашего времени не замедлит с вопросом: "Пусть то, что автор называет опытом, достоверно для пережившего субъекта. Но может ли оно иметь большую объективную значимость, чем "опыт" обитателя лечебницы для душевнобольных? Где гарантии"".

Говоря о духе времени, Андреев, возможно, имеет в виду кантовский рационализм и даже непосредственную критику Кантом учения Э.Сведенборга. Разбирая это учение и утверждение автора, что тот много времени провел с ангелами и всего лишь пересказывает их, Кант не жалеет сарказма.

"Поэтому, – пишет Кант, – я нисколько не осужу читателя, если он, вместо того, чтобы считать духовидцев наполовину принадлежащими иному миру, тотчас же запишет их в кандидаты на лечение в больнице и таким образом избавит себя от всякого дальнейшего исследования... в творчестве Сведенборга я нахожу ту самую причудливую игру воображения, какую многие другие любители находили в игре природы, когда в очертаниях пятнистого мрамора им рисовалась святая семья или в сталактитовых образованиях – монахи, купели и церковные органы... Я устал приводить дикие бредни самого дурного из всех фантастов или продолжать их вплоть до описания им состояния после смерти... было бы напрасно пытаться скрыть бесплодность всего этого труда – она бросается в глаза каждому".

Тем не менее, эзотерики вслед за верующими утверждают, что реальность, о которой они рассказывают, существует и в этом вполне можно удостовериться или прямо на опыте или косвенно, умозрительно. Например, Рудольф Штейнер пишет следующее.

"Может возникнуть возражение: как можно знать, что в то время, когда мы думаем, что получаем духовное восприятие, мы имеем дело с реальностями, а не простым воображением (видениями, галлюцинациями и т.д.)?... Кто путем правильного обучения достиг описанной ступени, тот может отличить свое собственное представление от духовной действительности, подобно тому, как человек со здоровым рассудком может отличить представление о куске раскаленного железа от действительного присутствия куска железа, который он трогает рукой. Различие дается именно здоровым переживанием и ничем иным. Так и духовном мире пробным камнем служит сама жизнь. Как в чувственном мире воображаемый кусок железа, каким бы раскаленным его себе ни представлять, не обжигает пальцев, так и прошедший школу духовный ученик знает, переживает ли он духовный факт только в своем воображении, или же на его пробужденные органы духовного восприятия воздействуют действительные факты и существа".

Не так прямолинейно проблему существования реальности эзотерического мира решает Карлос Кастанеда. На вопрос своего ученика Карлоса Кастанеды, летал ли он как птица, или это ему только казалось в необычном состоянии, вызванном приемом "травы дьявола", дон Хуан отвечал, что конечно летал. Тогда Карлос Кастанеда, думая, что его полет – это физическая реальность, задает вопрос, на который, как он думает, дон Хуан уже не ответит. Он говорит:

"Давай я скажу это по-другому, дон Хуан. Если я привяжу себя к скале тяжелой цепью, то стану летать точно так же, потому что мое тело не участвует в моем полете?

Дон Хуан взглянул на меня недоверчиво.

– Если ты привяжешь себя к скале, – сказал он, – то я боюсь, что тебе придется летать, держа скалу с ее тяжелой цепью".

Похоже, что для дона Хуана, как и для многих эзотериков, нет деления на объективную реальность и субъективные представления, точнее последние для него совпадают с объективной реальностью. В этом случае понятно, почему эзотерики часто пишут, что познание подлинного мира неотделимо от познания и преобразования себя.

На первый взгляд, Р.Штейнер отвечает очень наивно, ведь духовному ученику может только казаться, что он не спит, не галлюцинирует, а воспринимает реальный духовный мир. Но может быть, дорогой читатель, Вы тоже сейчас спите, и вам снится сон, в котором Вадим Розин размышляет на тему научно-духовного постижения мира? Как Вы можете удостовериться, что не спите? Если мы во сне, то уверены, что воспринимаем реальные события. Правда, потом мы или проснемся или будем продолжать находиться во сне или в настоящем мире. Но может быть, мы еще просто не проснулись? Кроме того, как быть в случае таких вещей как вера в Бога или в эзотерическую реальность. Это же не кусок железа, может быть у нас, в отличие от опыта ожога, просто нет соответствующего религиозного или эзотерического опыта.

