Маковский М.М. ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ГЕНЕТИКА:
Проблемы онтогенеза слова в ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ языках. Изд. стереотип.

Содержание

Введение

Взгляд на язык как на живой организм, подчиняющийся естественным законам природы, восходит к глубокой древности. В эпоху античности в Греции и Риме слово и его значение считалось сущностью, неотъемлемой принадлежностью называемого им предмета, подобно его форме, цвету, химическим и физическим свойствам и составу. В древнегреческой традиции это мнение особенно наглядно представлено в известном диалоге Платона "Кратил" [181; 328], в сочинениях стоиков и Гераклита, в древнеримской – в трактате. Марка Теренция Варрона "О латинском языке" (книги II и VII). Во всех этих сочинениях явно прослеживается увлечение звукоподражанием (ономатопеей) и звуковым символизмом при толковании слов. Поскольку имена "составлены из букв алфавита", считалось, что именно они в первую очередь и должны отражать свойства соответствующего предмета. Так, утверждалось, что греческая буква ро якобы выражала порыв, движение, жесткость, а буква лямбда – нечто гладкое, мягкое.

В связи с этим одним из важнейших исследовательских приемов, нередко приводивших к фантастическим результатам, становится разложение слов на части, каждой из которых приписывалось собственное значение. Так, лат. lapis 'камень' толковалось как 'laedens pedem' ('повреждающий ноги': человек спотыкается о камни); лат. fenestra 'окно' – 'ferens nos extra' ('выносящее нас вовне'); лат. cadaver 'труп' распадалось на са (от cadere 'падать'; 'гибнуть'), da (от dare 'давать'), ver (от vermis 'червь') и толковалось как 'падший, отданный червям'; capillus 'волос' возводилось к capitis pilus 'пух головы'. Стоики утверждали, что толкование того или иного слова следует продолжать до тех пор, пока не будет устранена "аномалия", которой подверглись слова после их возникновения, и пока не будет достигнуто "соответствие между звучанием слова и вещью", определенное сходство между ними. Как утверждали сторонники этой концепции, совершая какие-либо операции над именем, мы воздействуем и на соответствующий предмет, подчиняя его своей воле. В связи с этим становится понятным смысл буквенной и словесной магии, стремление "засекретить " имена тех предметов, которые нужно "обезопасить" от враждебного воздействия (табу). Отсюда же и стремление искать "первичные", "истинные" имена, значения и формы слов с целью лучшего понимания сущности самих вещей и явлений и возможности воздействовать на них, что в большой мере и определило собственно предмет и методы этимологизирования периода античности и средневековья. Указанная концепция противопоставляется мнению о том, что все слова естественного языка возникли "по договору", по соглашению (Демокрит, Аристотель), в связи с чем выделяли так называемые "хорошо назначенные" и "плохо, неправильно назначенные" имена.

Интересно, что античные ученые предвидели комбинаторный характер генетических процессов. Так, Лукреций в своей работе "О природе вещей" отмечал: "Много имеет значенья, как сочетаются тельца (т.е. языковые элементы, ср. в наше время термин "Spachkorper" у Хорна. – ММ.) ... и в положеньи каком пребывают, также какое движенье друг другу дают и приемлют" [11]. А древнекитайские философы разработали особую систему трансформаций четырех бинарных элементов, составленных из так называемых "мужского" (ян) и "женского" (инь) принципов и сгруппированных по три. На основе различных сочетаний этих элементов и описывается в древнекитайской символической системе многообразие всего сущего и устанавливаются соотношения между ними [22; 106]. В наши дни на сходных принципах некоторые лингвисты пытаются строить лингвистическую теорию [106].

В XVIII в. многие исследователи указывали на "естественную" природу языка. В этом плане можно отметить сочинение французского ученого Ш.де Бросса (1709–1777) [131] (ср. русское издание: [19]). Он писал: "Человек не есть творец вещества (материи. – ММ.), будучи принужден употреблять орудие голоса таковым, каковым получил его от природы, он даже не есть художник того орудия, которое употребляет; и так он дает только, по своей возможности, вид или форму, какую принять на себя предмет способен; и только вещество определяет форму, только в свойствах оного заключается начало физическое и первобытное всего производства (operation)" [19, I, с.6]. Согласно Ш.де Броссу, в языках всех народов можно выделить круг слов, сохраняющих "отношение физическое и необходимое при своем начале, а не просто отношение произвольное и условное, каковое стало возникать с того времени, как человек, будучи увлекаем частым употреблением, привычкой и невнимательностью, вздумал созидать, разрушать, возобновлять огромное и всегда убыточное здание каких-либо языков, отступая от твердого основания, на коем был он принужден положить первые камни, которые одни во всем строении вечно остаются неподвижными " [19, I, с.5]. И далее: "Они суть из числа таковых, которые производит природа сама собою и которые по сей причине назвать можно словами необходимо нужными, природными (verba nativa), для различия от условных слов, которых есть гораздо большее количество". Из анализов этих первичных слоев словаря на основе особой "органической азбуки" де Бросс пытается восстановить "зародыши" звуковой речи, в которых "звук голоса, основа первоначальных слов, есть независим от соглашения народов ". Он пишет: "Первоначальных зародышей очень немного: число их равно числу причин, производящих оные (potestatives); но развитие их делается впоследствии необъятным. Так семячко вяза производит великое дерево, которое от каждого корня своего пускает новые отпрыски, и со временем настоящий лес составляет " [19, I, с.16–17].

