Винокур Г.О. Маяковский — новатор языка Изд. стереотип.

Оглавление

Предисловие ко второму изданию

Новое издание книги Г.О.Винокура в начале третьего тысячелетия символично, поскольку само ее заглавие "Маяковский – новатор языка" указывает на то, что поэзия всегда связана с созданием небывалых языковых средств, которые "не даны непосредственно наличной традицией и вводятся как нечто совершенно новое в общий запас возможностей языкового выражения". Удивительно, что эта работа, написанная Винокуром более 60 лет назад (в 1943 году), сегодня читается как никогда современно: в ней отчетливо выделены все потенциально подвижные зоны языка, определяющие динамику его изменений. А поэзия, как известно, является той сферой языка, в которой общие тенденции его развития проявляют себя быстрее всего и наиболее явно, чем в других сферах.

В этом смысле интерес Винокура к футуристам и Маяковскому неслучаен, и он зародился у ученого с самых ранних работ, когда он выступил рецензентом на страницах футуристического сборника "Московские мастера" (М., 1916). Причем, одна из рецензий была написана на поэму "Облако в штанах" Маяковского. Позднее, в 1923 году Винокур пишет статью "Футуристы – строители языка", которая была опубликована в "ЛЕФе", и в ней он формулирует основные вопросы изучения эволюции поэтического языка, утверждая "право лингвиста анализировать поэтические факты как факты языковые". Винокур обращает внимание на то, что всякая смена поэтических школ и направлений есть вместе с тем "смена навыков культурного преодоления языковой стихии". Так впервые им вводится свое особое понятие "культуры языка", которое затем станет заглавием целой книги статей, изданной в 1925 и переизданной в 1929 году. Однако не менее важным является для Винокура и понятие "языковой стихии", поскольку футуризм, по мнению ученого, во многом отразил процессы, происходящие в "массовом языке", и как демонстрацию этой мысли он приводит строки из поэмы "Облака в штанах" Маяковского, которые считает в каком-то смысле программными: Улица корчится безъязыкая / Ей нечем кричать и разговаривать. Ведь лингвистической задачей футуризма, по мнению Винокура, как раз и было "сделать язык улицы" языком, на котором может говорить поэзия, в противовес "магическим чревовещаниям символистов", и в то же время избежать "косноязычия массы". Освобождая слово от непонятной "магии", футуристы вскрывают его внутреннюю структуру, – и именно поэтому "футуристическое слово культурно". Важным открытием Винокура стало и то, что в футуристическом словотворчестве он вскрыл не столько "лексикологическую", сколько "грамматическую" основу. Он понял, что подлинное языковое творчество возможно только в сфере преобразования всей совокупности системных отношений, и оно лежит в "нематериальной", грамматической сфере, где основные изменения проявляются за счет создания новых языковых отношений, а не элементов. В этом смысле новые элементы возникают за счет переосмысления функции уже существующих – так, если начальный согласный слова семантизируется и превращается в морфему, как у Хлебникова, то возникает особая "звуковая грамматика"; понятие же "внутреннего склонения слова", введенное Хлебниковым, открывает специальную область "поэтической этимологии", позволяющей специфические способы словотворчества, которые обнаруживаются в языке искусства, а затем реализуются в общем языке времени.

С этой точки зрения неслучайно, что Винокур вернулся к исследованию специфики языка Маяковского уже в зрелые годы, когда он пытался прояснить для себя и изложить в виде четких формулировок, что стоит за понятием поэтического языка и поэтической функции языка (статья "Понятие поэтического языка" вышла в 1947 году). Поэтому книга "Маяковский – новатор языка" – это книга не столько об индивидуальном языке и стиле Маяковского, сколько практическая демонстрация собственного лингвопоэтического метода анализа художественных текстов, выработанного Винокуром в течение всей жизни, на материале творчества данного поэта. Однако, конечно, и Маяковский был выбран неслучайно – он для Винокура как раз был ярким примером конвергенции "стихийности" и "культуры языка", определяющей процессы его обновления. Эта мысль подчеркивается в заключительных строках книги: "Язык поэзии Маяковского и есть язык городской массы, претворившей художественную потенцию фамильярно-бытовой речи в собственно поэтическую ценность".