Начиная со средних веков, когда речь заходила о подобных "трансцендентальных" вещах, мыслитель вынужден был не только предъявлять реальность, в которую он верит, но и объяснять, каким образом о ней было получено знание. Например, вот как св.Августин разъясняет, почему представление о Боге и самом себе – это знание и любовь, а не иллюзия.

"И сами мы, – пишет Августин, – в себе узнаем образ Бога, то есть сей высочайшей Троицы... Ибо и мы существуем, и знаем, что существуем, и любим это наше бытие и знание. Относительно этих трех вещей мы не опасаемся обмануться какою-нибудь ложью, имеющей вид правдоподобия... Без всяких фантазий и без всякой игры призраков для меня в высшей степени достоверно, что я существую, что я это знаю, что я люблю. Я не боюсь никаких возражений относительно этих истин со стороны академиков, которые могли бы сказать: "А что если ты обманываешься?" Если я обманываюсь, то поэтому уже существую. Ибо кто не существует, тот не может, конечно, и обманываться".

Сходные проблемы обсуждает и Декарт. Откуда мы знаем, спрашивает он,

"что приходящие во сне мысли более обманчивы, чем другие, тем более что зачастую они бывают не менее живыми и отчетливыми? И сколько бы это ни изучали лучшие умы, не думаю, чтобы они могли привести какой-либо довод, достаточный для устранения этого сомнения, если не допустят существование бога. Ибо, только что принятое мною правило – считать, что вещи, которые мы воспринимаем весьма ясно и отчетливо, все истинные, – убедительно только потому, что бог есть или существует, что он есть существо совершенное и что все, чем мы обладаем, происходит от него".

Августин и Декарт сравнивают явь и сновидения и апеллируют к Богу, потому, что их оппоненты, мысля вполне логично, утверждали, что мир устроен совершенно иначе и, возможно, их противникам только кажется (как во сне), что нечто существует, на самом же деле существует другое. Именно особый тип коммуникации, в котором каждый настаивает на существование своей реальности (как в настоящее время в постмодернизме), заставляет объяснять, как человек пришел к реальности. Но есть еще одно обстоятельство – убеждение, что существует объективный мир, который можно постигнуть в точных (естественных) науках, причем адекватно.

"Наука,  пишет наш известный науковед, академик РАН В.С.Степин, – особый вид познавательной деятельности, нацеленный на выработку объективных, системно организованных и обоснованных знаний о мире". В науке не допускается соединение объективного и субъективного (как, например, в искусстве), а истинность научных знаний проверяется в особой практике ("Такой практикой становится научный эксперимент").

Сходная позиция и у российского науковеда Е.А.Мамчур.

Цель науки, говорит Е.А.Мамчур, "познание законов природы". Вопрос об объективности научного знания, пишет она, "о его истинности является центральным для современных дискуссий по поводу статуса науки и статуса классической эпистемологии... Эпистемологическая объективность может быть определена как адекватность знания действительности... Такая объективность является синонимом правильности теории, ее относительной истинности... Понимание цели науки как получения знания, адекватного действительности, зиждется на предположении о существовании внешнего мира, независимого от нашего сознания".

Безусловно, наука существует сама по себе, независимо от нашего сознания. Но как, спрашивается, она нам дана? Только в контексте нашего культурного опыта и практики. Вне них мы про науку ничего не знаем и сказать о ней ничего не можем, кроме того, что наука – одна из кантианских "вещей в себе", поскольку мы науку мыслим. То же самое приходится утверждать и относительно объектов природы. Они нам даны только в контексте нашего опыта и практики, познать их сущность саму по себе как таковую мы не можем. Е.А.Мамчур, очевидно, думает иначе.

