Мейе А. Основные особенности германской группы языков.
Пер. с фр. Изд. стереотип.

Оглавление

Предисловие

Крупнейший французский лингвист довоенного времени проф. Антуан Мейе (1866–1936) справедливо считается одним из наиболее авторитетных представителей зарубежного сравнительного языкознания. Мейе является автором ряда трудов по сравнительному языкознанию, охватывающих почти все основные группы древних индоевропейских языков – греческий и латинский языки, общеславянский, древнеперсидский и древнеармянский, недавно открытый тохарский и др. Его "Введение в изучение индоевропейских языков" (1903), три раза издававшееся на русском языке (в переводе проф. Д.Кудрявского), до сих пор остается лучшим пособием, обобщающим обширный материал фактов, накопленных в этой области сравнительно-исторического языкознания. В русском переводе недавно вышла и его книга "Общеславянский язык".

Мейе сложился как ученый в период господства младограмматиков, но в своих поисках обобщающих тенденций развития языков он поднимается над узким эмпиризмом, характерным для этого лингвистического направления. До конца жизни он сохранял широту и гибкость научной мысли, позволявшие ему воспринимать и учитывать новейшие достижения в области языкознания. Так, он пользуется выводами лингвистической географии, выдвигая проблему диалектов индоевропейского языка ("Les dialectes indo-europeens", 1908, 2-е изд., 1933). Он заимствует у своего учителя де Соссюра понятие фонологической и грамматической системы языка, но отвергает идеалистические крайности новейших "соссюрианцев" и "структуралистов", оставаясь на почве эмпирических фактов, твердо установленных сравнительной грамматикой.

Наиболее слабая сторона работ Мейе – его "социологизм ". Будучи представителем так называемой "социологической школы" во французском языкознании, он является учеником известного французского буржуазного социолога Дюргейма. Мейе признает социальную природу языка и связь его развития с историей общества, однако, как буржуазный ученый, он игнорирует подлинные законы общественного развития, открытые великими основоположниками марксизма-ленинизма; поэтому его рассуждения о "нации" и "государстве" у древних индоевропейцев, об их "аристократической цивилизации", о социальных факторах, действовавших в ранней истории индоевропейских языков и народов, лишены реального исторического основания и нередко поражают методологической наивностью и беспомощностью.

На Мейе неоднократно ссылались, особенно в недавний период господства в советском языкознании марровских "теорий", как на скептика в вопросах "праязыка", а следовательно, своего рода "диссидента индоевропеистики". "Метод сравнительной грамматики, – писал Мейе, – применим не для восстановления индоевропейского языка в том виде, как на нем говорили, а лишь для установления определенной системы соответствий между исторически засвидетельствованными языками". Реконструкции сравнительной грамматики всегда имеют характер более или менее достоверных гипотез, притом "гипотез, которые проверить нельзя"; "единственная реальность, с которой она имеет дело, это соответствия между засвидетельствованными языками".

Однако на самом деле эти критические, а иногда и скептические высказывания отнюдь не означают отрицания самого факта существования "праязыка" как основы для генеалогической классификации группы родственных языков; напротив, Мейе даже слишком прямолинейно, вслед за традиционным сравнительно-историческим языкознанием, ставит в связь индоевропейский "праязык" с индоевропейским "пранародом" как его реальным носителем. Критику Мейе вызывают лишь технические недостатки сравнительно-грамматического метода: гипотетический и не всегда достоверный характер восстановления лингвистических архетипов, сомнительность их отнесения к одной хронологической плоскости, возможность сравнительно-грамматических иллюзий, вызванных, например, наличием параллельных тенденций при самостоятельном развитии родственных языков, и т.п. Его понимание методики сравнительно-грамматической реконструкции, ее достижений и трудностей иллюстрировано на первых страницах этой книги на примере восстановления грамматических форм "общегерманского" языка (стр.27–28).

