Покровский М.Н.Ак ИМПЕРИАЛИСТСКАЯ ВОЙНА:
1915—1930. Изд. стереотип.

Оглавление

Предисловие ко второму изданию

Второе издание сборника "Империалистская война" совпадает с тем моментом, когда мы вплотную подходим к действительно научному исследованию этого явления. Уже готовы и с осени начнут выходить первые пять томов собрания документов этой войны из бывших царских архивов – самого полного собрания, какое до сих пор было издано, а поскольку речь идет не только о возникновении войны 1914 года, но и о самой войне, – первого собрания этого рода в мире. Содержание этого издания придется освещать том за томом хотя бы для нашего актива, от которого нельзя же требовать, чтобы он изучал сырой материал в непосредственно сыром виде. Эти вступительные статьи, автор надеется, составят второй, а может быть и третий том настоящего сборника. В то издание, которое выпускается теперь, вошла только первая из этих статей.

Таким образом, главною новостью второго издания являются статьи "Америка и война" (тоже еще не законченные: третья из них, "Вступление Америки в войну", находится еще в стадии зарождения и увидит свет нынешней зимой). Их можно бы назвать без малейшей натяжки: "Англия и война по американским документам". Авторы Этих документов лучше видели основные контуры войны, чем европейские наблюдатели, – отчасти потому, что их трансатлантическая позиция, к большой их выгоде, не позволяла им рассмотреть мелочную, повседневную дипломатическую возню европейских кабинетов, отчасти потому, что они сами – опять к их большой выгоде – не были профессиональными дипломатами и этой возни просто не понимали и ею не интересовались. Благодаря этому они отчетливо видели, что война была войной между Англией и Германией – и что по отношению к англо-германскому конфликту все остальное было второстепенными подробностями. До сих пор находятся "обличители", уверенные, что в войне "виноваты" Австрия и Россия – что Германия не досмотрела за Австрией, Англия за Россией – и что все остальное сделала "автоматическая игра союзов". Это совершеннейший вздор и абсолютная пустяковина. Из печатаемых теперь интереснейших воспоминаний бывшего германского канцлера Бюлова мы знаем, что война между Германией и Англией висела в воздухе уже с 1900 года. Уже в этом году главный виновник войны с германской стороны – если можно искать индивидуальных виновников – адмирал Тирпиц, говорил Бюлову, что он боится войны с Англией приблизительно до 1904/1905 года, потом война будет, якобы, для Германии

"безопасна". Ряд конкретных исторических комбинаций отодвинул развязку – сначала Вильгельму удалось втянуть Николая в орбиту своей политики и столкнуть его с Англией на Дальнем Востоке, потом, когда японская артиллерия выбила Николая из этой орбиты и он поступил на службу к английскому империализму, новый слуга потребовал столь сверхъестественных могорычей, что у английских министров стали наступать припадки тяжкого раздумья: а не опереться ли на Германию против друга Николая? В то же время во Франции один радикальный кабинет сменялся другим, а радикалы отнюдь не соглашались взять войну на свою инициативу. Пример Клемансо показал, что в войне, начатой по инициативе не с их стороны, они могли держаться довольно упорно, но "напасть" – этого мещанские предрассудки никак не допускали. А Вильгельм в эти годы был достаточно осторожен. Пришлось дожидаться комбинации 1912–1913 годов, когда Николай и Сазонов в первый раз обожглись на Константинополе, а во главе Франции оказался человек, имя которого стало синонимом войны, человек, являвшийся воплощением идеи реванша. Только с этих лет английский план имел под собою реальную почву – и хотя жадность русских империалистов продолжала создавать поводы для трений, основная равнодействующая складывалась уже в одном определенном направлении.

