Мальковская И.А. Знак коммуникации:
Дискурсивные матрицы. Изд. стереотип.

Оглавление

Введение. Знак коммуникации...

"Знак коммуникации" обращен к исследованию феноменов и процессов, которые формируются и интенсивно развиваются на наших глазах, преобразовывая пространство социума и жизненного мира человека. Но что значит "знак коммуникации", который У.Эко помещает на границах семиологии и горизонтах практики? [212, c.411].

Семиология исследует феномены культуры как феномены коммуникации [212, c.33], которые представляют процессы построения сообщений на основе конвенциональных кодов, или знаковых систем. Эти процессы открыты тотальной перспективе универсума, в котором всегда есть нечто оказывающее влияние на коммуникацию, и в то же время не сводящееся к ней. "Знак коммуникации" обращен к человеку, вопрошающему о смыслах жизни и своем предназначении. Даже относясь скептически к претензии на универсализм и рационализм, нельзя не признавать стремления людей, возникшего именно в эпоху глобализации, к познанию универсума как такового, к познанию, опирающемуся на знание, а значит и на рациональный аргумент.

Шагнувший за границы жизненного мира "своих семиотик" человек сталкивается с многообразием идеологий и кодов, упрощающих возможность передачи сообщений. Но эти коды им не познаны. Они предстают взору как неупорядоченность, хаос, как Другой мир. Открывающиеся миры "других семиотик" воспринимаются как замкнутые монады, скрывающие какой-то только им известный пра-код. Но на самом деле в семиологической глубине глобального универсума есть лишь "отсутствующая структура", в которую бесконечно погружаются коммуникативные практики и лингвистические метаописания.

"Знак коммуникации" отсылает, таким образом, к всегда неизведанному до конца, но явленному в знаке: будь то человеческий геном, код наследственной информации или энергетический импульс Вселенной. В то же время "знак коммуникации" обращен к человеческой практике, в которую погружен человек-вопрошающий. Для него значимость присутствия в глобальном мире и участия в нем тождественна познанию смыслов явленных и являющихся знаков и кодов. Горизонты практики открывают для него перспективы Универсума за пределами "своих семиотик".

* * *

Проблема дальнейшего развития человеческой коммуникации связана, как не странно это звучит, с выходом за пределы человеческого и возможной перспективой вторичного обратного возвращения к человеку, который примет дар коммуникации, если сумеет раскодировать ее подлинные алгоритмы.

Всеобщая коммуницируемость социального, политического, информационного пространств (проблема, которой мы лишь частично касались в первой книге), делает коммуникацию прерогативой не столько человеческого мира, сколько социально-технологического, информационного универсума по отношению к которому человек, с его прирожденным навыком коммуникации, выступает то как функция, то как объект, то как атрибут, то как клиент, то как электорат, то как потребитель. Во всех случаях человек востребуется лишь частично, в зависимости от того, какой "фрагмент" сегодня нужен коммуникации.

Оттенки коммуникации, ее виды, модели, функции, методы коммуникативного анализа, сферы применения и т.д. чрезвычайно разнообразны. А термины – коммуникация, общение, диалог, коммуницируемость, интерактивность и др. – становятся все более емкими по своему содержанию и смыслам. Поэтому исследование в области коммуникации "вообще" может сводиться сегодня и к описанию предметного поля конкретной проблемы (связанной, например, с исследованием особенностей интерактивных взаимодействий в Сети), и к ретроспективному анализу отдельных составляющих коммуникации (подобного тому, который сделал в свое время Г.Тард, написав об истории человеческого разговора [175]), и к прояснению возможных смыслов и последствий всеобщего тотального "схватывания" коммуникацией – социальной тенденцией, связанной с процессами глобализации и интенсивным развитием информационных технологий. Последний фактор и будет находиться в центре нашего внимания в данной работе.

* * *

Обращение к проблеме коммуникации для каждого столь же личностно, сколь и социально. Для меня эта проблема существует уже более двух десятилетий, по сути, со студенческой скамьи, когда я впервые услышала в Ленинграде (а затем и в Москве) лекции по проблемам социальной психологии общения Б.Д.Парыгина, Е.С.Кузьмина, Б.Г.Ананьева, А.А.Бодалева, Г.М.Андреевой, Б.Ф.Поршнева и целого ряда других исследователей, которые боролись, именно боролись, за признание необходимости изучения науки социальной психологии с такой же энергией, с какой плеяда отечественных биологов отстаивала в свое время значимость генетики. Я выражаю этим ученым огромную признательность и благодарность. Именно благодаря им книги и идеи, которые стали общедоступны только в последнее время, мы – их слушатели – узнавали на двадцать лет раньше.