В многогранной лингвистической деятельности Мейе германские языки не занимают особенно заметного места. В этой области он никогда не выступал с самостоятельными специальными исследованиями. Настоящая книга также не может претендовать на характер такого специального исследования; она является попыткой систематического и до некоторой степени популярного изложения основных фактов сравнительной грамматики германских языков и установления некоторых общих "тенденций" их развития. Последнее обстоятельство определяет оригинальность книги и ее научный интерес не только для германиста, но и с точки зрения общелингвистических проблем.

Сравнение германского с другими языками индоевропейской группы и с "общеиндоевропейским" языком как их гипотетической основой должно прежде всего, по мысли Мейе, помочь уяснить своеобразие германского языкового типа, его характерные особенности, те новшества, которые придали германским языкам их специфический облик. Эти черты оригинальной новизны еще сравнительно незначительны в "общегерманском" языке (germanique commun), который имел характер более архаический и относительно близкий к индоевропейскому типу; они становятся все более отчетливыми в процессе дальнейшего развития отдельных германских языков. При наличии у каждого из них своеобразных особенностей развитие их идет параллельными путями вследствие тождества отправной точки и основных тенденций, унаследованных от общегерманского. В осуществлении этих тенденций немецкий язык наиболее консервативен; последовательнее всего они проявляются в английском и датском, которые в итоге своего развития дают лингвистический тип, совершенно не похожий на исходный общеиндоевропейский.

"Современный английский, – утверждает Мейе, – является индоевропейским лишь постольку, поскольку он связан с индоевропейским преемственностью через непрерывный ряд поколений, которые всегда ощущали себя говорящими и желали говорить, как их предшественники. Но если рассматривать лингвистический тип как таковой, отвлекаясь от непрерывной преемственности, которая является историческим фактом, не обладающим в настоящее время реальностью, нет ничего более далекого от индоевропейского типа, чем современные английский или датский языки. Очень трудно было бы доказать, рассматривая только современный английский и забыв о его прошлом, что английский – это индоевропейский язык" (стр.30).

Необходимо оговорить, что в отличие от Есперсена и других представителей пресловутой реакционной теории "морфологического прогресса" в языке Мейе никогда не усматривал в характерном для грамматического строя английского языка разрушении флексии и развитии анализа технического прогресса языковых средств и отражения более высокой ступени абстрактного мышления. Признавая английский (и датский) язык наиболее "последовательным" и "продвинутым" в направлении общего развития всех языков германской группы, он только констатирует лингвистическое своеобразие этой группы, составляющее ее характерную особенность. Можно даже предположить, что, поддаваясь субъективным эстетическим пристрастиям, он бессознательно склонен отдавать предпочтение более сложной и "тонкой" флективной системе древних индоевропейских языков, рассматривая упрощение и унификацию грамматических средств как результат "стирания своеобразного", стремления "к нормализации, а следовательно, и к банальному " (стр.32).

В то же время, однако, выстраивая германские языки в один последовательный эволюционный ряд, Мейе тем самым упрощает и схематизирует общие линии их развития, не учитывая специфических внутренних закономерностей, которые определяют становление качественного своеобразия каждого из них. Преувеличенный и не диалектический характер имеет и самое противопоставление "индоевропейского" языкового типа "германскому" в его наиболее "последовательных" проявлениях-в современном английском и датском языках. Оно основано на незаконном разрыве между системой языка "как таковой" и его историей (между "синхронией" и "диахронией", по терминологии де Соссюра и его школы). На самом деле английский и датский, как и все германские языки, в процессе своего исторического развития действительно накопляют существенно новые качественные особенности, определяющие их национальное своеобразие, но разрыва преемственности при этом не происходит. С одной стороны, новая система строится из элементов, уже существовавших в старой, но получивших новую грамматическую функцию и тем самым новое качество (предлоги, вспомогательные глаголы, личные местоимения при глаголах и др.) – С другой стороны, эти языки сохраняют немало элементов старого качества, которые по-новому используются в связи с их общим развитием и совершенствованием (остатки флексии, чередование гласных, словообразовательные элементы, основной словарный фонд и т.д.). Благодаря этому сохраняется и общая связь германских языков с "индоевропейским языковым типом", которую так решительно отвергает Мейе.

