Показать ещё...
Предлагаемая читателю книга посвящена анализу расстройств речемыслительной деятельности, проведенному в несколько необычном для психопатологии (а также и патопсихологии) ключе. Нашей целью не было описание расстройств как таковых (ведь в этом случае мы вряд ли смогли бы предложить читателю что-либо существенно отличное от уже имеющихся исследований в этой области), скорее, свои усилия мы направили на вскрытие механизмов, лежащих в основе функционирования речемыслительной деятельности в разных ее формах. Мы попытались найти ключ к описанию различных процессов – в том виде, в каком они протекают в первобытном сознании, в сознании ребенка и, наконец, в сознании психотика, – и нашли этот ключ в представлениях о семиотической организации человеческого опыта, которым и уделили в этой работе самое пристальное внимание. Нам удалось найти единый объяснительный механизм, единый принцип анализа явлений, которые мы изучали. Впрочем, было бы ошибочно рассматривать этот принцип как способ приобщения к некоей точке универсального наблюдения, позволяющей при ее достижении разом охватить все описываемые состояния, увидеть в них единую структуру и единые правила трансформации, – и я заранее хотел бы читателя об этом предупредить. Говорить о структуре, которая функционирует в соответствии с определенными законами, проходит в своем развитии те или иные этапы и может подвергаться особым преобразованиям опять-таки по определенному закону, который только и надобно найти исследователю, – значит делать принципиальную ошибку, отождествляя язык описания объекта и сам этот объект. В действительности мы сталкиваемся здесь с двойственной ситуацией, в которую ведет путь любого научного исследования. То, что я имею в виду, можно продемонстрировать на простых примерах, которые заодно послужат дальнейшим введением к нашей книге. Приблизительно с начала XIX века происходит особенно интенсивное внедрение сравнительно-исторического метода исследования в целом ряде наук; вслед за проблемами сравнительного анализа языков внимание исследователей занимают проблемы сопоставительного анализа различных форм организации общества, различных этапов развития сознания. Возникает, между прочим, и особое внимание к мифу, понимаемому как выражение "детского" периода развития человечества, как первобытная форма сознания и т.д. В. фон Гумбольдт, Х.Штейнталь и А.Потебня, М.Мюллер и А.Афанасьев, В.Вундт, Э.Тайлор, Э.Кассирер, А.Лосев, К.Леви-Стросс, Дж.Фрейзер, З.Фрейд, Л.Леви-Брюль – вот лишь несколько из многих и многих исследователей – языковедов, антропологов, психологов, культурологов, философов, этнографов, социологов, – которых, несмотря на различия в теоретических позициях и в принадлежности к тому или иному течению или школе, объединяет интерес к мифу, первобытному сознанию, первобытной культуре. Л.Леви-Брюль оказался в числе первых ученых-антропологов, сформулировавших, вполне в духе новой, неклассической рациональности, фундаментальный принцип невозможности переноса средств описания, которыми мы пользуемся для анализа нашего сознания, нашей культуры, в исследование мифа. Первобытное мышление, первобытную культуру нельзя подчинять тем же законам, которые мы усматриваем в нас самих. Нет такой метакультуры, с которой все остальные культуры можно было бы объективно сравнивать, как нет и метаязыка, служившего бы универсальным средством такого сравнения. Но описывая, в соответствии с этими постулатами, ту или иную "символическую форму", вводя в научный обиход такие понятия, как "принцип симпатии" или "закон партиципации" и исследуя соответствующие явления, мы все же оказываемся в парадоксальной ситуации невозможности исключить самих себя, свои собственные исследовательские стратегии из объекта, который только благодаря этим стратегиям для нас и существует. Это значит, что мы все-таки вписываем себя во всё то, что хотим увидеть, и в этом как раз заключается двойственность нашего положения: именно потому, что мы не можем присутствовать одновременно в разных точках (не можем, например, смотреть на мир и своими глазами, и глазами дикаря), мы вынуждены воссоздавать такое присутствие, если хотим что-либо сделать объектом нашего исследования. Говоря, что