Ред. Репина Л.П. Диалог со временем.
Альманах интеллектуальной истории. Вып.11

Содержание

Вместо предисловия

Л.П.Репина. Междисциплинарность и история

Междисциплинарность представляет собой неотъемлемую характеристику современной исторической науки, хотя это понятие, вошедшее в активный оборот в историографии второй половины XX века, не раз меняло свое содержательное наполнение, и эти изменения отражали смену эпистемологических ориентиров самого исторического знания.

В 1970 г. основатели международного "Журнала интердисциплинарной истории", открывая его первый номер программной редакционной статьей, подчеркивали значение междисциплинарного взаимодействия (они не случайно сравнили этот процесс с перекрестным опылением) и того позитивного импульса, который был задан исторической науке в результате заимствования достижений смежных социально-гуманитарных дисциплин, бурно развивавшихся в середине XX века. Существенное обогащение концептуально-методологического аппарата и, соответственно, нашего понимания процессов прошлого выразилось в том, что "историки начали ставить вопросы, которые прежде ими никогда не задавались, и предпринимать исследования, которые некогда представлялись невозможными". Отмеченная в 1970 г. тенденция в прошедшие десятилетия не только сохранялась, но набирала силу, а "перекрестное опыление" на ниве гуманитарного знания охватывало все более обширные исследовательские поля.

Если следовать метафоре "исследовательских полей", то любой комплекс наук, в том числе и исторических, может быть представлен как обширное исследовательское пространство, состоящее из достаточно крупных территорий, разделенных на отдельные, возделываемые по специальным технологиям поля, которые в свою очередь разбиты на более мелкие участки и просто узкие полосы. Но множество сиамских близнецов, вызванных к жизни сложными и противоречивыми процессами внутренней дифференциации и междисциплинарного сотрудничества, многократными слияниями и новыми демаркациями субдисциплин и смежных наук, давно перекопали это некогда упорядоченное пространство плотной сетью коммуникаций, сделав все предполагаемые разграничения более чем условными.

В истории науки проявляется давно подмеченная закономерность: периоды, характеризующиеся главным образом накоплением фактического материала, неизбежно сменяются периодами, когда на первый план выдвигается задача его научного осмысления и обобщения. Значение таких преимущественно рефлектирующих моментов в развитии каждой науки поистине трудно переоценить. Это время активного самопознания, переопределения предмета, смены целей и методов, категориально-понятийного аппарата. Именно тогда, когда наука становится способной взглянуть на себя со стороны, происходит проверка, оттачивание и обогащение ее познавательных средств, создаются предпосылки для перехода на качественно новую ступень освоения изучаемой ею действительности. Но современные науки развиваются не изолированно, а в системе наук. Это значит, что действительно крупные познавательные сдвиги в одном из звеньев системы не могут пройти бесследно для всех остальных ее звеньев. Их взаимодействие приводит к введению новых объектов, обеспечивает условия для получения новых знаний, совершенствует методики, приемы и модели объяснения.

Вторая половина XX века была отмечена сложными процессами специализации, внутренней дифференциации, кооперации и реинтеграции различных научных дисциплин и субдисциплин, которые не только ставили перед профессиональным сознанием современных обществоведов и гуманитариев новые проблемы, но и создавали серьезные напряженности в академической среде. Сравнительный анализ ситуаций, сложившихся в конце 1960-х – начале 1970-х гг., во второй половине 1970-х – начале 1980-х гг., в конце 1980-х – начале 1990-х гг. и на самом рубеже двух веков, а также сопровождавших их трансформацию бурных дискуссий о предмете и методах смежных наук, фиксирует расхождения и изменения в самом понимании междисциплинарности, в отношениях между отдельными дисциплинами, в конфигурациях исследовательских полей и в "расстановке сил" в мире наук о человеке и обществе. Встает вопрос: какова сегодняшняя роль и перспективы интердисциплинарной истории в этом комплексе? И каковы возможные последствия складывания новой концепции "полидисциплинарности" для образовательной системы и обратное воздействие ее перестройки на последующее развитие исторических наук?

