Каутский К. Предшественники новейшего социализма.
Том I: Коммунистические движения в Средние века. Пер. с нем. Т. I. Изд. стереотип.

Оглавление

Предисловие от автора

Второе издание этой книги является в новом облачении. Она составляет уже не первую часть коллективной работы, а самостоятельное произведение. Это не заставило меня изменить что-либо в содержании, которое в существенных частях осталось прежнее. Изменил я только название. Вместо "Die Vorlaufer dеs neureren Sozialismus", книга называется теперь просто "Vorlaufer" и т.д.

Как ни маловажно это изменение, оно представляется мне уместным потому, что название и содержание в первом издании не вполне совпадали. Несовпадение вызвано тем обстоятельством, что книга, когда я остановился на ее теме и приступил к ее разработке, не предназнаалась для того издания, в котором она появилась, для общей истории социализма, введением к которой она послужила.

Задолго до того времени, как был составлен план "Истории социализма в монографиях", я уже работал над предлагаемой книгой и подготовил ее главные части. Уже почти четверть века тому назад я начал подготовительные работы к этой книге. В то время я увидал, что великая заслуга марксизма в деле классовой борьбы пролетариата заключается в соединении утопического социализма с рабочим движением, чего Энгельс требовал уже в 1845 году, в своем "Положении рабочего класса в Англии". Эту мысль я развил в серии своих статей о "Нищете философии" и "Капитале" в "Neue Zeit" 1886 года. Противоположность утопического социализма от Оуэна до Вейтлинга и рабочего движения выступала в их время с полной ясностью. Мне представлялось заманчивым рассмотреть, нет ли возможности проследить эту противоположность для прежних столетий и установить, какие формы она принимала в то время. Особенно благоприятной в этом отношении представлялась мне эпоха Реформации, когда с полной непосредственностью и свежестью заявили о себе многие противоречия, подавленные позднейшим абсолю тизмом и вновь выступившие в великой политической борьбе в Англии только в половине XVII, во Франции даже лишь в конце XVII и в Германии – XIX веке. Мне казалось, что Томас Мюнцер и Томас Мор представляли указанную противоположность в эпоху Реформации наи более совершенным образом.

И, действительно, я, как оказалось, не ошибался на этот счет; но я сильно ошибался, когда предполагал, что могу с достаточной полнотой на немногих листах представить все своеобразие этих людей и место, занимаемое ими в истории социализма. Моя работа быстро разрасталась.

Проще всего было дело с Томасом Мором, о котором в 1887 году л издал свою монографию. Мор был литературно высокообразованный человек, оставивший многочисленные работы, превосходно характеризующие его существо. Он пользовался большим уважением людей, принимавших участие в литературе того времени, они часто и охотно писали о нем и его работах. Он действовал, как выдающийся политик, и умер как мученик католической церкви. Благодаря этому, его политическая деятельность тоже описывалась часто и любовно. Наконец, его литературные стремления, равно как и политическая деятельность, в которой он принимал участие, относились к тем высоким сферам, которые заставляют говорить о себе и о которых мы хорошо осведомлены.

Много большие затруднения встретили меня, когда я обратился к Мюнцеру. Человек, получивший не гуманистическое, а, богословское образование, он оставил всего несколько летучих листков, в которых реальное ядро лишь с трудом можно извлечь из окружавшей его толстой скорлупы мистицизма. Его приверженцами и друзьями были глазным образом невежественные пролетарии; литературно же подготовленные люди, писавшие о нем, относились к нему, как ожесточеннейшие враги. Движение, вместе с которым он пал, должно было оставаться тайным. Этим следует об'яснить, что дошедшие до нас сообщения о его Деятельности и стремлениях не только проникнуты ненавистью к нему, но часто отличаются и большой неопределенностью.

Тем важнее было, не полагаясь на одни только источники, для освещения его стремлений обратиться к раскрытию закономерности в том движении, в котором он действовал, – использовать этот прием в еще большей мере, чем этого с самого начала требует применяемый мною материалистический метод.

Так как метода моих исторических работ часто не понимают, и так как мои критики любят упрекать меня в "конструировании" истории из ничего, то следует кратко характеризовать этот метод.