первобытное мышление отлично от нашего, мы пользуемся для его описания своими собственными средствами, так как других средств у нас просто нет, а это означает, что всё, что мы при этом описываем, никогда не есть оно само. И все же это не лишает исследование объективности, не ведет к солипсизму формы (будь то индивидуальное сознание или отдельная культура), ведь, напротив, только так исследование и может стать объективным. Поэтому мы вправе искать принципы и законы, в соответствии с которыми функционирует та или иная структура (миф, психоз или наше собственное сознание), понимая, однако, что эти законы суть не что иное, как способ описания исследуемых структур, способ их конструирования. Только так мы и можем избежать уже упомянутой двойственности. Что касается психиатрии, о которой так же, как и об исследованиях мифа, мы обязаны были здесь упомянуть, то она, как кажется, до сих пор остается классической, несмотря на все последние изменения. Для многих современных психиатров, как раньше для Э.Крепелина или К.Ясперса, несомненен и очевиден факт независимости законов расстройства психики от каких-либо культурных, языковых, социальных влияний; такие законы, как предполагается, имеют универсальный характер: представитель какой бы культуры перед нами ни был, психическое расстройство будет, если отбросить незначительные внешние расхождения, все же протекать у него по универсальному сценарию, специфичному для самого расстройства, а совсем не для культуры. И хотя это не так уж неверно, ученые-психиатры обычно упускают из виду, что психические расстройства у представителей разных культур сходны в своих проявлениях так же, как сходны первобытные представления у народов, никогда не контактировавших друг с другом. Если психоз можно, хотя и с оговорками, объяснить регрессом к первобытному сознанию, то это значит, что формы психоза должны различаться между собой так же, как различаются между собою мифы. Таким образом, дело совсем не в независимости психоза от культуры, а в том, какими средствами располагает сама культура, в том, как эти средства реализуют себя в психозе. Но более серьезная ошибка психиатрии, поскольку она остается на классических позициях, заключается в перенесении законов функционирования "нормального" мышления, которые к тому же часто представляются как законы функционирования мозга, в ту область, каковая с самого начала должна бы определяться законами совсем иными. Хотя психиатры всегда предупреждают о недопустимости объяснения расстройства средствами "житейской логики" (например, ссылкой на жизненные обстоятельства), они, заменяя эту логику "научной", получают в завуалированном виде то же самое, чего так настойчиво стремились избежать. Говоря о едином и не зависящем от культуры механизме расстройства, психиатры путают язык описания объекта и сам описываемый объект, а в результате оказываются вынужденными искать "сущность" болезни (например, шизофрении) за ее видимыми проявлениями, спорить о том, насколько точно отражена эта сущность в той или иной классификации, и так далее. Такая форма мышления, кстати, сама отвечает критериям мифа, который ведь и характеризуется перенесением содержания мысли на ее объект, т.е. переносом субъективного в объективное, их слиянием. Можно ли так подходить к исследованию психоза, который, между прочим, сам весьма сходен с мифом? Не возникает ли здесь новый миф – миф о психической болезни, ее причинах и средствах ее лечения? Ситуация, которую я обрисовал здесь лишь несколькими штрихами, не только свидетельствует об оторванности психиатрии от современной науки (я, разумеется, имею в виду парадигмальные отношения между науками, так что возражение об использовании психиатрией сведений из области биохимии мозга здесь не может иметь никакой силы), но и, как всегда бывает в таких случаях, указывает на необходимость методологических преобразований. Метод, которому при исследовании психических расстройств необходимо отдать предпочтение, должен быть не феноменологическим (и тем более не биологическим), а сравнительно-историческим, точнее – культурно-историческим; это значит, что любое расстройство следует анализировать исходя из факта изначальной социальности человеческой психики (которая уже постольку не может быть "помещена" в индивидуальную голову, поскольку нет ничего индивидуального, что не было бы также и коллективным), и только так, по-видимому, можно будет избежать его представления как совокупности симптомов, за которой прячется к тому же еще и некая неведомая "сущность", помещаемая на всякий случай поглубже в мозговую ткань. Сравнительные исследования в психиатрии все же проводились, и инициированы они были, по-видимому, именно появлением материалов об особенностях культуры первобытных народов. На сходство первобытного сознания с детским обратил внимание еще в первой четверти XVIII века Дж.