Междисциплинарная система зависит от содержания каждой из наук о человеке, которые постоянно развиваются, хотя отнюдь не синхронно. Эволюцию каждой науки описывают параллельные или чередующиеся процессы интеграции и дезинтеграции. Все гуманитарные науки имеют отношение к одному и тому же типу познания и между ними существуют многообразные связи, но разнообразие исследовательских методов порождает и множество нестыковок, из-за которых идеальная междисциплинарность, в виде конечного объединения социально-гуманитарных наук вокруг единой методики и единого предмета, недостижима. Всякая трансляция проблем, методов, концепций изначально порождает проблему адаптации и поэтому неизбежно сопровождается их искажением и трансформацией.

П.Бурдье так охарактеризовал трудности междисциплинарного диалога: "...Встреча двух дисциплин – это встреча двух личных историй, а следовательно, двух разных культур; каждая расшифровывает то, что говорит другая, исходя из собственного кода, из собственной культуры".

При междисциплинарном сотрудничестве внутренняя связь основополагающих принципов каждой научной дисциплины разрушается и реорганизуется в соответствии с логикой и структурой взаимодействующих смежных дисциплин. Но через какое-то время казавшиеся прочными союзы начинают восприниматься как "мезальянсы", и после распада старых альянсов возникают новые.

И в середине XIX века, когда только формировались разные общественные науки, проявлялось стремление к применению междисциплинарных методов. Э.Дюркгейм и французская социологическая школа выступали за единые подходы в социальных науках. Формальный метод, основанный на всеобъемлющем сравнительном анализе, позволял сгруппировать социальные науки вокруг социологии и свести историю, географию, социальную статистику и этнографию к разряду вспомогательных дисциплин, располагающих базой эмпирических фактов, но лишенных способности объяснять их и потому не обладающих подлинной самостоятельностью. Позднее, основатели "Анналов" Марк Блок и Люсьен Февр, в профессиональном становлении которых эти процессы сыграли важную роль, придавали особое значение преодолению перегородок между разными сферами интеллектуального труда и призывали каждого специалиста пользоваться опытом смежных дисциплин. Как известно, Блок и Февр видели в полидисциплинарном подходе к прошлому один из важнейших элементов всей научной стратегии, и при этом считали, что именно историческая наука должна "завладеть" всеми смежными науками о человеке и превратиться в "сердцевину" общественных наук. Ко времени Фернана Броделя многие трудности междисциплинарного диалога социальных наук были осознаны глубже, чем раньше. В частности, стало ясно, что о сколько-нибудь прямой интеграции социальных наук в историю помышлять невозможно. Не случайно Бродель уже в конце 1950-х гг. предпочитал в связи с междисциплинарным подходом говорить не о "колонизации", а о братском союзе истории с социальными науками. По мысли Броделя, история может претендовать не больше, чем на то, чтобы стать "самостоятельным членом необходимого сообщества всех наук о человеке", которые должны обрести историческое измерение. Они должны вновь обрести и использовать историческое измерение, вне которого "не может быть успеха".

С 1960-х гг. наблюдается бурное развитие процессов междисциплинарного взаимодействия. В это время изменяется и само представление об отношениях между смежными дисциплинами. Принципиально новый тип отношений между историей и общественными науками основывался на взаимном убеждении в необходимости интегрального, междисциплинарного подхода к изучению общества и формирования новой социально-исторической науки. Своего пика новое движение достигло в 1970-е гг., когда были четко сформулированы его основные принципы, направленные на коренную теоретико-методологическую перестройку историографии, избавление ее от традиции индивидуализирующей истории и превращение в общественную науку. На первый план выдвигалась задача широкой кооперации и интеграции истории и смежных социальных наук, внедрения в историю системных и структурно-аналитических методов исследования, методики и техники количественного анализа. Ключевое место в их программе занимало радикальное расширение предмета исторической науки за счет сферы общественной жизни, избавление от приоритета политической истории, с которой историография традиционно ассоциировалась. Познавательный идеал того времени воплощался в социологии, а создание принципиально новой исторической науки (она называлась по-разному – социальная, социально-теоретическая, социологическая, социально-структурная) виделось на путях междисциплинарного синтеза, который в свою очередь требовал изменения исследовательской программы в соответствии с методами и процедурами общественных наук и адекватной общим канонам социального анализа формы изложения результатов исследования.

Впрочем, этот процесс был лишь частью более широкого движения в социально-гуманитарном знании. Призывы разрушить традиционные барьеры, преодолеть "зоны отчуждения" высказывали представители всех общественных наук: "После периода дифференциации и поиска автономии все дисциплины ощущают потребность в единстве. На место "академической клептомании", которая состоит в том, что у других наук заимствуются их наблюдения, пришло требование "междисциплинарного подхода", соединяющего все добродетели".

