|
Оглавление
Из введения
АФФЕКТИВНАЯ КАТЕГОРИЯ СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОГО Общее исследование, которым мы попытаемся заняться, по необходимости отвлекается от различий, которые в тех или иных деталях наблюдаются между первобытными обществами, даже если они живут в самом близком соседстве друг с другом и связаны между собой самым тесным родством. В том или ином ограниченном районе, даже на каком-нибудь маленьком острове, верования, обычаи и обряды более или менее различны для различных племен так же, как диалекты. Даже если взять отдельную группу, то как бы она ни была малочисленна, отдельные лица в ней часто проявляют разницу в темпераменте и характере, если только им можно это делать без особого риска. Здесь могут время от времени встретиться так же, как и у нас, натуры, более других склонные к критике, менее других послушные общественному мнению, менее почтительные к традиции, доходящие даже в некоторых случаях до скептицизма и неверия. Это – факт неоспоримый. Однако он без труда уживается с другим, не менее твердо установленным фактом, а именно с существованием в этих обществах таких обычаев и верований, которые являются общепринятыми. И те и другие с одинаковым правом могут вполне законно служить объектом научного исследования. Отнюдь не игнорируя почти бесконечного разнообразия представлений и обычаев, относящихся к невидимым силам, мы попытаемся отыскать их общие черты и показать, как последние вытекают из структуры и навыков, свойственных первобытному мышлению. Поскольку это нам удастся, мы добьемся двойного результата. Мы таким образом осветим если не во всех деталях, то по крайней мере в основных чертах многие из этих представлений, а вместе с тем наш анализ первобытного мышления получит новое подтверждение, 1. ВО ВЛАСТИ НЕВИДИМЫХ СИЛ Мы не должны никогда забывать следующего соображения: в той области, которую мы здесь исследуем, как и во многих других, первобытное мышление ориентируется совершенно в ином направлении, чем наше. С известной точки зрения, например, первобытные люди являются метафизиками. Они даже являются таковыми с большей непринужденностью и большим постоянством, чем большинство людей нашего общества. Однако это отнюдь не означает, что они являются метафизиками в таком же смысле, как мы. Сталкиваясь с различными физическими силами, которые на нас действуют и от которых мы чувствуем свою зависимость, мы всегда полагаемся прежде всего на возможно более широкое и возможно более точное знание законов природы. "Знать, чтобы предвидеть; предвидеть, чтобы мочь": мы все руководимся этой формулой, вовсе о ней не думая, – настолько мы нашим воспитанием приучены доверять науке и уверенно использовать те выгоды, которые нам доставляет ее практическое применение. Совершенно иной характер имеют привычки, а следовательно и направленность мышления у первобытных людей. Ничто не наводит их на мысль о выгоде, которую могла бы им принести попытка узнать законы естественных явлений, у них отсутствует даже самое представление об этих законах. Что прежде всего захватывает их внимание, что почти целиком занимает его с того момента, когда оно было чем-нибудь пробуждено, что целиком заполняет и удерживает его, – это присутствие и действие невидимых сил, более или менее определенных влияний, действие которых они чувствуют на себе и вокруг себя. Для самоохранения и защиты они имеют в своем распоряжении традиции, унаследованные от предков. Их вера в эти традиции кажется непоколебимой. Они дальше и не заглядывают, не столько из-за умственной лености, сколько из-за религиозного благоговения и боязни худшего. В таких делах, больше чем в какой бы то ни было другой области, всякое новшество могло бы на их взгляд оказаться опасным. Они ее посмели бы рискнуть на него. Им и в голову не приходит, что более полное и точное знание условий, в которых совершается действие невидимых сил, обогатило бы их более действенными методами самозащиты. Отсюда та неопределенность в большинстве этих представлений, которая при первом знакомстве приводит нас в замешательство. Очень часто сознание первобытного человека прямо-таки одержимо этими представлениями. В течение дня они лишь на самое короткое время могут покинуть его сознание, для того чтобы скоро вернуться и снова овладеть им целиком. Ночью они иногда буквально терроризируют его. Первобытный человек боится выйти из своей хижины после того, как стемнеет. Каждый раз, когда он собирается что-либо предпринять, например путешествие, охоту, военный поход, посадку растений, женитьбу и т.