Антонов В.Ф. Н.Г.Чернышевский: Общественный идеал анархиста №33. Изд. 3, доп.

Оглавление

Введение

Николай Гаврилович Чернышевский (1828–1889) был одним из самых ярких и выдающихся деятелей России эпохи крестьянской реформы. Он целиком посвятил себя разрешению вопросов освобождения крестьян от крепостного состояния, обустройства страны в настоящем и будущем и просветительству. В его руках для осуществления этих целей были исключительно перо и бумага, а родом деятельности – публицистика и литература. На этом поле борьбы он возглавил демократически настроенную интеллигенцию, превратил ее печатный орган "Современник" в один из самых читаемых журналов, а в крестьянском деле был открыт для союза с либерально настроенными славянофилами и западниками, полагая при этом, что дело освобождения крестьян есть дело всех образованных людей страны.

Арест Чернышевского 7 июля 1862  г. явился для общественности громом с ясного неба. По свидетельству либерального профессора и цензора А.В.Никитенко, мнение о невиновности Чернышевского в петербургском обществе было всеобщим. "Как было судить его, – записал он в дневнике 25 мая 1864  г., – когда не было никаких юридических доказательств? Так говорят почти все, даже не красные" (Никитенко А.В. Дневник. Т. 2. М., 1955). Долгие месяцы сенаторы, которым Александр II поручил решить судьбу Чернышевского, не находили улик для его осуждения и, наконец, при содействии III отделения пошли на прямой подлог и 5 февраля 1864  г. вынесли приговор к каторжным работам в Сибири на 14 лет (царь сократил срок вдвое) и вечное поселение там по отбытии срока наказания; 4 мая его ознакомили с приговором; 19 мая на Мытнинской площади над ним совершили обряд "гражданской казни", а на следующий день в сопровождении жандармов отправили в Сибирь. Так Чернышевский ушел в историю, в свое бессмертие.

"Государственный преступник". На долгие годы доброе слово о нем в печати стало запретным. Его историография, как и Герцена, не считая малосущественных для темы книги более ранних замечаний, берет начало с 1905  г., но широкое развитие получила только в советское время. В этой последовательности и познакомимся с ней.

Книги, написанные о Чернышевском до 1917  г. и имеющие значение для выяснения разбираемого здесь вопроса, удобно сгруппировать по принципу отрицания или утверждения его в них как революционера. К числу первых следует отнести работы Иванова-Разумника (Разумника Васильевича Иванова) (История русской общественной мысли. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в. Т. II. СПб., 1907); Н.Денисюка (Николай Гаврилович Чернышевский. Его время, жизнь и деятельность. М., 1908); М.И.Туган-Барановского (Общественно-экономические воззрения Н.Г.Чернышевского // Памяти Николая Гавриловича Чернышевского. Доклады и речи Н.Ф.Анненского, М.М.Антоновича, А.А.Корнилова, А.С.Постникова и М.И.Туган-Барановского. СПб., 1910). Вторую группу составят работы Ю.М.Стеклова (Н.Г.Чернышевский. Его жизнь и деятельность (1828–1889). СПб., 1909); Г.В.Плеханова (Н.Г.Чернышевский. СПб., 1910); В.И.Ленина (Полное собрание сочинений. 5-е изд. М., 1958–1965). Особое место, как единственная в своем роде, занимает небольшая книжка К.Пажитного (Н.Г.Чернышевский как первый теоретик кооперации в России. М., 1916), впоследствии советского историка, в силу чего она будет рассмотрена отдельно, вне указанных групп.

Автор считал фундаментом мировоззрения Чернышевского признание им общей нормой "блага личности и принцип примата народного благосостояния над национальным богатством", следствием чего была борьба с либеральным доктринерством и фритредерством, признание примата распределения над производством и борьба за общинное начало, как соблюдающее интересы реальной личности и отвечающее примату благосостояния людей над национальным богатством. Отсюда и вера "в возможность для России миновать капиталистический фазис развития, вера в ее особый путь, в буквальном значении этого слова" (Там же. С.30). Добавляя к сказанному "несомненные задатки "субъективизма"" и "социологический индивидуализм", Разумник полагал, что мы получим "явно очерченное народничество Чернышевского, являющееся продолжением народничества Герцена и введением к народничеству Михайловского".

Авторами литературы второй группы были марксисты Стеклов, Плеханов и Ленин, но, как увидим, это не означало полного сходства оценок ими Чернышевского.

В своей большой работе Стеклов сосредоточил основное внимание на выяснении исторического мировоззрения Чернышевского и, со свойственной ему манерой приближать деятелей пореформенного движения к большевизму и марксизму, говорил о нем как о деятеле, который в "материалистическом смысле" разрешал вопрос "между идеалами и действительностью... применял материалистический метод и к толкованию истории... во многих отношениях близко подошел к современному материалистическому пониманию истории" (Стеклов Ю.М. Указ. соч. С.132). И тут же называл его рационалистом, что, по его мнению, не мешало его историзму и объективизму. Так, он говорил о необходимости истории института частной собственности, но та же сила, которая вызвала ее к жизни, на смену ей призовет третий фазис развития, основанный "на принципе ассоциации". Увлекаясь, Стеклов писал: "Этот рационалист определенно высказывал, что "рассудок чуть ли не совершенно бессилен в истории"" (Там же. С.132, 134, 135). Уйдя столь далеко в одну сторону, автору уже и самому трудно было оставаться объективным и в оценке суждений Чернышевского о частных вопросах.

Ставится вопрос – был ли он сам участником подпольной борьбы, но Стеклов отказывается дать на него утвердительный ответ. Сомневался, что Чернышевский принимал участие в "Великоруссе", темным осталось его отношение к прокламации "Молодому поколению", нет прямых указаний и на его авторство прокламации "К барским крестьянам...", так как "сходство слога и содержания ничего не доказывает", а к "кружку якобинцев Заичневского-Аргиропуло он относился отрицательно". По собственному внутреннему убеждению Стеклов не думал, чтоб Чернышевский, "по нерешительному и вялому складу своего характера, по своей непрактичности и книжности", принимал непосредственное участие в революционной борьбе, но знал о всех проявлениях ее и с ним совещались и считались революционеры (Там же. С.383, 385, 387, 388, 389, 390, 391).