Интенсивное и ускоренное развитие междисциплинарных связей истории, в особенности с такими науками, как социология, экономика, психология, лингвистика многими представителями укорененных в традиции школ воспринималось с опасением и вызывало активное противостояние. Но существовали и заметные расхождения в понимании способов междисциплинарного взаимодействия самими его сторонниками. Можно условно выделить два пути применения инструментария общественных наук для анализа явлений прошлого. Первый заключался в переосмыслении исторического материала, собранного и описанного на языке традиционной историографии, в понятиях и концепциях социальных наук. Второй – в применении заимствованного инструментария, главным образом социологического (не зря эту междисциплинарную ситуацию связывают в "социологическим поворотом" в историографии, уже при сборе эмпирического материала, его обработке и интерпретации; другими словами, речь шла о социологическом исследовании исторического объекта изучения.

"Новая историческая наука" – это уже в полном смысле слова история интердисциплинарная. Но ведь можно сказать, что историческая наука и возникла на "междисциплинарной основе", поскольку опиралась на достижения ряда специальных дисциплин, известных под названием вспомогательных. В чем же состояла новизна этой междисциплинарной ситуации? Понятие "междисциплинарность" в исторической науке, как оно сформировалось в 1960 – 70-е гг., отличалось тем, что в центре внимания оказались не только методики, но и объекты научных интересов других дисциплин. Ставя своей целью осмысление места человека в истории, "новая историческая наука" вторглась в самые разные области социально-исторического бытия человека. Широкое использование методов социологии, социальной и структурной лингвистики, индивидуальной и социальной психологии, антропологии, географии, демографии и других наук в конечном счете привело к переменам революционного масштаба в предметной области истории, включившей такие направления как историческая демография, историческая география, историческая экология, этноистория, историческая антропология, историческая психология, историческая социология и др. "Тотальная" история перенесла на территорию исторической дисциплины исторические разделы всех наук, имеющих своим объектом общество и человека (в частности, антропологии, демографии, психологии и т.д.), и естественную его среду (историческая география, историческая климатология и т.д.).

Уже довольно скоро проявились новые серьезные трудности, связанные с тем, что увлечение междисциплинарными методами не сопровождалось глубокой проработкой эпистемологических проблем. Историки редко задумывались о том, в какой степени применяемые ими междисциплинарные подходы и технические приемы влияют на конечный результат исследования. Иначе говоря, насколько те или иные методы адекватны познавательной специфике истории как науки? Главная проблема состоит в том, что предмет как бы принадлежит истории, а методика его изучения определяется предметами тех дисциплин, методы которых заимствуются, но ведь предмет их изучения обычно рассматривается в одном временном измерении – текущего настоящего. Обнаружить источники движения и изменения внутри предмета с помощью структурно-ориентированных подходов было невозможно.

Парадокс заключался в том, что вместо решения центральной познавательной проблемы интердисциплинарной истории – нового исторического синтеза, ситуация, сложившаяся к концу 1970-х гг., свидетельствовала о нарастающей фрагментации исторической науки: в результате интенсивных междисциплинарных взаимодействий резкое расширение предмета истории, круга источников и методов исследования вызвало появление множества новых субдисциплин и значительное усложнение структуры исторической науки. Американский историк Теодор Рабб в своем прогнозе развития на 1980-е годы высказывал опасение, что история может постепенно разбиться на отдельные субдисциплины, соответствующие различным аспектам изучения человеческого мира точно так же, как это произошло с расщеплением физического мира в науках о природе. Стала очевидной несостоятельность такого междисциплинарного подхода, который был призван раскрыть свои возможности непосредственно на эмпирическом материале. Вместе с тем новый этап междисциплинарного сотрудничества был отмечен сменой исследовательской стратегии социальной истории с макроаналитической на микроаналитическую перспективу, с изучения крупных социальных процессов прошлого на анализ межиндивидных отношений в малых группах, представлений и верований, повседневного жизненного опыта прошлых поколений.