До 90-х годов у меня было впечатление, что, за исключением ряда областей, ничего в проблеме "общения-коммуникации" у нас в стране практически не изменяется. С 1980-го по 1990-й год я читала лекции по социальной психологии общения в РУДН, который тогда был Университетом Дружбы народов им.П.Лумумбы, но только – факультативно, а нормативный курс у меня была возможность впервые прочитать лишь в Африке в Анголе в Университете А.Нето на португальском языке в 1986 и в 1989 гг. Чтение лекций своего рода тоже коммуникация, правда, с явным перевесом монологизма.

Все изменилось за последние пятнадцать лет. "Бум" психологической литературы по коммуникации, НЛП (нейролингвистическому программированию), социальной психологии общения, массовой коммуникации, рекламе, имиджу, деловой этике и просто советов, как за счет общения и успешной коммуникации быстрее преуспеть в жизни, захлестнул читателей всех уровней: от студентов до домашних хозяек. С середины 90-х гг. появляется в нашем обществе и первый "пиар" – паблик рилейшнз, или связи с общественностью – большинству более знакомый в контексте постоянно упоминающихся политических технологий, а меньшинству – известный по ставшими доступными западным изданиям – переводным и непереводным. Пионерами введения курсов и программ по PR стали МГУ, МГИМО, ГАУ им.С.Орджоникидзе, МГТУ им.Баумана. В области философии в этот же период (больше, правда, в призме критики, нежели позитива), начинает звучать все активнее постмодернистский дискурс и появляются первые "постструктуралистские медитации", в которых проблеме языка и текста отводится ведущая роль.

Читая на протяжении последних десяти лет лекции в РУДН по социальной психологии (для гуманитариев) и технологии общения (для экономистов), я испытывала затруднение от односторонности и нормативной "заданности" изложения (имеется в виду действующий учебный стандарт) на фоне стремительно изменяющейся действительности. Возможно, это было связано и с тем, что лекции читались первокурсникам-экономистам и третьекурсникам – гуманитариям. А в восемнадцать–двадцать лет так велико стремление понять общение на личном уровне, что какой уж тут пиар и постструктурализм! К тому же для восприятия последних нужна более солидная гуманитарная подготовка. Но один вывод, к которому я пришла за последние годы общения со студентами, мне кажется исключительно важным это: необходимость создания службы психологического консультирования и поддержки студента в любом высшем учебном заведении. Психика молодых людей крайне чувствительна к столь быстрой динамике изменений. Общение, потребность в котором так велика в юношеском возрасте, оказывается чрезвычайно уязвимым процессом. Адаптивные механизмы к социальной среде у большинства студентов выработаны слабо, проблемы в семье у многих обострены, взаимопомощи и товарищества в учебных группах в последние годы практически нет, а учебный процесс, зачастую совмещаемый теперь с работой и необходимостью заработка, буквально "вгоняет в стресс". Я также убеждена, что обучение студентов искусству пиара, политическим технологиям, а также любой другой "программирующей коммуникации" – исключительно ответственный процесс. Можно "запрограммировать" молодого человека на всю оставшуюся жизнь, сделав его фрагментом технологической коммуникации и лишив, таким образом, доступа к ее человеческой подлинности.

В 2002 году создалась возможность прочитать небольшой курс, соответствующий проблематике данной книге, для магистров последнего года обучения, специализирующихся по кафедре социальной философии РУДН. Собственно это обстоятельство и побудило меня изложить этот проект в надежде на большую коммуникацию со слушателями и оппонентами и уяснение смысла современных коммуникативных процессов. Я абсолютно уверена, что глубокое понимание коммуникации необходимо в наши дни многим людям: и потенциальным "домашним хозяйкам" с философским образованием и без оного (тогда, возможно, их дети обойдутся без службы психологической поддержки); и "топ-менеджерам" всех уровней и подразделений; и политикам, и администраторам, и всем тем, кто, в конечном счете, хочет собрать себя в некую целостность перед силой той самой коммуникации, которая использует лишь "отдельный фрагмент".

