Эта книга – о французском средневековом романе, романе рыцарском, или куртуазном. "Рыцарский" и "куртуазный" – понятия, строго говоря, не вполне совпадающие. Тем не менее мы будем употреблять их как определения жанра средневекового романа, не отдавая предпочтения ни одному из них. Оба они понимаются нами комплексно – как указание на социальные истоки произведения, его идеологическую наполненность и круг его тем и образов. В известной мере – на сферу его бытования, по крайней мере первоначально. Под рыцарским романом мы будем понимать связное сюжетное повествование с достаточно развитой фабулой, в стихах или прозе, родившееся в феодальной среде, отражающее ее вкусы и интересы и выбирающее в этой же среде своих героев. Причем эти герои могут выступать не обязательно в своей реальной жизненной обстановке, но в обстановке псевдо-исторической, фантастической, условно ориентальной и т.д. – в зависимости от тематики того или иного произведения или цикла. Указанные принципы помогают отграничить (что все-таки не всегда просто) изучаемый нами литературный жанр от других средневековых повествовательных жанров, которые отличаются от романа либо своей комической установкой и иным набором персонажей (фаблио), либо своим размером и зависящим от него способом организации сюжета (лэ), либо своим аллегоризмом и иносказательностью (например, любовно-аллегорическая поэма) и т.д. К этому надо добавить, что основным принципом, позволившим роману сформироваться как самостоятельный жанр, мы считаем "принцип углубления во внутреннюю жизнь", о котором, в частности, так настойчиво писал Томас Манн. В условиях средневековья это "углубление " было, конечно, весьма ограниченным, еще самым предварительным и реализовывалось немногими наивными и примитивными средствами, поэтому о "психологизме" рыцарского романа следует говорить лишь как о тенденции, о творческой установке, хотя, думается, в данном случае это даже важнее ее конкретных результатов. К тому же это "углубление" было неадекватно религиозной самоуглубленности и сосредоточенности и объективно отражало зачатки секуляризирующих импульсов, возникавших в культуре средних веков. Этот принцип "углубления во внутреннюю жизнь" проводит резкую грань между рыцарским романом и рыцарской эпической песнью, "жестой ", хотя и между ними есть точки соприкосновения и даже переходные формы. Если не учитывать этого важнейшего принципа и не видеть его в куртуазном романе, то можно прийти к отрицанию средневекового романа как самостоятельного жанра. Такое отрицание – не новость. Скажем, у Г.Лукача это отрицание было обусловлено его социологическими установками, ибо ученый считал роман детищем буржуазной эпохи, "буржуазным эпосом", неким продуктом деградации подлинного эпоса. Эта позиция восходит к точке зрения Гегеля, рассматривавшего роман как "современную буржуазную эпопею". Наиболее отчетливо это отрицание средневекового романа проявилось в ряде работ В.В.Кожинова, который связывает появление романа с широко развившимся в эпоху Возрождения бродяжничеством. Он, между прочим, пишет: "Образ странствия, мотив непрерывной подвижности человека – не только внешней, материальной, но и духовной, психологической – становится одной из основ структуры жанра". И далее: "...в рыцарском эпосе господствует, напротив, пафос устойчивости, неизменности основных качеств человека и мира. Сами события, сдвиги сюжета только подтверждают неподвижную незыблемость героя и породившей его почвы – приключения проносятся, как волны мимо утеса". На это можно было бы, в частности, возразить, что мотив странствия – и чисто материального, и психологического – является доминирующим в рыцарском романе, по крайней мере в рыцарском романе определенного типа, а приключение, "авантюра" подчас меняет не только судьбу героя, но и его характер. Г.Н.Поспелов верно заметил, что "увлеченный своей идеей считать первой ступенью развития романа авантюрно-плутовской роман В.В.Кожинов явно игнорирует новаторские жанровые тенденции в авантюрно-рыцарском романе, всячески стараясь отождествить его со старым героическим эпосом типа "Песни о Роланде" или "Песни о Сиде". Далее ученый справедливо пишет о существенных сдвигах в идеологии феодального общества в момент рождения романа, о "дифференциации личного начала", о росте интереса к индивидуальной судьбе персонажа, вне его племенных, родовых и корпоративных связей, что нашло отражение в романе. Ошибочная точка зрения В.В.Кожинова может быть в какой-то мере объяснена односторонне воспринятыми идеями М.М.Бахтина, преувеличивавшего, на наш взгляд, гротескно-комическое и пародийно-травестирующее начало в процессе формирования романа (на что недавно указал Д.В.