"Человек в обществе" – вот объект, изучение которого, по замыслу его сторонников, должно было обеспечить конвергенцию разных общественных наук. Этот объединяющий объект исследования, предваряющий собой любые методологические подходы, казалось бы, обеспечивал единство дисциплин, которые историки собирались структурировать. Речь шла не о том, чтобы объединить науки о человеке вокруг априорно избранной методологии, а о том, чтобы практически создать междисциплинарную ситуацию, предлагая различным дисциплинам общее и притом ограниченное поле исследования. Однако попытки обобщения полученного материала по целому ряду таких проектов обнаружили полную неудачу. Это, конечно, не означало, что следует вообще отказаться от междисциплинарного подхода, но заострило вопрос о том, на какой основе он может быть реализован. Продвижение в этом вопросе наметилось в связи с новым, "антропологическим поворотом" в историографии последней четверти XX века.

В начале 1980-х гг. силовые линии междисциплинарного взаимодействия сосредоточиваются в пространстве исторической антропологии, происходит решающий сдвиг от структурной к социокультурной истории, связанный с распространением методов культурной антропологии, социальной психологии, лингвистики (прежде всего в истории ментальностей и народной культуры), с формированием устойчивого интереса к микроистории, с "возвращением" от внеличностных структур к индивиду, к анализу конкретных жизненных ситуаций.

Возможность исторического синтеза и воссоздания истории общественного человека не как объекта, а как субъекта истории в русле исторической антропологии с самого начала оценивалась очень высоко. В ходе дискуссии о взаимоотношении истории и антропологии в журнале "Исторические методы", когда отмечалась необходимость преодолеть негативно сказавшиеся на обеих дисциплинах последствий раскола между социальной и культурной антропологией, американский историк Даррет Ратман дал яркую (и удивительно точную) метафору двойственности истории как науки в образе двуликой Клио, которая с одной стороны предстает как сестра милосердия Флоренс Найтингейл, а с другой – как бесстрастный естествоиспытатель Мария Кюри. Ратман подчеркивал, что в отношениях с социальной и культурной антропологией могут быть реализованы обе стороны Клио, что позволит истории превратиться в гуманитарно-социальную историческую науку, в которой сестра Найтингейл получит шанс открыть радий.

Своеобразие и преимущество интердисциплинарной истории в образе исторической антропологии заключается в том, что она предлагает синтезировать исследовательские результаты социальных наук о прошлом в фокусе человеческой индивидуальности, которая, будучи структурирована исторической средой и взаимодействуя с ней, соединяет в себе картины двух реальностей – объективной реальности природы и общества и так называемой субъективной реальности, складывающейся из совокупности социокультурных представлений.

И хотя уже в конце 1980-х – 1990-е гг. происходят серьезные изменения в результате "семиотического вызова", "лингвистического поворота" и складывания так называемой постмодернистской ситуации в историографии, именно с дальнейшим развитием историко-антропологического подхода на обновленной основе – с предельным расширением предметного поля, концептуального ядра и арсенала применяемых аналитических методов – связано настоящее и, вероятно, ближайшее будущее интердисциплинарной истории. Именно на этой основе в конце XX века она совершает свой очередной виток – "культурологический" поворот, в результате которого складывается социокультурный подход к изучению исторического прошлого с новой масштабной задачей – раскрыть культурный механизм социального взаимодействия.

Взятые в целом, особенности междисциплинарных подходов второй половины XX века подтверждают тесную связь с изменениями в исторической эпистемологии. Интересно, что в отличие от представителей других дисциплин, историки далеко не сразу обратили внимание на те следствия для самой проблемы междисциплинарности, которые вытекали из теории "эпистем" Мишеля Фуко. Напомним некоторые ее положения, которые являются ключевыми в отношении понимания междисциплинарности. Согласно этой теории, науки о человеке включают три эпистемологические области (с внутренними расчленениями и взаимными пересечениями), которые определяются трехсторонним отношением гуманитарных наук к биологии, экономии, филологии. Это область "психологическая", "где живое существо открывает себя к самой возможности формирования представлений", область "социологическая", "где производящий и потребляющий индивид составляет представление об обществе, в котором совершается эта деятельность...", и наконец, "область исследования литератур и мифов", "словесных следов, оставляемых после себя культурой или отдельным индивидом". Роль "категорий" в том особом роде познания, каким являются гуманитарные науки, играют три основополагающие модели, перенесенные из трех других областей – биологии, экономии, филологии. "В биологической проекции человек выявляется как существо, имеющее функции, определенные условия существования и возможность определить средние нормы приспособления, позволяющие ему функционировать. В экономической проекции человек выявляется как нечто, имеющее интересы и проявляющее себя в предельной ситуации конфликта с другими людьми, либо устанавливающее совокупность правил, которые являются одновременно и ограничением и преодолением конфликта. Наконец, в языковой проекции человеческое поведение проявляется в своей нацеленности на высказывание чего-либо, получает смысл, а все то, что его окружает, вся сетка следов, которую он оставляет за собою, складывается в систему знаков. Таким образом, эти три пары – функция и норма, конфликт и правило, значение и система – целиком и полностью покрывают всю область познания человека... Все эти понятия находят отклик в общем пространстве гуманитарных наук, они значимы для каждой из его областей; ...все гуманитарные науки взаимопересекаются и всегда могут взаимоинтерпретироваться, так что их границы стираются, число смежных и промежуточных дисциплин бесконечно увеличивается, и в конце концов растворен оказывается их собственный объект...". Место истории, в определении Фуко, "не среди гуманитарных наук и даже не рядом с ними". Она вступает с ними в "необычные, неопределенные, неизбежные отношения, более глубокие, нежели отношения соседства в некоем общем пространстве... Поскольку исторический человек – это человек, который живет, трудится и говорит, постольку всякое содержание истории отправляется от психологии, социологии, наук о языке. И наоборот, поскольку человеческое существо становится насквозь историческим, никакое анализируемое гуманитарными науками содержание не может оставаться замкнутым в себе, избегая движение Истории... Таким образом, История образует "среду" гуманитарных наук".