Характерные особенности германской группы языков в ее отличии от индоевропейского определились, по мысли Мейе, "тенденциями общего характера", представляющими "движущие принципы" частных изменений. Задачей книги, по словам автора, и является прежде всего "исследование тенденций", которые "направляли" общее развитие и изменение языков этой группы (стр.22).

В области фонетики эти основные тенденции заключаются в общем сдвиге артикуляции согласных (так называемом "передвижении"), в ассимиляторных явлениях в области вокализма (умлаут, преломления под влиянием последующего гласного или согласного) и консонантизма (озвончение между гласными, закон Вернера) и в изменении характера ударения (вместо музыкального – экспираторное) с перенесением его на первый (корневой) слог слова.

Явления "передвижения" согласных (Lautverschiebung) Мейе сводит к одному общему фонетическому принципу. В романских и славянских языках голосовая щель при произношении глухих смычных совершенно закрыта; при произношении звонких действие голосовых связок сопровождает согласную на всем ее протяжении. Напротив, в "германском" типе произношения, отчетливее всего представленном в современных верхненемецких диалектах, действие голосовых связок всегда запаздывает: при произношении глухих голосовая щель закрывается после взрыва (эксплозии), что вызывает аспирацию; при произношении звонких вибрация голосовых связок происходит в самый момент взрыва, в результате чего получаются слабые глухие ("полузвонкие"). Согласные "германского" типа отличаются меньшей стойкостью; отсюда последовательные сдвиги первого (германского) и второго (немецкого) передвижения, получающие, таким образом, общее объяснение.

В так называемом "законе Вернера", связанном с первым передвижением согласных, по объяснению Мейе, основным фактом является озвончение глухих спирантов в звучном окружении (при известных условиях ударения), т.е. явление ассимиляции. При таком рассмотрении закон Вернера перестает быть изолированным явлением и получает объяснение в ряду других тенденций ассимиляторного характера, свойственных, с точки зрения Мейе, германскому типу произношения в отличие от общеиндоевропейского.

Основные тенденции развития германской морфологии определяются постепенным аналогическим у прощением сложной флективной системы общеиндоевропейского языка, свойственным в разной степени большинству индоевропейских языков, и специфичной для германского редукцией неударных окончаний под влиянием начального силового ударения. С этим связаны использование порядка слов как нового средства выражения синтаксических отношений и развитие служебных слов (так называемый "аналитический строй"). Но Мейе не ограничивается характеристикой этого конечного этапа разрушения флексии, определяющего общее направление грамматического развития германских языков скорее отрицательным признаком. Он дает широкую картину перестройки всей флективной системы в древних германских языках по сравнению с индоевропейским: глагольные времена, заменившие древние виды, строятся на регулярном чередовании гласных по новым законам специфически германского аблаута или с помощью особого, не известного в индоевропейском дентального суффикса ("слабое спряжение"); в склонении имен обобщается тематический тип и в то же время большое распространение получают основы на -п ("слабое склонение"); прилагательные получают своеобразное двойное оформление по сильному (местоименному) и слабому склонению (по типу именных основ на -п);

в результате поглощения основообразующих элементов флексией изменяется структура слова и становятся возможными новые типы словообразования. Немецкий язык, в отличие от английского оказавшийся более устойчивым в грамматическом развитии, до сих пор сохраняет отчетливые следы этой общегерманской грамматической структуры.

Как попытка (в ряде случаев удачная) за единичными эмпирическими фактами звуковых переходов и частными грамматическими изменениями установить общие тенденции развития германских языков и взаимную связь отдельных языковых явлений, книга Мейе, несомненно, выгодно отличается от большинства других зарубежных работ по германскому языкознанию. Однако в важнейшем вопросе объяснения процессов языкового развития сказывается характерная и для Мейе теоретическая слабость буржуазного языкознания. Качественное своеобразие языка или группы языков он объясняет не внутренними законами их собственного развития (как это делает в настоящее время советское языкознание на основе сталинского учения о языке): оно определяется в конечном счете внешним, механическим толчком со стороны, воздействием иноязычной системы, т.е. этнического и языкового "субстрата", к которому Мейе и пытается возвести все намеченные им основные тенденции развития германских языков.