Под стать своему заглавию, книга "Маяковский – новатор языка" является новаторской и актуальной сегодня. Прежде всего, в ней как нигде ясно сказано, что любое поэтическое новаторство связано с ломкой основ предыдущей устоявшейся языковой системы, и эта "ломка" может оцениваться на первых порах негативно как гибель устойчивой классической системы. Доказать же жизненность новой поэтической системы возможно лишь тогда, когда мы установим, что преобразованные элементы предстают в поэзии данного автора мотивированными, отмеченными печатью творческого задания и их введение в текст оправданно. Так, Винокур считал, что именно сама поэтическая тема Маяковского служила "оправданием тех новшеств языка, к которым прибегал Маяковский, искавший в этих новшествах точного выразительного соответствия своему художественному замыслу".

Поэтому Винокур предлагает в своей книге целостный системный анализ фактов новаторства Маяковского с лингвистической точки зрения, и этой своей установкой, он закладывает основы идиостилевого анализа нетрадиционных поэтических систем. Параллельно ученый замечает, что поскольку данная работа чисто лингвистическая, ему придется оставить в стороне многие другие аспекты описания целостной системы поэта, которые несомненно важны, но при изучении фактов языкового "новаторства" временно уходят на задний план: это связь между языком Маяковского и его стихом, соотношение синтаксиса и ритма стиха, особенности рифмы поэта, а также литературная история его идиостиля.

Поскольку книга посвящена новаторству, то Винокуру прежде всего необходимо прояснить саму сущность языкового новаторства и провести границу между новаторством языковым и новаторством стилистическим. По Винокуру, стилистическое новаторство только меняет "стилистический регистр" уже существующих языковых единиц, но "быть новатором в языке – значит сознательно и намеренно употреблять в своей речи такие средства языка, какие представляются не существующими в данной языковой традиции, в данных условиях общения через язык, и, следовательно, новыми, небывалыми". Но язык – довольно стабильная система, тогда что может стать собственно предметом новаторства? Этот вопрос не менее актуален и сегодня, когда новые поколения "неофутуристов" ищут все более "небывалые" средства поэтического выражения. Можно ли преодолеть языковую систему? Видимо, нельзя, как нельзя изменить, по Винокуру, существующие в языке звуки, корни, приставки, суффиксы, являющиеся носителями частных языковых значений. Тогда Винокур и приходит к открытию, что наиболее продуктивно менять не сами материальные элементы языка, а видоизменять, преобразовывать отношения между ними, учитывая, что явления формы (лексической и грамматической) в языке очень изменчивы и подвижны. Так, у Маяковского, например, можно наблюдать "новшества", имеющие грамматическую аналогию в памятниках древнерусского языка, когда сравнительная степень прилагательного образовывалась непосредственно от формы существительного: ср. роман – романнее, ЦК – цекистей у Маяковского и берег – бережее, зверь – зверее в истории языка.

В связи с этим необыкновенно значимым является введенная в Г.О.Винокуром в научный оборот категория языковой "потенциальности", которая прежде всего реализуется в слове ("потенциальные слова" – слова, которых фактически нет, но которые могли бы быть, если бы того захотела историческая случайность"), а затем в целостной системе грамматических, прежде всего, синтаксических отношений, поскольку это тот уровень языка, "где почти все представляется только реализуемыми возможностями, актуализацией потенциального, а не просто повторением готового, особенно же в условиях поэтической и притом стихотворной речи".

Сходным образом решает проблему "потенциальности" на двадцать лет позже У.Эко в книге "Открытое произведение" (1967): "Современный поэт предлагает систему, больше не являющуюся системой языка, который служит ему средством выражения, но и не являющуюся системой некоторого несуществующего языка: он вводит образцы неупорядоченности, организованной внутри системы, чтобы тем самым увеличить возможность получения информации". В этой цитате из У.Эко акцентировано то, что отличает словотворчество Маяковского от экспериментов в области заумного языка Крученых и Бурлюка (вопрос о Хлебникове оставим в стороне). Если футуристы-заумники стремились совсем покинуть существующую систему языка, создавая слова и конструкции, не имеющие своего экстенсионала (по Винокуру, слово, которое освобождено "от исторически закрепленной связи с соответствующим предметом мысли и является как бы заново созданным"), то Маяковский как раз исповедовал новаторство вполне "предметное": он ищет новых форм, потому что обычный язык не достаточен ему как "стилистическое средство его поэзии". И поэтому он "дезорганизует" его внутри самой его системы, причем на всех возможных языковых уровнях.