"Действующий в науке фильтр, – пишет она, – способен "выбраковывать" то, что не является адекватным действительности. Причем не только то, что кажется таковым представителям новой культуры, но что на самом деле является неверным. Утверждения Аристотеля о том, что тела падают с разным ускорением, зависящим от массы падающих тел, были неверны не только с точки зрения новой физики. Они были неверны и в эпоху Аристотеля. Правда, в античности они считались истинными. Но ведь и в античности, как и в Новое время, тела падали с одинаковым ускорением".

Но откуда Е.А.Мамчур знает, что тела падают с одинаковым ускорением? Потребовались эксперименты Галилея и работы Гюйгенса, а также специальные рассуждения, которые описывает сама Мамчур, чтобы можно было, во-первых, создать условия, в которых наблюдался данный эффект, во-вторых, принять новые факты.

"Многое, – пишет Мамчур, – оставалось непонятным в отношении самого экспериментального факта. Почему все-таки тяжелые и легкие тела падают с одинаковым ускорением? Для того чтобы это объяснить, нужно было ввести в рассмотрение представление о гравитационной и инертной массах и доказать их равенство (это было сделано позднее Ньютоном). Тогда рассматриваемый факт получал красивое и убедительное объяснение: тела более тяжелые (имеющие большую гравитационную массу) имеют и большую инертную массу. А она характеризует сопротивление тела движению. Тело более тяжелое, обладающее большей гравитационной массой, "стремится" и падать быстрее, но его большая инерционная масса "не дает" ему это сделать".

Аристотель имел в виду и конституировал совершенно другую практику, включающую два основных элемента – непротиворечивые рассуждения и подтверждающие их наблюдения. В ее рамках тела разного веса падали с разным ускорением, что и подтверждалось соответствующими наблюдениями вплоть до Леонардо да Винчи. По мнению Аристотеля, пишут А.Т.Григорьян и В.П.Зубов,

"различие скоростей падения в материальной среде обусловлено только тем, что более "тяжелые" тела одинакового объема и одинаковой формы легче "разделяют среду своей силой". Это условие отпадает в случае падения тел в пустоте. "Следовательно, в пустоте все будет иметь равную скорость". "Но это невозможно", заключил Аристотель... В своих рассуждениях Аристотель и его последователи почти не вдавались в более конкретное рассмотрение движения "легких" тел. Их интересовало движение падающих или брошенных тяжелых тел, в связи с ним ставились вопросы о скорости и т.п. В крайнем случае, лишь добавлялось, что сказанное mutatis mutandis относится и к "легким" телам".

Думаю, помимо указанных двух станут возможны и другие "законы" падения, при условии, что со временем удастся создать новые практики. Самого по себе закона свободного падения тел не существует. Аристотелевский закон был не менее эффективным для античной культуры, чем галилеевский является для нашей.

"Не имеет смысла, – пишет Хайдеггер, – говорить, что современная наука точнее античной. Так же нельзя сказать, будто галилеевское учение о свободном падении тел истинно, а учение Аристотеля о стремлении легких тел вверх ложно; ибо греческое восприятие сущности тела, места и соотношения обоих покоится на другом истолковании истины сущего и обуславливает, соответственно, другой способ видения и изучения природных процессов. Никому не придет в голову утверждать, что шекспировская поэзия пошла дальше эсхиловской. Но еще немыслимее говорить, будто новоевропейское восприятие сущего вернее греческого".