Конечно, Стеклов не мог не отметить и того, что не позволяло ему назвать Чернышевского марксистом. Прежде всего – это – "его стремление найти вечные экономические законы, одинаково присущие всем укладам хозяйственной жизни, что заставляло Чернышевского сходить с исторической точки зрения"; хотя его нельзя назвать просто утопистом, но он не был свободен от некоторых элементов утопизма; скорее, он представитель "критически-утопического социализма". Утопические социалисты не признавали политики, тогда как Чернышевский "в области практических действий и методов политической борьбы... примыкал скорее к бланкистам и чартистам". Поэтому, как бы идя на уступку, Стеклов определял его место между утопическим и научным социализмом, "в большинстве случаев ближе к последнему" (Там же. С.238, 320, 328, 332, 334).

На этом Стеклов не остановился. В 1928  г., когда развернулась дискуссия о Чернышевском, его книга вышла повторным изданием с некоторым усилением крайне левых выводов, но и это не шло ни в какое сравнение с тем, что им было опубликовано как сборник статей в 1930  г. под названием "Еще раз о Чернышевском. Мыслитель, революционер, человек" (М.–Л.). Он, конечно, "ближе всех подошел к современному коммунизму"; "возвел на трон материализм"; оказал революционное влияние на развитие философии, политэкономии, истории, эстетики;...Правда, признал, что в истории, как более сложной науке, Чернышевский не всегда сводил "концы с концами", допускал "рецидивы исторического идеализма... рационализма и рассудочного объяснения исторических событий", но по комплексу взглядов все же сильно приближался к историческому материализму Маркса и Энгельса – установил, что в основе исторического процесса лежат экономические факторы, что процесс этот обусловлен развитием производительных сил и в его основе лежит борьба классов. И тут же: по своему общему мировоззрению он больше всего приближался к школе коммунизма, которая связана с именем О.Бланки (Стеклов Ю.М. Указ. соч. 9–11, 13). Так что же, к марксизму или бланкизму шел Чернышевский? Такими противоречиями и искажениями его взглядов полон весь сборник.

Чернышевскому приписан грандиозный замысел создания, подобно черному Интернационалу господствующих классов, направленному против мировой революции, низшими классами своего Интернационала, чтобы с помощью его придать русской революции другой ход. Лишь через 2 года после идеи Чернышевского был создан I Интернационал. Вот каков наш Чернышевский! (Там же. С.81).

Весьма своеобразная и, я бы сказал, вольная, размашистая концепция Чернышевского. Она неверна от начала до конца, в чем ниже читателю будет предоставлена возможность убедиться самому.

Суждения о Чернышевском Плеханова были совсем иными. Все объяснения им событий, происходивших в Римской империи III–V вв., он назвал просто идеализмом и вообще в исторических рассуждениях Чернышевского заметил частый переход "с идеалистической точки зрения на материалистическую и наоборот" (Плеханов Г.В. Указ. соч. С.163–170, 187).

Значительное влияние на историографию оказало оценка Лениным Чернышевского как "великого социалиста домарксового периода" (Там же. Т. 41. С.55). Этот тезис Ленина давал "основание" доказывать, что между Чернышевским и Плехановым оказался целый период упадка общественной мысли.

Признание Лениным Чернышевского "великим социалистом" не означало признания его идеала социализма. "Чернышевский, – писал Ленин, – был социалистом-утопистом, который мечтал о переходе к социализму через старую, полуфеодальную, крестьянскую общину..." (Там же. Т. 20. С.175). Известно, с какой настойчивостью и страстью Ленин – особенно в 90-е  гг. – старался доказать полную несостоятельность народнического идеала общинного социализма, а между тем, одним его из основоположников называл и Чернышевского. Приведенное выше его высказывание о мечте Чернышевского перейти к социализму через крестьянскую общину представляет собой лишь спокойную констатацию факта. Чернышевский был его кумиром и потому то, что можно было сказать в адрес его последователей-социалистов, недопустимо было по отношению к нему самому. Да и время было другое, 1911  г., время столыпинской аграрной реформы, направленной на ликвидацию общины, чего, имея дальний прицел, Ленин теперь уже не хотел допустить.

Как увидим, в целом далекая от объективности, ленинская концепция Чернышевского-"революционера" тем не менее строго блюлась партийной цензурой. Выходившие после середины 30-х  гг. книги о нем отличались объемом и содержанием, но не оценками, иначе они просто не появлялись бы в свет. Времена и обстоятельства жизни изменились, и теперь открыта возможность дать оценку Чернышевскому на основе независимого анализа его произведений, в силу чего под влиянием фактов ленинская концепция его деятельности неизбежно рушится, и Чернышевский предстает в своем реальном виде и значении просветителя-демократа, стремившегося к пропаганде того общественного идеала, раскрытию которого и посвящается настоящая книга.

Работа Пажитнова оказалась как бы в стороне от всей литературы о Чернышевском. Она посвящена весьма специфическому и конкретному вопросу о кооперации. К сожалению, автор придал слишком большое значение влиянию на "общественно-экономические взгляды" Чернышевского учения Фурье (Пажитнов К. Указ. соч. С.10). Скорее можно согласиться с влиянием широко развитой в Западной Европе после 1848  г. пропаганды и попыток развития производственной кооперации. В таком случае Пажитнов справедливо остановился на изложении Чернышевским плана "общественных мастерских" своего учителя Л.Блана (Там же. С.11–14).

Сама кооперация, писал Пажитнов, представлялась Чернышевскому "исключительно в виде производительных товариществ", а о других ее формах – "потребительных и ссудо-сберегательных обществах и т.д." – "он никогда не говорил ни слова". Эти товарищества представлялись ему то как "промышленно-земледельческие товарищества, близкие к коммунам с целью обслуживания всех важнейших нужд своих членов, то производительных ассоциаций современного типа, состоящих из одной профессии" (Там же. С.16).

Далее Пажитнов попытался показать, как Чернышевский мыслил строительство "кооперации" в России. Ссылаясь на Чернышевского, он справедливо писал, что русский социалист надеялся на образование в стране лет через 25–30 земледельческих товариществ для совместной обработки земли. Это совершится при развитии торговли, средств связи и промышленности (Там же. С.17).

Было обращено внимание и на "Что делать?". Там у Чернышевского, "с учетом изменений в будущем всей жизни к лучшему, героями являются представители умственного пролетариата, так как город создает более благоприятные условия для влияния интеллигенции" (Там же. С.18). После этого последовал рассказ о самих мастерских Веры Павловны.