Все ближе и ближе мы подходим и к разрешению вопроса, кто непосредственно развязал войну, т.е. создал для нее реальный повод: что формальным поводом была русская мобилизация, на этот счет ни у кого теперь нет сомнений, но удовлетворить это открытие может только тех, юридически мыслящих людей, которые ищу" формального повода для отмены известной статьи Версальского трактата. Но мобилизация могла еще быть актом вынужденным – в этом и заключается теперь защитная позиция антантистов. Картина ее великой славянской державы", бросающейся на помощь одному из маленьких славянских братьев, обиженному могущественным и злым соседом – эта картина выдерживает и испытание русской мобилизацией: чего она не выдерживает, это доказательств, что нападение злого и могущественного соседа на "маленькую страну" было спровоцировано "великой славянской державой", чтобы иметь повод для европейской войны. Доказательства эти, до сих пор известные, относятся к разряду "косвенных улик" – и долгое,время ограничивались исключительно взаиморазоблачениями бывших сербских министров и их "ученых секретарей". Печатаемые в новом издании "Империалистской войны" статьи дают читателю два факта, тоже, конечно, еще к разряду прямых улик не относящихся, но любопытных тем, что они идут от источников, с сербской министерской склокой совсем не связанных. Первый из них опубликован давно, но почему-то не обращал на себя до сих пор внимания историков: это – имеющееся в бумагах американского посла в Лондоне Пэджа ценнейшее признание Эдварда Грея, что тот предвидел сараевское убийство. Конечно, это можно засчитать и в пользу необыкновенной дипломатической талантливости Грея... Другой документ, который впервые появится на страницах первого тома нашего сборника документов импералистской войны, меньше поддается такому толкованию. Это – дешифрант (перехватка) одной из первых депеш Палеолога, отправленных им своему начальству немедленно по приезде в Петербург. Первые, "свежие" впечатления французского дипломата в царской столице дают любопытнейшую картину борьбы в "высших сферах" Петербурга в начале 1914 года, причем в этой борьбе на одной стороне оказываются Николай Николаевич Романов, будущий претендент, а тогда – глава военной партии, и посланник в Белграде Гартвиг, а на другой – Коковцев и некоторые другие министры. Отставка Коковцева в этот именно момент получает глубочайшее политическое значение; "военная партия" побеждала решительно, а один из ее вождей сидел в Белграде...

Лишний раз оправдываются слова Ленина о том, как нелепо отделять глухой стеной внешнюю политику от внутренней. Та и другая творятся одним и тем же классом: и только классовый анализ поможет нам вскрыть действительного виновника не только этой, но и будущих империалистских войн: ибо, за исключением одной нашей страны, руководящие классы везде остались те же. Изучение причин войны 1914 года бросает яркий свет на приемы и методы империалистской дипломатии вообще – здесь больше чем где-либо можно "по прошедшему заключать о будущем".

Предисловие к первому изданию

Империалистская война у нас в СССР забыта больше, чем где бы то ни было, не только больше, чем в самым материальным образом несущей еще ее тяготы Германии, – но больше даже, чем в Соединенных Штатах, которых война коснулась раз в десять легче, чем старой России. Две революции, Февральская и Октябрьская, и гражданская война закрыли в памяти современников то, что было раньше, ибо все, более раннее, отрезано от последующего у нас так четко, как нигде в другом месте. Десятилетие 1914 года пришло у нас гораздо тусклее, чем другие юбилеи, потому что этот юбилей казался нам более "историческим". А история, как таковая, не в почете в наши дни, как никогда не бывает она в почете на фоне победоносной революции. Старое сожжено до тла: стоит ли вспоминать, из чего была сделана сгоревшая постройка?

Если бы мировой империализм выгорел так же чисто, как сгорел империализм русский, война 1914, года стояла бы на одном уровне с наполеоновскими войнами, которые нужны только учебнику, да и то лишь в "самом сжатом очерке". Но империализм всюду, кроме нашей страны, стоит еще на ногах, хотя и пошатываясь, и вот в чем первая причина, что империалистская война к западу от границы Союза все еще не далекое прошлое, а вчерашний день. А события последнего лета показали, что вчерашний день очень легко может опять стать сегодняшним. Сравнения нынешней обстановки с 1914 годом слышатся отовсюду-вплоть до речей политических деятелей, двумя великими океанами отделенных от коммунизма. И иногда приходится даже слышать, что положение острее, чем было в 1914 году. Новая империалистская война надвигается с такой быстротой, что ссылки на нее встречаешь не только в газетных статьях и парламентских речах, а в торжественных резолюциях чрезвычайно ((деловых" собраний, как недавний всеиндийский конгресс. Собственно у нас говорят о ней меньше, чем в других местах – как и об ее покойной предшественнице. СССР меньше поддается предвоенной панике, чем, например, Голландская Индия, где уже с год назад центральные учреждения начали переносить вглубь страны, подальше от морского берега, который вот-вот станет фронтом.

