|
Оглавление
Введение
Проблемы контенсивной типологии, т.е. направления типологических исследований, ориентированных на содержание языковых форм, становятся в современном языкознании предметом все более пристального внимания. Этому едва ли приходится удивляться, если учитывать, что в отличие от формальных ("чисто технических "по выражению Э.Сепира) типологических схем, характеризующих ограниченные фрагменты поверхностной структуры языков, она имеет дело с целостными языковыми типами, мотивированными специфическими глубинными структурами. Ее неоспоримое преимущество перед формальной типологией состоит в значительно больших объяснительных возможностях и, в частности, в способности внести определенный вклад в разработку проблемы взаимоотношения языка и мышления. Исследования нескольких последних лет дают основания утверждать, что в настоящее время возникла возможность сопоставить двум ранее постулированным целостным типологическим системам – номинативной и эргативной – третью, активный строй. Следует сразу же предупредить, что последний термин условен и не должен создавать иллюзии сколько-нибудь большей активности (в том или ином ее понимании) обозначаемого им языкового типа по сравнению с обоими первыми. Будучи производным от названия встречающейся в некоторых из его представителей структурной единицы – активного падежа (ср. аналогичное соотношение терминов "номинативный строй" и "номинатив", с одной стороны, и "эргативный строй" и "эргатив", с другой), он, таким образом, совершенно отличен по своему содержанию от встречающихся в ряде работ И.И.Мещанинова и некоторых других отечественных исследователей терминов "активный строй", "активность", "активная стадия", преимущественно связанных с анализом языков номинативной типологии, характеризующихся, как предполагалось, активизацией субъекта. Активный строй можно коротко определить как такой тип языка, структурные компоненты которого ориентированы на передачу не субъектно-объектных отношений, а отношений, существующих между активным и инактивным участниками пропозиции. В соответствии с этим глаголы лексикализованы в нем по признаку активности стативности "действия", а не транзитивности интранзитивности, а субстантивы разделены на активные (одушевленные) и инактивные (неодушевленные). Соответственно, в синтаксисе здесь выступает корреляция активной и инактивной конструкций предложения, а также ближайшего и дальнейшего дополнений, и в морфологии – оппозиция активной и инактивной серий личных показателей глагола или активного и инактивного падежей имени и т.п. Типология активных языков еще не служила предметом монографического исследования. Более того, до относительно недавнего времени самое ее понятие не было сколько-нибудь отчетливо сформулировано, и в существующей литературе активный строй квалифицировался в лучшем случае в качестве разновидности эргативного. Естественно поэтому, что и его конкретная проблематика, как правило, рассматривалась в рамках традиционной теории эргативности. Впервые попытка отграничения активной типологии языка, как принципиально отличной от эргативной, была предпринята автором настоящей монографии в ходе исследования проблемы генезиса эргативного строя. Предлагаемая работа ставит своей основной задачей дальнейшее обоснование концепции активного строя как типологически совершенно самостоятельной системы разноуровневых (лексических, синтаксических и морфологических) признаков-координат языка, отличной как от номинативной, так и эргативной систем. В соответствии с этим особое внимание в книге уделяется выработке адекватной модели описания его представителей. Поскольку до сих пор не изжита опасная тенденция превращения целого ряда понятий дескриптивных грамматик номинативных языков в едва ли не универсальные категории лингвистического описания, автор руководствовался стремлением построить последнее в специфических терминах структуры активных языков. Современные представители активного строя засвидетельствованы пока лишь на американском континенте. В Северной Америке они составляют сепировскую "большую семью" на-дене, а также группы сиу, мускоги (галф) и, по-видимому, ирокуа-каддо. Первая из них представлена сплошным массивом в северо-западной части Канады и в смежной зоне США (штат Аляска), а также отдельными вкраплениями на тихоокеанском побережье США и в южных отрогах Скалистых гор, вторая – в центральном регионе США (к востоку и юго-востоку от них локализуются языки ирокуа-каддо), третья – на юге, юго-востоке и востоке США. Наиболее обширная по своему составу семья на-дене включает языки хайда, тлингит, эяк (все – на тихоокеанском побережье), а также большую совокупность близкородственных атапаскских языков: навахо (около 