Работа Пажитнова небольшая, поэтому выдвинутые им положения подаются скорее тезисно, обходятся многие важные подробности. Она интересна скорее как факт, как специальное обращение автора к важному вопросу социалистического творчества Чернышевского.

В своей совокупности литература до 1917  г. дала Чернышевскому весьма разноречивую оценку. Ее внимание было в основном сосредоточено на выяснении его общественно-политической роли и исторического места в общественном движении России рубежа 50–60-х  гг. С другой стороны, четко определилась усилиями марксистов то направление, которое будет придано развитию его историографии в советское время.

Советская историография Чернышевского ее первого периода (1917–1935) в основном была сконцентрирована на выяснении вопроса, кто он? Был ли он и в какой мере, если был, предтечей, подготовителем марксизма в России? Почти на середину периода (1928) приходился юбилей столетия Чернышевского, что также обостряло вопрос о его историческом значении.

Прямо или косвенно литература, уже в силу высказанного Стекловым и Плехановым в их пространных работах о Чернышевском, тоже оказывалась вынужденной пойти по оценочному пути. Эти обстоятельства да ее приверженность концепции Плеханова придали ей определенное однообразие, что, в свою очередь, позволяет рассказать о ней кратко и в хронологическом порядке выхода работ К.Н.Берковой (Н.Г.Чернышевский. Биографический очерк. 1828–1889. М., 1925); Г.Ладохи (Исторические и социологические воззрения П.Л.Лаврова (Здесь же рассказано автором одновременно о Добролюбове, Писареве и Чернышевском. – В.А.) // Русская историческая литература в классовом освещении: Сборник статей. Т. 1. М., 1927); В.Голосова (Был ли Чернышевский социалистом-утопистом? // Под знаменем марксизма. 1928. N11); Ив.Фролова (Николай Гаврилович Чернышевский. Его жизнь, революционная деятельность и научные взгляды. М.–Л., 1928); М.Н.Покровского (Н.Г.Чернышевский как историк // Избранные произведения. Кн.4. М., 1967; впервые опубликована в журнале "Историк-марксист". 1928. N8); Ф.Д.Корнилова (Право и государство в воззрениях Н.Г.Чернышевского. Саратов, 1928); В.Кирпотина (Чернышевский и марксизм // Историк-марксист. 1928. N8); А.Деборина (Философские взгляды Н.Г.Чернышевского // Летописи марксизма. М.–Л., 1928); Б.И.Горева (Н.Г.Чернышевский. Мыслитель и революционер. М., 1934); Л.Б.Каменева (Чернышевский. М.–Л., 1934). Это не вся литература периода, но в ней авторы высказались по проблеме полнее и обстоятельнее, чем в других работах, не взятых для обзора.

Беркова представляет всю публицистическую деятельность Чернышевского проникнутой революционным духом; и во всей его деятельности ей виделся "непримиримый революционер" В то же время он – просветитель, который "воспитывал политическую мысль общества, постоянно развивая и подталкивая ее в революционном направлении". Но он недооценивал политической борьбы (Беркова К.Н. Указ. соч. С.100, 101, 110, 112). Автор оценила его как "последовательного материалиста в области понимания природы", но "идеалистом в области истории" (Там же. С.99).

Ладоха находил, что в исторических построениях Чернышевский порой "очень близко подходил к правильному материалистическому объяснению явлений общественной жизни, но в истолковании общей связи исторических явлений он делает шаг назад от Добролюбова, становясь на идеалистическую точку зрения". Автор заметил в его исторических взглядах две противоположные тенденции: "Когда он ставит вопросы истории в методологической плоскости, для него понятна узость идеалистического подхода к историческим фактами, необходимость материалистического объяснения явлений общественной жизни. Но, рассматривая процесс в целом, Чернышевский превращается в идеалиста, "просветителя", ставящего в основу развития не факты, а идеи" (Ладоха Г. Указ. соч. С.362). Он четко выражал мысль, что в основе "общественных отношений лежат производства условия производства"; правильно разрешал вопрос о разделении общества на классы, видя причину этого расслоения в экономическом положении классов, а отсюда также ясно представлял основные пружины классовой борьбы, но выдержанной материалистической позиции не проявил, не поняв, "что классовые противоречия ведут вперед и классовая борьба является могучей силой, которая преобразует современное буржуазное общество в общество социалистическое" (Там же. С.365, 366).

В целом же историческую концепцию Чернышевского Ладоха считает идеалистической: "материалистические положения сталкиваются с идеалистическими, уступают им место"; сознание выступает причиной общественных изменений; миром правят мнения; основной движущей силой является наука. Наконец, Чернышевский пессимистически смотрел на народные массы. Лишь в будущем, в результате упорной работы людей науки, они станут деятелями истории (Там же. С.367, 368, 369, 370). Это была "запевка", своеобразное открытие юбилейной дискуссии.

Голосов сразу обрушился на Стеклова, обнаружив в его суждениях о взглядах Чернышевского существенные противоречия – он у него то совсем близок к марксизму, то преувеличивает умственный фактор – роль идей и знаний в общественном развитии, является рационалистом (Голосов В. Указ. соч. С.75, 76). Далее автор, продолжив критику Стеклова, обнаруживал расхождения выводов в первом и втором изданиях книги: в первом Стеклов винил Чернышевского за то, что тот не указал на решающее значение развитие производительных сил, а во втором, напротив, говорил уже о понимании им влияния развития производительных сил как главной движущей силы исторического процесса (Там же. С.76). Сам же считал идеализм основным стержнем исторических взглядов Чернышевского, в то же время делавшего ставку на организацию самостоятельного движения революционных низов (Там же. С.78, 79).

Фролов большее внимание сосредоточил на обнаружении противоречий во взглядах Чернышевского. Он, по его мнению, высказывал явно противоречившие друг другу взгляды, и создавалось впечатление, "будто их высказывали разные люди, принадлежащие к мировоззрениям, борющимся одно против другого". В частных вопросах он чаще материалист, в обобщениях – идеалист (Фролов Ив. Указ. соч. С.139, 148).

По мнению Покровского, Чернышевский любил историю, и понимал прошлое как "нужно его понимать настоящему историку, т.е. историку-материалисту", однако тут же заявлял, что знакомство с коренными его работами (например, "О причинах падения Рима") совершенно опрокидывает это представление о нем. "Движением культуры вперед мы, – писал Покровский, – оказывается обязаны исключительно накоплению и развитию знаний. От Маркса мы неожиданно оказываемся отброшенными на позиции Бокля..." И в конечном счете Чернышевский представлялся ему в образе "некоего двуликого Януса. С одной стороны, как будто совсем марксист, а с другой стороны, как будто совсем буржуа". В целом он согласился с Плехановым, что Чернышевский в исторических взглядах был идеалистом (Покровский М.Н. Указ. соч. С.394, 395, 399, 400).