Но, не поддаваясь панике, готовиться все же нужно, и тут нельзя не вспомнить, что приемы империалистских зажигателей войн остались прежние и что механика их подготовительных действий в 1914 году и ранее может служить для нас весьма полезным "предметным уроком". "Военное хозяйство, например, лучше всего изучать именно на примерах 1914–1918 годов. Но нужно сказать, что материальная сторона войны стареет быстрее, чем ее политическая сторона. Между русско-японской войной и мировой бойней прошло всего 10 лет, но ни газов, ни танков, ни авиации война в Манчжурии не давала предвидеть; и даже соотношение пехоты и артиллерии под Мукденом не предсказывало еще артиллерийской фаланги Макензена и галицийских боев весны 1915 года. Расчеты снабжения русской артиллерии снарядами строились, именно на манчжурском примере, и он оказался совершенно не характерным.

Гораздо устойчивее работа дипломатии. Теперь совершенно ясно, что политическая подготовка 1914 года началась еще до японской войны, и что последняя, в известном смысле, была одной из аванпостных стычек империалистской. Две трети той комбинаций держав, которая стала против Германии и Австрии в 1914–1918 годах, была уже готова к 1904 году: Соединенные Штаты, Англия и Япония представляли уже единый фронт, Франция готовилась к нему примкнуть. Колеблющимся было только положение России, и как раз поражение на Дальнем Востоке разрешило эти колебания в определенном направлении. После англо-русского соглашения 1907 года антигерманская коалиция вполне готова, ее будущие военные вождя до мелочей разрабатывают план будущей кампании (как известно, нарушение бельгийского нейтралитета Германией было предусмотрено англо-французской военной конвенцией еще ранее 1912 года), и дипломатам оставалось только выбрать ((удобный момент". Последние же дни перед катастрофой представляют собою в России, например, такую трогательную картину теснейшей кооперации министерств военного и иностранных дел, что в эти дни это было в сущности одно ведомство, с одним коллегиальным центром, состоявшим из Сазонова, Сухомлинова и начальника штаба Янушкевича. Чисто военный акт, всеобщая русская мобилизация 30 июля 1914 года, "развязавшая" войну, был, как известно, главным образом делом рук Сазонова, моральную же подготовку ее общественного мнения)) к войне взял на себя военный министр Сухомлинов.

Эта моральная подготовка сейчас, именно благодаря "предметному уроку" 1914 года, очень затруднена. Теперь трудно встретить в Германии, Франции или Америке грамотного человека, который не знал бы, какая масса лжи была пущена в ход перед этим годом, и особенно перед самой войной, чтобы "мобилизовать сознания" раньше, чем будут мобилизованы тела. Истинная подкладка совершившегося или Готовившегося совершиться скрывалась на правах важнейшего военного секрета, от нее всячески отводились глаза, и успех на этом поприще, нужно сказать, был очень большой – больше, чем потом на полях сражений. В 1914 году почти никто не знал – профессионалы войны и дипломаты не в счет, разумеется – истинных мотивов и истинного соотношения сил обеих, готовых схватиться коалиций. Кое-чего, истинной роли "несчастной Сербии", например, не знали даже и многие профессионалы – иначе Австрия сумела бы выдвинуть более солидную аргументацию, чем та, которой она оперировала летом 1914 года. Все это стало известно довольно много лет спустя, стало известно в тот период, когда у нас империалистской войной перестали интересоваться. Вот почему у нас до сего дня возможно появление таких книг, как "Европа в эпоху империализма" академика Е. В. Тарле, где можно прочесть, что "никогда и никем не было доказано, что в заговоре (против австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда) принимали прямое участие сербские власти". Подчеркнутое мною слово "прямое" показывает, что академику Тарле прекрасно известна огромная теперь литература по этому вопросу и что он великолепно знает, что непрямое, т.е. неофициальное, участие, в заговоре ответственнейших сербских деятелей ни в ком ныне не вызывает сомнения. Но, конечно, приказа за подписью Пашича: "Убить Франца Фердинанда" ни в каких архивах найти нельзя. И этого академику Тарле достаточно, чтобы повторять русскому читателю в 1927 году официальную версию Сазонова (недавно еще раз воспроизведенную последним в его предсмертной статье). А на случай, если среди читателей окажутся люди грамотные, "объективно" и оговорено: "Прямого участия доказать нельзя". А что Пашич и его министры знали, что Франца Фердинанда убьют, и знали, кто убьет и когда убьет, – это же не "прямое".