В 1849 г. вышла книга А.-Ж.Шовё "Индоевропейская лексикология " [145]. Автор этой любопытной работы, рассматривая различные индоевропейские корни, классифицирует их по разным рубрикам с биологической точки зрения: "отряд" – "род" – "семья" – "вид"; ср. на стр.183: "ordre p-t-k – tribu р – famille ре = presser – genre pe poser, presser sur"; стр.225: "ordre p-t-k – tribu к – famille ke = presser – genre ke poser"; стр.330: "ordre b-d-g – tribu b – famille be = tendre, genre be repandre".

Я.Гримм, которого нельзя причислить к явным сторонникам натуралистического подхода к языку, тем не менее, счел возможным провести аналогию между развитием языка и развитием живой природы. В своей работе "О происхождении языка" (1864 г.) он подчеркивал сходство их эволюции: "Многократно и не без основания изучение языков ставили рядом с изучением естественной истории: они сходны друг с другом даже по характеру своих худших и лучших методов". И далее: "...многое располагает к тому, чтобы предположить наличие самопроизвольно развившегося человеческого языка. Если мы представим себе всю его красоту, мощь и многообразие и то, как он распространяется по земному шару, то в нем проявится что-то почти сверхчеловеческое, вряд ли созданное человеком, скорее кое-где испорченное его руками, посягнувшими на совершенство языка. Разве не подобны виды языков видам в растительном и животном мире и даже самому роду человеческому во всем почти бесконечном многообразии их облика?

Разве язык в благоприятных условиях не расцветает подобно дереву, которое, не будучи ничем стеснено, пышно разрастается во все стороны? И разве не перестает развиваться язык и не начинает хиреть и мертветь, как хиреет и сохнет растение при недостатке света и земли? Удивительная целебная сила языка, с которой он залечивает полученные раны и восполняет потери, также кажется принадлежащей к силам могущественной природы вообще. Подобно природе, язык умеет обойтись незначительными средствами и поразить своим богатством, так как он бережлив без скупости и исключительно щедр без расточительства". А вот как Я.Гримм описывает наиболее ранний период существования языка: "Состояние языка в первый период нельзя назвать райским в обычно связываемом с этим словом смысле земного совершенства, так как язык живет почти растительной жизнью, когда драгоценные дары духа еще дремлют или пробуждены только наполовину ...Проявления языка просты, безыскусственны, полны жизни, подобны быстрому обращению крови в молодом теле.

Все слова кратки, односложны, образованы почти исключительно с помощью кратких гласных и простых согласных; слова теснятся густой толпой, как стебли травы. Все понятия возникают из чувственно ясного созерцания, которое уже само было мыслью и от которого во все стороны распространялись элементарные новые мысли" (цит. по [28, I, с.56–57; 61]).

Наиболее полное развитие натуралистический подход к языку получил в знаменитых работах А.Шлейхера. В своем труде "Немецкий язык" (1896 г.) он писал: "...жизнь языка не отличается существенно от жизни всех других живых организмов – растений и животных. Как и эти последние, он имеет период роста от простейших структур к более сложным формам и период старения, в который языки все более и более отдаляются от достигнутой наивысшей ступени развития и их формы терпят ущерб. Естествоиспытатели называют это обратной метаморфозой". А в работе "Теория Дарвина в применении к науке о языке" (1863 г.) есть такие утверждения: "Законы, установленные Дарвиным для видов животных и растений, применимы, по крайней мере в главных чертах своих, и к организмам языка... Что же касается установленной Дарвиным изменчивости видов, которая, если только она не однородна и не равномерна у всех особей, содействует возникновению из одной формы многих новых (процесс, разумеется, беспрерывно повторяющийся), то в отношении к организмам языка эта способность уже давно доказана. Те языки, которые, по выражению ботаников и зоологов, следовало бы обозначить видами одного рода, мы считаем за детей одного общего основного языка, из которого они произошли путем постепенного изменения". Любопытно, что корни Шлейхер называл "...простыми клеточками языка, у которых для грамматических функций ...нет еще особых органов и у которых самые эти функции ...столь же мало различны, как, например, у одноклеточных организмов или в зародышном пузырьке высших живых существ дыхание и пищеварение " [28, I, с.96, 98, 99, 101]. Между языками (а также внутри одного языка), по мнению Шлейхера, постоянно наблюдается борьба за существование, подобно тому, как это происходит в живой природе. Как отмечает Шлейхер, языкознание является не исторической, а естественно-исторической дисциплиной. Объект его изучения – не духовная жизнь народов, но язык как таковой, исследование данных от природы законов построения и изменчивости языков, которые действуют помимо воли народов и отдельных индивидуумов (т.е. язык как естественный организм). В этой связи можно вспомнить известный спор номиналистов и реалистов, естественно-научную концепцию Ф.Шлегеля, М.Мюллера и даже Ф.Боппа, а также тезис младограмматиков о фонетических законах, "не терпящих исключения", и теорию Ф.де Соссюра о языке как о "независимой системе". А.Мейе отмечал "конвергенции языкового развития". Интересно, что идеи Шлейхера оказали как бы обратное влияние на исследования многих естествоиспытателей и, в частности, известного биолога Э.Геккеля [251].