Корнилов пытался разобраться во взглядах Чернышевского с государственно-правовых позиций, прежде всего, о предназначении самого государства. По мнению автора, Чернышевский признавал необходимость и право вмешательства государства в жизнь людей, так как оно должно заботиться о материальном благе и просвещении масс. Здесь допущена ошибка в смешении понятий "вмешательства" и "заботы". Первого он не допускал ни при каких обстоятельствах (Корнилов Ф.Д. Указ. соч. С.10, 13).

По его мнению, Туган-Барановский не прав, когда упрекал Чернышевского в невнимании к классовым противоречиям в обществе. Согласен, он не развил своей теории классовой борьбы и не поставил ее так, как это сделали основоположники научного социализма. Социальные условия жизни извиняли его. Однако, при внимательном рассмотрении, автор нашел, что Чернышевский тесно связывал проблему общественных отношений вообще с проблемой общественных отношений, так как в конечном счете у него государство и право оказываются окрашенными в "цвет классовых противоречий" и призваны защищать классовые интересы. Так, в частности, господствовавший класс использовал ссылку как метод расправы с классово опасными ему людьми (Там же. С.20). Но, установив наличие в обществе классовых противоречий, он, вместо призыва угнетенных классов к революционной борьбе, провозгласил необходимость государственных реформ, который должны были обеспечить неимущим "безбедное существование"; призывает разрешать все "по совести и по здравому смыслу". Корнилов был едва ли не единственным, кто обратил внимание на обращение Чернышевского к имущим власть и капитал создавать благотворительные общества для оказания помощи бедным (Там же. С.23, 24).

Принципу борьбы как средству упорядочения условий общественной жизни Чернышевский противопоставил рассудок; рассудок устанавливает законы, следовательно, и само право возникает под влиянием рассудка; "отводится большое место сознательному влиянию на изменение и человеческих нравов и даже материальных условий человеческой жизни" (Там же. С.10). Последнее замечание также относится к крайне редким в историографии.

Наблюдательный исследователь в какой-то мере выступил со своего рода защитой Канта и Гегеля от Чернышевского, который заявлял, что принципы их философии верны и глубоки, а выводы мелки и ничтожны, и все это в значительной мере может быть обращено и на самого критика этой философии (Там же. С.231).

Выступление Корнилова представляется мне одним из самых оригинальных и заслуживающих внимания в историографии периода.

Кирпотин в своей статье, начиная с указания на один путь его развития с Марксом, по многим конкретным вопросам мировоззрения Чернышевского, вплоть до определения "мнения правят миром", в целом следовал за выводами Плеханова и потому не раз обращался к критике Стеклова за то, что тот "привнес современную нам точку зрения в систему воззрений Чернышевского" (Кирпотин В.Я. Указ. соч. С.32). Его покоробил упрек Чернышевского в "барской мягкости" Ладохой, и он, горячась, без оснований заявил, что Чернышевский "был плебей с головы до пят, последовательный демократ и последовательный по тому времени социалист" (Там же. С.27, 28), тогда как ни по рождению, а тем более по своему социальному положению (сам заносил себя в стан третьего сословия) плебеем он не был. Ссылаясь на Ленина, Кирпотин признал Чернышевский предшественником марксизма в России (Там же. С.27, 5, 7).

Автор попытался объяснить противоречие в позиции Чернышевского, который, будто бы выступая за революцию масс, не понимал исторической роли классовой борьбы. "Очень просто, – заявил он, – тактически Чернышевский перерос рамки своей теории и ему, при его теоретическом уровне, было тесно в рамках утопизма" (Там же. С.63). Надо заметить, что эта "находка" Кирпотина впоследствии нашла подражателей. Дальше следовало объяснение, почему тактика Чернышевского перерастала его теорию. Не поняв этого, не понять, считал автор, уговаривания Чернышевским Александра II и власть имущих разрешить крестьянский вопрос таким образом, чтобы удовлетворить интересы крестьян. Герцен делал то же, но в силу либеральной умеренности своей программы, своей дворянской психологии, идеализировавшей царя. Чернышевский же, понимая, что демократическая монархия есть миф, не сдавал основных положений своей радикальной программы и своим уговариванием давал понять, что если не дадите нужного крестьянству добром, народ возьмет его силой. Таким образом, "уговаривая", "он не столько надеялся на правительство, как Герцен, сколько хотел избежать насильственного развития, пути открытого столкновения классов, несущего с собой, согласно механистическому воззрению Чернышевского, слишком большие разрушения, слишком большие издержки". Кирпотин полагал, что этот утопизм во взглядах Чернышевского на классовую борьбу ярко выражен в "Письмах без адреса", где он, будто бы, делал ставку на новую пугачевщину и в то же время, пока она не разразилась, "спешил очистить свою совесть, спешил в последний раз предупредить Александра II, хотя он и понимал тщетность своей попытки" (Там же. С.64, 65). Старая утопическая теория говорила Чернышевскому, что борьба противоположных сил, классов, революционное их столкновение "является растратой общественных сил. Прогрессивным являлось бы мирное действие по принципу сложения сил. Но так как последний путь не удается, то плебейский инстинкт толкает Чернышевского, наперекор его теории, к революционному призыву, к революционным действиям" (Там же. С.66). Надуманные, вычурные, полные противоречий, эти объяснения Кирпотина не помогали разобраться в мировоззрении Чернышевского.

Концепция Чернышевского по вопросу о перспективах социалистического переустройства России признана идеалистической. Роль общины он сводил к тому, что она "облегчала понимание и усвоение новых взглядов..." (Там же. С.70, 71).

Деборин в своем докладе на юбилейном заседании в институте Маркса и Энгельса "Философские взгляды Н.Г.Чернышевского", обобщая высказанные во время дискуссии суждения о Чернышевском, заявил, что на мировоззрении Чернышевского отложилась печать переходной эпохи, в которую он жил. "Этим, – делал он вывод, – и объясняется то обстоятельство, что одни из исследователей готовы зачислить Чернышевского "по ведомству марксизма", в то время как другие склонны видеть в нем только утописта и идеалиста". По его мнению, Чернышевский шел в сторону марксизма, диалектического материализма, но не дошел до него. "Диалектика его была проникнута идеалистическими элементами, а его материализм – элементами механистическими" (Деборин А. Указ. соч. С.3, 21).

