Кузнецов Б.Г. История философии для физиков и математиков Изд. 4, стереотип.

Содержание

Из введения

1. Что это значит: "для физиков и математиков"?

Эта книга меньше всего претендует на роль курса, где содержание, группировка материала и стиль изложения определяются более или менее устоявшимся представлением о предмете. Это скорее письмо: то, что в нем сообщается, в значительной мере определяется новыми сведениями, которые стали известны отправителю, и интересами адресата – его предполагаемыми интересами. Адресат обозначен на обложке, играющей здесь роль конверта. Но письмо адресуется в страну, где много людей имеют тождественные имена и в то же время каждый человек имеет много имен.

В самом деле, физиками именовали и именуют сейчас людей с самыми различными интересами и с весьма неоднозначно определенной профессией. В древности "физика" – physis – означала совокупность представлений о природе, о внешнем мире, о Всем минус то, что создано человеком. Далее, это слово означало, что явления внешнего мира объясняются не волей и разумом, т.е. не по аналогии с поведением людей, а естественным образом, процессами, лежащими вне познания, являющимися его объектом. Так понимал слово "физика" Аристотель, назвавший этим именем книгу о естественных процессах внешнего мира. Соответственно физиками называли людей, ищущих в природе управляющие ею естественные законы. Потом физика специализировалась, а физики профессионализировались. Но сейчас наука если и не возвращает слову "физика" аристотелевский смысл, то все же имеет для этого серьезные основания. Для нашего времени характерно быстрое, мощное и весьма плодотворное проникновение физических понятий и методов во все или почти во все (если учитывать косвенное, усложненное, неявное проникновение, то во все!) отрасли науки. Химик, объясняющий ход реакций движением и структурой ядер, дислокацией и передислокацией нуклонов и электронов в атомах и атомов в молекулах; геолог, видящий зависимость процессов, происходящих в земной коре, от распада ядер; астроном, апеллирующий к общей теории относительности и к ядерным процессам, чтобы раскрыть закономерности эволюции звезд и галактик; биолог, находящий разгадку наследственности и ее нарушений в строении и изменении строения больших молекул и ссылающийся при этом на квантовую механику; инженер, строящий цехи новейших, основанных на неклассических принципах предприятий; экономист, учитывающий в народнохозяйственных прогнозах конкретизацию и применение неклассических, квантовых и релятивистских принципов, – такой список можно было бы продолжать сколь угодно долго. Это "сколь угодно" носит принципиальный характер. Современная наука не имеет абсолютных границ для миграции физических понятий.

Но дело не только и даже не столько в этом. Есть другое обстоятельство, в силу которого современный смысл слов "физика" и "физик" не возвращается к аристотелевому physis и движется к чему-то совершенно новому, не имеющему прецедентов.

Неклассическая наука обладает следующей беспрецедентной особенностью. В ней конкретное, частное изменение представлений о тех или иных процессах может изменить весьма общие принципы, оказаться исходным пунктом для новой, весьма общей теории. Отсюда подвижность общих концепций и их зависимость от эксперимента. Чем дальше, тем чаще при решении частных проблем модифицируются общие принципы и тем чаще само обоснование общих принципов становится неотделимым от частных экспериментов и применений и от их обобщения. Такая пластичность общих принципов и такая эвентуальная фундаментальность частных результатов приводят к новому стилю физического мышления. Анализ частных экспериментов всегда может привести исследователя к проблеме мира как целого, в свою очередь решение этой проблемы заставит его вспомнить о частных экспериментах. Современный физик мыслит не изолированными частными констатациями и не изолированными от них общими категориями, те и другие сливаются в его сознании. Это относится не только к профессиональным физикам в традиционном смысле слова, но и к очень широкому кругу людей, мысль которых испытала воздействие стиля современной, неклассической науки. Философские интересы становятся поэтому профессиональными интересами людей весьма различных профессий.

Теперь несколько замечаний, уточняющих (вернее, расширяющих) второй адрес этой книги. Кто такие математики, которым адресована книга? В свое время слово "математика" не имело другого смысла, кроме профессионального, хотя великие математики XVII в. и даже XVIII в. не были только математиками. Во всяком случае, существовала очень резкая грань между математиками, даже если они были и механиками, и астрономами, и физиками, и нематематиками. Существовала грань между дисциплинами, где математика могла быть применена, и дисциплинами, где она не могла быть применена, как казалось тогда, по принципиальным основаниям. Эти основания действительно были принципиальными: чтобы указанная абсолютная грань исчезла, должны были принципиально измениться основы науки, универсальность современной математизации знания – выражение неклассического характера современной науки.