Вико, имея в виду конкретность и эмоциональность восприятия, богатство воображения и отсутствие рассудочности, одушевление неживых предметов и перенесение на них человеческих свойств, отождествление части и целого, вещи и слова. Сходство психического расстройства и мифа было обнаружено несколько позже; его как бы по ходу дела отмечали философы, психологи и языковеды XIX века, но серьезному анализу оно было подвергнуто лишь в последнее столетие. Сколь интересными, однако, ни были бы сформулированные в результате такого анализа выводы, не без влияния которых, между прочим, возникла и оригинальная концепция психоза как следствия "снижения уровня сознания", для их обоснования всё же требовался, пусть ясно и не сознаваемый, отказ от классической парадигмы. Чтобы увидеть, что происходит в сознании "отдельно взятого" индивидуального "субъекта", его пришлось-таки немного децентрировать. Понятно, что психоаналитикам, по сравнению с психиатрами, ориентироваться в этой ситуации было несколько проще. Для примера я упомяну разработанную З.Фрейдом (и неклассическую в своих основах) концепцию "первичного" и "вторичного" процессов, которая не только позволяет проводить сравнительный анализ психоза и мифа, но, как считают некоторые авторы, может служить фундаментом для построения семиотической модели взаимодействия сознания и бессознательного. Фрейд отождествляет бессознательное с первичным процессом, а систему предсознательного-сознательного – с вторичным процессом. Для первичного процесса характерны: оперирование предметными образами (при том, что сами эти образы отличаются слабой дифференцированностью, семантической расплывчатостью); сгущение и смещение этих образов; континуальный характер мышления, отсутствие противоречий; отсутствие времени; замена "внешней" реальности психической реальностью; обращение со словами как с предметными представлениями (т.е. обработка только иконических аспектов словесных знаков). Для вторичного процесса, напротив, свойственны: оперирование преимущественно словесными представлениями, наличие времени, дискретность операций и их абстрактно-логический характер. При таком рассмотрении в мифе можно легко найти ряд признаков, позволяющих сопоставлять его как с бессознательными процессами, так и с психозом: это преобладание "магической" функции слов над семантической, отсутствие времени (по крайней мере линейного), непротиворечивость (принцип медиации противоположностей, невыполнение закона исключенного третьего и др.), континуальность (закон партиципации, принципы симпатии и метаморфозы), диффузность внутреннего и внешнего и т.п. Как в этом случае можно объяснить развитие психоза? Рассмотрим словесную галлюцинацию. Она, по всем признакам, представляет собой "объективированную" внутреннюю речь. Но семиотические особенности внутренней речи как раз и заключаются в том, что она может выполнять роль дискретно-аналогового преобразователя; она, как кажется, может служить своеобразным переходником между первичным и вторичным процессом. Можно ли тогда говорить, что наличие галлюцинаций, как и в целом функционирование системы сознание/бессознательное при психозе, связано с преобладанием явлений "первичного" процесса над явлениями "вторичного" процесса? Или галлюцинация связана не с объективацией внутренней речи, а с обретением внешней речью качеств внутренней, т.