Затонский), а также его неполной осведомленностью в данном вопросе. Получилось так, что исследователи конструируют некую гипотетическую модель рыцарского романа, оперируя которой, они высказывают свои суждения об этом жанре. При этом исходят из молчаливо допускаемого предположения о полной незыблемости и застылости жанровых образований в культуре средневековья. Тем самым рыцарский роман эпохи средних веков предстает как что-то однообразное, раз и навсегда установленное, неподвижное и однотипное. Но "многообразие форм – не отличительная черта какого-то определенного этапа истории литературы, в частности истории романа". Поэтому было бы ошибкой не замечать обилия разновидностей и романа средневекового. Между тем во многих работах говорится о рыцарском романе вообще, и если, например, в книге А.Я.Гуревича, посвященной иной теме, это делается мимоходом и автор не претендует на глубокую характеристику жанра, то столь же недифференцированный подход к рыцарскому роману мы находим в такой серьезной работе, как книга Б.А.Грифцова "Теория романа". Ее автор строит свои оценки не на конкретном изучении текстов, а на обобщающих пересказах памятников романного жанра, к тому же излагающих содержание лишь ряда его прозаических версий. Лишь этим источником можно объяснить некоторые, по меньшей мере односторонние, суждения автора. Например: "В романах Круглого Стола внутренняя тема сбивчива, вернее несколько внутренних тем, перебивая друг друга, обрываясь, никогда не обнаруживаясь во всей своей силе, создают пеструю основу; действие не сосредоточено, а разбито на разной силы группы, всегда остается еще возможность романа не только гораздо более пространного, но и более интенсивного". Это относится, как увидим, лишь к вполне определенному этапу эволюции рыцарского романа, а именно – к прозаическому роману XIII в. Неточна также мысль Б.А.Грифцова об авантюре как "принципе строения романа" (ибо далеко не все рыцарские романы имели в основе своей структуры авантюру), да и само определение этого понятия ("странное происшествие, причинно необъяснимое событие, нечто чудесное, внезапное, немотивированное") явно односторонне. Как видим, рыцарский роман, отделенный от нас толстым слоем столетий, рождает немало спорных оценок и предвзятых выводов. Это лишний раз говорит о необходимости его детального и более широкого изучения. Тем самым в предпринимаемой нами работе мы ставим перед собой по меньшей мере две задачи. Во-первых, проследить на достаточно большом числе разнородных памятников жанра основные этапы эволюции французского рыцарского романа. Во-вторых, выявить в этой последовательной смене повествовательных форм устойчивые, "постоянные" величины, обеспечивающие единство жанра на всем протяжении его развития. Однако выяснение общих параметров жанра, которые "работают" в течение всей его истории или ее достаточно большого отрезка и позволяют отделить его от других жанровых образований, – это лишь первая (хотя и очень важная) ступень в сравнительно-сопоставительном и типологическом изучении литературных явлений. Как пишет И.Г.Неупокоева, "в ходе исследования бывает иногда важно идти от обобщенного представления о данном типологическом процессе к такому углублению в первичный материал, какое до получения "панорамного" сравнительного обзора предмета было невозможно" 15. Т.е. не менее важны и следующие ступени – установление национального своеобразия жанра (что предполагает диахроническое его изучение), определение неповторимых черт данного этапа его эволюции и выявление его возможных разновидностей, что заставляет сделать синхронистический, "горизонтальный" срез. Нами выбран для исследования французский рыцарский роман эпохи средних веков и прослежена его эволюция на протяжении более чем двух столетий. Такое сужение угла зрения представляется нам не столько вынужденным, сколько правомерным и перспективным. Как заметила И.Г.Неупокоева, "выяснение процессов формирования, расцвета, трансформации и упадка жанра, синтеза жанров и их дифференциации можно считать одной из важнейших теоретических задач истории мировой литературы". В нашем случае сопоставляться будут не разные национальные жанровые системы, а отдельные памятники и группы памятников внутри не только одной национальной системы жанров, но и одного жанра (точнее, его разновидности), что позволит более полно описать его, установить особенности функционирования жанра (как системы его типов и форм) и провести анализ более глубинный, затрагивающий по меньшей мере три уровня изучаемого произведения (о чем писал недавно Б.Л.