Рыбин В.А. Эвтаназия.
Медицина. Культура: Философские основания современного социокультурного кризиса в медико-антропологическом аспекте. Изд. стереотип.

Оглавление

От автора

Окружающая нас действительность становится все более динамичной. Мы наблюдаем усиление воздействия цивилизационных "рисков" и кризисов (экологического, экономического, демографического и т. д.) не только на общество в целом, но и на конкретного человека, включая непосредственно окружающую его жизненную среду и сам его организм. Поскольку социальная динамика в будущем будет лишь усиливаться, то условием нашего дальнейшего существования в полном смысле слова и прежде всего должно стать разумное отношение к действительности, т. е. осмысление проблем, возникающих по ходу развития.

К их числу относится проблема эвтаназии, нерешенность которой не только будоражит массовое сознание уже много лет, но и создает значительные сложности для практической медицины, о чем автор данной работы знает из почти 20-летнего опыта работы в качестве врача анестезиолога-реаниматолога. Хотя медицинская практика, "про- житая" автором в разных хирургических отделениях городской больницы неотложной медицинской помощи, стала для него основным "прафеноменом" дальнейшей деятельности, она же показала, что сугубо медицинской подготовки и практического опыта явно недостаточно для решения указанной проблемы. В результате потребности в новых знаниях, которые отвечали бы сложности поставленной задачи, сформировалось убеждение, что соответствующим потенциалом обладает единственная дисциплина – философия. Тем не менее прошел достаточно долгий период, включивший в себя усвоение автором ее основ, защиту кандидатской диссертации и опыт преподавательской работы в Челябинском государственном университете, прежде чем наметились конкретные перспективы решения проблемы эвтаназии. Решающее значение имела встреча с профессором Ф. Т. Михайловым, общение с которым позволило довести до полной ясности основные идеи данной работы. К сожалению, Феликс Трофимович недавно ушел из жизни. Предлагаемая вниманию читателей книга – дань памяти этому выдающемуся отечественному философу.

Автор благодарен профессору А. А. Астахову, давшему стимул к исследованию медицинского аспекта проблемы эвтаназии, профессору В. И. Плотникову, которому автор обязан своим формированием в качестве философа и к "школе" которого он себя относит. Автор выражает признательность заведующему и сотрудникам кафедры философии Челябинского государственного университета: профессору А. Б. Невелеву, оказавшему не только научную, но и моральную поддержку в процессе работы над книгой, доценту В. К. Шрейберу, сделавшему ценные замечания, и особенно профессору К. Н. Суханову, который подал идею названия и тем самым помог автору сформировать структуру изложения.

Автор будет благодарен за все сделанные замечания и пожелания, которые просит присылать на сайт Челябинского государственного университета.

Введение

В апреле 1975 г. в один из госпиталей североамериканского штата Нью-Джерси в бессознательном состоянии была доставлена пациентка Карен Энн Куинлэн, недавно окончившая школу. В молодежной компании она выпила немного джина с тоником, добавив в него некоторую дозу транквилизирующих (успокаивающих) средств. Эта смесь вызвала у нее остановку дыхания, что потребовало реанимационных мероприятий сначала непосредственно "на месте", а затем и в условиях больницы, где пациентка была подключена к аппаратуре искусственного поддержания дыхания. Постепенно нормализовались деятельность сердечно-сосудистой системы и простейшие обменные функции, но в сознание она так и не пришла.

В течение целого года Карен Куинлэн была подключена к аппарату искусственной вентиляции легких, и врачи сначала не теряли надежды, что она придет в себя, тем более что у нее сохранялись примитивные реакции на свет, звук и боль. Когда же через несколько месяцев надежды постепенно иссякли, родители больной обратились к медикам с просьбой отключить аппаратуру и дать их дочери возможность "умереть окончательно", но, получив отказ, обратились в суд. В 1976 г. суд штата Нью-Джерси обязал врачей отключить респиратор, что и было сделано ими, правда, лишь через два месяца. Между тем у девушки вдруг восстановилось самостоятельное дыхание, хотя до этого ее не удавалось отключить от жизнеподдерживающей аппаратуры, однако сознание не вернулось. После этого Карен Куинлэн, переведенная в приют для тяжелых больных, требующих специального ухода, прожила в бессознательном состоянии еще почти 10 лет и умерла от присоединившейся пневмонии только в 1985 г.