80 тыс. говорящих), апаче, чирикахуа, хупа, маттоле, сарси, чипевья, карьер и др. В группу сиу входят языки дакота, ассинибойн, понка, тутело, хидатса, крау, офо, айова, катавба и др. (вероятно, большинство из них не может рассматриваться в качестве представителей строго выдержанной активной типологии). К группе мускоги (галф) чаще всего причисляют языки мускоги (или крик), хичити, коасати и чоктав, хотя иногда к ним относят и ряд других, типологический облик которых менее ясен. Наконец, группа ирокуа-каддо, иллюстрирующая, вероятно, позднее активное состояние, представлена близкородственными ирокезскими языками (гурон, могавк, онеида, сенека, онондага и др.), чероки и др. Существуют основания полагать, что к числу активных должен быть отнесен и обособленно стоящий североамериканский язык ючи (Yuchi), ареально соприкасающийся с территорией распространения группы ирокуа-каддо (небезынтересно заметить, что существует гипотеза об отдаленных генетических связях ючи с языками сиу и на-дене). Представители активного строя зафиксированы также в Южной Америке, где к ним относится большая совокупность языков тупй-гуаранй. Всего насчитывается около пятидесяти членов этой лингвистической семьи, локализующихся в Бразилии, Парагвае, Аргентине, Боливии и Перу и распределяющихся по семи группам: 1) собственно тупй-гуаранй, к которой, помимо тупи (его старая вариация – так называемый тупинамба – в источниках XVI и XVII вв. известна под именем lingua geral, т.е. общего языка атлантического побережья Бразилии) и гуарани (как старого, так и современного, известного под названием Avanee), относятся такие языки, как кайва, камаюра, аветй, кокама, омагуа, мундуруку, сирионо, а также: 2) юруна, 3) арикем, 4) тупари, 5) рамарама, 6) монде и 7) пурубора. Можно надеяться, что языки активной типологии в будущем удастся обнаружить и среди других слабо или почти неизученных языков не только Америки, но и иных континентов. Во всяком случае некоторые основания для такой надежды дают имеющиеся описания их тех или иных фрагментов, отрывочность которых не позволяет в настоящее время прийти к сколько-нибудь определенным выводам. Не исключено, в частности, что активные языки представлены в индонезийском и меланезийском ареалах. Так, в филиппинской лингвистике отмечены явления, напоминающие типичные импликации активной типологии. В соответствующих дескриптивных исследованиях систематически используются понятия активного и пассивного глаголов (active passive verb), активной и пассивной конструкций предложения (active passive sentences), а соответствующая терминологическая традиция, по-видимому, восходит еще к словоупотреблению у Л.Блумфилда. Например, в статье, посвященной моделям предложения в группе филиппинских языков, Э.Константино пишет следующее: "В активном предложении глагол-сказуемое есть активный глагол. Активным глаголом является такой, который сочетается с подлежащим-агентом(actor-subject), как например, глагол субегать' в предложениях (8) – (12); если этот глагол имеет аффикс, то это активный аффикс. Каждый из двадцати шести филиппинских языков, кроме тер(нате), имеет по нескольку активных аффиксов..." Напротив, "пассивное предложение является таким глагольным, в котором предикат передается пассивным глаголом. Пассивный глагол сочетается с подлежащим-недеятелем (поп-actor subject) и имеет дополнение-пассивного деятеля... Дополнение пассивного деятеля следует непосредственно за пассивным глаголом и предваряется маркером пассивного деятеля. Пассивный глагол также характеризуется как обладающий пассивным аффиксом. Каждый из двадцати шести филиппинских языков имеет несколько пассивных аффиксов". В другой статье, характеризующей один из фрагментов глагольной структуры языка дибабавон (на севере провинции Давао острова Минданао из группы Филиппинских), отмечается, что здесь "главное разграничение по дистрибутивному признаку проводится между стативными и активными глаголами. Стативные глаголы описывают состояние или эффект, произведенный на аффектант (affectant) процессом или событием, и заполняют основную позицию предиката стативных глагольных предложений. Активные глаголы описывают действие или активность, осуществляемые деятелем (actor), и заполняют основную позицию предиката активных глагольных предложений". Не исключено, что отдельные представители активной типологии (скорее всего, проводимой непоследовательно) встречаются и на континенте Австралии. Во всяком случае с подобной возможностью заставляют считаться приводимые в специальной литературе дескриптивные характеристики отдельных австралийских языков. Ср., например, указание на то, что в языке а лава показателем "эргативного" падежа оформляется подлежащее конструкций