В связи с формированием постмодернистской парадигмы и изменениями в общей эпистемологической стратегии гуманитарных наук произошел переворот в профессиональном сознании и самосознании историков: постмодернистский вызов заставил пересмотреть традиционно сложившиеся представления о собственной профессии, о месте истории в системе гуманитарного знания, о ее внутренней структуре и статусе ее субдисциплин, о своих исследовательских задачах. Вот почему многие историки встретили "наступление постмодернистов" буквально в штыки: психологический аспект переживания смены парадигм сыграл в этом решающую роль. Именно угроза социальному престижу исторического образования, статусу истории как науки обусловила остроту реакции и перестройку рядов внутри профессионального сообщества. То поколение историков, которое завоевало ведущее положение в профессиональном сообществе на рубеже 1960 – 70-х гг. (и ранее), тяжело переживало крушение привычного мира, устоявшихся корпоративных норм. Более конструктивно настроенные сторонники так называемой третьей позиции, также выступили против тенденции отказать истории в ее принадлежности к научным видам знания. Они видели научность исторического знания в связанности суждений историка теми следами, которые он находит в источниках. С этой точки зрения, неоднозначность интерпретации не означает произвола, речь идет только об относительности и ограниченности исторического знания, об отказе от абсолютизированной концепции объективной истины. При этом субъективность историка в его суждениях о прошлом подчинена нормам исторического ремесла и ограничена контролем со стороны научного сообщества.

Но центральным моментом, безусловно, является необходимость определения специфичности, а значит – переопределения предмета исторической науки. Каков же собственный предмет, отличающий ее от всех прочих социально-гуманитарных наук, и в чем суть новейшей междисциплинарности? И в этом вопросе позиции расходятся.

Бернар Лепти, "с позиции историка-практика", так сформулировал главные принципы междисциплинарности: 1) введение новых объектов (никакой объект исследования не самоочевиден, лишь взгляд исследователя определяет его контуры); 2) обеспечение условий, необходимых для появления новых знаний и лучшего понимания реальности, для преодоления груза накопленных традиций (практика междисциплинарности – трамплин для этого непрестанного обновления); 3) совершенствование методики, приемов и моделей, системы объяснения. В междисциплинарном диалоге, подметил Лепти, историк мог бы взять на себя задачу детально проанализировать, каким образом эволюция человеческого общества одновременно и содержится в его прошлом и является непредсказуемой.

По мнению Мориса Эмара, "история – это не все, но все является историей, или, по крайней мере, может ею стать, лишь бы были определены объекты анализа, поставлены вопросы и идентифицированы источники..."