Это судебное решение стало первым актом легализации эвтаназии в практике медицины второй половины XX в.

Эвтаназия – это целенаправленно осуществляемое медицинским работником ускорение смерти тяжело больного человека, обосновываемое, как правило, соображениями безнадежности его состояния и избавления его от страданий. В медицине на протяжении 2 500 лет эвтаназия оставалась под безусловным запретом, осуждалась в обществе и преследовалась по закону. Эвтаназия, практиковавшаяся в нацистской Германии в рамках доктрины "расовой гигиены", была единодушно осуждена мировой общественностью, а обвинительный приговор, вынесенный в 1947 г. по делу нацистов-медиков, лег в основу международных медицинских кодексов, недвусмысленно отторгавших ее.

Однако, начиная с указанного прецедента, и в США, и в Западной Европе отношение к прекращению жизнеподдерживающих мероприятий стало более терпимым: сначала оно допускалось по отношению к пациентам с неопределенно долгой утратой сознания ("вегетативное состояние") с разрешения лиц, которые представляли их интересы, затем эта практика включила в себя больных с менее выраженной патологией и в конце концов оказалось результатом свободного выбора. Одновременно 70-е гг. отмечены становлением биоэтики как дисциплины, включающей в себя рассмотрение нравственных и правовых коллизий, связанных с внедрением в практику новейших медицинских технологий, в том числе проблемы эвтаназии, по поводу чего повсеместно развернулись бурные дискуссии, в которых открыто был поставлен под сомнение авторитет и целесообразность традиционных нормативов медицинской этики, и прежде всего краеугольный камень Клятвы Гиппократа – запрет на эвтаназию, выраженный императивом "я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для реализации подобного замысла".

В отечественной медицине советского периода эвтаназия рассматривалась в качестве узкоспециального раздела, затрагивающего исключительно сферу медицинской этики и оцениваемого однозначно негативно, к тому же актуального только для стран Запада, но отнюдь не для здравоохранения развитого социализма. Хотя тогда же, в основном юристами, высказывались альтернативные взгляды, они не переменили сложившегося отношения. Проблематизация и широкое обсуждение феномена эвтаназии в России были инициированы в конце 80-х гг. в русле общего разворота отечественного социогуманитарного знания к "феномену человека" и деятельностью основанного И. Т. Фроловым Института человека РАН. Одной из первых отечественных публикаций, зафиксировавших актуальность проблемы эвтаназии, стала статья Б. Г. Юдина "Жить или не жить?" в журнале "Человек".

Но резонанс, вызвавший в массовом и профессиональном сознании перелом в отношении к эвтаназии, связан с публикациями в прессе и выступлениями по ТВ одного из ведущих детских хирургов, публициста, академика АМН СССР С. Я. Долецкого, который в статье "Дай жить и дозволь умереть" ("Комсомольская правда" от 24 марта 1992 г.) прямо и недвусмысленно высказался за рационально планируемую, санкционированную обществом и осуществляемую руками врачей эвтаназию в отношении "неизлечимых раковых больных, парализованных, больных-дебилов и новорожденных с атрофированным мозгом". Свою позицию С. Я. Долецкий обосновывал, во-первых, интересами общества, все менее способного, по его мнению, нести возрастающее бремя поддержания жизни бесперспективных в плане выздоровления больных, а во-вторых, соображениями гуманности по отношению как к самому страдающему человеку, так и к его близким, вынужденным нести соответствующие тяготы.