Сербский инцидент, при всей своей кажущейся анекдотичности, имеет колоссальное значение как пробный камень. Кто верит в райскую невинность сербского правительства 1914 года, тот логически обязан верить в таковую же райскую невинность русского, французского и т.д. правительств, а тогда не остается другого выхода, как признать правильной "ритуальную легенду": "Германия напала". Академик Тарле и идет по этому, единственно возможному для него, пути. "Вся обстановка сложилась так, – пишет он, – что соблазн поскорее начать (losschlagen) должен был неминуемо охватить в 1913 году (в конце его) или в 1914 году именно Германию и Австрию, а не Антанту. Так сложилась дипломатическая обстановка. Если бы мир продержался, например, до 1916 или 1917 года, то есть все данные думать, что не Германия, а Антанта сочла бы для себя более целесообразным выступить первой. Мораль и человеколюбие дипломатов и правителей обеих враждебных политических комбинаций стояли на одинаковом уровне. Но то обстоятельство, что так случилось, что выступила именно Германия, повлекло за собой для Антанты, наряду с некоторыми (особенно вначале) большими невыгодами, один бесспорный выигрыш: Антанта поспешила занять позицию защищающегося".

Видите, как "объективно": просто душа радуется... Академик Тарле забывает только упомянуть, что "бесспорный выигрыш" Антанты не свалился ей, за ее добродетели, с неба, а был куплен целым морем газетной лжи, подтасовок и подделок, по большей части (в том, что касается Франции и России – на 100 %) раскрытых и разоблачен- ных в послевоенные годы. К сожалению, ученый автор забывает и о кое-каких других вещах, неудобных для "ритуальной легенды": об англо-русской морской конвенции, о поездке Пуанкаре, перед самою войной, в Петербург (о ней буквально сказано: "Пуанкаре делал в это время визит Николаю II". Прямо очаровательно!), об отчаянных попытках Вильгельма спасти мир в самые последние дни – попытках, поколебавших на секунду даже Николая II – и т.д., и т.д. Что эти умолчания, к сожалению, не суть продукт неосведомленности, доказывается самым изложением академика Тарле: через 2 страницы он вынужден признать, что у Пуанкаре и Николая II "с разговор должен был коснуться также военных приготовлений обеих держав" (!). Словом, литературу предмета он, конечно, прекрасно знает, но читателю знать ее во всех подробностях не полагается. Иначе тот, пожалуй, может и усомниться в том, что "Германия напала".

Разрушать "ритуальную легенду", таким образом, не поздно даже и в СССР, даже и в 1928 году (книга академика Тарле вышла в 1927), не потому, чтобы у нас много было сторонников антантовского объяснения возникновения войны, а потому, что этим вопросом до последнего времени у нас ненормально мало интересовались. Книга академика Тарле тем и опасна, что она может оказаться единственным пособием только что заинтересовавшегося внешней политикой последних десятилетий читателя. Вот почему эта книга и заслуживает не такого беглого упоминания, какое сделано сейчас, а подробного разбора, который, надо надеяться, в ближайшее время и будет дан одним из товарищей ее западных историков" на страницах "Историка-марксиста". Сейчас же это упоминание пришлось сделать, главным образом, для того, чтобы объяснить необходимость собрать и издать то, что есть в нашей марксистской литературе о войне и ее возникновении.