Вообще-то понять В.Степина и Е.А.Мамчур можно: успехи техники, опирающейся на естествознание, каждый день подтверждают физическую реальность. Более того, как показывает в своих статьях В.А.Беляев, эту реальность подтверждает не только современная техника, ее удостоверяет в целом техногенная цивилизация. Идеалом науки для В.Степина и Е.А.Мамчур выступают естественные науки (физика, химия и т.д.), где, действительно, эксперимент обеспечивает не только обоснованность научной концепции и теории, но и возможность дальнейшего использования научных знаний в технике. Однако как в этом случае быть с другими типами наук – античными, гуманитарными, социальными, философскими? Например, в гуманитарных науках соединение объективного и субъективного, а также отсутствие экспериментальной проверки – норма научной работы. Об этом, в частности, ясно писали классики философии и гуманитарной науки В.Дильтей, М.Вебер, М.Бахтин.

Стоит обратить внимание и на такой факт: некоторые объекты (микро- или, напротив, макромира), которые в XIX веке уверенно проходили по "ведомству" естествознания, сегодня все чаще попадают в сферу действия гуманитарного познания.

"Вопрос – пишет Е.А.Мамчур, – ставится так: что описывает квантовая механика – микромир или микромир плюс сознание наблюдателя?.. Его ставили Э.Шредингер, Жд.А.Уилер, Ю.Винер, А.Шимони и др. Часть физиков (Е.А.Мамчур присоединяется к ним) при этом отрицали такую возможность (Шредингер), часть относилась к идее положительно... Вторая трактовка связана с тем, что квантовая механика в отличие от классической не открывает явления, которые существуют до любого акта измерения или описания, а некоторым образом создает их, и только их и описывает, не "добираясь" до самой реальности".

Но если мир дан нам вместе с нашим сознанием и опытом, как удостовериться в его объективном, независимом от человека существовании и что он собой в этом случае представляет?

А вот еще одна проблема – проведение демаркации между наукой и ненаукой. Известно, что в настоящее время идеологи ряда практик, которых раньше не относили к науке, такие, например, как эзотерика, уфология, так называемые "народные науки" (народная медицина, народная метерология, "органическая агрикультура" Р.Штейнера и др.), "оккультные науки" (алхимия, астрология, хиромантия, физиогномика и т.д.) претендуют на научный статус. Михаэль Лайтман выпустил в свет несколько прекрасно изданных книг, где излагается его эзотерическое учение. В него входит и "Наука Каббала" (М., 2002). В предисловии автор пишет следующее:

"Изучение Каббалы дает человеку ответы на все вопросы. Он изучает все причинно-следственные связи этого мира, изучает высший мир, из которого все нисходит в наш мир. Раскрытие высших миров происходит постоянно, постепенно, причем все происходит внутри самого человека. Человек создает внутри себя дополнительные органы восприятия, более чувствительные, чем обычные, которые позволяют ощущать дополнительные силы мироздания, ту его часть, которая скрыта от человека". В другой книге Лайтмана "Плоды Мудрости" читаем: "Любое духовное постижение состоит из двух обязательных свойств: 1) ни в коем случае не должно быть ни в коей мере плодом воображения, а являться истинным; 2) не должно вызывать ни малейшего сомнения, как не вызывает в человеке сомнения собственного существования".

Но дело не только в научных претензиях представителей указанных выше практик. К сожалению, сами ученые сегодня не в состоянии провести четкую границу между наукой и ненаукой и поэтому часто вынуждены отвергать последние, исходя из социальных и политических соображений. Например, в Новой философской энциклопедии И.Касавин, указывая, что паранауки

"тщательно имитируют структуру науки и научного образования", пишет, что адепты и сторонники паранаук избегают присущей науке самокритики, культивируют фанатизм, сектантство, не чужды стремления к политической власти; "паранаука в ее современном состоянии – естественный спутник науки и вместе с тем вызов ей в условиях демократического общественного устройства, когда наука вынуждена вести диалог с другими социокультурными системами и не может окончательно устранить оппонентов".

Если наука, как об этом пишет В.Степин, – это особый способ получения знаний о действительности, то любой эзотерик скажет, что он ученый, поскольку, конечно же, тоже познает действительность, притом старается это делать объективно и системно.

