Введение для неискушенного читателя В одной из телепередач – ток-шоу – известный отечественный визажист сказал: "Маникюр – признак культурности. Если я вижу мужчину без маникюра, то мне и говорить с ним не о чем". Слушавший его у экрана другой, очень далекий от "визажизма" мужчина сказал: "Мужик, делающий маникюр – не мужик. И даже не баба, а вообще черт знает, кто". На первый взгляд эти два человека – полные противоположности. Но на самом деле у них есть существенная общая черта: каждый из них считает свою точку зрения единственно верной. Почему так происходит? Об этом я постараюсь рассказать в своей монографии. Другой пример. В первом своем научном докладе еще в период студенчества я употребляла выражения: "я думаю", "я считаю", "на мой взгляд" и т.п. Меня заставили все это вычеркнуть. Аргумент: нескромно, неприлично. Надо писать "на наш взгляд", а еще лучше вообще избегать подобных выражений. И в наше время многие редакторы говорят, что научные утверждения должны быть безличностными. А я считаю, что все как раз наоборот. Сравните высказывания. В период господства коммунистической идеологии говорили: "Вера в Бога – результат невежества". В наше время говорят: "Без веры не может быть нравственности". Опять, как и в предыдущем примере, – полное неприятие противоположной точки зрения, а значит, и оскорбление своего оппонента и обвинение его: в первом случае – в невежестве, во втором – в безнравственности. Поэтому, если я скажу: "На мой взгляд, Бога в таком виде, как его представляют существующие религии, нет, но мир, несомненно, сложнее, чем его описывает современная наука", – то я тем самым не просто выскажу определенную мысль, но и доведу до слушателя, что я не считаю свою точку зрения истиной в последней инстанции, что есть и другие мнения, имеющие право на существование. Я думаю, что такое высказывание гораздо скромнее безличностных безапелляционных утверждений. Почему местоимение "я" долгое время было под запретом в научной литературе? Об этом я тоже постараюсь рассказать в своей монографии. И о многом другом. Суггестия, или внушение, – один из атрибутов общественной жизни. О ней мало говорят именно потому, что ее трудно заметить в силу ее привычности, обыденности. Но мы от нее очень сильно зависим, поэтому должны о ней знать. Введение для искушенного читателя Проблемой суггестии и контрсуггестии я заинтересовалась более двадцати лет назад, когда работала над кандидатской диссертацией по философии. О ней говорилось в потрясающе интересной и выбивающейся в тот период из общего ряда книге отечественного историка, философа и социального психолога Б.Ф.Поршнева "О начале человеческой истории". Поршнев впервые в отечественной литературе обратил внимание на то, что суггестия в первобытном обществе являлась "...средством воздействия людей на поступки и поведение других, т.е. особой системой регуляции поведения". Гипотеза о роли суггестии в начале истории привела Поршнева и к необычному предположению о сущности второй сигнальной системы или речи, посредством которой осуществлялась суггестия. Вторая сигнальная система в начале своего возникновения, по его мнению, "...собственно не была средством "отражения" чего-либо из предметной среды, а была реагированием лишь на специфические воздействия людей, причем автоматическим (роковым), как, скажем, взаимосвязь органов внутри организма, т.е. принадлежала к бытию, а не к сознанию или познанию". Исходя из этого, Поршнев считал, что речь вначале служила лишь для дискриминации, подавления данных органов чувств. Полностью соглашаясь с первой частью утверждения Поршнева, я не согласна со второй. Думается все же, Поршнев здесь неправомерно противопоставляет друг другу первую и вторую сигнальные системы. Действительно, речь возникла как средство управления поведением людей. Но при этом неизбежно происходило отражение окружающего мира и (или) той информации, которая содержалась в указаниях и призывах людей друг к другу. Первобытные люди ведь не были заинтересованы в том, чтобы вводить в заблуждение своих сородичей во всех видах жизнедеятельности. И, конечно же, традиционная теория речи права в том, что ее возникновение явилось настоящей революцией в развитии познавательных способностей людей. Поршнев считает, что "И.П.Павлов не успел познать весь скрытый потенциал своей великой научной идеи о двух сигнальных системах у человека. Он шел от того, что открыл в высшей нервной деятельности животных... Ныне наука вправе пойти дальше в суть дела. Слово только ли заменяет и сигнализирует "все" раздражители, т.