* * *

Человеческая идентичность в наши дни разбивается на кусочки коммуникативным воздействием со всех сторон, но не только на уровне восприятия информации, культивирующей желания и символы подобия, но и на уровне социализации посредством информации, не побуждающей к коммуникации, а занимающейся ее "разыгрыванием" (Ж.Бодрийяр). Игра в коммуникацию, осуществляя "деструкцию социального", делает последнее все менее значимым. "Социальное" отвечает на это корпоративным коммуникативным пиаром, лоббизмом, рекламой, изготовлением "публичной сферы" и пронизанным коммуникативными технологиями социально-политическим пространством. Драматургия публичного представления становится неотъемлемым элементом деятельности СМИ, политики, бизнеса и присутствует практически во всех областях жизни общества. Конкретный, отдельный человек оказывается все более отстраненным от значимой для него коммуникации и, одновременно, все более подверженным ее воздействию в своих многообразных социальных и личностных проявлениях.

Под влиянием коммуникации происходит фрагментация индивидуального и в практической деятельности. Когда-то, на заре капитализма, рабочего рассматривали в качестве дополнения к машине, сегодня даже самого современного менеджера и маркетера, политолога и депутата можно рассматривать в качестве дополнения к коммуникации. Лет пять назад студентка, в которой православие уже сформировало некую цельность души, сказала мне: "Я не хочу читать Ницше, потому что перед ним я еще духовно не окрепла". На самом деле в наше время мало тех, кто может похвастаться сохранением некой цельности перед лицом коммуникации. Гораздо больший шанс открывается для того, чтобы об этой цельности так и не узнать, оставаясь "фрагментом" до конца жизни. Если подходить к проблеме целостности и идентичности онтологически, трансцендентно, то всегда можно надеяться на ее обретение в перспективе, ибо каждый из нас в процессе жизни не столько формируется, сколько с возрастом все больше и больше проявляется. Поэтому шанс обрести идентичность – как финальное самопроявление перед лицом смерти – есть у каждого. Но и при жизни хотелось бы идентичности если и "перебирать" (почему бы не быть человеком Протея!), то одновременно их и рефлексировать: тогда меньше стресса, невроза, суицида и обычной каждодневной неудовлетворенности... А главное появляется перспектива для настоящего личностного общения, в отношении которого, правда, некоторые, (а в их числе и Э.Берн, автор известной книги "Игры, в которые играют люди") [24], настроены крайне пессимистично, полагая, что дружба, любовь, преданность, взаимопонимание и другие столь же настоящие человеческие качества, становятся ностальгическими раритетами. Поэтому...

* * *

продолжим наш разговор о коммуникации. Как же все-таки распознавать ее алгоритмы, позволяющие человеку быть цельным, а не фрагментарным, подлинным, а не мнимым?

"Прививку" первоначальных навыков коммуникации, я открыла для себя лет двадцать назад, когда впервые взяла в руки американский учебник для младших классов по межкультурной коммуникации. В нем рассказывалось о том, как люди в разных странах приветствуют друг друга, что означают их жесты, движения, правила этикета, как правильно общаться с представителями других культур и не воспринимать негативно их образ жизни. (Методологической базой американской межкультурной коммуникации был, начиная с 20-х годов, культурный релятивизм, разработанный школой выдающегося исследователя Ф.Боаса. Сегодня культурный релятивизм манифестируется в идеологии толерантности, проявляется в диалоге культур и цивилизаций, политике мультикультурализма).

Более продвинутый – "логический этап" освоения коммуникации – связан с изучением философии и, прежде всего, античной традиции. Для младших классов он уже не подходит. Это риторика, эристика, диалектика, или умение говорить, спорить, вести беседу, выступать в публичном собрании, в суде. Все это было актуально для жизни граждан древнего полиса, давших первый пример организации жизни гражданского общества на основе организованной социальной коммуникации.

Понимание коммуникации углубляется по мере освоения общей и социальной психологии и раскрытия особенностей личностного и группового общения. Установки, ошибки атрибуции, эффекты первого впечатления, самонадеянность в суждениях, конформизм, социальная леность и многие другие феномены показывают, сколько неведомых преград стоит на пути коммуникации, коренящихся в социальном мышлении и социальных взаимодействиях.

Все эти этапы освоения коммуникации, включенные сегодня во многих вузах в учебный процесс, чрезвычайно важны, поскольку создают основу для понимания различных контекстов общения с другими (межкультурного, личностного, группового, корпоративного), которые, как оказывается, не столь уж и произвольны, а требуют навыков, подготовки и большой работы над собой. Только на этой основе можно переходить к пониманию того, что представляет из себя современная коммуникация в ее безличном и надличностном проявлениях: как и по каким законам, например, циркулирует информация, что такое массовая коммуникация, мультимедийные технологии, Интернет и т.д.