"Каббала, – пишет в письме к автору М.Лайтман, – не эзотеризм, а наука, как физика, только о высшем мире и пока мы этого не покажем, мы не достигнем цели, для которой пишется книга. Каббала – это не древние и абстрактные мифы книги Зоар, не религиозно-трепетное восприятие мира и Бога, не нечто сродни эзотерике и мистике, а реалистический, рационалистический и даже прагматический подход к исследованию мира, раскрытию человеком новых законов, причин и следствий всех действий-событий, происходящих с ним, зная которые он сможет правильно относиться к окружающей природе и жить здраво, как подобает человеку".

Другое дело, что представления о мире, например, эзотерика, не совпадают со взглядами официальной науки; но эзотерик тут же может возразить, указав, что в самом научном цехе никакого единства взглядов на мир не существует – и, добавим от себя, будет совершенно прав, особенно если речь идет о гуманитарных, социальных и философских науках.

Кант в поисках демаркации между наукой и ненаукой вводил понятие опыта. В частности, антиномии разума он характеризует как выход разума за пределы опыта. Но что понимать под опытом? Одинаков ли опыт у представителя естествознания, гуманитарной и социальной наук, в эзотерике или уфологии? А также сходны ли практики, выступающие критерием истинности научных знаний в соответствующих областях? Например, есть ли что-нибудь общего между инженерией и обеспечивающим поведение человека, между созданием машин и эзотерическим спасением?

Представители естествознания уверены, что реальности, о которой говорят эзотерики или сторонники паранауки, просто нет, поэтому, какая может быть наука о том, что не существует? В ответ сторонники эзотерики и паранауки могут возразить, что когда-то, например в античности и средние века, трудно было даже помыслить полеты тяжелых тел или выделение огромного количества тепла из холодной породы.

Однако сегодня не только существуют самолеты, ракеты или ядерный реактор, но и соответствующие науки. И разве математика не наука? А ведь ее объекты ученый не только познает, но и конструктивно порождает. Кроме того, что значит не существует некоторая реальность? Сегодня еще не существует, а что будет завтра – неизвестно. Наконец, для кого-то не существует, а для другого – налицо.

Безусловно, мир существует сам по себе, независимо от нашего сознания. Но как, спрашивается, он нам дан? Только в контексте нашего культурного опыта и практики. Вне них мы про мир ничего не знаем и сказать о нем ничего не можем, кроме того, что мир – одна из кантианских "вещей в себе", поскольку мы его мыслим.

В XX столетии масло в огонь подлили и культурологи, которые показали, что в разных культурах (архаической, античной, средневековой, нового времени, на Западе и Востоке) представления о мире различаются, причем существенно. Все это говорит о том, что апелляция к самой реальности или науке не могут служить критерием наличия или отсутствия той или иной реальности. Нужны какие-то другие критерии и подходы.

Об авторе

Розин Вадим Маркович

Российский философ, методолог и культуролог. Родился в Москве в 1937 г. Доктор философских наук, профессор, действительный член Академии педагогических и социальных наук. Работает в Институте философии РАН. Член редколлегии журналов «Мир психологии» и «Философские науки», член редакционного совета журналов «Идеи и идеалы» и «Психология ВШЭ», главный редактор журнала «Культура и искусство».

Один из первых учеников Г. П. Щедровицкого и активный участник Московского методологического кружка, а сейчас методологического движения. Начиная с середины 1970-х гг. развивает свое направление методологии, основанное на идеях и принципах гуманитарного подхода, семиотики и культурологии.

Путь В. М. Розина в философию был не совсем обычным. Философское образование он получил в процессе самообразования и участия в семинарах Московского методологического кружка. Для большинства его работ характерны высокая методологическая культура, глубокое знание материала, изощренность в теоретических построениях. При всем том пишет он предельно ясно и понятно. В. М. Розиным опубликовано более 550 научных работ, в том числе 80 книг и учебников.