Бэр К.Ак Об истории развития животных:
Формирование индивидуальных качеств особи. Пер. с нем. № 8. Изд. стереотип.

Оглавление

СХОЛИЙ I

Первый вопрос, который встает перед нами, если мы желаем на основании наблюдений над развитием какой-либо животной формы проникнуть в сущность этого процесса, будет сдедующий: до какой степени достоверности доходит вообще наблюдение над зародышами? Ведь острота зрения невооруженным или вооруженным глазом имеет при каждом исследовании свою границу: точно так же это имеет место и при рассмотрении зародыша. Хотя микроскоп до оплодотворения и сейчас же вслед за ним не открывает нам в яйце никакого зародыша, можем ли мы быть однако вполне уверены, что его там совсем нет? Это возражение прежде казалось имеющим значение даже для самих наблюдателей микроскопических объектов; теперь его приходится выслушивать главным образом от неспециалистов, но оно кажется им очень убедительным. Действительно, трудно уверовать в справедливость подобных отрицательных данных, особенно если принять во внимание, что естествоиспытатели и теперь не в состоянии установить с достаточной достоверностью и полнотой строение многих объектов, хорошо известных даже невооруженному глазу. Клеща хорошо видит каждый, однако редко удается точно разобраться в его ротовых органах и еще труднее исследовать его внутреннее строение. Несомненно, он имеет нервную систему, но ни одному исследователю не удалось еще изобразить ее. Столь ясные доказательства ограниченности наших средств исследования вполне дают место для сомнения – "нет ли там целого зародыша со всеми его частями, но устроенного столь тонко, что до него не в состоянии достигнуть ни нож ни микроcкоп?".

Мне кажется в силу этого не бесполезным рассмотреть данный вопрос несколько ближе, и я надеюсь, что выяснение его прежде всего определит нам, что именно может ускользнуть от наблюдения и что не ускользает от него, а затем это будет способствовать и выработке правильного представления о свойствах зародыша.

Таким образом, возникает опасение, что незначительная величина зародыша и тонкость его строения могут сделать недоступным для глаза его самого или отдельные его части. Я беру на себя однако, напротив, смелость утверждать, что, чем зародыш моложе, тем строение его менее тонко. – Если мы исследуем у взрослой курицы строение ткани в какой-нибудь любой части ее тела, а затем проделаем то же с тканью той же части тела у цыпленка, пока он еще в яйце, то, при сравнении, всегда окажется, что ткань у взрослого животного тоньше, а у зародыша грубее. – Возьмем для примера мускулатуру, ибо здесь все отношения особенно очевидны. Мускул взрослой курицы, при исследовании его под микроскопом, оказывается состоящим из пучков, а они из нитей, в нитях же, при надлежащем старании, пользуясь сильным увеличением, можко в свою очередь различить очень тонкие волоконца. Чем моложе курица, тем менее тонки эти элементарные мускульные волокна, у зародыша же в возрасте середины насиживания поперечник их еще значительнее, хотя они в это время достаточно трудно отделяются друг от друга и нелегко различимы под микроскопом. Трудность эта заключается отнюдь не в их тонкости, а в мягкости и в неопределенности формы: мускульные волокна имеют при своем возникновении вид как бы ряда бесформенных комочков довольно значительной величины.

Что описано здесь для мускулов, справедливо и для всех остальных частей. Отдельные органические элементы, из которых они состоят – будут ли это волокна, шарики или пластинки, – имеют тем более тонкую структуру, чем более развито животное. Так, волокнистое строение головного и спинного мозга, насколько оно вообще различимо, кажется у зародыша как бы нарисованным грубым карандашем и в нем заметны лишь более крупные тяжи, в которых только позднее должны образоваться соподчиненные им волокна. На более же ранних стадиях в мозгу нет совсем волокнистого строения. У зародыша в первые дни его жизни вообще еще не заметно никакого строения, если не признавать в качестве такового почти прозрачные, нередко отграниченные друг от друга зернышки, которые имеются в более светлых местах. В других частях заметны более темные зерна, или связанные друг с другом или окруженные прозрачной бесформенной массой. Эти зерна, состоящие по большей части в свою очередь из меньших зернышек, настолько велики по отношению к частям, которые они составляют, что, можно сказать, зародыш в более ранний период своего существования напоминает картину, составленную из кусочков мозаики. В первый день спинная струна состоит почти только из одного ряда таких шариков, число которых можно даже сосчитать с достаточной точностью. Если на одном месте два таких шарика лежат рядом друг с другом, то эта часть принимает неправильную форму.