предложения, ощущаемых как транзитивные (to be felt transitive) независимо от того, является ли их глагольное сказуемое двухличным или одноличным. В этом же языке в позиции деятеля (actor) способен выступать лишь класс имен, обозначающих живые существа, а также подвижные предметы (такие, как лодки, машины, самолеты). Необходимо упомянуть, наконец, что типология таких древних языков Ближнего Востока, как эламский (собственно, раннеэламский) и отчасти хурритско-урартские, по крайней мере в своих существенных чертах носила активный облик. В частности, в хурритском verba movendi и некоторые другие интранзитивные глаголы, так называемые Tatverba, имеют транзитивное спряжение, и их подлежащее оформляется особым падежом, квалифицирующимся как агентив. Подобные черты проступают и в современных эскимосско-алеутских языках. В целом в монографии рассматриваются три категории эмпирических объектов. Центр тяжести исследования приходится на представителей активной типологии, реально засвидетельствованных на лингвистической карте мира. Другую категорию его объектов составляют так или иначе напоминающие их отдельные древние языки Ближнего Востока, представленные лишь памятниками письменности. Наконец, третью группу объектов здесь образуют некоторые уже реально не засвидетельствованные, а лишь реконструируемые праязыковые системы (общеиндоевропейская, общекартвельская, общеенисейская, общеафразийская и нек. др.), лучше всего укладывающиеся в схему активного строя. Естественно, что решающее во всех отношениях значение придается показаниям живых активных языков. Конечно, их сравнительная немногочисленность, равно как и далеко не всегда достаточная адекватность существующих описаний, не позволяет пока дать исчерпывающую характеристику активного строя. Однако, несмотря на то что в дальнейшем понятие последнего, несомненно, будет уточнено, его структурное своеобразие представляется достаточно очевидным и в настоящее время. Что касается его исторически документированных представителей, то здесь сталкиваемся со всеми теми трудностями, с которыми связана структурная интерпретация мертвых языков. Вместе с тем реконструируемые праязыковые системы служат в работе не столько опорным материалом исследования, сколько иллюстрациями общих положений, к которым последнее приводит. Особенно широкое место в работе отводится фактам ближе знакомых автору картвельских языков, до сих пор сохраняющих ощутимый контакт с активным строем. Подобно монографии автора, посвященной теории эргативности, настоящая работа строится из пяти основных разделов. В ее первой главе коротко излагается история изучения рассматриваемой проблематики. Предмет второй главы составляет опыт формулировки основных понятий теории активности – активной конструкции предложения, активной типологии последнего, а также активного строя языка в целом. Здесь же попутно дается описание морфологической специфики членов предложения в активных языках. Наконец, в этой же главе некоторые исторически засвидетельствованные и реконструированные структуры отождествляются в качестве активных. Третья глава содержит общую характеристику механизма синхронного функционирования активного строя, а также семантической детерминанты, обусловливающей его структурный облик. В четвертой главе прослеживаются наиболее существенные диахронические закономерности развития активных языков. Наконец, в последней главе излагается опыт рассмотрения проблемы генезиса активного строя. Об авторе
 Климов Георгий Андреевич Выдающийся отечественный языковед, кавказовед. В 1952 г. окончил филологический факультет Ленинградского государственного ордена Ленина университета им. А. А. Жданова по специальности «Грузинский язык и литература». С 1954 г. и до конца жизни был сотрудником Института языкознания АН СССР, в последние годы возглавлял отдел кавказских языков. В 1955 г. защитил кандидатскую диссертацию, а в 1965 г. — докторскую диссертацию по теме «Этимологический словарь картвельских языков». В 1988 г. ему было присвоено ученое звание профессора по специальности «Кавказские языки». Круг научных интересов: теоретическое языкознание, эволюция языка, сравнительная грамматика, этимология, типология, ареальная лингвистика.
Г. А. Климов был членом Главной редакции «Лингвистического атласа Европы», членом Европейского общества кавказоведов, а также членом редколлегии серии томов «Этимология» и ответственным секретарем журнала «Вопросы языкознания». В 1995 г. стал лауреатом Государственной премии Российской Федерации в области науки и технологий. Г. А. Климовым издано более 380 работ, из них 18 монографий. Некоторые монографии переведены и изданы за рубежом. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||