Работы пишущего эти строки занимают в этой литературе определенное место и, в некоторых случаях, являлись первыми опытами на этом пути. Конечно, автор отнюдь не приписывает им значения последнего слова и даже вообще не считает их сколько-нибудь законченной исследовательской работой. Эту работу он все-таки надеется когда-нибудь проделать, хотя откладывание ее с году на год (она начата еще в 1918 году!) не обещает ей особенно хорошей судьбы. Но правдивую историю возникновения войны и связанной с нею дипломатической "работы" дают даже и эти беглые очерки. Кое-что из этих беглых очерков уже вошло все же в "железный инвентарь" литературы предмета. О том, что ближайшей причиной вступления России в войну было стремление завладеть Константинополем и Дарданеллами, не спорит даже и академик Тарле. Даже и он не решается утверждать, что Дарданеллы Николаю пообещали в награду за защиту "свободы и цивилизации" от германского варварства. Но когда появилась моя первая статья на эту тему (в парижском "Нашем голосе" осенью 1914 года), это отнюдь не разумелось само собою. Русско-германская война рассматривалась как факт самодовлеющий, ничем не связанный с традиционной политикой Романовых на Ближнем: Востоке, и объяснялась или "стремлением германской промышленности завоевать русский рынок", или соперничеством русского и прусского помещика на хлебном рынке (отголосок последнего объяснения можно найти и в моей, первой, статье о "виновниках войны", возникшей в апреле – мае 1915 года) и т.п. Так что, когда я в 1918 году при помощи т. В. В. Адоратского нашел в наших архивах протоколы (стрех совещаний" о Константинополе и проливах 1913–1914 годов (напечатаны в N1 ((Вестника Наркоминдела" за 1919 год; предисловие перепечатывается в настоящем сборнике), это была не случайная находка, а в известном смысле "открытие" – результат поисков с обдуманной целью в определенном направлении. Более случайным было не лишенное "сенсационности" открытие нами, мною и т. Адоратским, первой пачки ныне всемирно знаменитых "писем Извольского" в случайно забытом среди бумаг "секретного архива министра иностранных дел" портфеле Сазонова. Это была, пожалуй, самая интересная пачка – личных, частных писем Извольского Сазонову: она, главным образом, легла в основу как моего второго этюда о "виновниках войны" (весна 1919 года), так и характеристики Пуанкаре; обе статьи читатели найдут ниже.

Кое-что из вошедшего потом в общий оборот не стоило перепечатывать именно потому, что теперь это все знают – все, кто сколько-нибудь интересуется войной 1914 года. Так, на страницах "Нашего голоса" и "Нашего слова" я вел продолжительную полемику с покойным М. П. Павловичем о размерах германских вооруженных сил: тезис "Германия напала" логически вел за собою легенду о несметных полчищах, брошенных новым Атиллою на несчастные "цивилизованные народы", которые могли противопоставить этому нашествию лишь ничтожные кучки бойцов. Простая справка с довоенными статистическими сборниками разоблачала и здесь грубую передержку антантовских сводок. Ясно было, что количественно германская армия должна была быть слабее своих противников. Теперь это давно общеизвестный факт (см., напр., "Военно-исторический сборник" за 1919 год, вып.1, "Силы обеих коалиций", как нарочно, по секретным данным французского штаба, официальные сводки которого и сбили с толку покойного Павловича!). На западном фронте, например, немцы имели к ноябрю 1916 года 1 314 батальонов против 2 219 батальонов французов, англичан, бельгийцев и русских (последних было всего 12 батальонов, французы же одни были сильнее немцев, имея 1 397 батальонов), т.е. были численно слабее противника более чем в полтора раза. Так что теперь всякий военный курсант знает, что папа-Жоффр втирал очки французской публике, распространяя россказни о четырехмиллионной (!) германской армии, навалившейся на несчастных французов. Но не только т. Павлович, а и редакция "Нашего слова" явно более доверяла папа-Жоффру, нежели своему дерзкому сотруднику, и печатала мои статьи с очевидной неохотой. Теперь эти чересчур длинные доказательства того, что дважды два есть четыре, а не стеариновая свечка, едва ли у кого найдется охота читать по совсем другой причине: никто же не спорит.