Все сказанное о тканях вполне приложимо и к наружной форме. Все части тем более грубы и менее сформированы, чем они моложе. Конечности представляют в этом отношении наиболее бросающийся в глаза пример, но то же самое справедливо и для всех частей. У куриного зародыша в возрасте двух суток только одна часть тела тоньше волеса – именно, спинная струна. Волос же вполне различим простым глазом и может быть увеличен под микроскопом до размеров толстого тяжа.

Так как спинная струна является самой тонкой частью, какую только удается обнаружить, то совершенно невероятно, что у зародыша имеются части, которые были бы невидны из- за их тонкости под микроскопом. Зародыш вообще имеет, чем он моложе, тем менее незначительные части. Все части в момент их образования по отношению к общему объему зародыша можно назвать большими: во всяком случае они никогда не бывают тонкими и нежными. Ширина кишечника занимает вначале более 1/4 брюшной полости. Те органы, которые образуются путем выпячивания из общего зачатка, должны, конечно, и по отношению к общей величине зародыша становиться постепенно больше, что особенно наглядно видно на примере аллантоиса, однако они все же имеют вначале очень широкое основание, как хотя бы конечности или все выпячивания из кишечника.

Печеночные протоки во время своего образования являются колоссально большими по сравнению с их позднейшим состоянием, аллантоис и легкие имеют при своем появлении широкое сообщение с кишечником, так как они, чем моложе, тем более представляют из себя только модификацию кишки. Еще менее возможно, чтобы весь зародыш цыпленка мог бы быть невидим благодаря его слишком малой величине. Когда он становится впервые заметен, он имеет в длину уже более одной линии, и поэтому можно с большой уверенностью утверждать, что при начале насиживания в яйце нет зародыша, ибо уже при среднем увеличении в плодовом поле можно различить отдельные зерна, которые содержатся и в зародыше в момент его первого появления в количестве нескольких сотен. Величина этих зерен, находящихся во всех органических частях, делает совершенно невозможным, чтобы зародыш был предобразован во втором и третьем поколении.

Однако имеются другие причины, которые ставят пределы для исследования, и они заключаются в отсутствии определенной формы и дифференцировки. Первоначальная однородность всех частей обусловливает то, что мы различаем их лишь тогда, когда различие между ними достигло уже известной степени. Это особенно имеет место при разделении первого зачатка на лежащие друг над другом листки и отдельных органов на их составные элементы. Так, наверное, нервные нити существуют задолго до того, КаК мы их различаем, но недоступны для нас, притом не в силу их тонкости, а благодаря их нежности, прозрачности и тому, что они сливаются с окружающей их массой. Допустим, что нервы уже обособились, но имеют 1/300 линии в поперечнике, а кроме того, что они совершенно мягки и прозрачны: каким же органом отличить их тогда от окружающей массы брюшных пластинок? Если бы они были темны и непрозрачны, то данная величина была бы заметна при сильном увеличении; если бы они отличались твердостью, то при их прозрачности их нельзя было бы увидеть иначе, как при расщипывании тела, но этим путем их все же можно было бы выделить и ясно демонстрировать, как волокна разорванной бумаги. К счастью, та грубая структура, которую обнаруживает самый молодой зародыш во всех своих легко различаемых частях, позволяет с уверенностью заключить, что и нервы при их первом обособлении имеют гораздо более значительную толщину, однако остается несомненным, что их не удается наблюдать в момент первого возникновения. Вообще мы замечаем всякую дифференцировку внутри известной части лишь тогда, когда она уже несколько продвинулась вперед. Напротив, каждое изменение наружного абриса как целого зародыша, так и его отдельных частей мы подмечаем сразу, и незначительная величина не представляет здесь никакого препятствия.