е. со стиранием между ними границ? Правильным может оказаться и то, и другое предположение, если учесть антиномичность любого психического расстройства. Так, в психозе могут странным образом сочетаться тенденция к аффективности, образности, эмоциональному восприятию (всё – живое) и тенденция к рациональности, предметному восприятию (всё – неодушевленные предметы). Это можно проиллюстрировать, рассмотрев чувственный бред инсценировки и состояние деперсонализации. В первом случае происходящее вокруг больного переживается им как подстроенное кем-то: события перед ним специально разыгрываются, инсценируются, врачи, другие больные – это одновременно агенты тайного общества, они начинают менять свое обличье, делают вид, как будто они его родственники и т.п. Но этому же состоянию могут сопутствовать и проявления противоположной тенденции: кругом не люди, а автоматы, только изображающие поведение людей; здесь уже происходит "уничтожение" чужого сознания; эта тенденция берет верх при втором из упомянутых нами состояний – деперсонализации, характеризующейся отчуждением в алло-, сомато- или аутопсихической сфере, утратой переживания реальности: всё в мире теряет яркость, живость, отношения с другими людьми утрачивают эмоциональную окраску ("чувство болезненного бесчувствия" – anaesthesia psychica dolorosa), а в конце концов "исчезает" не только чужое сознание, но и собственное Я больного. Мы привели этот пример с той лишь целью, чтобы оправдать целесообразность сопоставительного изучения психоза и мифа. Впрочем, любое подобное сопоставление может приобрести свою ценность только в том случае, если сам принцип сравнительного анализа будет эксплицирован, причем именно как принцип описания, всецело остающийся в ведении исследователя (хотя бы он и определялся логикой исследовательского процесса), а не как принцип, навязываемый "самими" изучаемыми объектами (ведь в этом случае результатом исследования окажется очередной миф). Такая экспликация и будет предложена в данной книге. Почему мы назвали наш анализ семиотическим? Исследовали мы, конечно, деятельность – которая всегда коллективна и всегда предметна, а значит, подразумевает возможность и необходимость операций опосредствованного выделения предметов. Все то, что человек может передать другому, и составляет его собственное достояние. Но механизм такой передачи (а значит, и обретения нами нашего достояния) – это и есть семиотический механизм. Книга содержит большей частью материал лекций по психопатологии, которые я читаю на факультете психологии МГУ. Хотя имевшиеся у меня записи при подготовке книги были существенно переработаны и расширены, я все же сохранил в тексте структуру курса лекций, разбив для удобства читателя каждую лекцию на параграфы и добавив необходимые сноски и ссылки. Отказываться от стиля разговорной речи я также не стал. Помимо тех особенностей книги, о которых и так явствует предшествующее изложение, я хотел бы отметить следующее. Лекции читались психологам, а не медикам, а потому проблемы психопатологии обсуждаются здесь преимущественно на психологическом языке. Занимаясь научными исследованиями в сфере и психиатрии, и психологии, и психолингвистики, я попытался раскрыть такие стороны обсуждаемых явлений, на которые мог бы не обратить внимание специалист в любой из этих областей. Наконец, я хочу воспользоваться случаем и выразить сердечную благодарность Александру Шамилевичу Тхостову, которому можно позвонить в полночный час, чтобы побеседовать об отношениях между субъектом и объектом, а также Алексею Алексеевичу Леонтьеву, однажды инициировавшему мое возвращение от феноменологии к деятельности. Журавлев Игнатий Владимирович Кандидат психологических наук, старший научный сотрудник Отдела психолингвистики Института языкознания РАН, преподаватель ряда вузов Москвы, врач-психиатр, практикующий психотерапевт. В 2002–2014 гг. читал поточный курс психиатрии на факультете психологии МГУ имени М. В. Ломоносова. Автор около 150 научных публикаций, включая книги «Как доказать, что мы не в матрице? Сознание, коммуникация и психические расстройства» (М.: URSS), «Семиотический анализ расстройств речемыслительной деятельности» (М.: URSS), «Психология и психопатология восприятия: Пролегомены к теории „зонда“» (М.: URSS), «Сознание и миф: Что мы делаем, чтобы быть сознательными существами» (М.: URSS), «От Фрейда к Выготскому: Очерки истории психологии в ее связях с философией и лингвистикой» (М: URSS).