Чтобы покончить со статьями наших парижских изданий эпохи войны, остается прибавить, что из них взята первая версия "Константинополя", впоследствии широко разработанная в статье журнала "Летописец" (1916 года), перепечатанной в сборнике "Внешняя политика" (1919 год). Я предпочел версию " Нашего слова ", поскольку она короче, по-моему ярче, не приспособлена к цензуре и не перепечатывалась ни разу у нас. Не приспособлена к русской цензуре, нужно прибавить, ибо военная цензура, и весьма свирепая, существовала, конечно, в те годы и в Париже. Об этом сейчас же приходится вспомнить по поводу последней из статей, взятых из "Нашего слова", – "Лейб-гвардия Романовых". Составляя ответ на статью какого-то российского академика или профессора, поносившего германскую науку, как "лейб-гвардию Гогенцоллернов", статья, хотя она никаких военных секретов не разоблачала, подверглась почему-то сильному искалечению со стороны французского цензора" Этого последнего иногда "схватывало", под влиянием нажима из русского посольства, должно быть, и он начинал вычеркивать даже то, что, пожалуй, пропустила бы и петербургская цензура. Об этой искалеченности статьи приходится предупредить читателя, поскольку в одном месте оказалась нарушенной, благодаря цензорским правкам, логическая связь. Восстановить подлинный текст я не могу, так как рукописи у меня не сохранилось.

Три больших статьи на одну, в сущности, тему-две версии "Виновников" (1915 и 1919 годов) и "Как возникла война?" – печатаются все вместе потому, что они ни в чем почти, кроме немногих отдельных фактов и цитат, не повторяют друг друга. Первая ("Виновники") 1915 года) пытается дать общий социологический фон картины; устарев кое в чем, в основном эта социология войны, как одного из симптомов загнивания капитализма и одного из средств оттянуть рабочую революцию, остается, по-моему, верной и доселе. Написана Эта статья, когда я не имел понятия о том, что по этому предмету хранят в себе наши архивы, но зато имел под руками богатую памфлетную предвоенную литературу: борьба различных направлений внутри этой последней гораздо лучше помогала выяснить истину, чем Это можно было сделать на основании окрашенной под один колер литературы эпохи войны. "Виновники" 1919 года, напротив, написаны исключительно по архивным материалам, тогда, по большей части, почти еще никому неизвестным, и содержат в себе характеристику дипломатической подготовки войны. Наконец, "юбилейный" очерк: "Как возникла мировая война?", основываясь частью на архивных документах, но к тому времени, 1924 году, в большинстве уже опубликованных, частью на ранее собранном печатном материале, останавливается на вопросах, мало затронутых в предыдущих очерках: на экономической предыстории войны и на анализе дипломатических комбинаций "роковой недели", 24–31 июля 1914 года; этих комбинаций в "Виновниках" 1919 года я почти не касался. В целом все три статьи дают довольно полную и в основном не устаревшую картину возникновения империалистской войны. Более мелкие статьи даются как приложение, поскольку они освещают более детально ту или другую сторону вопроса. Тут есть уже и повторения, но, поскольку статьи печатались вначале самостоятельно и предназначались для читателей разных изданий, обойтись без повторения некоторых общих мотивов было невозможно.

Из остальных помещенных в сборнике статей более крупными являются связанные по теме между собою статьи о подготовке договора о проливах (в марте 1915 года) и предисловие к изданному Центрархивом сборнику "балканских" документов. Это уже не "дипломатическая предыстория" 1914 года, а дипломатическая история самой войны. Для нас в настоящий момент едва ли нужно говорить, что эта "военная" дипломатия важнее "предвоенной": узлы современного положения завязывались как раз в это время; узлы, завязавшиеся ранее, были разорваны войной. В то же время ни американская, ни западноевропейская литература, знаменательным образом, не останавливаются на "военной" дипломатии – даже документы, относящиеся сюда, ни одно из участвовавших в войне государств еще не опубликовало. Нам и в этом, как в опубликовании предвоенных документов, придется быть пионерами: не даром готовящегося совместно Коммунистической Академией, Наркоминделом и Центрархивом издания дипломатической переписки эпохи войны ждут за границей с таким нетерпением, как показывают приходящие оттуда письма.