Первый уровень – изменение классов и парадигм слов. Несклоняемые существительные у Маяковского (имена собственные и нарицательные) начинают склоняться, изменяться по числам, если того требует "звуковая грамматика". Так появляются формы держится Пуанкарой, вослед за Бенуями, самым красным Гейнем, две тиры, со своим мантом и др. Таким же процессам подвергаются и сложносокращенные слова и аббревиатуры, паронимичные заимствованиям, и в норме несклоняемые. В качестве показательного примера Винокур приводит строки из стихотворения Маяковского 1922 года, озаглавленного "Товарищи! Разрешите поделиться впечатлениями о Париже и о Моне":

3.5cm Я занимаюсь художеством. Оно – подданное Моно. Я не ною: под Моною, так под Моною.

Русские же наречия подвергаются конверсии, начинают склоняться как существительные, и на этом пути обретают свою ранее существовавшую форму: Маяковский, к примеру, воскрешает форму существительного "нагиш" (чтоб из книг сиял в дворянском нагише), которая зафиксирована у В.Даля. Параллельно возникают синкретические формы наречий-существительных: в квартирное тихо, в коммунистическое далеко. Винокур особо отмечает и случай лексикализации выражения Отченаша в публицистике поэта ("Разве былая массовость Отченаша оправдывала его право на существование?"), в котором стяжение переводит новообразование из одного морфологического класса в другой (-наша вместо -нашего).

Старинное и народное начало обнаруживается и в основе словообразовательных новшеств Маяковского, которые распространяются и на грамматическую сферу. Винокур подчеркивает приверженность поэта к употреблению существительных со значением отвлеченного действия, по своей форме представляющих собою глагольную основу: вылеп, вымах, рыд, ор и др. Воспроизведение непродуктивных способов словообразования связано у Маяковского с активизацией поэтической этимологии (ср. заткните ваше орло и Горлань горланья, орланья орло ко мне доплеталось пьяным пьяно), благодаря которой актуализируется и семантизируется связь между ором, орлом и горлом. Схожие тенденции наблюдаются и при образовании прилагательных, когда относительные прилагательные превращаются в качественные (декабрый (вечер) вместо декабрьский), становятся менее зависимыми от существительного (слонячая кость), разрушая привычные словосочетания.

Не остается в стороне и глагольная система, которая именно вносит динамику в текст. Винокур отмечает у Маяковского обилие отыменных глаголов, образованных от основ существительных и прилагательных, которые свойственны скорее разговорной речи (типа обезночел, очетвероугольнивается, овазился, весеньтесь, взорлим, фонтанясь и др.) и связывает это с тем, что для поэта не существует семантических ограничений в отборе именных основ, от которых можно образовать глагольные формы. Так, "вещь" у Маяковского становится производителем действия, пассивного или активного, внутри самой глагольной оболочки и персонифицируется, как и при образовании притяжательных прилагательных типа "слонячий, зверячий" (аналогия: телячий), поскольку в них оживает внутренняя форма признака "молодого существа". Неслучайны в этом смысле и глагольные образования от имен собственных с иноязычной структурой (муссолиниться, церетелить, чемберлениться); показательней же всего в этой связи словосочетание "губки розой убиганятся", в котором основой служит название косметической фирмы Houbigant.

Винокур также рассматривает случаи родовых трансформаций (типа взревел усастый нянь в применении к Милюкову в поэме "Хорошо", где пародируется сцена Татьяны и няни из третьей главы "Евгения Онегина", или Обезьян от обезьяна с дислоцированным определением хвостатая ("Что ни страница – то слон, то львица") и нетрадиционных форм множественного числа существительных, "значение которых, в условиях обычной речи, представляется несовместимым с самим понятием множественности". Среди них, в первую очередь, выделяются имена собственные (сдохнут Парижи, Берлины, Вены), а также отвлеченные понятия (любови, природы, ждания и т.п.). Что касается конкретных существительных, то у Маяковского обнаруживается еще одно новообразование, которое также воспроизводит факт истории языка: а именно, освоенное русским языком заимствованное слово мебель (от франц. les meubles, где оно использовалось именно в форме множественного) и его особое использование Маяковским в форме множественного числа для создания оригинальной и звучной рифмы в поэме "Хорошо":

4.2cm А в Зимнем, в мягких мебелях с бронзовыми выкрутами, сидят министры в меди блях.