Согласно теории Мейе, особенности, характеризующие каждую группу индоевропейских языков в отличие от других, объясняются в основном влиянием того или иного этнического субстрата. "Каждый индоевропейский язык представляет собой самостоятельное развитие исходного общего языка. В каждом из них мы различаем специфические тенденции, в известной мере отражающие особенности, присущие прежним наречиям, место которых заняла та или иная индоевропейская группа" (стр.154). В германском влияние субстрата сказывается особенно заметно: в общем сдвиге артикуляции, в словаре, содержащем ряд слов не индоевропейского происхождения, наконец, в разрушении грамматической системы, слишком "сложной" и "трудной" для усвоения. "Германский язык, столь резко порвавший с индоевропейскими навыками, является индоевропейским языком, на котором говорит новая народность, принявшая индоевропейский, но произносящая его частично на новый лад; завоеватели, принесшие с собой индоевропейский язык, не были ни достаточно многочисленны, ни достаточно могущественны, чтобы навязать свой способ произношения; население, покоренное ими и принявшее их язык, способствовало распространению типа произношения, отличного от старого, и новых тенденций" (стр.31–32).

Не подлежит сомнению, что древнегерманские племена, в IV в. до н.э. впервые засвидетельствованные на территории северной Германии, Ютландии и южной Скандинавии, сложились в результате различных этнических смешений; как и впоследствии, уже на глазах истории, они на западе смешались с покоренными кельтами, а на востоке, особенно в более позднее время, – со славянскими и балтийскими племенами, первоначальными насельниками заэльбских земель. Подводя итоги археологическим и антропологическим исследованиям по этому вопросу, Энгельс писал; "Немцы отнюдь не первые обитатели той территории, которую они занимают в настоящее время. По меньшей мере три расы предшествовали им".

Однако несомненный факт племенных смешений при этногенезе сам по себе еще не решает вопроса о скрещенном характере соответствующих языков. Как указывает И.В.Сталин, "при скрещивании один из языков обычно выходит победителем, сохраняет свой грамматический строй, сохраняет свой основной словарный фонд и продолжает развиваться по внутренним законам своего развития, а другой язык теряет постепенно свое качество и постепенно отмирает".

Многочисленные исторически проверенные факты подтверждают это положение марксистского языкознания. Французский язык развивается из народной латыни на территории завоеванной римлянами и романизованной Галлии: элементы "побежденного" галльского (кельтского) языка в нем представлены лишь небольшим числом словарных заимствований и, может быть, некоторыми точнее не установленными особенностями произношения. Английский язык ничего не воспринял из языка покоренных англо-саксами бриттов (тоже кельтов), кроме совершенно незначительной группки заимствованных слов. Тем же ограничивается влияние славянского "субстрата" на говоры восточной, заэльбской Германии.

В соответствии со сталинской теорией неравномерности языкового развития различные аспекты языка могут обнаруживать при скрещивании разную степень проницаемости.

Наименее проницаемы явления морфологии, в особенности словоизменения. В этой области объяснения, предлагаемые Мейе, не представляются сколько-нибудь убедительными: влияние субстрата на развитие морфологической системы германских языков может сказаться лишь с отрицательной стороны в механических процессах упрощения, унификации и редукции флексии. Между тем сам Мейе отмечает, что упрощение и унификация флексии не специфичны для германского и имеют в индоевропейских языках почти универсальный характер (стр.84). Повидимому, процессы эти связаны с устранением формальных различий между типами основ, утратившими свою первоначальную смысловую значимость.

С другой стороны, новые творческие тенденции, правильно отмеченные самим Мейе, которые определяют своеобразие перестройки германской флективной системы в целом, не могут быть объяснены как результат чисто механических процессов разрушения. К тому же в изображении Мейе, как и в реальной истории языков, происходит процесс постепенных изменений грамматического строя, совершающийся на протяжении многих веков: в общегерманском, как уже было сказано, эти изменения – "только в зародыше" (стр.27); английский достигает своего теперешнего состояния лишь к началу нового времени (XVI в.).