Наконец, четвертую и последнюю часть сборника составляют статьи, посвященные окончанию войны. Они основаны не на архивных документах, за исключением некоторых отдельных цитат. Это – отчасти воспоминания, отчасти попытки анализа данных, давно опубликованных, но не делавшихся еще предметом исторического исследования. Беря вопрос совсем в другой плоскости, эти статьи могут показаться не имеющими прямой связи с остальным содержанием сборника. По сути дела они представляют с этим содержанием одно целое. Центральный вопрос самой большой из них ("Выход России из войны"): из какой войны Россия выходила? Обоснование ответа на этот вопрос читатель находит именно в первой части сборника. Автор склонен отвечать на этот вопрос теперь, может быть, с большими оговорками, чем он это сделал бы, когда писал "юбилейную" статью 1924 года. Но эти оговорки начинаются на той углубленной стадии работы, которая сама только начинается. Та общая постановка, какая дана в первых статьях сборника, в оговорках еще не нуждается.

Война была гнило-капиталистической, грабительской, "нападательной" со стороны Антанты вообще и России в частности (что нисколько, разумеется, не устраняет того факта, что при иной обстановке напала бы и Германия), ни в какой степени не была " обороной отечества" и "защитой свободы", не упраздняла, а укрепляла милитаризм – все это остается на своем месте, как бы ни понимали мы термин "империализм", по Гильфердингу или по Ленину, признавали ли бы мы наличность самостоятельного "русского", "национального" империализма, или считали Россию просто вассалом Антанты. Анализ империализма как системы, господствовавшей в Европе – и Америке – в 1914 году, есть колоссальной важности дело: но конкретно-исторический анализ в этом вопросе только начинается. Когда он продвинется достаточно далеко, у нас будет новая, несравненно более глубокая, философия войны 1914 года; но картина войны как с чисто военной, так и с политической стороны, едва ли изменится. В той стадии, которую, главным образом, охватывают издаваемые теперь работы, автору было еще не до того, чтобы объяснять: прежде всего нужно было показать, что же собственно было? Ответ на этот вопрос, конечно, отнюдь не ставит, точки ни в работе над этой темой вообще, ни в работе автора печатаемых статей в частности. Но для широких кругов изучающих надо начинать именно с этого ответа – начинать даже в СССР и даже в 1928 году. Ибо знание того, что, собственно, было, отнюдь нельзя у нас считать вещью, само собою разумеющейся.

Об авторе

Выдающийся советский историк, видный деятель революционного движения и коммунистической партии. В 1891 г. окончил историко-филологический факультет Московского университета. В апреле 1905 г. вступил в РСДРП, активно печатался в большевистской прессе. В дни декабрьского восстания в Москве участвовал в вооруженной борьбе. Эмигрировал во Францию, где создал два крупнейших своих произведения – 5-томную "Русскую историю с древнейших времен" и "Очерк истории русской культуры". В августе 1917 г. вернулся в Россию, принимал участие в вооруженном восстании в Москве. С 1918 г. – член правительства, заместитель наркома просвещения РСФСР. В различные годы руководил Коммунистической академией, Институтом истории АН СССР, Институтом красной профессуры. С 1929 г. – академик АН СССР.

С именем М. Н. Покровского связаны крупнейшие мероприятия по реорганизации высшей школы на коммунистических началах. При его активном участии были проведены национализация и централизация архивных, библиотечных и музейных фондов, подготовлены и реализованы декреты о введении новой орфографии, охране памятников искусства, ликвидации безграмотности и т. д. В трудах последних лет жизни – в основном популярных учебных курсах и критических обзорах литературы – им было высказано немало как интересных и глубоких, так и противоречивых и спорных суждений о прошлом. Известное высказывание М. Н. Покровского – "история есть политика, опрокинутая в прошлое" – стало руководством к действию для целого поколения историков-марксистов.