Однако особо интересным для развития поэтического и общего языка является употребление Маяковским морфем в независимом виде, в отвлечении от цельной формы, как в случае:

4.2cm Демократизмы, гуманизмы – идут и идут за измами измы.

Эта подмеченная Винокуром в языке Маяковского тенденция особенно активно развивается уже в наше время, когда морфемы, квазиморфемы и грамматические форманты в стихе становятся способны нести автономный смысл. Это явление поднимает более общий вопрос об единице стихотворной речи, так как форма стиха создает особые условия существования языковых единиц, где возможны, по Винокуру, и "доглагольные синтаксические построения" и нейтрализация различий между предложением и словом: "где слово и предложение совпадают, очевидно нет ни того, ни другого, а есть нечто третье, качественно отличное".

Последнее свойство стихотворного текста связано с тем, что членение на строки не обусловлено строго синтаксическим делением, и это вносит элемент дополнительной дискретности в текст: строки становятся автономными образованиями, структура которых заранее непредсказуема. Установка стихотворного текста на ритмико-слоговое деление и особую звуковую организацию позволяет не только порождать "дискретность" по вертикали, но и обеспечивает внутри рядов возможность дополнительного членения слова, также строго не обусловленного морфологическим и словообразовательным делением.

В этом смысле отмеченная Винокуром тенденция выделения слова, аналитичности его частей и освобождения языковых форм от синтаксических зависимостей может стать базой для изучения процессов, происходящих в поэтическом языке более позднего времени. Прежде всего ученый обращает внимание на употребление изолированных именительных падежей, заполняющих собой всю строку (т.н. именительных темы – Ночь. / Надеваете лучшее платье), но автономными в строках могут становиться и обособленные наречные выражения и предложно-падежные формы. Так образуются независимые синтаксические единства, в которых отдельные слова и словосочетания освобождены от их формальной зависимости по отношению к другим элементам текста, и те становятся самостоятельными семантико-синтаксическими ценностями.

Как ни парадоксально, но сегодня при изучении активных процессов в поэтическом языке рубежа XX–XXI веков, обнаруживаются именно те зоны языковой подвижности, которые Г.О.Винокур определил как "новаторские" и принадлежащие "стихии языка" у Маяковского. Почти тот же набор потенциальных зон исторической изменчивости выделил Вяч. Вс.Иванов в своей книге "Лингвистика третьего тысячелетия"; ученый характеризует их как проблемные явления, не получившие в лингвистической науке единого окончательного толкования. Среди них Иванов особо выделяет (1) проблему дискретности и линейной реализации языковых единиц, (2) вопрос о сокращении морфем при аббревиации и инкорпорации, (3) проблему соотношения между единицами разных уровней, а также возможность использования целых предикативных образований в функции одного слова, (4) взаимосвязь грамматикализации и лексикализации, грамматических и лексических значений. Все эти процессы языкового изменения свойственны и языку современной русской поэзии, сходные процессы наблюдаются и в области русской разговорной речи. Данные вскрытые тенденции сигнализируют о том, что проблемы "стихийного" развития языка и "культуры языка" могут найти разрешение при более пристальном изучении активных процессов в поэтической речи, где они обретают обнаженность за счет особой организации стихотворного текста.

Об авторе

Известный отечественный языковед и литературовед. Профессор Московского государственного университета им.М.В.Ломоносова (1942–1947), член Пушкинской комиссии АН СССР (с 1933 г.). Член Московского лингвистического кружка и Московской диалектологической комиссии. Автор многих работ по вопросам культуры речи, по истории русского литературного языка, по проблемам текстологии, а также исследований о языке и творчестве А.С.Пушкина, А.С.Грибоедова, В.В.Маяковского. Один из создателей истории русского литературного языка как особой дисциплины.

Г.О.Винокур входил в число составителей "Толкового словаря русского языка" (т.1–4, 1935–1940, под редакцией Д.Н.Ушакова), был одним из редакторов академического собрания сочинений Пушкина. Ему принадлежала инициатива создания "Словаря языка Пушкина"; он разработал концепцию этого словаря и был организатором работы по его составлению.