Горев, выступивший со своей работой в 1934  г., меньше колебался, давал оценки Чернышевскому с большей определенностью, но весьма часто повторялся. И не был свободен от противоречий. Он уже критически отнесся к оценкам Чернышевского Плехановым и Стекловым и подтверждал свои суждения цитированием Ленина. Особенно им подчеркивалась революционность Чернышевского, который, по его мнению, "впервые поставил проблему крестьянского вооруженного восстания как очередную и притом практическую задачу, требовавшую не только политической, но и военно-технической подготовки". Поэтому он был не только идейным вождем целого поколения революционеров (со ссылкой на Ленина – от его сочинений веяло духом классовой борьбы; подцензурными статьями он умел воспитывать настоящих революционеров), "не только готовил штаб будущей революции, но и сам обнаруживал, несомненно, задатки практического политического вождя" (Горев Б.И. Указ. соч. С.100). В связи с этим становится непонятным его замечание о том, что сам он "вряд ли входил непосредственно, в качестве члена или руководителя, в какую-либо оформленную революционную организацию". Однако, испытывая на себе его огромное и общепризнанное идейное руководство, "отдельные революционеры и руководители революционных кружков, несомненно, в ряде случаев советовались с Чернышевским, обсуждали с ним те или иные планы и революционные перспективы" (Там же. С.29). Вот это "несомненно", как средство "доказательства", к сожалению, часто проявлялось у Горева.

Дальше оказывается, что социалист-революционер Чернышевский пекся не о социалистической, а буржуазно-демократической революции в России и потому не связывал ее с немедленными социалистическими переменами. В качестве доказательства автор ссылался на прокламацию "Барским крестьянам...", в которой не было "призыва к социализму и даже никаких упоминаний об общине" (Там же. С.75, 76).

Горев полагал, что, рассматривая капитализм прогрессивным фактором в развитии России, Чернышевский, "по-видимому, считал (по крайней мере, по времени) и капитализм, и буржуазию возможными объективными факторами прогресса в борьбе с самодержавием, возможными объективными союзниками революционеров" (Там же. С.76). Чернышевский, как увидим, действительно говорил об использовании капитализма в интересах развития страны, но отнюдь не как революционно-преобразующую силу.

В отличие от многих современников и историков последующих поколений, Горев утверждал, что "из всех элементов мировоззрения Чернышевского именно его экономика (и связанный с нею социализм) является наиболее устарелой в настоящее время, наиболее далекой от марксизма", хотя в 60–80-е  гг. "именно эта часть мировоззрения... создала ему особую популярность у молодежи". В его экономических суждениях преобладали рационализм, рассудительность и распределительная точка зрения, в силу чего его "социалистический идеал в значительной мере просто логически противополагался капиталистическому строю, как выгодный для большинства и потому желательный, а не выводился из противоречий и особенностей самого капитализма, как это делал Маркс". Его заслугой Маркс признал лишь критику буржуазных аполитичных политэкономов (Там же. С.59, 64, 67, 69).

Зато как историк Чернышевский признан автором выше экономиста Чернышевского. Его исторические работы он признал "наивысшим достижением немарксистской исторической мысли, наибольшим приближением ее к марксизму, какого достигли когда-либо демократические историки как на Западе, так и в России" (Там же. С.57, 64). Чернышевский хорошо понимал значение "экономического фактора в истории"; развития промышленности в крушении феодализма в России и вообще как могучего фактора прогресса; был глубоко проникнут идеей закономерности исторического процесса. В то же время ему неясен был вопрос о производительных силах "как об основной движущей пружине общественного развития и исторического прогресса""; до конца не понимал он роли пролетариата в России, что сближало его с народниками; он испытывал определенный скептицизм в отношении народа (Там же. С.6, 78, 90).

Автор замечал, что у Чернышевского не было строго продуманной политической программы, но он, по его мнению, будто бы стоял "за полное уничтожение помещичьего землевладения", полное "национальное самоопределение" раскрепощенных национальностей; "был решительным сторонником полного освобождения женщин" (Там же. С.87, 88, 89).

Завершая книгу, автор в своих общих выводах (несмотря ни на что) назвал Чернышевского "первым великим русским материалистом и первым настоящим социалистом", который ближе всех по ряду вопросов подошел к научному социализму, обосновал революционный социализм. Еще большее значение имел его демократизм, непримиримость к самодержавию и дворянству. В целом "великие стороны его учения и деятельности, его материализм, его реализм в политике, его понимание классовой борьбы и законов революции с полным правом делают его предшественником русского марксизма" (Там же. С.120, 121).

Работа Каменева была исправленным повторным изданием. По мнению автора, вся деятельность Чернышевского в Петербурге как революционного демократа и идеолога крестьянской революции "была лишь отражением подготовки и нарастания революционного кризиса", в силу чего "он открыл собой историю русского демократического движения... бросил вызов всей "реформе" и всему подготовлявшемуся к "реформе" русскому либерализму... он клал принципиальную грань между реформаторскими и революционными методами обновления страны, между "прусским" и "американским" типами ее развития" (Каменев Л.Б. Указ. соч. С.50, 51, 54). В его крестьянской программе будто бы "и помину" не было о выкупе земли и будто он требовал полной экспроприации помещичьих земель. Под его непосредственным влиянием его ближайшие ученики основали общество "Земля и воля", первым в России он обратился "к барским крестьянам" (Там же. С.56, 60, 61).

Однако от марксового понимания классовой борьбы он был далек, хотя и понимал, что мирного исторического развития не существует. Автор много раз цитирует высказывание Чернышевского о моментах "усиленной" исторической работы, "скачках", но старательно обходит те места, где ясно говорится, что Чернышевский под этой "усиленной" работой мыслил мирную созидательную работу, а не революцию.

Между тем автор заявлял, что целью Чернышевского было поднять крестьян на социалистическую революцию, а "основными камнями фундамента будущего социалистического строя Чернышевскому представлялись: полная экспроприация помещичьей земли и общественное пользование ею". В "Что делать?" он сказал, что строить свою жизнь надо так, чтобы "она способствовала построению социализма" (Там же. С.66, 80, 165).