Чтобы совместить с теорией субстрата длительный характер как указанных грамматических, так и многих фонетических процессов, определивших общий характер развития германских языков, Мейе вынужден прибегнуть к чрезвычайно искусственному осложнению своей теории: субстрат продолжает действовать и после завершения процессов племенного смешения и этногенеза как некая внутренняя, можно сказать, мистическая сила на протяжении всей последующей истории языков, возникших в результате подобного "скрещивания". Мейе говорит о "наследственных тенденциях, не меняющихся в результате перехода людей с одного языка на другой и определяющих в их новом языке значительные перемены". Эти тенденции могут "проявиться и много времени спустя после перемены языка" *.

Таким образом, общие тенденции развития грамматического строя германских языков целиком отождествляются с действием субстрата и фактически растворяются в нем. Более вероятным представляется наличие субстратных элементов в лексике, "некоторое обогащение словарного состава победившего языка за счет побежденного языка". Неоднократно указывали, что до 30 процентов корневых слов немецкого языка не имеют этимологических соответствий; однако цифра эта сомнительна и вызвала обоснованную критику: в известной мере она определяется уровнем самих этимологических исследований. Больше всего трудностей доставляет исследователю в таких случаях незнание лингвистической природы самого предполагаемого этнического субстрата. Мейе со свойственной ему осторожностью обходит этот вопрос и ограничивается анализом нескольких слов, представляющих несомненные древние культурные заимствования ("серебро", "конопля" и др.). В остальном он фактически ограничивается тем, что рассматривает видоизменение и пополнение словарного состава германских языков на основе свойственных этим языкам законов словообразования и словосложения.

В зарубежном языкознании теория субстрата наиболее популярна в применении к фонетическому аспекту языка; и действительно, нельзя отрицать теоретическую возможность влияния артикуляционных навыков "побежденного языка", языка этнического субстрата, на "победивший язык", которое могло сказаться в германском в таких явлениях, как изменение характера и места ударения, передвижение согласных или развитие ассимиляторных процессов (хотя последние опять-таки в основном протекали уже в отдельных германских языках, притом разным образом и в сравнительно позднее время). Мейе указывает на сходные изменения артикуляции в соседних с германскими кельтских языках, усматривая в обоих случаях воздействие общего доиндоевропейского субстрата; передвижение согласных, аналогичное германскому, представлено и в армянском языке, где "постороннее влияние" (языков "южнокавказской группы"), по мнению Мейе, на этот раз не только устанавливается "теоретически ", но "подтверждается положительными фактами" (стр.43). Однако для самих германских языков основным препятствием для действительно доказательных выводов остается полная неясность лингвистического характера предполагаемого этнического субстрата в связи с невыясненностью исторической стороны этногенеза древнегерманских племен.

В обширной литературе поэтому вопросу, особенно в связи с германским и верхненемецким передвижением согласных 3, высказывались самые различные гипотезы: в качестве возможного языкового субстрата называли финский или протофинский (Карстен, Нерренберг), кельтский (Пенке), этрусский (Бреаль), язык неизвестного народа "альпийской расы" (Фейст), "мегалитического" населения северной Европы (Гюнтерт), "яфетидов" Средиземноморья (Браун) и многие другие.

Наиболее очевидна теоретическая возможность воздействия субстрата для второго, "верхненемецкого" передвижения. Оно происходило в V–VII вв. н.э., его очагом являлись южнонемецкие диалекты "герминонских" (по Энгельсу) племен – баварцев, алеманнов и лангобардов, распространившихся в то время в приальпийских землях, заселенных романизованными кельтами и иллирийцами. Поэтому теория субстрата имеет больше всего защитников в отношении второго передвижения, в частности среди представителей немецкой лингвистической географии (Вредэ, Фрингс и др.). Однако именно эти бесспорные исторические факты племенных смешений более позднего времени создают для теории субстрата в целом дополнительные трудности.