д., мысль его в первую очередь направляется к этим силам, к влияниям, от которых зависят успех и неудача его предприятия. Но когда мы пытаемся установить, насколько точно он себе эти силы представляет, какими чертами и атрибутами он их в своем представлении наделяет, это нам обычно не удается. Эти представления, b том их виде по крайней мере, в каком мы их улавливаем, остаются смутными и текучими. Первобытный человек как-будто и не испытывает потребности выработать из них представления, более четко очерченные. Нам уже приходилось в "Первобытной душе" делать подобное замечание по поводу представлений о покойниках. Первобытный человек может их бояться или надеяться на какие-нибудь благодеяния с их стороны. Сообщения о верованиях, обрядах, церемониях, жертвоприношениях, молениях и т.д., связанных с культом мертвых, изобилуют точными и многочисленными подробностями. Но что касается самих покойников, их существования вне их сношений с живыми, то сведения об этом остаются скудными, сбивчивыми и часто противоречивыми. Эти представления остаются смутными, лишенными четких контуров. Первобытный человек, повидимому, не так уж живо этим интересуется. Среди невидимых сил по вполне понятным причинам наиболее определенными чертами рисуются воображению первобытного человека покойники. Облик остальных невидимых сил остается, за редкими исключениями, еще более расплывчатым. Не один наблюдатель отмечал это обстоятельство. "Всякий, – говорит например Шадэ, – кто жил некоторое время среди даяков в западной части Борнео и пытался дать себе отчет относительно их религиозных чувств, получает впечатление, что даяк живет в непрерывном страхе перед тем, что мы должны назвать судьбой. Чаще всего он не думает об определенных, добрых или злых, влияниях. По крайней мере, он этого не высказывает. Он ограничивается разговором о дурных влияниях вообще, не указывая их источника. Он считает себя постоянно подверженным губительным влияниям. Большинство его обрядов – это усилия, направленные к нейтрализации этих влияний". Превосходный этнолог Д.Хэттон, автор замечательных работ о племенах нага в северо-восточной Индии, со своей стороны сообщает: "Опасность, которой следует избежать при описании каких-нибудь представлений ангами, касающихся сверхъестественного, заключается прежде всего в попытках уточнить то, что является смутным, придать форму тому, что лишено всяких очертаний, определить то, что не является определенным". И в другом месте: "Туземец ангами имеет очень четкое представление о действиях, из которых должно состоять его служение богам. Он знает, что всякий, кто не будет служить таким именно образом, должен умереть если не физически, то, по крайней мере, социально. Так обстоит здесь дело, несмотря на то, что подавляющая часть культа не обращается ни к какому отдельному богу, ни к каким определенным личным существам, а направлена просто к сверхъестественным силам, способным повлиять на его судьбу или на его повседневную жизнь. Однако если ангами и не умеет группировать и размещать по категориям, подобно цивилизованному человеку, свои представления о сверхъестественных существах, то он тем не менее способен проводить различие между душами покойников (а может быть, и живых), с одной стороны, и божествами, "терхом", имеющими более или менее определенную природу, с другой стороны. Эта группа включает невидимые силы разного значения, начиная с божеств, имеющих определенные функции и свои собственные имена, и кончая неопределенными духами джунглей, камней и ручьев". 2. "МЫ НЕ ВЕРИМ, МЫ БОИМСЯ" Нечеткость этих представлений не только не ослабляет, а напротив, скорее усиливает эмоции, которые ими вызываются или, вернее, составляют их часть. Первобытный человек никогда не в состоянии хладнокровно помыслить об этих невидимых силах, об этих неуловимых влияниях, постоянное присутствие и действие которых он замечает или подозревает. При одной мысли, что какая-нибудь из этих сил ему угрожает, он лишается самообладания от страха, если не уверен в своей способности отразить удар. Один эскимосский шаман Ауа сделал интересное сообщение о своей жизни Кнуду Расмуссену. Столь же искренно, сколь и умно откликнулся этот шаман на усилия знаменитого исследователя проникнуть до самых глубин эскимосского мышления. Он для выражения преобладания эмоциональных элементов в предоставлениях о невидимых силах нашел пленительную формулу: "Мы не верим, мы боимся". Формулу эту он развил следующим образом: "Все наши обычаи исходят от жизни и направлены к ней (они отвечают потребностям практики). Мы не объясняем ничего, мы не верим ни во что (нет представлений, вытекающих из потребности знать или понимать) ...Мы страшимся духа земли, который вызывает непогоду и заставляет нас с боем вырывать нашу пищу у моря и земли. Мы боимся Сила (бога луны). Мы боимся нужды и голода в холодных жилищах из снега ...