Каменев писал, что появление программы крестьянской революции Чернышевского в "социалистическом облачении" вызвало "резкое обострение политической борьбы"; эта программа и его литературная деятельность "резко двинули вперед процесс консолидации политических течений". Именно своей деятельностью он заставил "до конца обнажиться и размежеваться разнородные тенденции" (Там же. С.130).

Совершенно необоснованно автор утверждал, что государственная власть "всегда являлась центром внимания Чернышевского", что вся его деятельность "сосредоточивалась вокруг вопросов государства" (Там же. С.50).

И Каменев не удержался от противопоставления Герцену Чернышевского как реформатору революционера, который "в подготовке ее видел единственно достойное применение сил действительных сторонников освобождения крестьян" Однако тут же замечал, что если бы крестьяне осуществили программу Чернышевского, то это был бы не социалистический строй, а лишь предпосылка широкого развития буржуазной демократии (Там же. С.142, 146).

Закончил свою работу Каменев часто повторявшимся тогда выводом об унаследовании слабых сторон учения Чернышевского мелкобуржуазными народниками, тогда как сильные стороны восприняла партия пролетариата, пропустившая их через Маркса (Там же. С.200).

Литература этого периода, развивавшаяся в условиях свободной дискуссии, не пришла да и не могла придти к общепризнанным выводам, тем не менее она наметила пути исследования общественно-политических взглядов Чернышевского, что могло дать уже в ближайшее время ощутимые результаты. Но этого не случилось. Уже вскоре после дискуссии она получила другое направление, что и нашло свое выражение в работах Горева и Каменева. С этого момента литература стала выстраиваться во фронт, подчиненный ленинской концепции Чернышевского.

О том, какой она приняла характер, очень хорошо сказал А.Лебедев: "...новые переплеты, – писал он, – иногда стали оказываться едва ли не единственным свидетельством оригинальности только что появившегося исследования, даже тон большей части подобного рода книг и статей (в основном статей) делался поразительно единодушным. Судя по ним, могло показаться, что изучение наследия Чернышевского вступило у нас под знак какого-то непрекращающегося юбилея" (Герои Чернышевского. М., 1962. С.6). Он указал и на конкретные особенности литературы: – у исследователей складывалось впечатление о Чернышевском "как главе весьма значительной подпольной организации, охватившей всю Российскую империю и планомерно готовившей революционный взрыв в стране. Представляется, однако, что часть исследователей, увлекаясь изысканиями в области подпольной деятельности Чернышевского, заходят слишком далеко... порывают с принципами историзма в анализе фактов" и ссылался на В.Н.Шульгина, М.В.Нечкину и Р.А.Таубина (Там же. С.27).

Однообразие литературы делает необходимым группировать ее по проблемам – общее мировоззрение Чернышевского, его взгляд на исторический процесс и социализм.

Литература первой группы характерна однообразием и обсуждаемых в ней вопросов, и оценками этих вопросов. Если их сгруппировать и изобразить графически, то получим вектор оценок, идущий вверх и показывающий, по каким вопросам Чернышевский шел к марксизму, приближался к нему и на чем останавливался перед ним. Затем, когда речь заходила о его взглядах на общественное развитие, вектор-показатель шел вниз, фиксируя идеализм этих взглядов. И так из книги в книгу (См.: Бельчиков Н. Николай Гаврилович Чернышевский, критико-биографический очерк. М., 1946; Розенталь М. Философские взгляды Н.Г.Чернышевского. М., 1948; Иовчук М.Т. Мировоззрение Н.Г.Чернышевского. М.: Знание, 1954. Сер. II, N3; Водолазов Г.Г. От Чернышевского к Плеханову. М.: МГУ, 1969; Пантин И.К. Социалистическая мысль в России: переход от утопии к науке. М., 1973; Розенфельд У.Д. Н.Г.Чернышевский. Становление и эволюция мировоззрения. Минск, 1972; Волк С.С., Никоненко В.С. Материализм Н.Г.Чернышевского. Л., 1979; Нечкина М.В. Встреча двух поколений. М., 1980; Никоненко В.С. Материализм Чернышевского, Добролюбова, Писарева. Л.: ЛГУ, 1983; Он же. Материализм Чернышевского, Добролюбова, Писарева: Автореф. Л.: ЛГУ, 1985; и др.).

Вторая группа литературы по оценкам в принципе не отличается от первой, но в ней в основном речь шла об истории. Чернышевский в этой литературе неизменно представлялся как революционный демократ, который глубоко верил в решающую историческую роль народных масс в истории и в крестьянскую революцию. Идею этой революции он проповедовал в своих произведениях и полагал, что народная революция ликвидирует феодально-крепостнический строй и самодержавие в России. Чернышевский "обосновал революционно-демократическую концепцию исторического процесса"; "значительное внимание он уделял рассмотрению первобытного, рабовладельческого, феодального и капиталистического общества, считая их основными этапами развития человеческой истории", но, правда, "был еще далек от научного понимания истории общества как истории развития и смены общественно-экономических формаций".

В литературе третьей группы рассматриваются в основном вопросы общинного социализма и будущего строя управления страной.

Характеризуя высказывания Чернышевского о русской общине, В.Е.Иллерицкий писал: "В его взглядах на будущую роль общинного землевладения имеются лишь отдельные наброски, а не детали, общие принципы, а не стройная система" (Иллерицкий В.Е. Указ. соч. С.99). Такой вывод о Чернышевском неверен, но он очень точно характеризует состояние литературы о его социализме. Стандартные наборы вопросов, которых касался Чернышевский, и столь же стандартные оценки их в духе – утопия, непонимание и т.п. Лишь в специальных работах Трофимова и Морозова, соответственно, о "Социалистическом учении Н.Г.Чернышевского" и "Социалистическом общественном идеале Н.Г.Чернышевского", а отчасти у Иллерицкого и Тулина отмечаются попытки конструктивных поисков, наметки отдельных элементов общественного идеала Чернышевского.

Кратко свою точку зрения на "государство" Чернышевского высказал Шмаков. По его мнению, Чернышевский стремился к ликвидации самодержавного строя и замене его республикански-федеративным союзом областей как "государства трудящихся". Его основными чертами должны быть: суверенитет народа, развитое общественное самоуправление, выборность должностных лиц и право их отзыва народом, широкая политическая свобода, свобода слова, равенство всех перед законом, обеспечение культуры и просвещения для народа, предоставление самостоятельности национальностям и национальным окраинам (Шмаков И.М. Указ. соч. С.15). Здесь схвачены положения, которые, за исключением последнего, получили в творчестве Чернышевского довольно широкое развитие.