е. только ли изоморфно им, или оно делает еще что-то, чего они не делают и чего в них нет? Простейшая иллюстрация: разве комбинации слов не производят постоянно и объекты, которых нет в мире реальных раздражителей, но которые становятся образами, а часть которых позже воплощается в реальность средствами искусства и техники? А что значит при ближайшем рассмотрении выражение, что слово "заменяет" все внешние и внутренние раздражители: не ясно ли, что, прежде чем "заменять", слово должно было освобождать место для замены, т.е. "отменять" те реакции, те действия организма, которые прежде вызывались этими раздражителями, т.е. тормозить их?" В этом заочном споре двух великих мыслителей – Поршнева и Павлова – мне хочется занять сторону последнего. Прежде всего, не вижу смысла в утверждении, что прежде чем что-то заменять, слово должно отменять. Павлов ясно показал, что замена построена на основе ассоциации, когда слово в сознании человека связывается с мысленным образом обозначаемого предмета и может вызвать этот образ при отсутствии данного предмета, т.е. как бы быть его представителем, тем самым заменяя его. Конечно, теория Павлова не раскрыла окончательно роль второй сигнальной системы, так как основной упор делала на физиологию и животного, и человека. К ней необходимо добавить этологию – науку о поведении животных – и социальную психологию человека. Когда Павлов проводил свои эксперименты, он исследовал воздействие человека на поведение животных, тогда как для того чтобы полностью понять это поведение, надо было изучать воздействие на отдельное животное биологической группы – стаи, стада, популяции. Поэтому условный рефлекс у него показывал реакцию организма животного на какое-либо воздействие внешней среды, а не ответ отдельной особи на воздействие группы, так как животное, как и человек, не сводится к организму, оно обладает зачатками психики. Поршнев же пишет так, как будто человек был первым, кто стал жить в коллективе. Но это не так. Ведь отменять сиюминутное удовлетворение естественных потребностей часто бывает необходимо и в стадах животных. Все это говорит о том, что эксперименты в павловском стиле следовало бы продолжать, дополняя их полевыми наблюдениями над животными группами, которые сейчас активно проводятся. Но это не значит, что павловская теория второй сигнальной системы неверна. Но Поршнев был прав не в целом в отношении второй сигнальной системы, а в частности – в отношении суггестии, которая и в самом деле была способна в исключительных случаях опровергать данные органов чувств. Более того, она способна совершить такое и с современным цивилизованным человеком. Об этих случаях и их причинах речь пойдет ниже. Поршнев писал: "Долго, очень долго вторая сигнальная система была всего лишь таким фактором, управляющим некоторыми действиями, целыми цепями действий, вторгаясь там и тут в поведение ранних людей. Она отвоевывала все более обширные поля у первосигнальной детерминации поведения. А неизмеримо позже она приобрела знаковую функцию, слова и системы слов стали означать и значить, в том числе и "заменять" первосигнальные раздражители". Далее он подводит итог: "У порога истории мы находим не "надбавку" к первой сигнальной системе, а средство парирования и торможения ее импульсов. Только позже это станет "надбавкой", т.е. отрицанием отрицания". Здесь сразу же возникает вопрос: почему Поршнев оставляет павловское название "сигнальная", так как сигнал по определению несет какую-то информацию, а следовательно, является знаком. Но не это главное. Главное то, что расчленение Поршневым развития второй сигнальной системы на два этапа противоречит диалектике развития, хотя он и ссылается здесь на закон отрицания отрицания. Знаковая функция, наличие которой он отвергает на первом этапе развития, не могла возникнуть из ничего на втором этапе. На мой взгляд, и в естественном языке животных, и в вербально-естественном языке людей есть две функции – информационная и управляющая. Термином "вербально-естественный" я хочу подчеркнуть, что человеческий язык не сводится к знакам, заключенным в речи. Известно, что он дополняется языком жестов, мимики, поз, интонаций, которые содержат в себе огромное количество информации, иногда даже большее, чем содержат общепринятые смыслы употребляемых в данной речи слов. А часто человек вообще обходится без слов. И все это, на мой взгляд, является естественной стороной языка. Подтверждением естественности этого языка является хотя бы факт, отмечаемый специалистами: "чтение" информации, заключенной в мимике и жестах, происходит на подсознательном уровне. Человек часто не понимает, почему он сформировал или изменил свои намерения после общения с тем или иным человеком, почему у него улучшилось или испортилось настроение, почему ему понравился или, наоборот, не понравился тот