Рифтин): "а) уровень идеологический, б) уровень изображения, в) уровень повествования" (отметим мимоходом, что такой трехступенчатый анализ предполагал – имплицитно – и крупнейший французский романист средних веков, Кретьен де Труа). Поэтому, если выходы за пределы жанра в национальном масштабе будут для нас обязательны и постоянны, то сопоставления межнациональные – в пределах романного жанра – будут в достаточной мере редки и продиктованы теми или иными конкретными аналитическими задачами. В условиях средневековья соотношение таких кардинальных понятий литературоведения, как жанр и направление (или течение, или идейно-художественная система), иное, чем в другие историко-литературные эпохи. Известно, что "общие "приметы" жанра еще не дают представления о том, что же характерно для него в условиях идейно-художественной системы данного литературного направления или течения. Сходные компоненты жанра могут играть в произведениях разной идейно-художественной системы роль прямо противоположную". В средние века жанр обычно оказывается замкнут в "своем " направлении (и в этом специфика средневековой литературы), он не прорывает его границы, хотя и находится во взаимодействии с жанрами других направлений. Если иметь в виду роман, то в эпоху средних веков вряд ли можно говорить о чем-либо ином, кроме романа рыцарского. Этот роман вне всякого сомнения испытывал влияние, идущее от памятников иных жанров и иных направлений (например, литературы бюргерства), но под этим воздействием не менял своих основных черт, не становился памятником не-куртуазной литературы. Впрочем, мы считаем возможным поставить вопрос о существовании "романа", скажем, в литературе городской, но, видимо, речь должна идти лишь о зачатках или предпосылках такого романа (по крайней мере, вопрос этот требует своего изучения). Итак, жанр в средневековой литературе оказывается понятием менее всеобъемлющим и универсальным, чем в литературе нового времени. Мы не считаем французский рыцарский роман единственным полноправным представителем жанра, его неким эталоном, т.е. мы не хотим лишить другие национальные варианты жанра и значительности, и своеобразия. Но вот что следует иметь в виду. Каждая эпоха знает свои ведущие, наиболее репрезентативные жанры, и, как верно подметила И.Г.Неупокоева, "одной из первых "примет" смены литературных эпох являются существенные изменения в художественной структуре ее основных жанров и их системе". Не подлежит сомнению, что в литературе средневековья роману принадлежит такая ведущая роль. Но каждая эпоха знает и свои ведущие литературы. В эпоху средних веков, по крайней мере в период зрелого средневековья (XI–XIII вв.), такой литературой с широчайшим международным резонансом была литература французская (недаром Франция была страной классических форм феодализма). В ее недрах сложилась структура рыцарского романа, структура, как увидим, подвижная, многообразная и открытая для посторонних влияний. Французский рыцарский роман изучен очень неравномерно, хотя ему посвящено множество работ. Как это ни парадоксально, но его достаточно подробной истории еще нет. Книга А.Брюэль – это сборник очерков, не претендующий на систематическое изложение материала. Работа А.Куле уделяет средневековому периоду в эволюции романа сравнительно немного места. Недавняя публикация Ж.-Ш.Пайена – это также слишком сжатый, конспективный очерк. В связи с тем, что давно уже сложилась традиция изучать рыцарский роман, исходя из его внешних, тематических признаков (так, говорят о романе "античном", "византийском", "бретонском"), то некоторые из этих "ветвей" изучены лучше других. Мы имеем в виду роман на артуровские темы, которому посвящены книга Дж. Д.Брюса, коллективная монография под редакцией Р.Ш.Лумиса, краткий очерк того же Лумиса и т.д. Изучение же некоторых других "ветвей" лишь только начинается. Часто рыцарский роман рассматривается как автономный литературный жанр, вне его связей с другими жанрами средневековой литературы. Мы понимаем литературу средних веков не как механический набор жанров и жанровых разновидностей, сосуществующих или сменяющих друг друга, а как систему жанров, и коль скоро это именно система, то между жанрами не может не существовать определенного взаимодействия. Оно может принимать разные формы. Это взаимодействие, например, – совсем не обязательно взаимодействие "дружественное". Жанры могут взаимодействовать и путем взаимного отталкивания. Так, скажем, если в стихотворном прологе к известному своду житийных памятников говорится, что здесь читатель не найдет ни подозрительных чудес, ни смущающих души росказней о рыцарских приключениях или возвышенной любви, то это тоже факт взаимодействия. Но чаще, конечно, взаимодействие бывало иным. Темы и образы других жанров использовались романом; приемы романного повествования проникали в соседние жанры; возможны случаи "схождения", продиктованного разными причинами, и т.