Представим себе, что мы, наконец, хорошо знаем, что такое межкультурная коммуникация, риторика, информатика, социальная психологии. Это наш достигнутый уровень, но... мы все еще не знаем современной коммуникации. Ибо то, о чем мы говорили, это не ее достигнутый уровень.

Коммуникация, которая использует человека как "фрагмент", является современной социальной технологией. Социальные технологии используют все наличное поле коммуникативных дискурсов, психологических феноменов, социальных коммуникативных практик и коммуникационных технологий. Но одновременно в процессе "фрагментации" человеческой сущности участвует и социальная коммуницируемость, связанная с беспрерывным наращиванием информации, потерей над ней контроля, все возрастающей зависимостью человека от носителей информации и его бессилием перед осознанием всех ее смыслов и "бессмыслиц".

В практическом плане большинство людей включены на уровень технологии коммуникации в качестве исполнителей и участников ее программ: публичных, рекламных, коммерческих, партийных и т.д. О других уровнях социальной коммуникации, построенных на основе интерактивности, диалога человек подчас и не догадывается. Технологии – пиара, маркетинга, рекламы и т.д. – это первый уровень конструируемой социальной коммуникации, который в наши дни представляет типичную сферу деятельности, формирующую отношения человека с окружающей его институциональной и социальной средой в качестве потребителя любых ее предложений и услуг. Но чтобы эту деятельность реализовывать целенаправленно и продуктивно, нужна идеология коммуникации. "Изготовление публичной сферы", управление социальными отношениями не может не быть идеологической деятельностью в смысле ее знаковости и публичного представления. Как любая идеология, эта деятельность направлена на управление человеческой ментальностью, формирование приверженности человека многим формам реальных и мнимых идентичностей, потребностей, услуг и т.п.

Поэтому второй уровень коммуникации – это идеологии, множество идеологий, которые формируют и разрабатывают для себя и под себя практически все действующие в социально-политическом пространстве акторы (термин акцентирует действие, представление, игру) и институты (термин в большей мере констатирует формальную данность и легитимность): от Университетов до политических партий, от частных фирм до супермаркетов, от ТНК до муниципалитетов. Множество "идеологий" соревнуются и конкурируют друг с другом в борьбе за те самые "фрагменты" душ, воли и желаний, которые обеспечивают, в конечном итоге, выигрыш удачной идеологии с соответствующими за него дивидендами. Идеологии коммуникации не всегда могут быть идентифицированы с их носителями. Смешанность идеологий создает для индивида некий "коммуникативный винегрет" с новыми эффектами, о которых может быть не догадываются и сами их создатели.

Высшей уровень коммуникации – философия коммуникации. В основе социальных технологий и идеологий воздействия на массовое сознание лежит более глубокий пласт, связанный с архетипами, алгоритмами, языковыми дискурсами, "археологией" и историей социального знания и действия. Это прерогатива избранных. Один из первых специалистов в Америке по PR Э.Бернейз подчеркивал, что базой PR являются общественные науки, а не журналистика, поскольку влиять на поведение людей можно, только опираясь на весь спектр общественных наук. Характерно и то, что серьезная пиар-кампания проводится непосредственно под руководством высших управляющих, президентов компаний, глав администраций, т.е. подчиняется топ-менеджменту. "Философия – идеология – технологии" – три составляющие коммуникации, отвечающей интересам корпоративных стратегий, нити которой сосредоточены в руках у высшего уровня управления. Основой для конструирования любого значимого пространства коммуникации является философия.

Но есть еще и "морфология Сети" (М.Кастель), то, что вторгается в социальное измерение и позволяет человеку быть а-социальным, где "присутствие сменяется посещением, экзистенция – анонимностью", где "коммуникационное – информация – значимее коммуникативного – информативности" [105, c.117]. Морфология Сети остается сферой личного посещения и личной свободы (freedom). И эта свобода оказывает свое влияние на индивидуальное сознание и те новые формы коммуникации, которое оно избирает. Власть структуры (коммуникационное) оказывается сильнее структуры власти, как утверждает М.Кастельс [86, c.494]. Обращение к "а-социальной" коммуникации – как способу выхода из сферы социальных технологий – становится сегодня не менее значимой проблемой в плане научного исследования, чем обращение к технологически заданной коммуникации.

В "составляющих" коммуникации не остается ничего "личного" и ничего "социального" в традиционном нашем понимании. Опираться на "личное" (свой "кабинетный вассалитет") в современной деятельности такая же нелепость, как искать опоры в прежних идеологиях (компартия теряет свои голоса, в том числе, и по этой причине). Вы проиграете не потому, что устарела манипуляция человеческими отношениями, а потому, что она перешла на другой уровень, где человеческие отношения в прямом смысле и не присутствуют. Мы не будем обсуждать "хорошо" это или "плохо". Это просто есть, а потому, хорошо бы это понимать. А, понимая коммуникацию, вы всегда будете иметь шанс выйти из "личной игры" и перейти на другой уровень ее "посещения"...