Поставив вопрос о роли государства при социализме по Чернышевскому, Володин оказался единственным из исследователей, кто правильно указал на характер этого "государства". Володин пишет: "...политическая власть, правительство Чернышевский рассматривает лишь как одну из форм "коллективного управления", "общественной силы и деятельности". Чернышевский, действительно, был против употребления слова "правительство" применительно к будущему управлению. Задача правительства по Чернышевскому – "содействовать "самостоятельному действию людей" и не ограничивать свободы экономической деятельности"; в целом речь идет "об изменении самих "принципов" государственной деятельности"" (Володин А.И. Указ. соч. С.142, 143). Именно эти положения и определяют понимание Чернышевским сущности функций и значения будущего управления страной.

Обзор литературы самого длительного по времени периода, несмотря на специальные названия отдельных работ, не обнаружил ни одной попытки перейти к систематическому изложению общественного идеала Чернышевского, его экономической и политической сторон. От литературы власти ждали осуждения общины. Не пользовалось поощрением и товарищество мастерских Веры Павловны. Прославлялись лишь новые люди романа, будто бы представленные Чернышевским как революционеры. Литература менее всего занималась будущим политическим строем России по Чернышевскому, но в то же время, действуя от его имени, она допустила и больше всего ошибок в оценке этого строя. Поставленная в рамки ленинской концепции, литература о Чернышевском сбилась с дороги, ушла в сторону и там погрязла в абстракциях, мифах о его революционности, готовности взбунтовать крестьянство России и повести его на штурм самодержавия с целью утверждения в стране социализма... Да тут выяснялось, что и крестьянин-то не социалист, и сам социализм не социализм. Все, что задумал Чернышевский о будущем страны – сплошная утопия. Как ни крути, дело завершалось тем же капитализмом, от которого он будто бы хотел избавить Россию. Пока литература совершенствовала аргументацию для обоснования ленинских установок, реальный Чернышевский уходил из ее поля зрения все дальше и дальше. Доктрина отвлекла громадные силы исследователей на выполнение совершенно ненужной работы по ее обслуживанию.

Литература последнего периода – 1991–2000  гг. – почти ничем не представлена. Специальных работ пока еще нет; случайные разрозненные высказывания о Чернышевском не позволяют определить тенденции ее развития.

По проблеме книги мною опубликованы работы: Историческая концепция Н.Г.Чернышевского. М., 1983; Н.Г.Чернышевский о русской истории. М., 1984; Н.Г.Чернышевский о пореформенной России // История СССР. 1989. N2; Н.Г.Чернышевский о преобразовании России // Из истории общественно-политической мысли России XIX века. М., 1990; Народничество в России: утопия или отвергнутая возможность? // Вопросы истории. 1991. N1; Анархизм по Чернышевскому // Родина. 1992. N3; Звал ли Чернышевский народ к топору? // Преподавание истории в школе. 1995. N5.

Многочисленные публикации творческого наследия Чернышевского, в том числе и последнее Полное собрание сочинений, вышедшее в свет в 1939–1953  гг., представляют собой исчерпывающую документальную базу, позволяющую вполне разобраться, кем был Чернышевский, каковы были его истинные взгляды на прошлое, современное и будущее мира; каков, в частности, был его общественный идеал.

Особенность задач настоящей книги, посвященной исключительно Чернышевскому, требует остановиться на описании одного лишь источника – воспоминаний о нем, так как они проливают свет и на некоторые острые мировоззренческие проблемы, и в то же время открывают читателю просто оригинальный физический образ исторического деятеля.

Прежде всего, это люди, знавшие Чернышевского с начала60-х  гг. – М.М.Антонович (Памяти Н.Г.Чернышевского // Вестник Европы. 1909. Февраль); В.А.Обручев (Из пережитого // Вестник Европы. 1907. Май); Н.В.Рейнгардт (Н.Г.Чернышевский // Русская старина. 1905. Февраль) или посещавшие его после возвращения из Сибири – Н.Ф.Скориков (Н.Г.Чернышевский в Астрахани // Исторический Вестник. 1905. Май; По поводу воспоминаний о Н.Г.Чернышевском // Исторический вестник. 1905. Июль); Н.Ф.Хованский (Н.Г.Чернышевский в 1886–1889 годах // Н.Г.Чернышевский в воспоминаниях современников. Саратов, 1959), а также находившийся вместе с ним в сибирском заключении П.Ф.Николаев (Личные воспоминания о пребывании Николая Гавриловича Чернышевского в каторге (В Александровском заводе). 1867–1872  гг. М., 1906); С.Г.Стахевич (Среди политических преступников // Н.Г.Чернышевский в воспоминаниях современников. Саратов, 1959); В.Н.Шаганов (Николай Гаврилович Чернышевский на каторге и ссылке. Воспоминания. СПб., 1907).

Люди, лично знавшие Чернышевского, рассказывают о нем как о политическом деятеле, мыслителе и просто человеке, притом весьма необычном, своеобразном. Вот каким он представился Антоновичу, работавшему с ним бок о бок в "Современнике". "Это, – писал он, – был ум повелительный, властный, действовавший на читателя неотразимо и неотвратимо". В то же время в обыденном общении "речь его пересыпалась шутками, прибаутками, остротами, анекдотами и все время сопровождалась смехом, даже хохотом... Это был какой-то странный каприз, нежелание сразу переходить на серьезный тон"; и вообще он "был человек в высшей степени необщительный, раскрывавший свою душу, свои интимные задушевные мысли и чувства только перед самыми близкими к нему людьми, да и то очень редко..." (Антонович М.М. Указ. соч. С.86, 88). Оказывается, и в зрелые годы он сохранил студенческую манеру самобичевания в той же форме и теми же словами. Посещая Антоновича дома и обсудив за чаем житейские и журнальные дела, он вдруг "разражался самообличениями, что у него бездна недостатков, нет твердости в характере, что он очень податлив, что ему недостает мужества, что он делает много глупостей... Эти самообличения обыкновенно сопровождались панегириками Добролюбову, у которого-де нет этих недостатков, он всегда тверд и непоколебим, как скала, что у него завидные и обширные познания и т.д." И когда ему возражали, он вспыхивал и почти с криком продолжал это доказывать, снова обличал себя (Там же. С.91). Он любил стихи классических поэтов России и Германии, французские демократические песни. При декламировании стихотворений с политическим оттенком, например, Рылеева, голос его дрожал от волнения и в глазах появлялись слезы... В его груди "должна быть очень чувствительная эстетическая жилка, что бы ни говорила нам его диссертация", – с иронией заключил не разделявший ее идеи Антонович (Там же. С.92).

