Обращение к истории письма в контексте проблем, связанных с теорией знака – с отношением между смыслом и значением, которое и рассматривается в своей предполагаемой эволюции от дописьменных традиций к письменным, возможно, покажется неожиданным. Но оно с неизбежностью следует из логики культурно-исторической реконструкции, если действительно пытаться осмыслить ее основания, а не прибегать ни к умозрительным схемам "вживания" в психологию первобытного человека, ни к филологическим приемам герменевтики, неприменимым к доистории, ни к формально-логическому анализу "культурных знаков", которые, в свою очередь, являются порождением "культивированного мышления", если переиначить метафору К.Леви-Строса la pens\'ee sauvage (букв. "дикое мышление"). Зачатая в недрах семантической логики в союзе с лингвистической философией тема релятивности смысла все еще остается актуальной для теории знака и значения. Обычно решение противоречий, возникающих при столкновении эмпирического (то есть естественнонаучного) и теоретического (или философского) осмысления "природы вещей", усматривают на путях развития и совершенствования собственно семантического метода анализа знания, развития общего учения о знаках и знаковых системах. Якобы при этом "специально-научное выступает <...> не просто в качестве теории, уточняющей неточные понятия традиционной эпистемологии, но и само подвергается существенным преобразованиям в ходе движения в собственно философском контексте" – вступительная статья В.И.Метлова к книге Н.Мулуда "Анализ и смысл" (М., 1979. С.12). Отталкиваясь от знания как от своего рода абсолютной меры человеческого опыта и от логики "чистых" знаковых систем, воспринимаемых в качестве единственного способа его (опыта) бытия, невозможно понять становление ни первого, ни второго. Необходимо осознать, что эмпирическое и теоретическое (трактуемые в широком смысле, то есть в качестве непременных условий накопления и развития знания) изначально не противопоставлены в структуре человеческой деятельности. И все же в процессе ее эволюции они поляризовались. На мой взгляд, объясняется это тем, что человек научился и привык обращаться со знаками (словами) именно в качестве самоценных сущностей, оперировать ими как бы вне зависимости от собственного "опыта". Однако в своем предельном воплощении слепая привычка отождествлять слова и понятия, воспринимаемые в качестве строго однозначных представлений о "предметах" (вещах), уводит в схоластику, на которую Гете откликнулся репликой Мефистофеля в одной из первых сцен "Фауста": Mit Worten l\"aBt sich trefflich streiten, (В экспрессивном переводе Б.Л.Пастернака: Из голых слов, ярясь и споря, И для того, чтобы понять, как соотносятся между собой слово и мысль, слово и дело, "слова и вещи" и что было в начале (над чем задумывается Фауст в той же сцене, открыв Новый завет), представляется целесообразной попытка осмыслить возникновение письма не столько с точки зрения "истории грамоты" (одна из важных, но частных задач грамматологии), сколько в контексте проблем, связанных с формированием и развитием речевого мышления. В истории письма названная проблематика переплетается, соответственно, с целенаправленным культивированием языка как особого рода деятельности, опирающейся на использование знаков, а также с усовершенствованием приемов и навыков "теоретического" мышления, имеющего свой генезис, отнюдь не совпадающий с генезисом речи, т.е. с вопросом о происхождении языка, уводящем в проблематику антропосоциогенеза. Я осознаю, что многие из рассматриваемых далее вопросов представлены скорее тезисно, чем доказательно. Надеюсь все же, что мои соображения окажутся не бесполезными для читателей, буде их заинтересует сам предмет размышлений. В целом его можно определить следующим образом: история письма как этап общей истории познания. Не знания, а именно познания. Поскольку метод проб и ошибок, которым руководствуется человечество на пути к разуму, не позволяет абсолютизировать ни практические ни тем более теоретические его достижения. Все они суть частные результаты познания, в чем необходимо отдавать себе отчет. Завтра их могут перечеркнуть и новые факты, и иное понимание "природы вещей". Человек всегда действует лишь в силу своих прирожденных возможностей, и ему никогда не дано возвыситься над Природой. Другое дело, что какая-то часть человеческого опыта должна соответствовать и соответствует природе вещей, чем обеспечивается само существование разума на Земле. Я не стремился исчерпать ни тему "история письма", ни проблему "знак и значение". Как введение в грамматологию книга носит ознакомительный характер (дополнительная литература приводится в тексте). В части теоретической, затрагивающей вопросы онтологии языка и его содержательной эволюции, обобщены и интерпретированы некоторые идеи, активно обсуждавшиеся в отечественной науке вплоть до начала 70-х годов и отодвинутые впоследствии на задний план двойственным сочетанием "марксистской" идеологии и формального "структурализма". Судить о том, в чем я прав и в чем ошибаюсь, – прерогатива читателя. Сухачев Николай Леонидович Филолог-романист, старший научный сотрудник Института лингвистических исследований РАН. В 1978 г. защитил в Институте языкознания кандидатскую диссертацию на тему «К проблеме языковой вариативности (на ретороманском материале)». Является автором более 160 публикаций по балкано-романским языкам, лингвистической географии, истории и теории языкознания, отдельным проблемам индоевропеистики, а также по русской литературе и истории культуры.
Среди главных трудов Н. Л. Сухачева: «Перспектива истории в индоевропеистике: К проблеме „индоевропейских древностей“» (М.: URSS), «Экскурсы в историю письма: Знак и значение» (М.: URSS) «Концепции языка в европейской философии (очерки о Г. В. Ф. Гегеле, Ч. С. Пирсе, М. Хайдеггере)» (2007), сборник поэтических переводов «Филиды и барды: Из древней ирландской поэзии, VI–XII вв.» (2007), а также осуществленная совместно с А. Х. Гирфановой публикация архивного наследия В. К. Арсеньева «Русско-орочский словарь. Материалы по языку и традиционной культуре орочей и удэгейцев» (2008). |