"История должна быть открыта для всех направлений мысли и гипотез, выдвигаемых другими дисциплинами, которые также изучают сферу социального... Если "кризис истории" и существует, то речь идет о сложном явлении, в котором соединены ряд элементов. Это и кризис роста дисциплины, которая значительно расширила сферу анализа и переживает трудности в определении методов и масштабов их применения, в разработке рабочих гипотез. Это и кризис истории как самостоятельной, самобытной области исследования, вызванный интенсификацией отношений с другими дисциплинами, в особенности с социальными науками. Мы в значительной мере позаимствовали у последних их проблематику, терминологию, концепции, представлявшиеся более строгими в научном плане. Но мы так и не пошли до логического конца и не поставили вопрос кардинальным образом: необходимо ли сохранять уходящие своими корнями в XIX век границы между различными дисциплинами или, наоборот, настала пора создать единую социальную науку..? Или может быть, речь следует вести о некоей "интернауке", которая объединяет общественные или иные дисциплины, например, в "науку о жизни и природе"?... Если историк хочет предложить эффективное решение, то ему не следует ограничивать себя рамками одной дисциплины ...Отныне история пишется на основе множественности взглядов и оценок. Очень часто предметом ее интереса становятся междисциплинарные сюжеты. Обсуждаются вопросы методологии и техники работы, критерии научности... Такой этап, несомненно, был необходим. Ясно также, что, несмотря на дробление сил и новую волну эпистемологических изысканий, большинство историков по существу ощущают свою принадлежность к дисциплинарной общности".

Проблема складывания новых междисциплинарных, по своему происхождению, сообществ начинает занимать достойное место в современных историко-научных исследованиях. Вызывает интерес и сама проблема соотношения между исследовательскими полями и дисциплинами. Одно дело – первоначальная специализация в форме новой предметной ориентации отдельных исследователей и институционализация выделившихся участков через создание ассоциаций ученых, а другое – последующий этап ее закрепления на более прочной основе, в формальных университетских структурах. При этом многие специализированные дисциплины имеют общий теоретический, методологический и концептуальный арсенал, то есть общее направление развития, и различаются только по специальной предметной области. И это создает предпосылки не только для плодотворного сотрудничества между разными историческими специализациями и гибридными дисциплинами, но и для их реинтеграции. Однако, несмотря на всю междисциплинарную риторику, скроенные по старым образцам академические структуры не потеряли своей прочности. В большинстве случаев междисциплинарное сотрудничество так и продолжает ограничиваться рамками отдельных исследовательских проектов, а активность новых направлений – площадками международных научных симпозиумов и журналов, также по преимуществу международных, которые обеспечивают средства научной коммуникации, необходимые для обретения по крайней мере неформальной автономии новых дисциплин.

Оценки междисциплинарных подходов колеблются между двумя крайностями: прославлением грядущего "золотого века" и разочарованием в полученном опыте. История исторической науки нередко рассматривается как непрерывная борьба за освобождение от иноземного гнета: сначала от гнета философии истории, затем от политэкономии и социологии. Будет ли эта линия продолжена и как? Придется ли истории освобождаться от гнета семиотики и литературной критики? Ответ может быть не столь однозначным, как это сейчас представляется.

Историческая наука по сравнению с другими конкретными социально-гуманитарными науками выступает как наука интегральная: она имеет дело в комплексе со всеми явлениями, которые изучаются этими науками порознь. Однако между различными областями самой исторической науки, обладающими большой спецификой, трудно найти что-то общее кроме того, что они все повествуют о прошлом. Высокой изменчивостью характеризуются лишь представления о том, что значимо в этом прошлом. Значит все же речь должна вестись о том, что находится в фокусе исторического исследования?

В фокусе современной историографии – человек, и все более – человеческая индивидуальность. История рассматривается как наука о человеке, изменяющемся в социально-темпоральном пространстве прошлого и своими действиями непрерывно изменяющем это пространство.

После "культурологического" поворота интердисциплинарная история, используя теоретический потенциал смежных наук ведет поиск новых интегральных подходов в направлении изучения индивидуальной деятельности, сознания и поведения людей. Если на первом этапе методологическая переориентация вылилась в дуализм макро- и микроистории с их несовместимыми понятийными сетками и аналитическим инструментарием, то уже к середине 1990-х гг. был накоплен опыт конкретных исследований, который позволил представить разные варианты решения проблемы интеграции микро- и макроподходов в рамках "другой социальной истории", или "культурной истории социального", предполагающей конструирование социального бытия посредством культурной практики, возможности которой, в свою очередь, определяются и ограничиваются практикой повседневных отношений. Большие надежды возлагаются на новую парадигму междисциплинарного анализа, способную учесть творческую роль личности и механизм принятия решений индивидом и призванную таким образом обеспечить синтез индивидуального и социального в истории.

Требования к рукописям, представляемым к публикации в журнале "Диалог со временем"