Исходный пункт истории – всегда история индивидуумов. То, что мы называем обществом, представляет только совокупность отношений отдельных людей, условиями жизни которых требуется их совместная деятельность, деятельность одних для других или даже одних против других. История прекращается там, где прекращаются сведения о деятельности отдельных лиц. Материалистическое понимание истории отличается от традиционных воззрений на историю не тем, что оно абстрагируется от личности в истории, а тем, что оно не останавливается на отдельных выдающихся личностях, которые только и живут в историческом предании и которые кажутся единственными носителями исторического процесса. В действительности, последний – продукт всех личностей, принимающих в нем участие, и даже наиболее мощный отдельный индивидуум не может оказать такого сильного влияния, как совокупность массы. Чтобы понять историческое развитие, мы прежде всего должны познать, что приводит в движение эту массу.

Но писатели, которые служат источником для нас и дают нам исторический материал, мало помышляют о массе. Они больше всего останавливаются на отдельных индивидуумах, оказавших особенное влияние на массу. Поэтому и мы, историки-материалисты, исследуя прошлое, часто должны брать за исходную точку выдающиеся личности, – идет ли речь о Лессинге и Фридрихе II, о людях революции или о социалистах эпохи Реформации. Но в таких случаях отдельный индивидуум для нас – только исходный пункт исследования. Мы не можем видеть в массе просто совокупность многочисленных нулей, которые только цифрой перед ними превращаются в число, – мы не можем познать действия массы из действия ведущего ее индивидуума. Вождь – только один и не самый значительный из тех факторов, которые приводят массу в движение и определяют ее деятельность, да и сам он в большой степени получает силу и задачи от массы, без нее не может быть понят.

Итак, если мы имеем перед собой историческую личность и должны описать и понять ее, то нам необходимо прежде всего исследовать, какие черты у нее общие с общественными явлениями ее времени и народа, и какие черты составляют то, что оригинально для данной личности. После того, как это установлено, необходимо исследовать, в какой мере оригинальное в личности определилось воздействовавшими на нее особенностями окружающего мира и ее жизненного пути. Когда это удалось выяснить, от индивидуума получится тот остаток, который следует об'яснять только его личными, прирожденными дарованиями. Здесь историк должен остановиться. Для художника и естествоиспытателя именно с этим остатком связаны проблемы, в особенности привлекающие их внимание, но они не имеют никакого значения для познания закономерности исторического развития.

Когда мы достигли всего этого, мы еще далеко не покончили с нашей задачей. Только теперь начинается самая трудная ее часть.

Разграничив в рассматриваемой личности индивидуальное и общественное, мы должны приступить к выяснению последней стороны. В том общественном движении, в котором личность приобрела историческое значение в качестве его представителя и передового борца, мы тоже должны постараться отделить особенное от общего. Мы должны сравнить рассматриваемое движение со многими другими родственными движеииями и таким образом раскрыть, что отличает первое от остальных и что в них во всех общее.

После того, как это сделано, перед нами остается еще самая великая и трудная задача. Каждое отдельное из этих движений мы должны связать с совокупным общественным процессом в данное время и у данной нации, а этот процесс в последнем счете обусловливается экономическим процессом. Мы должны исследовать, с одной стороны, в какой мере историческое своеобразие отдельного движения об'ясняется своеобразием общества и экономики в данную эпоху; а с другой стороны – насколько общее в различных движениях обусловливается факгорами, общими для различных общественных форм и различных способов производства.

Если нам удалось это, мы можем сказать, что, беря за исходную точку историческую личность, мы сумели притти к освещению законов исторического развития. Обладая этими законами, мы потом будем в состоянии осветить в истории отдельных личностей и движений многое такое, что теперь является темным.

Наши исторические источники недостаточны для того, чтобы познакомить нас со всеми событиями, важными для уразумения прошлого. Многие сообщения потеряны, другие говорят на основании слухов и, в связи с этим, ложны или недостаточны. О многом источники не сообщают, так как они не приписывали этому значения: только в позднейшее время сделалось ясным, что это незначительное было зародышем колоссально важного. С другой стороны, источники не сообщают о таком, что в их время представлялось самоочевидным. Но это самое в настоящее время сделалось для нас чуждым и непонятным. Самая старательная и острая критика источников может выяснить лишь то, о чем в достаточной мере сообщают источники: она не в состоянии восполнить пробелы в материалах. Всякий историк открывает такие пробелы, его задача – восполнить их по своему разумению. Но прочную почву под ногами он почувствует только в том случае, если будет исходить из познания исторических законов. Как палеонтология, пользуясь отдельными сохранившимися костями, может воссоздавать все тело вымерших животных, так и история должна достигнуть того, чтобы по отдельным намекам и указаниям воссоздавать все общественные учреждения. Конечно, все это – только конструкции, но не конструкции из ничего. Конечно, при этом возможны ошибки; но это – единственный путь для того, чтобы воссоздать исторический процесс в целом, от которого источники сообщают нам только обрывки.