Практический дискурс коммуникации, связанный с современными социальными технологиями, пиаром, рекламой и т.д., показывает нам выдающиеся примеры заботы о гражданском обществе и способы манипуляции общественностью; альтруизм компаний и корпоративный эгоизм; внимание к человеческим удобствам и использование человеческой слабости, и многое другое, что также незаметно стало нашей жизнью, как и Сеть, в которой проводят свою – другую жизнь – наши дети и в которой они ищут свою – другую – "а-социальную" коммуникацию. И чтобы понять их и себя

Ищите коммуникацию! Это любопытно...

* * *

Основой нашего подхода к коммуникации будут два фактора: технологический, определяющий техно-логику развития социума за счет возрастающей коммуницируемости всех составляющих его элементов на основе новых носителей информации, и семиологический, акцентирующий роль знаков, символов в содержательном отображении коммуникации, т.е. в ее сообщениях. Взаимосвязь этих двух факторов требует осо-знания, или совместного знания, достигаемого людьми в процессе аргументированного дискурса, протекание которого возможно в новых формах интерактивных взаимодействий "свободной общественности". У.Эко справедливо замечает, что "проблематика массовых коммуникаций, родившаяся в социологических кругах, прежде всего в Соединенных Штатах, и в кругах, связанных с социальной философией Франкфуртской школы (Адорно, Хоркхаймер, Беньямин и др.), в конце концов потребовала семиологического обоснования своих принципов" [212, с.407–408]. И продолжает: "Изучение массовых коммуникаций становится дисциплиной не тогда, когда с помощью какого-либо метода анализируются техника или воздействие отдельно взятого жанра (детектив, комикс, шлягер, фильм), но тогда, когда обнаруживается, что у всех этих распространившихся в индустриальном обществе жанров общая подкладка. ...Предмет исследования массовых коммуникаций оказывается единым в той мере, в которой постулируется, что индустриализация средств коммуникации изменяет не только условия приема и отправки сообщения, но – и на этом кажущемся парадоксе основана методика этих исследований – и сам смысл сообщения (т.е. тот блок значений, предположительно составляющих его неизменную часть, постольку так его задумал автор независимо от способов распространения)" [212, с.408–409].

Подходы к коммуникации как к феномену, имеющему в качестве своей основы технологическую (коммуникационную) детерминанту, позволяют по-новому осмыслить процессы, связанные с эксплозией информации (внешним "взрывом", ведущим к явной избыточности информации), и процессы, связанные с ее имплозией (внутренним "взрывом", размывающим информационные смыслы). Данный подход позволяет также прояснить современные технологии господства, использующие технологические носители с целью удерживания привилегий существующей неравноправной системы уже не в страновом, государственном, а в планетарном измерении [113, с.39]. В то же время видение коммуникации в семиологическом ключе дает основание для анализа символических кодов, форм символического насилия, разыгрываемых на их основе драматургических представлений, процессов формирования публичной сферы, а также становления речевых практик и межкультурных диалогов.

Социальное пространство, становящееся все более интегрированным на основе носителей сообщений, обретает свойства коммуницируемости, что в практическом плане открывает неведомые доселе горизонты свободы и в то же время создает неуловимые и незримые механизмы символического насилия. Коммуницируемость это и проницаемость пространства социума для носителей коммуникации, социальных технологий, и в то же время это обретение каждой социальной единицей (вплоть до конкретного человека) способности "вещать" о себе, заявлять о своем существовании. В способности коммуницировать носитель информации все более проявляет себя как ее мультипликатор, бесконечно увеличивающий мощь воздействия на объекты коммуникации и на себя самого в качестве такого же объекта.

Понятие социальной коммуницируемости отражает особенность социального пространства современности "сообщаться" посредством технических средств со всяким другим пространством, а также быть способным "вещать" о себе посредством дискурсивных практик, идеологий, символических форм, гипертекстов и непосредственной коммуникации. В соответствии с идеей Э.Гидденса, "глобализирующие тенденции модернити одновременно экстенсиональны и интенсиональны – они связывают индивидов с системами больших масштабов и на локальном и на глобальном уровнях" [134, c.121]. Интенсификация мировых социальных отношений такова, что в ходе нее все места планеты соотносятся таким образом, что локальные события определяются событиями, происходящими далеко от них, и наоборот. В то же время "поток ежедневно притекающей информации, вовлеченной в жизнь "одного из миров", может когда-нибудь стать непреодолимым" [134, 121].