|
2023. 720 с. Твердый переплет. 16.9 EUR
Книга «Зияющие высоты» – первый, главный, социологический роман, созданный интеллектуальной легендой нашего времени – Александром Александровичем Зиновьевым (1922-2006), единственным российским лауреатом Премии Алексиса де Токвиля, членом многочисленных международных академий, автором десятков логических... (Подробнее) URSS. 2024. 800 с. Мягкая обложка. 37.9 EUR
ВЕРСАЛЬ: ЖЕЛАННЫЙ МИР ИЛИ ПЛАН БУДУЩЕЙ ВОЙНЫ?. 224 стр. (ТВЁРДЫЙ ПЕРЕПЛЁТ) 11 ноября 1918 года в старом вагоне неподалеку от Компьеня было подписано перемирие, которое означало окончание Первой мировой войны. Через полгода, 28 июня 1919 года, был подписан Версальский договор — вердикт, возлагавший... (Подробнее) 2023. 696 с. Твердый переплет в суперобложке. 119.9 EUR
Опираясь на новейшие исследования, историк Кристофер Кларк предлагает свежий взгляд на Первую мировую войну, сосредотачивая внимание не на полях сражений и кровопролитии, а на сложных событиях и отношениях, которые привели группу благонамеренных лидеров к жестокому конфликту. Кларк прослеживает... (Подробнее) URSS. 2024. 704 с. Твердый переплет. 26.9 EUR
В новой книге профессора В.Н.Лексина подведены итоги многолетних исследований одной из фундаментальных проблем бытия — дихотомии естественной неминуемости и широчайшего присутствия смерти в пространстве жизни и инстинктивного неприятия всего связанного со смертью в обыденном сознании. Впервые... (Подробнее) URSS. 2024. 344 с. Мягкая обложка. 18.9 EUR
Мы очень часто сталкиваемся с чудом самоорганизации. Оно воспринимается как само собой разумеющееся, не требующее внимания, радости и удивления. Из случайно брошенного замечания на семинаре странным образом возникает новая задача. Размышления над ней вовлекают коллег, появляются новые идеи, надежды,... (Подробнее) URSS. 2023. 272 с. Мягкая обложка. 15.9 EUR
Настоящая книга посвящена рассмотрению базовых понятий и техник психологического консультирования. В ней детально представлены структура процесса консультирования, описаны основные его этапы, содержание деятельности психолога и приемы, которые могут быть использованы на каждом из них. В книге... (Подробнее) URSS. 2024. 576 с. Мягкая обложка. 23.9 EUR
Эта книга — самоучитель по военной стратегии. Прочитав её, вы получите представление о принципах военной стратегии и сможете применять их на практике — в стратегических компьютерных играх и реальном мире. Книга состоит из пяти частей. Первая вводит читателя в мир игр: что в играх... (Подробнее) URSS. 2024. 248 с. Мягкая обложка. 14.9 EUR
В книге изложены вопросы новой области современной медицины — «Anti-Ageing Medicine» (Медицина антистарения, или Антивозрастная медицина), которая совмещает глубокие фундаментальные исследования в биомедицине и широкие профилактические возможности практической медицины, а также современные общеоздоровительные... (Подробнее) URSS. 2024. 240 с. Твердый переплет. 23.9 EUR
Предлагаемая вниманию читателей книга, написанная крупным биологом и государственным деятелем Н.Н.Воронцовым, посвящена жизни и творчеству выдающегося ученого-математика, обогатившего советскую науку в области теории множеств, кибернетики и программирования — Алексея Андреевича Ляпунова. Книга написана... (Подробнее) 2023. 416 с. Твердый переплет. 19.9 EUR
Вам кажется, что экономика — это очень скучно? Тогда мы идем к вам! Вам даже не понадобится «стоп-слово», чтобы разобраться в заумных формулах — их в книге нет! Все проще, чем кажется. Автор подаст вам экономику под таким дерзким соусом, что вы проглотите ее не жуя! Вы получите необходимые... (Подробнее) |