Тогда же свой взгляд на эвтаназию выразил известный отечественный философ Э. Ю. Соловьев, который в публикации, озаглавленной "Достоинство последнего часа", обосновал свою позицию так: "Каждый умирающий имеет право на эвтаназию в узком и жестком значении этого понятия, то есть на медицинское содействие самоубийству. Речь идет о праве одних только умирающих людей, обреченность которых медицински неоспорима. Хотя, вообще-то говоря, давно пора бы понять, что дозволение на содействие самоубийству уже изначально заложено в понятии прав человека, как и идея отказа от смертной казни".

В рамках научного дискурса проблема эвтаназии получила освещение в ходе дискуссий о предмете и статусе отечественной биоэтики в первой половине 90-х гг., которые зафиксировали, что отечественные исследователи (А. П. Огурцов, Б. Г. Юдин, П. Д. Тищенко и др.), продолжая инициированную И. Т. Фроловым линию и переработав тезаурус западной биоэтики, вышли на уровень осмысления феномена эвтаназии, достигнутый мировым философским сообществом. Интенсивный обмен мнениями с учетом новых социальных реалий прошел среди профессионалов-медиков. Свою точку зрения на эвтаназию – единую за редким исключением – определили отечественные юристы. Пресса отразила позицию массового сознания, а на ТВ выступили академик АМН Э. Воробьев и главные врачи первых в России стационаров для умирающих больных (хосписов) А. Гнез- дилов и В. Миллионщикова.

На рубеже 2000 г. накал дискуссий по поводу эвтаназии постепенно снизился, а количество публикаций уменьшилось. Это связано, с одной стороны, с тем, что проблема эвтаназии была зафиксирована в рамках биоэтики и приобрела академический статус. С другой стороны, в этом выразился удерживающийся до сих пор "паритетет" между сторонниками и противниками эвтаназии, никто из которых так и не сумел выработать убедительных аргументов для подтверждения своей точки зрения и обосновать приемлемые алгоритмы решения проблемы.

Такая ситуация в целом соответствует общемировым тенденциям. К 2006 г. Нидерланды остаются фактически единственной страной, где эвтаназия широко практикуется во всех ее формах. Упорные попытки и в других странах превратить ее в повседневную декриминализированную практику пока не увенчались успехом. Однако до сих пор не выдвинуто аргументов, на основании которых можно было бы со всей определенностью либо запретить эвтаназию, либо сделать ее допустимой.

Проблема эвтаназии несомненно является сложной, что объясняется ее по меньшей мере "двусоставностью": будучи принадлежностью профессиональной медицинской сферы, эвтаназия одновременно включена в обширный общекультурный контекст, даже при первичном рассмотрении затрагивая такие фундаментальные и сложные для формализации понятия, как "сущность человека", "смысл жизни и смерти", "моральный выбор", "права человека", "гуманизм" и т. д.

Несомненно, что проблема эвтаназии порождена достижениями "про- метеевско-фаустовской", "техногенной цивилизации Запада" (В. С. Степин) и стимулирована успехами современных, прежде всего биологических, наук в познании закономерностей жизни, благодаря чему природная реальность оказалась значительно более управляемой и моделируемой, чем всего несколько десятилетий назад. "Биология нашего времени стала средством не только изучения, но и прямого воздействия на мир живого. В ней все более нарастают тенденции проектирования и конструирования биообъектов, выдвигаются задачи управления живыми объектами и системами. Возникает необходимость в разработке сценариев предвидения будущего на всех уровнях биологической и биосоциальной реальности. Современная биология вступает в новый этап своего развития, который можно назвать биоинженерным".

Будучи перенесены на человека, биотехнологические новации обретают явственную экзистенциальную нагруженность, что особенно заметно в медицине, где наглядно проступает тенденция "медикализации" всей современной культуры: медицинская профилактика и применение медицинских рекомендаций в самых разных сферах производства и обыденной жизни и, главное, колоссальное увеличение набора медицинских услуг, причем все чаще не столько с лечебной, сколько с эстетической, репродуктивной или психологической целью (пластическая хирургия, включая пирсинг и вживление чипов), операции по перемене половой принадлежности, генетическое моделирование некоторых физических характеристик будущего ребенка и т. д. Более того, если раньше основой для "протезирования" недостающих и воссоздания новых качеств и свойств человека использовались материалы внешней природы, то теперь в качестве такого материала "человек начал использовать самого себя: генная инженерия, фетальная терапия, трансплантология и т. п. искусственные органы, искусственное оплодотворение, искусственное продление или прерывание естественной жизни".