Хотя во всех рассмотренных работах указывается на сходство развития языка и живого организма, эти аналогии носят поверхностный характер, ибо не касаются конкретного внутреннего механизма и закономерностей генетических преобразований в языке и особенностей генетического кода в живой природе и в языке.

Работы Н.Я.Марра и его последователей в области "палеонтологии языка" основывались на выявлении так называемых первоэлементов. Постулировалось определенное число (четыре) этих первоэлементов, состоявших из фонетических триплетов. В этой связи Т.В.Гамкрелидзе справедливо указывает: "...уместно вспомнить о теории глоттогонического процесса крупнейшего ученого-лингвиста и филолога Н.Я.Марра, обладавшего своеобразной научной интуицией, позволявшей ему порой приходить к совершенно неожиданным с логической точки зрения научным решениям. Так, например, Н.Я.Марр сводит исторически возникшее многообразие языков именно к четырем (sic!) исходным элементам, состоящим, как это ни странно, из своеобразных звуковых "троек" – бессмысленных последовательностей – сал, бер, ион, рош. Любой текст произвольной длины на любом языке мира есть в конечном счете результат фонетического преобразования только этих исходных четырех, самих по себе ничего не значащих элементов, скомбинированных в определенной линейной последовательности. Этим, по мнению Н.Я.Марра, и определяется единство глоттогонического процесса.

Глоттогоническая теория Н.Я.Марра не имеет под собой никаких рациональных оснований. Она противоречит и логике современной теоретической лингвистики, и языковой эмпирии, и в этом смысле она иррациональна. Но теория эта, представляющая своеобразную структурную модель языка, весьма близкую к генетическому коду, не иррелевантна для науки и может служить иллюстрацией проявления в ученом интуитивных и неосознанных представлений о структуре генетического кода, очевидно, подсознательно скопированных им при создании оригинальной модели языка" [22, с.7].

В отличие от Н.Я.Марра, А.Жюре пытался установить семантические "первоэлементы": "единство" и "быть", "действовать" [240]. Отметим, что семантические "первоэлементы" А.Жюре столь же произвольны, как и материальные первоэлементы Марра, ибо в обоих случаях существование их не доказывается на широком фактическом материале.

Проблема изоморфизма между генетическим и лингвистическим кодами долгое время была предметом пристального внимания P.O. Якобсона. Он писал: "Можно утверждать, что среди всех систем, несущих информацию, генетический код и языковой код являются единственными семиотическими сущностями, основанными на использовании дискретных компонентов, которые сами по себе лишены какого-либо значения и служат для конституирования минимальной значимой единицы, т.е. единицы, наделенной своим собственным внутренним значением в пределах данного кода" [228, с.438; ср. 226; 227; 266]. Р.Якобсон подчеркивал, что одно и то же свойство может быть закодировано различными средствами, а различные свойства могут кодироваться одним и тем же способом.

Как будет показано ниже, лингвистический код оперирует относительно ограниченным количеством фонетических и семантических единиц, организованных на основе линейной (таксономической) комбинаторики, но генетическая информация порождается только в случае пространственного (горизонтального) транспонирования отдельных участков этих континуумов друг на друга.

Якобсон указывал на аналогии между генетическим и лингвистическим кодами: строгая колинеарность временной последовательности явлений кодирования и декодирования, возможность свести связи между двумя элементами к бинарным оппозициям; наличие иерархических уровней конструирования, обусловленных последовательной интеграцией единиц более низкого ранга.