Математика, которая сейчас переходит через границы отдельных отраслей науки, по-иному связана с философией, чем математика, ограничивавшая себя механикой, астрономией и физикой. Она уже не только философия познания, она становится философией бытия. В классические времена основными философскими проблемами математики были главным образом гносеологические проблемы априорности, интуитивности, условности и эмпирических корней математических представлений. Сейчас, охватывая своими понятиями и методами всю сумму представлений о мире и о его преобразований, математика приобретает онтологический смысл, она становится общим учением о закономерностях мира. Не механического костяка мира, а всего мира, включая наиболее сложные ряды явлений, включая жизнь, разум, человеческую историю. Подобная онтологизация – эффект того, что иногда называют прикладной математикой.

Тем самым в математику входят общие понятия бытия и истины, уже не сводящиеся к традиционным понятиям существования решений и их корректности. Профессиональными интересами математика, хотя бы и непрофессионального, становятся проблемы бытия. Но именно эти проблемы являются сквозными проблемами истории философии.

Таким образом, адреса? этой книги определен не образованием, профессией и т.п., а характером философских интересов, вытекающих из физических и математических интересов.

Здесь есть и обратная связь. Направление и общность физических и математических интересов зависят от философских интересов. Я надеюсь на еще одно отличие этой книги от обычного почтового отправления: здесь письмо, доставленное не по адресу, может превратить получившего в адресат. Не исключено, как мне кажется (лучше сказать: как мне хотелось бы думать), что знакомство с историей философии, даже в том отрывочном изложении, как это сделано здесь, пробудит слитные физические и математические и вместе с тем философские интересы у читателя.

Хотелось бы проиллюстрировать одним примером онтологический характер современных философских проблем математики. Аксиомы геометрии считались чисто математическими понятиями, к ним применяли критерии независимости и другие логико-математические критерии; когда Лобачевский ставил вопрос о физической реальности эвклидовой и неэвклидовой геометрии, это оставалось идеей, которая излучалась математикой, но не достигала физики наподобие виртуальной частицы, излученной, а затем поглощенной ее же источником. Со времени появления общей теории относительности положение изменилось. Наиболее общая физическая, астрофизическая, космологическая и космогоническая проблема – судьба Метагалактики решается как геометрическая проблема, математика здесь явно, физически ощутимо, становится учением о мире, явно приобретает онтологический смысл. Проблема аксиоматизации геометрии становится физической проблемой.

Да другом конце иерархии включающих и включенных систем в ультрамикроскопическом мире появляется при его изучении тот же стиль слитного математико-физического мышления. В 1856 г. Риман говорил, что вопрос о сохранении геометрических допущений в бесконечно малом связан с вопросом о причине возникновения метрических отношений в пространстве. Допущения о дискретности пространства, о его непрерывности приводят к различной трактовке природы метрических отношений. "Здесь мы стоим, – говорил Риман, – на пороге области, принадлежащей другой науке – физике, и переступать его не дает нам повода сегодняшний день". Действительно, в 1856 г. "сегодняшний день" здесь, как и в проблеме сохранения геометрических допущений в бесконечно большом, не давал повода перешагнуть через тот порог между математикой и физикой, о котором говорит Риман. Физические идеи, изучаемые математикой, возвращались обратно, становились здесь имманентными силами развития, порог оставался преградой и не превращался в пункт систематических переходов. Во второй половине нашего столетия, через сто с лишним лет после Римана, "сегодняшний день" уже не только дает повод, чтобы перешагнуть через порог, но делает подобные переходы необходимыми. Проблемы ультрарелятивистского мира трансмутаций элементарных частиц и их общая теория требуют обсуждения дискретности и непрерывности пространства, может быть, эти проблемы потребуют неархимедовой геометрии, как теория Космоса потребовала неэвклидовой геометрии.

Но если мир един – а в этом состоит сквозная идея философии, – то переходы через межотраслевые пороги, ставшие необходимым элементом математического мышления, неизбежно складываются в некоторое единое представление о бытии. История этого представления, демонстрирующая его изменения, его пластичность и вместе с тем преемственность во времени, становится по мере развития неклассических идей все более важной основой современного научного мышления. Не только философские, но и историко-философские интересы становятся профессиональными интересами физиков и математиков, профессиональных и непрофессиональных.

2. Понятие бытия и проблема существования истории философии

Можно думать, что проектируемые сейчас ускорители элементарных частиц, придающие им энергии в сотни миллиардов электрон-вольт, позволят исследователю проникнуть в ультрамикроскопический мир, где основные процессы состоят не в перемещениях частиц, а в их трансмутациях, в возникновении или уничтожении частицы данного типа, где пространственно-временное поведение становится проблематичным, где акцент стоит не только и не столько на проблемах поведения, сколько на проблемах бытия. Указанные процессы уже и сейчас стоят в центре внимания, и относящиеся к ним идеи – попытки построения единой теории элементарных частиц – оказывают серьезное воздействие на интеллектуальный потенциал современной науки.