д. В изучении французского куртуазного романа существует еще один значительный недостаток, которого мы старались избежать. Обычно наибольшее внимание уделяется ранним памятникам жанра (не позже времени Кретьена де Труа). С одной стороны, это связано с концепцией неподвижности и крайней устойчивости жанровых образований в культуре средневековья (когда замедленность движения истолковывается как его отсутствие). С другой стороны, это отражает явную недооценку поздних форм рыцарского романа, которые молчаливо признаются не более чем эпигонскими (хотя в конкретных работах не отрицается значительность таких произведений, как "Роман о кастеляне из Куси", как прозаический цикл, связанный с легендой о семи мудрецах, и т.п.). Так складывается определенная концепция, нигде, впрочем, в достаточно серьезных работах не сформулированная открыто. Согласно этой концепции после необычайно стремительного взлета, когда менее чем за полстолетия французский рыцарский роман достигает вершинных точек своего развития, начинается долгий период, в течение которого роман медленно "агонизирует", "загнивает", "переживает период упадка" и вообще впадает в полное ничтожество. При хотя бы беглом знакомстве с конкретными литературными памятниками, с условиями их бытования и с отразившей эти условия рукописной традицией, наконец, с самим восприятием этих произведений литературами других стран или с откликами на них в литературных памятниках иных жанров, становится очевидным, что история развития французского рыцарского романа сложнее и, главное, значительно богаче и многообразнее, чем это представляется на первый взгляд. Также становится очевидным, что эволюция романа не может быть сведена к стремительному взлету и затем к медленному умиранию. Слов нет, одним из самых продуктивных периодов развития французского рыцарского романа было XII столетие и начало следующего (недаром говорят о "Ренессансе XII века"). Однако, уделяя основное внимание этому периоду в истории романа, нельзя забывать и о том, что значительные памятники жанра, как в прозе (что более характерно для второй половины XIII в. и вообще для времени, предшествовавшему Столетней войне), так и в стихах, продолжают возникать и позднее. Нельзя также не принимать во внимание, что произведения, созданные в XII и в начале XIII в., продолжают переписываться в скрипториях, а следовательно активно участвуют в литературном процессе. Не забудем также о повышенной вариативности некоторых памятников рыцарского романа. При анонимности литературного творчества в эпоху средних веков, когда за именем автора с трудом просматривается конкретное лицо (это относится не только к загадочному Турольдусу "Песни о Роланде", но и к создателям многих рыцарских романов), при этой слабой выраженности авторского начала каждая конкретная рукопись неизменно несет индивидуальные черты. Очень немногие произведения дошли до нас в единственной рукописи, а если нам и приходится иметь дело с такой уникальной рукописью, то говорит это чаще всего лишь о трагической судьбе столь многих средневековых библиотек. Быть может, предвзятое представление о развитии французского рыцарского романа (быстрый взлет и затем медленное умирание) связано с дискретным подходом к изучению средневекового литературного процесса. При подобном подходе литературный процесс в средневековой Франции выглядит как последовательная смена разных течений (или даже жанров). Нередко об этом говорится очень прямо. Так, В.М.Жирмунский писал: "В средневековых литературах не приходится говорить ни о смене литературных направлений, ни о личных влияниях, типическое здесь господствует над индивидуальным, смена литературных течений представлена как последовательность литературных жанров... Такими доминирующими жанрами, последовательно сменяющими друг друга, являются: народный героический эпос дофеодальной и ранней феодальной эпохи; куртуазный роман и куртуазная лирика развитого феодального общества; бытовая новеллистика средневекового города". Возможно, такая последовательность и удобна, не только при чтении университетских курсов, но и при изложении материала в историях литературы и учебных пособиях, но она, несомненно, не только упрощает, но и искажает смысл литературного процесса. В эпоху развитого средневековья (XI–XIII вв.) разные литературные направления и жанры не следуют один за другим, а сосуществуют, находясь в известной мере не только в непрерывном противоборстве, но и во взаимном обогащении. Одной из особенностей средневековой литературы, и в частности ее повествовательных жанров, был тот факт, что закрепленная практикой жанровая форма не сменялась новой, т.