В самой практической медицине понятия "здоровье", "болезнь", "норма", "патология" все больше теряют прежнюю четкость, приобретают выраженный рукотворный оттенок. Например, смерть предстает уже не в качестве цельного явления, одновременно поражающего все жизненные функции организма, как казалось недавно, но в виде процесса, растянутого во времени, разделенного на три этапа (смерть "клиническая", "биологическая" и "смерть мозга") и до определенной степени доступного управлению, благодаря чему стало возможным вернуть человека к жизни через 5–7–10 минут после того, как его сердце остановилось. Образно выражаясь, возникает возможность развернуть ладью Харона вспять и переплыть Стикс в обратном направлении.

Однако эти же успехи поставили новые проблемы, которые просто не могли возникнуть в эпоху, когда смерть была малоуправляемым процессом и проистекала от "естественных причин". В частности, сформировался и непрерывно расширяется контингент лиц, поддержание существования которых требует значительных социальных и человеческих затрат, но которые, по выражению основателя отечественной реаниматологии академика В. А. Неговского, представляют собой "не личность, а "сердечно-легочный препарат" – существо, которое никогда не вернется к сознательной жизни, жизнь которого не принесет ничего, кроме бесцельных страданий, окружающим его близким". Количество таких пациентов в наиболее развитых странах исчисляется десятками тысяч. Надо ли поддерживать их "жизнь" (существование)? Надо ли вообще начинать реанимационные мероприятия у безнадежных больных? Каким образом оценивать прочие достижения медицины, которые ведут к продлению жизни, но отнюдь не к восстановлению здоровья, тем самым увеличивая контингент людей с тяжелыми заболеваниями и даже уродствами? Однозначного ответа на эти вопросы нет. Ясно одно: жизнь и смерть в разных их формах все больше становятся результатом осмысленного выбора. Причем не только со стороны врачей, но и со стороны самих пациентов: широкий резонанс получил иск, с которым в Европейский суд по правам человека обратилась парализованная пациентка с тяжелым дегенеративным заболеванием нервной системы, которая в течение ряда лет безуспешно добивалась от врачей прекращения жизнеподдерживающих мероприятий.

До недавних пор регуляция врачебных воздействий на организм, здоровье и жизнь пациентов осуществлялась внутренними силами самой медицины, которая в качестве социального института "практического гуманизма" обладала собственным этическим кодексом в виде Клятвы Гиппократа и очерчивала границу "non licet" (не дозволено) принципом "non nocere" (не вреди), понятным и очевидным для всякого профессионала-медика. Но обладает ли медицина таким регулятивным потенциалом сегодня, когда ее институт трансформируется в некое подобие обширного технологического производства, где, с одной стороны, новые технологии позволяют медикам обслуживать все большее число пациентов, а с другой стороны, неуклонно увеличивается количество специальностей, что в целом изменяет складывавшийся веками статус врачебной профессии. Автоматизация и компьютеризация лечебных и лабораторных процедур не только упрощают, но и усложняют всю систему медицинского разделения труда, помимо клинической практики в нарастающей степени включая в нее функции, связанные с информацией, контролем, обработкой данных и т. д. Современный врач мыслит и действует уже не как врач-универсал ("сельский врач" или "доктор Чехов"), но как узкий специалист и как лицо, нагруженное и административной ответственностью, и выполнением "машиноподобных" информационно-учетных функций, вследствие чего этические (т. е. по-настоящему "человеческие") регулятивы все больше воспринимаются им в качестве досадных формальностей и архаических атрибутов.