Этногенез древних германцев и связанное с ним явление первого передвижения, которое относят предположительно к последним векам до нашей эры, происходили в совершенно других историко-географических условиях и в другой этнической среде, чем второе передвижение, а между тем, как, повидимому, правильно утверждает сам Мейе, эти явления внутренне связаны, управляются общими законами и составляют два этапа одного и того же процесса. К этому в качестве последнего этапа присоединяются значительно более поздние изменения консонантизма в некоторых верхненемецких диалектах, которые Мейе называет "зачатками третьего передвижения" (стр.45), а также передвижение в современном датском языке (превращение глухих в аспираты и аффрикаты и звонких в глухие) – факты, ни с каким субстратом непосредственно не связанные.

В свете этих фактов значительно большую убедительность получают положения тех довольно многочисленных языковедов (Гирт, Прокош, Безеке, Бур и др.), которые объясняют общий сдвиг артикуляции германских согласных фонетическими законами самих германских языков, прежде всего – влиянием сильного экспираторного ударения, которое вызывает соответственное ослабление смычки и тем самым, с одной стороны, передвижение глухих смычных в придыхательные, аффрикаты и спиранты, с другой – потерю звонкости с переходом звонких смычных в полузвонкие (слабые) или глухие.

Этим, конечно, не исключается возможность, что само изменение характера ударения в германском связано с артикуляторными навыками неизвестного этнического субстрата. На данном уровне наших знаний по доистории Европы вопрос этот по необходимости остается дискуссионным.

Необходимо также отметить, что в теории Мейе достаточно отчетливо отражены и политические тенденции французского ученого. Обращение Мейе к теории субстрата, в особенности на германском материале, было подсказано его резко враждебным отношением к реакционным, шовинистическим и расистским взглядам некоторых немецких компаративистов, впоследствии широко популяризованным фашистской пропагандой, которые, опираясь на фальсифицированные данные сравнительного языкознания, археологии и доистории Европы, пытались представить древних германцев, а заодно и современных немцев как "исконных", ни с кем не смешивавшихся обитателей своей северной "прародины", "индогерманцев" по преимуществу, наиболее чистых представителей "арийской", или "нордической", расы.

Как все передовые представители сравнительного языкознания, Мейе всегда отрицательно относился к антинаучному отождествлению языка и расы. В своих книгах, в особенности написанных для более широких кругов читателей, он неоднократно подчеркивает свое отрицательное отношение к "расовой проблеме" в языкознании. "Понятие "индоевропейской расы" законно было бы лишь в том случае, если бы было признано, что такие-то народности произошли от предков, наделенных одинаковыми анатомическими особенностями, или если бы в какой-либо данный момент эти народности отличались общностью анатомического и физиологического типа. Но нет никакого основания полагать, что границы индоевропейских языков и установленной таким порядком расы совпали бы. В действительности народности, говорящие на индоевропейских языках, издавна различаются по своему внешнему облику и не наделены никаким общим физическим типом, который бы их отличал от народностей, говорящих на иных языках. Еще менее есть средств доказать, будто народности, говорившие на индоевропейских языках, происходили от общих предков. Поэтому в этой книге, посвященной языкам, нет места вопросу о расах".

"Еще более наивным" представляется Мейе понятие "арийской расы". Согласно его теории, "почти все народы Европы меняли язык свой однажды или несколько раз". При этом языковые смешения сигнализируют о племенных смешениях. Исходя из прямолинейного отождествления тех и других, Мейе ищет в смешанном характере германских языков, в самом их несходстве с "индоевропейским языковым типом", неопровержимые лингвистические аргументы против реакционной немецкой теории о мнимой "чистоте" и "превосходстве" германской расы.