Антонович оставил ценное указание на состояние политической атмосферы в обществе начала 60-х  гг. Еженедельно у Чернышевских "собиралось самое разнообразное и блестящее интеллигентное общество; тут, – писал Антонович, – были литераторы, молодые и старые, патентованные ученые-академики и простые ученые, профессора университета, военной академии и других высших учреждений, врачи и др., люди всевозможных настроений и направлений" (Там же. С.90). Это свидетельство Антоновича весьма ценно. В литературе мелькали высказывания о характере встреч интеллигенции у Чернышевских как весьма конспиративных и имевших целью обсуждение революционных планов. Ничего подобного там и быть не могло при встрече людей "всевозможных направлений и настроений".

Однако по мере завершения подготовки Положений реформы, а особенно со времени ее провозглашения, окружение Чернышевского постепенно менялось. "Тогда (1860), – продолжал Антонович, – реакция еще только начиналась, почти незаметно, и общество еще не дифференцировалось. И не разбилось на два враждебных лагеря, – прогрессистов и реакционеров, опасных нигилистов и благонадежных патриотов. Но уже в следующем году, из прежних посетителей журфиксов Н.Г. являлись к нему очень немногие, а большинство сторонилось от него, как от опасного человека, одного из тайных главарей нигилизма" (Там же. С.90). Поскольку, по его мнению, реформа должна была открыть России путь к преобразованию на иных началах, а этого не случилось, он был глубоко разочарован в ней, не вошел в хор ликующей по поводу реформы либеральной прессы, стал печатать работы, которые шли в полный разрез с мнениями образованных людей всего либерального лагеря. С другой стороны, с начала 60-х  гг. им была развернута открытая пропаганда социализма – "Капитал и труд", примечания и комментарии к переводимым им "Основам политической экономии" Д.С.Милля (1860), "О причинах падения Рима" (1861). Итак, реформу не поддержал, восторженных ею либералов поставил в один ряд с остальным обществом и открыто заявил свою приверженность социализму. Все это сделало его изгоем "общества" и вызвало гнев и ненависть не только крепостников, но теперь и либералов. Последовали доносы, один нелепее другого, в которых Чернышевский обвинялся и в организации поджога Петербурга, и в коноводстве ужасными нигилистами, и т.п. тяжких грехах. При этом требовалось арестовать его и тем самым избавить "общество" от страха. К сожалению, историография отнеслась к подобным выходкам реакции как к "доказательству его революционно-организующей роли в те годы".

История – это борьба при известном соотношении "экономических сил и классовых интересов", причем борющиеся классы, часто имеющие противоположные экономические интересы, пользовались нуждой масс в своих целях. Сказав это, Николаев поспешил оговориться, что он не причисляет Чернышевского к русским инициаторам экономического материализма. Его, писал он, у него было не больше, чем у Сен-Симона или Луи Блана. "Признавая экономический фактор самым важным в истории человечества, Николай Гаврилович признавал вместе с тем и творческую деятельность интеллекта, и роль личности как создающей исторический прогресс. Личности и интеллекту он отводил даже первенствующую роль". Для него "только интеллект и его воздействие на интеллект имели значение" (Там же. С.47–50).

Экскурс Николаева в область исторических исканий Чернышевского чрезвычайно интересен и важен. Он и в сибирской тюрьме продолжал развивать идею о начальных веках Греции и Рима как времени, когда история готовилась к переходу на высший этап развития, что дополняет материал, использованный для рассказа об этом в книге. Что касается соотношения роли экономического и нравственного факторов в истории, представляется, Николаеву не удалось уловить тонкости суждений об этом Чернышевского. У него так и остался "экономический фактор самым важным в истории человечества" и рядом "творческая деятельность интеллекта, и роль личности как создающей исторический прогресс".

В воспоминаниях Стахевича, которого Чернышевский отличал от других как человека наиболее основательного, затронут довольно широкий круг вопросов, ответы на которые он нередко старался получить от своего кумира самостоятельно. Среди них наибольший интерес представляют вопросы о земле, ассоциациях, земстве и суде, о "топоре" и компромиссах, политической борьбе и Марксе, наконец, о значении Китая.

Как-то Стахевич стал допытываться у Чернышевского ответа на вопрос о ситуации такого рода – если бы в России нашелся деятель вроде Петра Великого и произвел бы "переворот в земельных отношениях на пользу массы населения, выражаясь проще – отдал бы помещичью землю крестьянам без всякого выкупа, что последовало бы дальше? Устоял бы новый порядок или нет?" В первый момент, отвечал Чернышевский, помещики в ужасе притаились бы, затем, "считая себя обиженными, стали бы составлять заговоры против царя-грабителя", распространять среди крестьян желание царя "повернуть все по-старому", а то зачислить их в военные поселяне или поселить на турецкую и даже китайскую границы; могли бы посеять раздор между селениями крестьян распространением слухов о неравном выделении им земли. Все это, по мнению Чернышевского, могло вызвать "значительную взволнованность населения", но о дальнейших последствиях он не мог говорить из-за неизвестности обстоятельств, которые могли сложиться (Стахевич С.Г. Указ. соч. С.76, 77).

Производственные ассоциации продолжали занимать Чернышевского и в это время. Европейские социалисты в свое время думали, что, произойди сегодня переворот, завтра наступит всеобщее благосостояние. Теперь видно, что привычки и понятия людей меняются туго. Но он верил, что доживет до времени, когда этих ассоциаций будет столько же, как теперь типографий. Сейчас им трудно появляться, так как своих сбережений у рабочих нет, правительство им не помогает, но когда произведенный трудящимися продукт станет поступать в их распоряжение, "хоть и медленно, а все же рабочие приобретут кое-какое имущество показистей теперешнего, при лучшем имуществе образования у них станет побольше и их политическое значение увеличится" (Там же. С.83).

Из реформ 60-х  гг. Чернышевский обратил внимание на две – земскую и судебную, но разбор их целиком переносится в текст книги.

Своеобразие представления Чернышевского об общественном идеале как результате общечеловеческого развития обязывает начинать книгу с описания его взглядов на это развитие, т.е. сначала познакомить читателя с его исторической концепцией, ибо, как увидим, без знакомства с ней невозможно будет разобраться и в самом его мировоззрении...

Об авторе