И в этом смысле эвтаназия представляет собой наиболее наглядное выражение того обстоятельства, что в современной культуре сдвинулись и "поплыли" все формы, и прежде всего – образ самого человека!

Теоретики высказывают диаметрально противоположные суждения по поводу данной тенденции. Одни усматривают тут признаки глубокой деструкции культуры и угрозу будущему всего человеческого рода, "ибо если человек может выбрать себе лицо или пол (что стало реальностью биомедицины), создать лишенное половых признаков тело-протез, то есть стать индифферентным (транссексуалом), то это предполагает полную перестройку сознания, отказавшегося от памяти, наличие не только средств для выполнения этих операций, но и их исполнителя (курсив мой. – В. Р.), естественно в этих предположениях отождествляемого с законодателем-тираном, который точно знает и предписывает законы миру". Другие оценивают ситуацию более оптимистично, в качестве вполне приемлемой перспективы рассматривая проекты сращивания компьютера с человеком или обсуждая перспективы его клонирования.

Исчерпывающий обзор позиций по поводу ситуации, складывающейся по ходу нарастающего воздействия медицины на природу человека, представлен в работе специалиста в области моральной и социальной философии из Университета Хельсинки Х. Гулинг "Портрет Дориана Грея. Некоторые соображения о наших поисках физического и эстетического совершенства". Х. Гулинг ставит вопрос чрезвычайно широко, начиная с проблематичности самого решения человека подвергнуть свою жизнь опасности ради изменения внешности или пола и заканчивая рассмотрением права генной инженерии вообще называться областью медицины. То, что образ действий при этих манипуляциях серьезно противоречит нормативам медицины, не вызывает у автора сомнений. Однако сама попытка усомниться или даже критически отнестись к возможностям современной биомедицины, считает Гулинг, может быть оценена только отрицательно – как проявление мировоззренческого бессилия, т. е. "пессимизма" по отношению к технологическим перспективам. Существуют два вида такой негативной позиции: первый, "естественный" вид пессимизма выражает скепсис по отношению к биотехнологическим инновациям, но не приводит к требованиям их полного запрета; второй, "неоправданный тип пессимизма" требует полного запрещения работ в этом направлении и представляет собой "выражение идеологического пораженчества". "Оптимисты" с энтузиазмом воспринимают возможности вмешательств во все механизмы физиологических функций человеческого организма. Иные склоняются к созерцательно-стоической позиции.

Поскольку в ближайшем будущем остановки технологического развития, создающего указанные антропологические эффекты, не предвидится, и темп инноваций, безусловно, будет лишь возрастать, то существенной чертой грядущей культуры станет (с этим надо согласиться) Опасность, нарастающая пропорционально росту ее продуктивного потенциала, в чем современная техногенная культура являет резкий контраст по отношению ко всем без исключения культурам прошлого. Традиционные культуры были природозависимыми, но их формы создавали пространство безопасности и стабилизировали жизнь людей. "Именно таково было ощущение древнего человека, окруженного непонятной и непокоренной природой. Для него культура означала все то, что оттесняло надвигающиеся на него силы и делало жизнь возможной. Постепенно безопасность росла, природа перестала быть чем-то чуждым и угрожающим, превратилась в неиссякаемый источник благ и вечно действенных сил обновления, источник полноты и изначальности, каким видело ее Новое время. Но затем соотношение еще раз перевернулось: в ходе истории человек снова вступил в опасную зону, но на этот раз опасность возникла из тех самых человеческих усилий, которые отвратили ее в первый раз – то есть изнутри самой культуры".