Притом указанный метод дает результаты, которые много достовернее, чем результаты старинной историографии. Ей тоже приходится воссоздавать, – но она старается воссоздавать не общественные учреждения, а душевную жизнь отдельных личностей: дело, которое ни при каких обстоятельствах не может дать надежных результатов. Нет ничего более неустойчивого, мимолетного, неуловимого, сложного, чем душевная жизнь человека. Ни один человек вполне не знает самого себя, – тем менее знают его другие. И вдруг хотят изобразить душевную жизнь индивидуума, которого никогда не встречали, который рожден далеким прошлым с совершенно иным складом душевной жизни, о котором сохранились лишь скудные сообщения, искаженные партийной ненавистью и партийным благоволением! Если где и существую фантастические построения, так именно в области подобных описаний великих людей. Конечно, в исторических изображениях мы вынуждены брать за исходную точку выдающихся индивидуумов. Но историография, сграничивающаяся этим и не стремящаяся поставить колеблющиеся характеристики, как они даны нам преданием, на солидную опору общественного фундамента, – такая историография не только ничего не даст для выяснения исторической закономерности, но всегда будет давать лишь продукты, сомнительные со стороны правильности.

Конечно, все это имеет значение только для историков, которые исходят из признания закономерности человеческих действий. Но кто свято верит в свободу человеческой воли, тот с самого начала должен отказаться от такого исторического метода, – впрочем, он воооще уже не должен говорить о науке истории. Она может быть для него более или менее возвышающим искусством, и правильность становится менее важной, чем нравственное воздействие, назидание.

Руководимый очерченным здесь материалистическим методом, я, приступив к изучению деятельности Мюнцера, скоро должен был пойти еще дальше. Мне пришлось, с одной стороны, перейти к перекрещенцам, а с другой стороны, обратиться к коммунистическим сектам Средних веков, возвратиться даже к первоначально-христианскому коммунизму с той целью, чтобы выяснить, что именно составляло специфическую особенность Мюнцера и что у Мюнцера общее со всем коммуиистическим движением его времени, равно как что именно представляло специфическую особенность этого движения и в чем оно согласуется с родственными движениями; наконец, надо было выяснить то экономическое и политическое положение, при котором возникли указанные движения. Мюнцер остался в центре работы, но она разрослась много дальше Мюнцера.

Я был уже близок к окончанию работы, когда мой издатель и друг Диц составил план истории социализма в монографиях ("Gеschichte des Sozialismus in Einzeldnrstellungen") и предложил мне издать мою работу в качестве первого тома этого коллективного труда. Я охотно согласился на это, потому что считал необходимым содейство:вать начинанию, отвечавшему настоятельной потребности. В качестве введения к следующим томам, которые должны были бы трактовать новейший социализм, я дал этому тому название "Предшественники новейшего социализма".

Но этому названию не совсем соответствовало содержание. Некоторые критики справедливо указывали, что моя книга охватывает не все явления, подлежащие рассмотрению в качестве предшественников новейшего социализма, и что она неравномерно трактует и те явления, которые рассматриваются ею; первоначальные ступени обрисованы отрывочно, напротив, изложение, касающееся Мюнцера и перекрещенцев – самое обстоятельное.

К сожалению, не удалось довести до полного осуществления план истории социализма в монографиях. От него пришлось отказаться. Поэтому второе издание моей книги является в виде самостоятельной работы, и я пользуюсь этим случаем, чтобы изменить название в уже упомянутом направлении и таким образом более согласовать его с содержанием. Мне не хотелось слишком уж сильно отступать от названия первого издания, – иначе я назвал бы книгу "Коммунисты германской Реформации и их предшественники".

Было бы уже невозможно выпустить книгу под заглавием, которое она должна была иметь согласно первоначальным предположениям: "Томас Мюнцер в противоположность Томасу Мору". В ходе моих исследований Томас Мюнцер слишком сильно отступил на задний план и превратился в простой эпизод. Однако и из других частных явлений ни одно не выдвигается настолько, чтобы им определялся общий характер книги.

Но в книге имеется свой кульминационный пункт: борьба перекрещенцев в Мюнстере. Здесь я даю больше, чем в остальных частях. Оставляя в стороне роль горнорабочих в крестьянской войне, все частности, которые я привожу в предыдущих отделах книги, – почти все они признаны и в значительной степени широко известны Ново только, что у меня они рассматриваются не обособленно, а как части в общем процессе пролетарского движения.