По этим причинам для исследования зародышей – по крайней мере зародышей высших животных – почти никогда не требуется сильного увеличения. Последнее слишком сглаживает незначительные различия в строении и ослабляет те тени, по которым часто только и можно узнать расположение и вид внутренних частей. Гораздо важнее сильного увеличения – это возможность точно различать данные тени, которые часто прикрывают собою друг друга, а также поворачивать зародыш на все стороны и разделять его на части при слабом увеличении. Мои исследования пошли вперед значительно быстрее после того, как я начал производить наблюдения при помощи линзы с фокусным расстоянием около 5 линий, под которой можно было работать обеими руками с зародышем, помещенным в часовое стекло, наполненное водой. При этом я пользовался изготовленным Адамсом в Лондоне карманным микроскопом, который можно было употреблять, не только как простой микроскоп с 1–3 линзами, но при желании и как сложный. Далеко не часто я прибавлял к нему еще одну или две линзы, реже пользовался трубой сложного микроскопа и только очень редко прибегал к более сильному микроскопу, да и то по большей части совсем без ожидаемого успеха.

Выдающийся естествоиспытатель, один из основоположников эмбриологии и сравнительной анатомии, академик Петербургской академии наук. Родился в имении Пийб в Эстляндии, в семье прибалтийских немцев. В 1814 г. окончил Дерптский (ныне Тартуский) университет и защитил докторскую диссертацию "Об эндемических болезнях в Эстляндии". С 1817 г. работал в Кенигсбергском университете; с 1819 г. профессор зоологии. С 1826 г. член-корреспондент, с 1828 г. ординарный академик Петербургской академии наук. В 1834 г. вернулся в Россию; работал в Петербургской АН и в Медико-хирургической академии (1841–1852). В 1851–1857 гг. путешествовал по России, провел ряд зоологических, географических и этнографических исследований. В 1862 г. вышел в отставку, с 1867 г. и до последних дней жил в Дерпте.

Наибольшую известность в научном мире получили сравнительно-эмбриологические исследования К.Бэра над позвоночными животными, которые привели его к важным теоретическим обобщениям. Он установил, что: 1) зародыши высших животных напоминают не взрослые формы низших, а сходны лишь с их зародышами; 2) в процессе эмбрионального развития последовательно появляются признаки типа, класса, отряда, семейства, рода и вида (законы Бэра). Он также исследовал и описал развитие всех основных органов позвоночных – хорды, головного и спинного мозга, глаза, сердца, выделительного аппарата, легких, пищеварительного канала и др. Бэр открыл яйцеклетку млекопитающих и важную стадию эмбрионального развития – бластулу, создал систему измерения черепов в антропологии, выпустил серию изданий по географии России. Известность получили его труды: "Послание о развитии яйца млекопитающих и человека" (1827), "История развития животных" (1828, 1837), "Исследование развития рыб" (1835) и другие.

Об авторе

Бэр Карл Эрнст фон

(Карл Максимович Бэр; 1792–1876)

Выдающийся естествоиспытатель, один из основоположников эмбриологии и сравнительной анатомии, академик Петербургской академии наук. Родился в имении Пийб в Эстляндии, в семье прибалтийских немцев. В 1814 г. окончил Дерптский (ныне Тартуский) университет и защитил докторскую диссертацию «Об эндемических болезнях в Эстляндии». С 1817 г. работал в Кенигсбергском университете; с 1819 г. профессор зоологии. С 1826 г. член-корреспондент, с 1828 г. ординарный академик Петербургской академии наук. В 1834 г. вернулся в Россию; работал в Петербургской АН и в Медико-хирургической академии (1841–1852). В 1851–1857 гг. путешествовал по России, провел ряд зоологических, географических и этнографических исследований. В 1862 г. вышел в отставку, с 1867 г. и до последних дней жил в Дерпте.

Наибольшую известность в научном мире получили сравнительно-эмбриологические исследования К. Бэра над позвоночными животными, которые привели его к важным теоретическим обобщениям. Он установил, что: 1) зародыши высших животных напоминают не взрослые формы низших, а сходны лишь с их зародышами; 2) в процессе эмбрионального развития последовательно появляются признаки типа, класса, отряда, семейства, рода и вида (законы Бэра). Он также исследовал и описал развитие всех основных органов позвоночных — хорды, головного и спинного мозга, глаза, сердца, выделительного аппарата, легких, пищеварительного канала и др. Бэр открыл яйцеклетку млекопитающих и важную стадию эмбрионального развития — бластулу, создал систему измерения черепов в антропологии, выпустил серию изданий по географии России. Известность получили его труды: «Послание о развитии яйца млекопитающих и человека» (1827), «История развития животных» (1828, 1837), «Исследование развития рыб» (1835) и другие.