Складывается принципиально новая ситуация в человеческой истории, поскольку все предшествовавшие современности типы культур отличались от нее не только большей "погруженностью" в природу и не только большей замедленностью исторической динамики, но и тем обстоятельством, что все они обладали способностью сохранять прочное "самоподобие" присущих им социокультурных форм, которое гарантировалось устойчивостью неких базисных социокультурных оснований и соответствующих им метафизических абсолютов. Маркс называл совокупный продукт этой устойчивости духовно-практическими формами, Хайдеггер – "поставом"; Хабермас определяет его как "модели, гарантированные метафизикой". Несмотря на то, что "по мере ускорения темпов социальных изменений период заката этих моделей нравственной жизни становился все короче, независимо от того, ориентировались ли они на греческий полис, на сословия средневековой societas civilis, на всесторонне развитого индивида городов эпохи Ренессанса или, как у Гегеля, на структуры семьи, буржуазного общества и конституционной монархии", данное обстоятельство вплоть до последних десятилетий не препятствовало общекультурному прогрессу в русле преобразования первой, "естественной" природы во вторую, "искусственную" и все более глубокой трансформации ее в "неорганическое тело человека".

Однако в наши дни непоколебимость прежних мировоззренческих абсолютов, позволявших продуктивно и относительно безболезненно сочетать "науку" и "нравственность", приращение "знаний" и "ценности" гуманизма, гарантируя человеку при этом статус "антропологической неприкосновенности" (выражением которого и выступал запрет на эвтаназию), окончательно утрачена! Как следствие, "природопокорительская" стратегия обратилась на самого человека.

Следовательно, есть все основания утверждать, что "модели, гарантированные метафизикой", базисные для любой культуры, в том числе и культуры новоевропейской, выработали свой потенциал и стали нефункциональными.

Если же согласиться с тем, что ускорение темпов преобразования и смены социокультурных образцов в истории человечества есть онтологическая константа, то придется принять и то положение, что нефункциональность данных базисных моделей обусловлена как раз наличием в них метафизических включений.

Именно так считал М. Хайдеггер, который связывал коллизии и перспективы современной технической цивилизации с "новоевропейской метафизикой" и усматривал причины кризиса современной культуры в том, что "преодоление метафизики" в послегегелевскую эпоху – процесс, который сам Хайдеггер отсчитывает от философии Ницше, – совершалось в форме "антропологии", равным образом не изжившей в себе метафизические предпосылки и потому неуклонно прогрессирующей по линии редукции бытия к сущему. Поэтому, начиная с какого-то момента, этим редуцируемым бытием оказываются уже не вещи внешней природы, а сам человек в своей "естественной" природно-телесной данности: "Сама философия успела тем временем превратиться в антропологию и на этом пути стала добычей ответвлений метафизики, т. е. физики в самом широком смысле, включающем физику жизни и человека, биологию и психоло- гию".

Закономерно, что человек в этих условиях легко может быть превращен (и превращается!) в "человеческий материал" – в один из многих утилизируемых современной техникой материалов, "включая сырье "человек" для технического производства неограниченной возможности изготовления всего", например, в инкубатор стволовых клеток, в субстанцию для изготовления фармакологических препаратов, в набор органов для последующей пересадки и т. д., и т. п., что делает легализацию эвтаназии крайне потребным условием для реализации проектов подобного рода. Дело врачей из больницы N 20 г. Москвы, которому некоторые СМИ (может быть, и поспешно) присвоили название "дело врачей-потрошите- лей", вне зависимости от исхода судебного разбирательства, свидетельствует о том, что такая ситуация не исключена и объективно могла возникнуть!

Но даже если это не так, если человеку суждена иная судьба, чем быть придатком технологических процессов и сырьем тотального "обеспечения", если антропологические перспективы более благоприятны, то сам факт возникновения проблемы эвтаназии в современной культуре, подобно сигналу тревоги (Alarm), есть индикатор "срыва" в ее базисных основаниях и выхода ее на некую предельную – "антропологическую" – границу, за которой начинается либо этап "окончательного потребления ради полного израсходования" (Хайдеггер), т. е. переход культуры в "пустоту", в небытие, либо этап воссоздания культуры на новых основаниях.