При этом, в отличие от Ф.Жакоба, Якобсон считал изоморфизм между генетическим и лингвистическим кодами результатом филогенетического конструирования языкового кода по модели и структурным принципам кода генетического. Жакоб же утверждал, что этот изоморфизм является чисто внешним и возник в результате структурного сближения или совпадения двух различных систем, выполняющих аналогичные информационные функции.

Совсем недавно акад. Т.В.Гамкрелидзе выступил с интересной статьей, посвященной изоморфизму генетического и лингвистического кодов [22]. Он, в частности, отмечал: "Как известно, в пятидесятые годы нашего столетия в молекулярной биологии было сделано величайшее открытие, пролившее свет на механизм наследственности. Обнаружилось, что наследственность соответствует сообщению, записанному вдоль хромосом с помощью определенного вида химического "алфавита". В качестве исходных элементов этого алфавита, его "букв", используются четыре химических радикала, которые, комбинируясь друг с другом в бесконечных линейных последовательностях нуклеиновых кислот, создают как бы химический текст генетической информации. Подобно тому, как фраза является сегментом определенного языкового текста, составленного с помощью линейной последовательности небольшого числа исходных дискретных единиц – букв или фонем, – так отдельный ген соответствует определенному сегменту в длинной цепи нуклеиновых кислот, представляющих собой четыре исходных химических радикала. Подобно тому, как в лингвистическом коде исходные единицы (фонемы) сами по себе лишены смысла, но служат для составления с помощью определенных комбинаций минимальных их последовательностей, выражающих уже определенное содержание в пределах данной системы, точно так же в генетическом коде информативен не отдельный элемент системы, не отдельный химический радикал, а особые комбинации этих исходных четырех нуклеотидов по три элемента, создающие так называемые "триплеты". Поскольку можно составить всего 64 комбинации из четырех исходных элементов по три, генетический "словарь" состоит из 64 "слов", из коих три триплета представляют собой "знаки препинания", маркирующие в длинной последовательности нуклеиновых кислот начало и конец "фразы", а остальные соотносятся с одной из 20 аминокислот. Тут налицо неодно-однозначное соотношение, и среди таких "триплетов" выделяются "синонимичные слова", т.е. такие последовательности, которые соотносятся с одной и той же аминокислотой. Установление подобных соотношений между триплетами из четырех исходных элементов и 20 аминокислотами и перевод длинной цели "триплетов" в протеиновую последовательность аминокислот, в пептидную цепь и есть считывание, или декодирование, наследственной информации, содержащейся в генетическом коде, подобно тому, как сообщение, закодированное "азбукой Морзе", считывается при переводе его на какой-либо язык. При этом становится очевидным, что все живое обладает "знанием" генетического кода в том смысле, что оно способно правильно считывать генетические "слова", составляющие содержание генетической информации, и синтезировать в соответствии с этим протеиновые последовательности. В этом отношении генетический код универсален, его ключом обладает все живое на Земле. Таким образом, бесконечное многообразие всего живого сводится в конечном счете к длиннейшим генетическим "сообщениям", составленным по особым правилам линейной комбинаторики элементов генетического кода, обладающего разительными чертами структурного сходства с кодом лингвистическим. И не случайно, что с самого момента расшифровки генетического кода молекулярная генетика стала заимствовать лингвистические понятия и лингвистическую терминологию при дальнейшем изучении механизма наследственности" [22, с.6]. Таким образом, исследование природы, характера и причин изоморфизма генетических и лингвистических закономерностей является для языкознания нашего времени одной из наиболее важных, кардинальных проблем. К сожалению, проблема эта, поставленная Якобсоном в рамках семиотических категорий, до сих пор не исследовалась в более широком плане – в плане выявления сущности и механизма языковых процессов, и в частности изменчивости и вариативности, в плане анализа отдельных элементов языка, например, корня, преформантов и детерминативов, и, наконец, с точки зрения соотношения означаемого и означающего в слове. В настоящей работе предпринимается попытка в определенной мере подойти к изучению этих вопросов.

Об авторе

Доктор филологических наук, профессор. Крупный ученый-лингвист, известный как в нашей стране, так и за рубежом своими фундаментальными трудами в области общего языкознания, диалектологии, социолингвистики, этимологии, семиотики, лингвистической типологии.

Перу М.М.Маковского принадлежат двенадцать монографий: "Теория лексической аттракции" (1971); "Английская диалектология" (1980; 2-е изд. URSS, 2005); "Системность и асистемность в языке" (1980; 2-е изд. URSS, 2006); "Современный английский сленг" (1982; 3-е изд. URSS, 2007); "Лингвистическая комбинаторика" (1988; 3-е изд. URSS, 2007); "Удивительный мир слов и значений" (1989; 2-е изд. URSS, 2005); "Феномен ТАБУ в традициях и в языке индоевропейцев" (2000; 2-е изд. URSS, 2005) и другие.