е. не уничтожалась, не исчезала, а продолжала существовать, правда, оттесненная на литературную периферию. Происходила не смена одного жанра другим, а непрерывное изменение удельного веса каждого из них в литературном процессе, происходило и перераспределение функций жанров. Поэтому одним из важных аспектов исследования памятников средневековой литературы является изучение жанров в их окружении (о чем писал сравнительно недавно немецкий ученый Г.-Р.Яусс). Итак, один жанр не уступает свое место другому и не уничтожается. Этого не происходит потому, что жанр – явление не конкретно-историческое, а типологическое. Как писал Г.Н.Поспелов, "жанры представляют собой явление, исторически повторяющееся в разные эпохи в развитии различных национальных литератур, в разных направлениях одной эпохи национально-литературного развития". М.М.Бахтин полагал, что "жанр по самой своей природе отражает наиболее устойчивые, "вековечные " тенденции развития литературы". У нас пойдет речь не только об определенной исторически-конкретной разновидности жанра – о средневековом романе, но и о его определенных типах. При выявлении типов французского рыцарского романа обычно исходят, как уже говорилось выше, из разных, совершенно неадекватных признаков. Так, в наиболее свежей работе, в уже упоминавшемся сжатом обзоре Ж.-Ш.Пайена (1975) последовательно рассмотрены следующие типы романов: "античный", "бретонский", "реалистический", "идиллический", "рыцарский", "биографический". Необоснованность и порочность такого деления, думается, очевидна. Ведь, скажем, "бретонский" роман может быть одновременно "рыцарским", "античный" – "идиллическим ", а "биографический" – "реалистическим" и т.д. Конечно, определенные "типы" выделить можно. Но в основу такого выделения должна быть положена не тематика произведения, а приемы организации сюжета, т.е. структура романа. К этому мы еще вернемся. Здесь же заметим, что "типы" рыцарского романа (по какому бы принципу они ни конструировались) не сменяют друг друга (как и жанры), а также сосуществуют, и их удельный вес меняется от периода к периоду. Поэтому мы принимаем в этой работе, как единственно допустимый, хронологический принцип изложения. Мы выделяем начальный период существования романа, затем "время Кретьена" (этому богатейшему этапу – хотя бы по числу первоклассных памятников – мы неизбежно уделяем много места), потом период рубежа XII и XIII вв. (практически он простирается до конца первой четверти XIII в.). В последующем изложении мы идем на вынужденное нарушение хронологического принципа: последний этап представлен романами прозаическим и стихотворным, которые сосуществуют, практически не взаимодействуя между собой; поэтому они рассмотрены в двух разных главах. Их хронологические рамки различны: традиции романа в прозе оказываются более стойкими, чем романа стихотворного (последний, можно сказать, прекращает свое существование уже в XIV в.), но возникает прозаический роман раньше, чем те памятники романа в стихах, что рассматриваются в соответствующей главе. Поэтому глава о стихотворном романе замыкает книгу. Тема нашей работы неисчерпаема. Многие существенные проблемы мы вынуждены затрагивать лишь мимоходом, других – не касаться вовсе. Ибо цель книги – не подвести окончательный итог детальному изучению французского рыцарского романа, а такое изучение начать. Андрей Дмитриевич Михайлов Доктор филологических наук, член-корреспондент РАН, член Международного Артуровского общества. Заведует отделом классических литератур Запада и сравнительного литературоведения Института мировой литературы им. А.М.Горького РАН. Заместитель председателя редакционной коллегии академической серии "Литературные памятники". А.Д.Михайлов – один из крупнейших специалистов в области изучения средневековых литератур Западной Европы. Его перу принадлежат три специальные монографии ("Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе", "Старофранцузская городская повесть "фаблио" и вопросы специфики средневековой пародии и сатиры", "Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики"), научные публикации ряда произведений средневековой литературы (в том числе в серии "Литературные памятники"), а также не менее ста статей и частных исследований, во многом по-новому освещающих проблемы эволюции литературы Средних веков. Столь же активно А.Д.Михайлов занимается литературой эпохи Возрождения, Семнадцатого столетия, эпохи Просвещения, а также творчеством ведущих писателей Франции ХIХ и начала XX века (Стендаль, Бальзак, Мериме, Теофиль Готье, Ростан, Марсель Пруст, Жан Жироду и др.). В настоящей монографии, посвященной рыцарскому роману, проанализированы процессы становления жанра, его вершинные достижения, его композиционная структура, открытая по своей природе, что позволяло средневековым поэтам создавать все новые и новые произведения, используя сложившиеся сюжетные стереотипы. |