или иной человек. Поэтому следует согласиться с замечанием тех, кто пишет о суггестии то, что важной ее особенностью является ее непосредственная связь с областью бессознательного. А отличие человеческого языка от языка животных состоит в наличии павловской второй сигнальной системы. Суггестия же проявляется в расширении управляющей функции – она распространяется на вторую сигнальную систему, не отказываясь от своих прежних инструментов – жестов, мимики, поз. У разных животных помимо этих естественных языков (жестов, мимики, поз) есть и другие – звуковые сигналы, изменение окраски, запахи. Не исключены и другие "языки". Но по большому счету все средства информации и управления – не разные языки, а один, синкретический язык и у животных, и у человека. У людей есть общая для всех этносов естественная сторона языка. Это облегчает взаимопонимание между носителями различных социальных языков – очень много информации передается через интонацию, позу и мимику, во всяком случае, угрозу или доброжелательность собеседника мы почувствуем сразу. А вот язык жестов стал частично различаться, т.е. в нем помимо общечеловеческой составляющей сформировались и знаки – продукты этнической культуры. У разных народов бывают разные жесты, поэтому встречаются и ошибки понимания. Работая над кандидатской диссертацией, я предполагала, что основное место действия суггестии – доцивилизованное общество, а в наше время она сохранилась лишь как пережиток. Позднее пришло понимание того, что суггестия – один из факторов самосохранения общества вообще, действующий на системном уровне. Тем не менее, в обыденном сознании сохранилось представление о суггестии как о чем-то экзотичном или даже неприличном. Причина этого, по-видимому, кроется в том, что суггестия известна широкому кругу читателей как составная часть таких непонятных и не всеми уважаемых явлений, как магия, колдовство, гипноз, обман простодушных людей во время гадания цыганками, манипулирование поведением людей и совсем уж непонятного зомбирования. Та же суггестия, с которой мы сталкиваемся в повседневной жизни и, не задумываясь, постоянно пользуемся ею сами, незаметна нам в силу своей обычности. Суггестия в воспитании детей, в обычном разговоре двух приятелей, так же привычна нам с рождения, как падение вниз всех предметов, лишившихся опоры, и следует посмотреть на нее новым взглядом, чтобы заметить ее и осознать ее сущность. Принцип дихотомии, лежащий в основе нашего мироздания, предполагает наличие противоположности у предмета или явления, обладающего определенным качеством. Противоположностью суггестии является контрсуггестия, о которой также писал Б.Ф.Поршнев. Суггестия служит, как уже говорилось, цели сохранения отдельного коллектива. В то же время готовность человека воспринимать суггестивное воздействие делает его слабым, незащищенным, если это воздействие будет произведено с какой-либо иной целью или иноплеменником. Кстати, такая слабость сохраняется в определенной степени и у современных людей. Поэтому вырабатываются защитные средства ограничения суггестивного воздействия, которые Б.Ф.Поршнев обозначил понятием "контрсуггестия". В данной работе будут рассмотрены различные способы контрсуггестии, как те, которые описывал Борис Поршнев, так и те, которые он не обнаружил. Будет показано, как эти способы противостояли суггестии в доцивилизованный период общества и какую трансформацию они претерпели в эпоху цивилизации. Будут описаны способы контрсуггестии, возникшие уже в эпоху цивилизации. Но главная задача книги – показать, что диалектика суггестии и контрсуггестии является одним из необходимых условий самосохранения человеческого общества, что нарушение баланса между этими противоположностями приводит к нежелательным последствиям – либо к застою и стагнации, либо к революциям, войнам и хаосу. И еще одно небольшое замечание. Разные части работы писались в разное время с перерывом более двадцати лет и, возможно, в ней присутствует незаметная автору разница стилей. Если так, то прошу вашего снисхожения. Надежда Дмитриевна Субботина Доктор философских наук, профессор кафедры философии Забайкальского государственного гуманитарно-педагогического университета, заведующая "Лаборатории исследования межличностных и межгрупповых отношений", главный редактор журнала "Вестник ЗабГГПУ. Серия 1. Философия, культурология, социология, психология". Автор работ "Специфика доцивилизованного общества", "Социальное в естественном. Естественное в социальном", учебного пособия "Введение в социальную философию и философию истории". Работает на стыке философии, психологии, истории. В центре интересов исследователя – проблемы взаимосвязи человека и общества. |