Но выступая таким образом против германского шовинизма и расизма, Мейе, как буржуазный идеолог, сам не свободен от шовинизма французского. Носителями подлинно высокой, "аристократической" по своему характеру индоевропейской цивилизации для него являются прежде всего культурные народы древней Европы – греки и римляне, а их наследниками – народы "латинской" культуры. "Цивилизация Западной Европы продолжала цивилизацию Римской империи" (стр.145), свидетельством чего является язык. Культурная зависимость германцев, а следовательно, и немцев от латинско-романской цивилизации наиболее ярко отразилась в словарном составе немецкого языка, будто бы утратившем в процессе исторического развития исконный германский характер. "Обманчив и чисто германский облик современного немецкого языка. Употребление слов в значительной части перенесено из средневекового латинского или современного французского словоупотребления. Многие образования являются простыми кальками... Таким образом, немецкие слова – это в значительной части латинские и романские слова под германской маской" (стр.145). "Как язык цивилизации, немецкий в значительной мере является латинским языком, перенесенным в германскую лингвистическую систему" (стр.145).

Несомненно, и эти факты лексического смешения сильно преувеличены Мейе в соответствии с его общей теорией. Напомним замечания И.В.Сталина о словарных заимствованиях в русском языке, указывающие на устойчивость национальной самобытности языка и в области лексики:

"Конечно, словарный состав русского языка пополнялся при этом за счет словарного состава других языков, но это не только не ослабило, а, наоборот, обогатило и усилило русский язык".

Как уже было отмечено выше, "социологические" положения Мейе и в данной книге являются ее наиболее уязвимым местом. Значение книги – в широкой обобщающей картине внутренних процессов развития германских языков, в систематическом и ясном, хотя и несколько схематическом изображении общих тенденций этого развития. В.Жирмунский

Предисловие автора

Каждый язык индоевропейской группы имеет свой особый характер. Лингвисты много сделали, чтобы объяснить особенности этих языков с помощью индоевропейских элементов, существование которых установила сравнительная грамматика. Однако не менее полезно показать оригинальность различных языков. Задача настоящей небольшой работы – подчеркнуть особенности, присущие развитию языков германской группы в отличие от всех других индоевропейских языков.

Не пытаясь объяснить все фонетические и грамматические явления, мы стремились только выделить те нововведения, которые придали германской группе своеобразный облик.

Германское единство существовало лишь до исторической эпохи. Зафиксированные в разное время в письменности, германские языки уже различались между собой. С тех пор расхождение между ними непрерывно возрастало. Следовательно, работа, охватывающая германские языки в их совокупности, должна опираться, в первую очередь, на древнейшие формы этих языков, потому что эти формы ближе всего к периоду единства.

Но сколь бы различны и независимы друг от друга ни были германские языки, их развитие шло параллельными путями, так как направлялось первоначальными изменениями, имевшими место в период единства. Поэтому исследовать древний период германского языка – значит уже частично объяснить нынешнее состояние этой группы. Мы постоянно стремились показать, как развитие приводит от еще весьма архаического общегерманского типа к вполне современному типу английского языка...

В вышедшей во время войны книге нельзя было учесть некоторые работы. Однако мы не видим необходимости вносить в нее существенные изменения, так как намеренно избегали касаться спорных вопросов.

В новом издании мы ограничились исправлением ошибок, редакционным изменением отдельных мест, уточнением формулировок некоторых теорий и кое-какими дополнениями, в частности введением небольшой главы о словосложении.

Это издание также не потребовало серьезных изменений. Несколько мелких исправлений являются главным образом результатом проверки, которую любезно взял на себя Морис Каген.

Издание уже находилось в печати, когда я получил статью из "The Germanic Review", I, стр.47–71, где Прокош обсуждает и отвергает гипотезу влияния неиндоевропейского "субстрата", с помощью которой объясняются характерные особенности германского языка. Даже после замечаний Прокоша эта теория кажется мне обоснованной. Чтобы судить о влиянии "субстрата" в области произношения или грамматики, достаточно понаблюдать, какие формы принимает парижский французский язык в южной Франции, где он является заимствованным. Германская фонетика – это фонетика индоевропейская, перенесенная в систему чужих навыков и тенденций. Каждый индоевропейский язык более или менее явно дает повод для подобных же наблюдений.

За исключением отдельных исправлений, которыми я частично обязан указаниям Моссе, четвертое издание воспроизводит третье без изменений.

Об авторе