Проблема бытия становится фундаментальной проблемой не только физики, но и математики. В прошлом логико-математический анализ создавал иллюзию возможности чистого самопознания духа. Сейчас такая иллюзия не только развеяна, но исчезают те особенности развития науки, которые давали для нее повод. Вырисовывается образ Всего – Вселенной в целом, эволюция которой, неотделима от бытия и трансмутации элементарных частиц. Это уже бытие не как лишенная определений абстракция, а как высшая конкретность, как объект с бесконечным числом предикатов.

Старое чисто абстрактное понятие бытия означает, что мы отвлекаемся от таких конкретных значений глагола "быть", как "Буцефал есть лошадь", "сосна есть дерево" и т.д.; глагол "быть" перестает играть роль связки между субъектом и предикатом и приобретает самостоятельное значение: "Буцефал есть!..", "сосна есть!.." Но это не простое отвлечение от глаголов-связок: выражение "данный вывод есть силлогизм" еще не означает "данный вывод есть!.." Квазиабстрактное "есть!" выделяет субъекты, которые существуют объективно и являются объектами познания, независимыми от него в своем бытии. В так называемой меганауке (понимая под этим недавно появившимся, но, кажется, уже завоевавшим признание термином космологию, астрофизику, физику элементарных частиц и связанную с этими дисциплинами геометрию космоса и микрокосма) становится особенно явственным единство объективного мира, высшая конкретность современного понятия бытия и его непосредственная связь с самыми насущными физико-математическими проблемами современной науки.

Понятие бытия должно стать центральным понятием истории философии, по крайней мере истории философии "для физиков и математиков". Но этот адрес определяет только акценты, а не содержание. Содержание не определяется ни адресом, ни какими-либо другими прагматическими критериями. Содержание истории философии включает некоторую сквозную линию приближения познания к бытию. Здесь мы и подходим к проблеме существования истории философии.

Куно Фишер в первом томе своей "Истории новой философии" очень отчетливо сформулировал неизбежную на первый взгляд коллизию понятий "история" и "философия". Философия – это познание истины, под истиной следует понимать представление, которое полностью соответствует объекту; история – это ряд отличающихся одно от другого представлений, это смена представлений, дискредитирующая их, исключающая их истинность в указанном только что смысле. Догматический взгляд постулирует неизменность содержания философии и тем самым приравнивает нулю производную по времени – ее неметрический эквивалент, иначе говоря, приводит к нулевой истории философии. Напротив, скептическая концепция "истории заблуждений" (она часто сочетается с догматической: наконец обретенная вечная истина обращает все предыдущее в нечто противоположное истине, в заблуждение) означает нулевую философию. В пределах догматической и скептической версии истины и истории сочетание этих понятий имеет нулевые корни и может быть только тривиальным: без истории или без философии не может быть истории философии. Нетривиального решения коллизии нет, существование истории философии невозможно.

Лежащая в основе указанных сомнений в возможности истории философии коллизия истины и истории напоминает античную философскую коллизию абсолютной гомогенности бытия и его гетерогенности, о которой речь будет идти в одном из ближайших очерков. В V в. до н.э. идея гомогенности и неизменности бытия стала основной идеей философии элеатов, а идея гетерогенности бытия и его изменения воплотилась в философию Гераклита. Обе эти идеи оказались неразделимыми, идея полной тождественности бытия в ряде следующих один за другим моментов означает, что время стягивается в нуль. В свою очередь абсолютная подвижность бытия и абсолютная нетождественность следующих один за другим моментов приводит к отсутствию субъекта изменений, к потере подлежащего в констатации "нечто движется". Это нечто, тождественное самому себе, этот инвариант преобразования – необходимая характеристика изменяющегося гетерогенного бытия.

Что же играет роль субъекта изменений в истории философии, что является подлежащим в констатации: "в истории философии нечто тождественное самому себе варьируется, изменяется, оказывается нетождественным"? Что гарантирует существование истории философии, что объединяет понятие "философия", предполагающее достижение истины, и понятие "история", предполагающее ее изменение?

Об авторе

Известный отечественный историк естествознания, специалист в области методологии и философии науки. Окончил аспирантуру Института экономики Российской ассоциации научно-исследовательских институтов общественных наук. Работал в Институте истории науки и техники, в Комиссии по истории естествознания АН СССР. В 1937 г. защитил докторскую диссертацию. С 1944 г. занимал пост заместителя директора Института истории естествознания и техники АН СССР.

Б.Г.Кузнецов – автор многих книг по истории, методологии и философии науки, получивших широкое признание читателей. Большую популярность имели его трилогия о развитии физической картины мира в XVII–XX вв., одно из лучших в мировой литературе жизнеописаний Альберта Эйнштейна, книги о жизни и научной деятельности Исаака Ньютона, Галилео Галилея, Джордано Бруно, а также многие другие работы о становлении современной научной картины мира.