Социальная коммуницируемость рассматривается нами как проницаемость пространства для "абстрактных" носителей информации, но, одновременно, и для вполне персонифицированных "точек зрения", которые, хотя и обусловлены структурными рамками "своих" семиотик, но обладают тенденцией к универсализации пространства и стремлением к наделению социального мира "доктринальной модальностью" (Э.Гуссерль). Это объясняется тем, что установки и ориентации субъектов, их ментальные модели постижения социального мира возникают в результате интернализации структур социальной реальности [34, с.143]. Таким образом, в пространстве коммуникации пересекаются и формируются интерсубъективности различного уровня и природы.

Коммуницируемость социального пространства активно формирует новый режим приобретения знаний, новостей, личного и делового общения. Но, погружая человека в беспрерывный поток информации, она вместе с тем способствует ускользанию информационных смыслов, информационному "разыгрыванию" и информационному насилию. Социальные субъекты коммуницируют друг с другом. Но их языки общения все меньше совпадают, разнятся, перебивают и подавляют друг друга. В пространстве "интерсубъективностей" возникает некая анонимная сила, коммуницирующая "сама по себе".

Социальная коммуницируемость присутствует практически во всех техно-информационных параметрах глобализации, когда мы задаемся вопросом: КТО ГОВОРИТ? Дифференциация субъектов-пользователей, получивших доступ к информации и ее продуцированию, вызывает противоречивые тенденции. С одной стороны, наблюдается интенсивный процесс формирования новых публичных сфер, в которых единомышленники договариваются о конвенциональности своих кодов и соответствующих им идеологий. С другой – возникают и целенаправленно, и неосознанно новые программирующие идеологии, замещающие традиционные коды в сознании индивидов. Ничем не сдерживаемая коммуницируемость всегда есть некая спонтанная, порой неосознанная форма "заявление о себе", "информации о...", возникающая как следствие технических характеристик самой коммуникации: каналов связи, форм и способов сообщений, высокоскоростной информационной инфраструктуры и т.д.

Какие "интерсубъективности" пересекаются в пространстве коммуникации? Почему "КТО говорит" всегда не очевидно и склонно к бесконечной редукции, к превращению в множество безликих "кто", скрытых за "ЧТО"? Социально коммуницирует "НЕЧТО" обезличенное: "четвертый канал", телетайп, информационное агентство, очередная партия "Всеобщего счастья" и т.д. В конечном счете, коммуницирует коммуникация... Личное исчезает за кулисы, уходит в тень, не ведая, что творит, или же растворяется в корпоративном, которое, в свою очередь, скрывается за своим названием – искусственно создаваемым кодом для новых "посвященных".

Социальную коммуницируемость можно рассматривать как атрибут "информационного общества". Посылая "информацию о..." от некоего "ЧТО" социальная коммуницируемость вещает о своем существовании человеку. "Клипы" в символическом обмене становятся кодами некоей новой культуры, интегрирующей индивидов на основе сходства. Информация о... может быть информацией о знаниях: где их приобрести или кому их продать, что на их основе изготовить или с кем объединиться. Современные технологии открыли для человека новые возможности циркуляции информации, но остро поставили вопрос о ее носителе и предназначении. Если в Интернет можно выяснить в деталях технологию изготовления зарядного устройства, способ синтезирования смертельного яда, то возникает вопрос о том, кому нужна эта информация? Информация, по самой своей природе предназначенная для того, чтобы способствовать устойчивости, сохранению системы, все очевиднее приобретает противоположную направленность.

Чем дальше коммуникация уходит от своего предназначения – служить гармонии и стабильности человеческого общества – тем настоятельнее попытка вернуться к пониманию ее подлинных смыслов. На это и направлен "теоретический дискурс", позволяющий прояснить сущность и природу коммуникации. Теоретический дискурс исследования социальной коммуницируемости опирается на рассмотрение феномена коммуникации с разных методологических позиций. Для К.Ясперса подлинное понимание коммуникации возможно на экзистенциальном уровне, позволяющем человеку прорваться к осознанию своего бытия в мире и смыслу истории. Экзистенциальный уровень – это уровень вопрошания о предназначении коммуникации, проистекающий из глубин веры и воли разума. Экзистенциальный уровень коммуникации уходит в глубины веры, или подлинного присутствия в коммуникации без артикуляции, без мотивации, без установки. "Я присутствию, потому что не могу иначе...". Экзистенциальный уровень коммуникации открывает глубину универсума человека и его исторического бытия, истоки ноуменального мира, хранящегося в человеческом подсознании и озаряющего в интуиции. Этот уровень не допускает обессмысливания коммуникативных смыслов и открывает взаимосвязь человеческого бытия с историческим.