Напротив, я должен был совершенно заново изучить по источникам борьбу перекрещенцев в Мюнстере. Существовавшие до сих пор описания этой борьбы или бессмысленны или же прямо представляют злостные искажения. Мирные перекрещенцы уже нашли своих адвокатов среди буржуазных историков; не то с воинственными, боровшимися перекрещенцами. Буржуазные историки очень заняты тем, чтобы обелить какого-нибудь Тиверия или Лукрецию Борджиа; но в то же время они до сих пор не только без всякой критики усваивают самые глупые выдумки о мюнстерских перекрещенцах, но снова и снова с величайшим нравственным пафосом бросают эти клеветнические выдумки в мир. Эти действия оставались бы необ'яснимыми, если только не предположить, что господа историки воображают, будто всякий удар, который они наносят неустрашимым героям 1534 и 1535 годов, попадает и по передовым борцам современнои классовой пролетарскои борьбы.

Это – своеобразная иллюстрация фразы о науке, чуждой предвзятости.

Я до сих пор не видал опровержения того, что сказано у меня о перекрещенцах. Ни здесь, ни в предыдущих отделах у меня не было оснований вносить какие-либо существенные изменения.

Напротив, мне представлялось бы в высшей степени желательным расширить работу. Но для этого у меня не было времени, мне пришлось ограничиться расширением моих вводных замечаний о первоначальнохристианском коммунизме в особую работу о возникновении христианства ("Ursprung des Christentums". В России эта работа, переведенная тов. Рязановым, выдержала несколько изданий). Она появилась в виде самостоятельной книги; однако она самым тесным образом связана с предлагаемой работой; те связи закономерности, которые раскрыты мною в последней работе, послужили мне путеводной звездою и в первой. Обе работы опираются одна на другую. Кто намерен подвергнуть критике одну работу, тот должен будет остановиться и на другой.

Мне пришлось отказаться от расширения других отделов предлагаемой работы. Новое издание уже давно требовалось, и мне пришлось бы отсрочить его до бесконечности, если бы я стал дожидаться, когда найдется необходимое время для того, чтобы некоторые части изложить подробнее и использовать новый материал для сопоставления.

Как ни полезно, ни необходимо проследить в прошлом корни пролетарской классовой борьбы, это не должно причинять ущерба участию в современной классовой борьбе. Теория не должна оставаться для нас мертвым грузом, она должна оплодотворять нашу практику. Наука для нас не самоцель, а средство к цели; конечно, средство к целям не партии и даже не нации, а средство к развитию всего человечества. Всякая наука должна служить этой великой практической цели. Она, как говорил уже Маркс, должна не просто "истолковывать мир, но и изменять его", – изменять в направлении "нового, челвеческого общества или обобществленного человечества". В этом смысле марксистов можно было бы назвать тоже гуманистами.

Берлин, апрель 1909 года.

Об авторе

Немецкий социал-демократ, центрист, один из лидеров II Интернационала. В 1874  г., будучи студентом Венского университета, примкнул к социалистическому движению. С конца 1870-х гг., а особенно после знакомства в 1881 г. с К. Марксом и Ф. Энгельсом, начал переходить на позиции марксизма. В 1883–1917  гг. – редактор теоретического журнала германских социал-демократов "Нойе цайт". В 1880–1900-е гг. написал ряд работ, пропагандировавших марксистские идеи. Перед Первой мировой войной отошел от революционного рабочего движения, проводя линию на примирение с ревизионистами. Октябрьскую революцию встретил враждебно. В 1917 г. участвовал в создании Независимой социал-демократической партии Германии. С 1924 г. жил в Вене, а в 1938 г., после захвата Австрии фашистской Германией, переехал в Прагу, затем в Амстердам.

Большинство трудов К.Каутского было переведено на русский язык. Широкую известность получили его работы: "Бернштейн и социал-демократическая программа" (рус. пер. 1906); "Этика и материалистическое понимание истории" (рус. пер. 1906; 2-е изд.: URSS, 2003); "Движущие силы и перспективы русской революции" (рус. пер. 1907, под редакцией и с предисловием В.И.Ленина); "К критике теории и практики марксизма ("Антибернштейн")" (рус. пер. 1923; 2-е изд.: URSS, 2003); "Предшественники новейшего социализма" (рус. пер. 1924–1925; 2-е изд. URSS, 2012); "Экономическое учение Карла Маркса" (рус. пер. 1956; 3-е изд.: URSS, 2010) и другие.