В сложившейся ситуации нельзя более положиться ни на "опыт предков", ни на "мудрость природы", ни на "завоевания науки". Это в полном смысле слова "поворот на лесных тропах", – Kehre, – где осмысление и переосмысление фундаментальных характеристик человеческого присутствия в мире становится условием выживания человечества и в качестве базисного фактора его существования включается в само определение бытия.

И в качестве первого шага такого осмысления следует заявить, что эвтаназия – это общекультурная проблема, которая в силу своей "антропологической нагруженности" выдвинута в сферу медицины, но решаема только в масштабах философского дискурса, поскольку только философия как рефлексия на всеобщее способна выйти на основания современной социокультурной проблематики. В более конкретном плане задача заключается в том, чтобы определить те "надломы" в основаниях новоевропейской культуры, которые сделали нефункциональными стабилизировавшие ее прежде "метафизические абсолюты" и привели к ликвидации принципа "антропологической неприкосновенности", что находит наглядное и "предельное" выражение в проблеме эвтаназии.

Четкие ответы и практически действенные решения в плане воссоздания устойчивости социокультурных оснований (а также недвусмысленные ответы по поводу проблемы эвтаназии) необходимы как можно скорее, уже сейчас. В противном случае надо готовиться к худшему. "Пора, наконец, увидеть за деревьями лес. Слишком страшная угроза таится в его чаще. Последовательная эволюция "соматических" прав в направлении, заданном современными тенденциями жизни, может повлечь итоговую для человека потерю: утрату самого человека. В "зеркале" цивилизации может однажды вместо привычного образа отразиться обличье совсем другого антропотворного создания". Таким образом, проблема эвтаназии, будучи включенной в медицинскую проблематику, является онтологически конститутивной для всей современной культуры и, более того, для будущего человеческого рода в целом. Перефразируя выражение А. Камю, который в середине XX в. заявил, что "есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема – проблема самоубийства", сегодня, в начале XXI в. с известной долей полемичности можно утверждать, что "есть лишь одна по-настоящему серьезная философская проблема – проблема эвтаназии".

Хотя проблема эвтаназии является далеко не простой, ее решения возможно достичь, если, как полагает автор данной работы, в процессе исследования продвигаться по линии конкретизации при одновременном "удержании" в поле зрения всего соответствующего ей социокультурного контекста. Исследование в таком случае должно одновременно сочетать в себе и нарастание конкретизирующей, "разрешающей" способности анализирующей "оптики", и увеличение масштабов теоретического охвата, осуществляясь в целом "возвратно-поступательным", т. е. герменевтическим способом.

Представляется, что главными ступенями движения от феноменологии проблемы к сущностному уровню ее постижения и в то же время основными координатами в процессе конкретизации каждой из ступеней являются следующие: "эвтаназия" – "медицина" – "культура".

Исследование, таким образом, будет проводиться по принципу "вглубь и вширь", согласно сопряженности единичного, особенного и всеобщего, будучи образно представлено пространством пирамиды, вершина которой образована феноменом эвтаназии, средняя часть определяет сущность и назначение медицины, а основание выражает собой культуру.

Об авторе

Рыбин Владимир Александрович

Доктор философских наук, профессор Челябинского государственного университета, специалист в области философии биомедицины, медицинской антропологии, философии культуры. По первой профессии врач; 20 лет проработал в практической медицине как анестезиолог-реаниматолог.

Ведущее направление научной деятельности — онтология общеэволюционных процессов, разработка философских оснований «единой науки о человеке», осмысление антропологического содержания глобальных социокультурных тенденций современности. Автор ряда работ по данной проблематике, в том числе книг «Эвтаназия. Медицина. Культура» (М.: URSS), «Человек в современной культуре: Введение в общее человековедение (на материале кинематографа)» (Челябинск, 2010), «Университет XXI века» (М.: URSS), а также публикаций в отечественной и зарубежной научной печати, среди которых «Компоненты антропологического кризиса современности», «Медицина как парадигма философского знания», «Органическая эволюция сквозь призму теории культуры», «Биомарксизм: опыт новейшей реконструкции учения Маркса» и др.