Уровень, на котором человек сознательно действует в коммуникации относится к дискурсу: теоретическому и практическому. Всякий дискурс, будучи методом раскрытия реальности на основе рассудочного, обоснованного предшествующими суждениями опыта, есть в то же самое время коммуникация, обращенная к другим. Предшествующий опыт, на котором строится дискурс, позволяет открывать коды предыдущих сообщений и на их основе делать следующий шаг... Ю.Хабермас различает коммуникативное действие и дискурс. Коммуникативное действие имеет место ежедневно. Дискурс – это такая форма коммуникации, которая выведена за пределы контекста опыта и действия и структура которой убеждает нас, что рекомендации, предупреждения и утверждения являются эксклюзивным объектом дискуссии; а также, что ее участники и темы, ничем не ограничены, разве что только отсылкой к цели обсуждения поставленных вопросов; что не применяется никакая иная сила, кроме еще лучшего аргумента, и что всякие мотивы, за исключением совместного стремления к истине, исключены.

Дискурс Ю.Хабермаса – это дискурс построения новых кодов и систем знаков на рациональной основе, который может быть "запущен" в глобальный информационный универсум в качестве символической, но одновременно когнитивистски ориентированной структуры, которая станет противодействием столь же символической структуре "обезличенного" насилия. Окажется ли структура коммуникации сильнее властной структуры? А может быть трансмутации, столь характерные для информационного универсума, вообще спутают все коды? Этика дискурса Хабермаса акцентирует коммуникацию как аргументированное вопрошание, обращенное к действию и практическому смыслу. В свою очередь практический смысл находит свое проявление в интерактивных целерациональных взаимодействиях, структурирующих социум на принципах взаимодоверия и партнерства вопреки инстинкту рынка, ориентирующему на личное выживание и частный интерес.

Семиологические коды коммуникации разворачивают пространство аргументированного дискурса в глубину культурных различий и поиска культуры Другого. Симулякры показывают искажения пространства коммуникации и происходящие в нем трансмутации социального. Дискурс Ж.Бодрийяра предельно заостряет факты деконструкции социального, его превращения не в "ничто", а в "нечто" слабо-себе-подобное в процессе трансмутаций и вирусных искажений. Постмодернистский дискурс имеет свои особенности, подчеркнутые М.Фуко в "Археологии знания" (М.Фуко, 1969). Дискурсивный анализ не считает своей задачей выявление осознанных или неосознанных намерений говорящего субъекта. Он стремится определить условия и границы существования данного высказывания, его соотношения с другими высказываниями, с другими порядками и системами, в которых создаются новые или же обнаруживаются ранее не замеченные единства [5, с.64]. Почему появляется данное высказывание в данном месте и в данное время? Понять высказывание значит определить направление взгляда, сосредотачивающееся на самом "пограничном" бытие языка: между означаемым и означающим [5, с.68].

Таким образом, постмодернистский дискурс принимает во внимание необходимость обоснования присутствия человека в коммуникации, но одновременно и присутствия в ней его высказывания, находящегося в "поле связи" с другими высказываниями. Присутствие человека в коммуникации все отчетливее сменяется посещением, от которого лишь один шаг до отсутствия в коммуникации и "несуществования" высказывания, ни как "события", имеющего определенные условия появления, ни как "вещи" годной к употреблению [5, с.70]. Поэтому-то если человек станет "человеком-вещью", и перестанет вопрошать о коммуникации, то последняя обойдется и без него.

"Знак коммуникации" в эпоху глобализации – предупредительный. В отличие от символа, знак имеет более практическое и недвусмысленное значение. Человек, увидевший мир под знаком коммуникации, должен как минимум остановиться и задуматься: что бы это значило для меня? А еще лучше: что бы это значило для нас всех? Если коммуникация стала столь вездесуща, то кто от кого зависит? Я от коммуникации или она от меня? Могу ли я избавиться от коммуникации "за окном", выключить рекламный клип про "унимоду" или забыть, выходя на улицу, "язык вражды"? Но, может быть, в коммуникации есть нечто, чего я вообще не вижу, не осознаю, а вокруг что-то "коммуницирует себе на здоровье"?