Мы боимся Таканагапсалук, великой женщины, пребывающей на дне моря и повелевающей морскими животными. Мы боимся болезни, которую мы постоянно встречаем вокруг себя. Не смерти боимся мы, а страдания. Мы боимся коварных духов жизни, воздуха, моря, земли, которые могут помочь злым шаманам причинить вред людям. Мы боимся духов мертвых, как и духов животных, которых мы убили. Вот почему и для чего унаследовали мы от отцов наших все древние правила жизни, основанные на опыте и мудрости: поколений. Мы не знаем, как что происходит, мы не можем сказать, почему это происходит, но мы соблюдаем эти правила, чтобы уберечь себя от несчастья. И мы пребываем в таком неведении, несмотря на шаманов наших, что все необычное вызывает у нас страх. Мы боимся всего, что видим вокруг себя. Мы боимся всех невидимых вещей, которые тоже нас окружают. Мы боимся всего, о чем говорится в преданиях и мифах наших предков. Вот почему мы имеем "наши обычаи, которые совсем не те, что у белых. Белые живут в другой стране, им надлежит иметь другие правила жизни". Для получения столь откровенных и точных объяснений необходимо было то доверие, которое внушил шаману Ауа Кнуд Расмуссен, который сам был полуэскимосом по рождению, не хуже эскимосов говорил на их языке и с детства сроднился с их мыслительными навыками. Документ этот является, возможно, уникальным. Я больше не знаю случая, чтобы где-нибудь и когда-нибудь "первобытный" человек с такой ясностью и прозорливостью отдавал себе отчет о наиболее интимной пружине своей умственной жизни и деятельности. Все то, о чем мы вообще вынуждены предполагать и умозаключать путам истолкования действий и слов первобытных людей, т.е. путем рискованных операций, чреватых таким количеством ошибок, что всех их избежать почти невозможно, все это эскимосским шаманом изложено без всяких обиняков. Все это с полной ясностью раскрыто им перед нами. В его изложении, столь же ясном, сколь и простом, нет никакой двусмысленности, никакого тумана. Для этих эскимосов мир видимый и мир невидимый таят в себе одинаковые ужасы. Всюду их окружают угрозы страданий, голода, болезни и смерти. Где же искать помощи от них, опоры, прибежища и спасения? – Во всяком случае не у высшего божества, чья попечительная отеческая благость простирается на людей: Ауа, повидимому, ни малейшего представления не имеет о каком-то небесном провидении. У него нет также точного знания зол и их причин, которое позволило бы, по крайней мере в некоторых случаях, предупредить их и бороться с ними. "Мы не имеем верований, мы не объясняем ничего". У этих эскимосов оказывается единственная возможность спасения, а именно благочестиво сообразовать свое поведение с спасительными преданиями, унаследованными от минувших поколений. Вопреки всем опасностям, которые окружали их со всех сторон, предки оказались в состоянии жить и передать жизнь потомкам. Последние вместе с жизнью получили от них целую коллекцию заповедей и запретов. Если их точно соблюсти, то удастся, подобно предкам, не пасть в борьбе и обеспечить сохранение племени. Тогда удастся найти животных, которые позволят себя убить: значит, не придется умереть от голода и холода. Тогда и буря не потопит каяка, и охотник не погибнет в морской пучине. И так далее и так далее. Каждой опасности, угрожающей со стороны невидимых сил, священное якобы предание противопоставляет свое средство защиты... Об авторе
 Леви-Брюль Люсьен Выдающийся французский философ, психолог, социолог, этнограф и антрополог. Родился в Париже. Получил образование в Парижском университете. В 1899–1927 гг. — профессор философии в Сорбонне. Один из создателей и директор Института этнологии при Сорбонне. Занимался историей французской и немецкой философии XIX в., затем обратился к изучению мыслительных процессов первобытных народов. По методологии и принципам постановки проблем выступал как последователь социолога Эмиля Дюркгейма.
Наибольшую известность Леви-Брюлю принесли исследования в области психологии мышления «примитивных народов». До его работ был принят постулат одинаковости законов мышления для народов всех времен. Леви-Брюль считал, что разным типам общества и разным эпохам присущи разные типы мышления. Он стал автором теории первобытного дологического мышления, которое отличается от современного логического, подчиняясь не закону противоречия, а закону партиципации (сопричастия), когда вещь воспринимается одновременно как таковая и как нечто другое (примером может служить тотемизм). Среди его наиболее важных работ — «Философия Огюста Конта», «Мораль и наука о нравах», «Ментальные функции в неразвитых обществах», «Первобытное мышление» (М.: URSS) и другие. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||