"Знак коммуникации" является в то же время и обучающим. По мнению Ж.Делеза, любое обучение имеет непосредственное отношение к знакам. "Знаки являются объектом мирского обучения, а не некоего абстрактного знания. Научиться – это прежде всего, рассмотреть материю, предмет, существо, как если бы они испускали знаки для дешифровки, для интерпретации... Нет ученика, который не был бы в какой-то мере "египтологом" в чем-либо... Призвание – всегда предназначение по отношению к некоторым знакам. Все, что нас чему-либо учит, излучает знаки, любой акт обучения есть интерпретация знаков или иероглифов" [56, с.29]. Предупредить о чем-либо и обучить чему-либо и есть предназначение знака, в том числе, "знака коммуникации".

Практический дискурс, связанный с анализом феноменов коммуникации и глобализации, строится с учетом тенденций, заявленных весьма открыто, но не осознаваемых большинством людей в качестве заданных идеологий, создающих свои невидимые структуры, подверженные управлению и манипулированию. Практический дискурс направлен на осмысление, рефлексию происходящего всеми теми, кто готов идти к горизонтам будущего глобального мира "под знаком коммуникации".

Практический дискурс приобретает особое значение, когда мы рассматриваем роль социальной коммуницируемости в конструировании современного символического мира на основе знания, информированности. "Как процедура, практический дискурс предназначен не для продуцирования оправданных норм, а для проверки того, насколько действенны гипотетически взвешенные нормы" [196, c.182]. С помощью принципов U (универсализма, из которого "вытекает, что каждый, кто вообще принимает участие в аргументированных дискуссиях, в принципе может прийти к одинаковым суждениям относительно приемлемости тех или иных норм действий" [196, c.180]) и D (практического дискурса), этика дискурса выделяет признаки действенных моральных суждений, которые могут служить нормативными исходными пунктами для описания пути развития моральной способности суждения [196, c.183].

Практический дискурс, таким образом, фиксирует наше внимание на проблеме действенности/недейственности норм. Дискурс – это рефлексия над действием. Именно поэтому в поле дискурса попадает практика действия одного и многих символов, драматургии публичного представления, процессы изготовления публичной сферы, феномен "языка вражды" и межкультурной коммуникации в поликультурном обществе.

Перечисленные выше явления и процессы демонстрируют уход от заявленных норм всемирных демократических стандартов и поле структурируемой и не структурируемой "ненормативности", на пространстве которого сталкивается социальная коммуницируемость с а-социальностью и асоциальностью коммуникации. Несмотря на то что "структурные рамки" описания практического дискурса задает универсальный опыт европейской традиции, наделяющий взаимодействие людей в социальном мире атрибутом рациональности, все отчетливее ощутима уязвимость этой традиции. Этика дискурса согласуется, согласно Хабермасу, с конструктивистской концепцией обучения, "поскольку она понимает дискурсивное волеобразование (как и аргументацию вообще) как рефлексивную форму коммуникативного действия и требует для перехода от действия к дискурсу определенной перемены установки" [196, с.187].

"Перемена установки" и есть то главное звено, которое может позволить читателю отказаться от антропологического измерения коммуникации как априорно данной, осознаваемой, контролируемой, а также совершаемой человеком в своих интересах, и перейти к ее пониманию как символически конструируемому и не всегда осознаваемому процессу, ускользающему от "антропологического измерения" и от антропологической рефлексии и способному самодавлеть над человеком.

Вернуться к теоретическим дискурсам о коммуникации и означает для человека превратить коммуникацию в знание, или со-знание своей целостности перед ее лицом. По мере того как в пространстве глобального мира происходит единение Человека Разумного – линеарная акцентация – стремящегося познать мир, с Человеком Вопрошающим – ризоматическая акцентация – стремящимся установить коммуникацию с миром, эскиз построения общего плана коммуникации проглядывает все отчетливее...

Об авторе

Кандидат философских наук, доцент кафедры государственного и муниципального управления Российского университета дружбы народов. Имеет более 100 научных публикаций в отечественных и зарубежных изданиях, в том числе монографии "Глобализация как социальная трансформация. Тематические матрицы" (2002), "Знак коммуникации. Дискурсивные матрицы" (URSS, 2004, 2005, 2008), "Многоликий Янус открытого общества. Опыт критического осмысления ликов общества в эпоху глобализации" (URSS, 2005, 2008). Круг научных интересов – социальные трансформации общества и государства в эпоху глобализации; природа коммуникации и ее современные перспективы; зрелищная эволюция и развитие структур визуализации.