Белявский Е.В. Этимология древнего церковнославянского и русского языка, сближенная с этимологией языков греческого и латинского. Изд. стереотип.

Оглавление

Из предисловия ко второму изданию

Сближенiе русской грамматики съ церковно-славянской, которому положилъ прочное основанiе ?. И.Буслаевъ и которое уже входитъ въ курсъ старшихъ классовъ гимназiй, невольно приводитъ къ большему и большему внесенiю чисто филологическаго элемента даже въ курсъ учебниковъ грамматики, назначаемыхъ для старшихъ классовъ гимназiи. При внесенiи же филологическаго элемента, то, что казалось бы труднымъ и непонятнымъ въ грамматике элементарной, служитъ весьма часто только къ облегченiю уразуменiя законовъ языка. На этомъ основанiи уже въ 1-мъ изданiи этого учебника мы отступили отъ некоторыхъ принятыхъ въ практической грамматике прiемовъ объясненiя формъ языка. Такъ, напр., мы ввели деленiе существительныхъ на склоненiя по основамъ и, принимая во вниманiе очевидное тождество основъ склоненiй въ русскомъ, греческомъ и латинскомъ языкахъ, решились переставить и нумерацiю склоненiй, сообразно съ грамматикой греческой и латинской. Все рецензенты моей книги нашли мое деленiе склоненiй вполне рацiональнымъ. Но некоторые педагоги-практики возстали противъ него съ точки зренiя практической, находя, что это деленiе внесетъ "путаницу, которая должна произойти въ школахъ, если различные учебники старшаго класса, а за ними, следовательно, и младшаго, будутъ следовать различной нумерацiи склоненiй" (Поливановъ). Такъ ли это? Разве не существуетъ уже путаницы въ нумерацiи склоненiйе Разве не потеряла уже нумерацiя склоненiй всякое даже практическое значенiее Кому изъ учителей русскаго языка не приходилось слышать при вопросе ученику: какого склоненiя такое-то существительное? ответъ: "по какой грамматике?" По грамматике Буслаева и Говорова, напр. слово "лето" 1-го склоненiя, по грамматике Поливанова 2-го; слово "жена", по грамматике Буслаева и Говорова 2-го склоненiя, по грамматике Поливанова и Перевлесскаго 3-го; слово "кость", по грамматике Говорова 2-го склоненiя, по грамматике Буслаева и Кирпичникова 3-го, по грамматике Поливанова 4-го. Такимъ образомъ ни одно склоненiе не установилось. Вследствiе этого, если учитель желаетъ спросить у ученика: какого склоненiя такое-то существительное? онъ долженъ прежде спросить у него: по какой грамматике вы учились? Поэтому обыкновенно уже и не спрашиваютъ: какого склоненiя? и при объясненiяхъ различаютъ только существительныя по родамъ и окончанiямъ. Какимъ же образомъ выйти изъ этой путаницы въ нумерацiи склоненiй? Въ практическомъ отношенiи все вышеприведенныя деленiя склоненiя имеютъ и свои удобства, и свои неудобства: чего больше въ каждомъ изъ нихъ, решить невозможно; поэтому, если взять за основанiе деленiя склоненiй только практическiя удобства деленiя, то путаница въ деленiи склоненiй никогда не кончится: каждый изъ составителей грамматики, принимая во вниманiе какое-нибудь практическое удобство отделитъ известный разрядъ существительныхъ, или соединить известные разряды, будетъ делить на столько склоненiй, на сколько ему угодно, и возразить ему будетъ нечего, такъ какъ все руководствуются въ деленiи склоненiй только практическими удобствами деленiя. Только рацiональное, научное деленiе можетъ прекратить эту путаницу, если притомъ это рацiональное деленiе имеетъ не менее и практическихъ удобствъ, нежели деленiя, основанныя только на практическихъ удобствахъ. Въ предисловiи къ 1-му изданiю мы показали практическое удобство назвать склоненiе существительныхъ на а 1-мъ склоненiемъ: это склоненiе, основа котораго оканчивается на самый чистый гласный звукъ, есть въ то же время простейшее, т.-е. представляетъ менее всего разнообразiя и отступленiй; склоненiе это имело сильное влiянiе на другiя склоненiя; г. Поливановъ прибавляетъ къ этому еще одно практическое удобство, что ученики "выиграютъ, знакомясь въ 1-мъ же склоненiи (на а, я) съ винительнымъ падежомъ, отличнымъ отъ прочихъ по своему окончанiю, а это очень важно для начинающихъ". Нечего уже и говорить о чрезвычайно важномъ практическомъ удобстве этого измененiя нумерацiи для классическихъ гимназiй, где ученики встретятъ въ латинскомъ или греческомъ склоненiи на а уже знакомое имъ изъ русской грамматики 1-е склоненiе, знакомый и родъ женскiй, знакомыя и некоторыя окончанiя; то же самое и относительно 2-го склоненiя. Затемъ общее число склоненiй у насъ 3, что принято въ большинстве русскихъ грамматикъ. Такимъ образомъ употребляемая мною нумерацiя склоненiй, опираясь на научное, рацiональное основанiе, въ то же время и практичнее другихъ деленiй, что нередко бываетъ съ практикой, когда она согласуется съ теорiей. Мы уверены, что только на этомъ научномъ основанiи можетъ прекратиться существующая путаница въ деленiи существительныхъ на склоненiя. Г.Поливановъ говоритъ: "если было бы возможно единодушiе всехъ авторовъ наиболее распространенныхъ учебниковъ, то я готовъ съ следующаго же изданiя принять указанный г. Белявскимъ порядокъ склоненiй". Тутъ даже и безъ единодушiя всехъ авторовъ учебниковъ, котораго достигнуть и о которомъ узнать очень трудно, кроме пользы ничего не сделаете для учениковъ этимъ новымъ порядкомъ склоненiй: существующiй способъ деленiя склоненiй, не имея никакого теоретическаго значенiя, потерялъ уже, какъ мы сказали, и всякое практическое значенiе, такъ что деленiя существительныхъ на склоненiя какъ бы не существуетъ въ русской грамматике; ученики, занимающiеся по моей книге, и не вспоминаютъ о прежнихъ деленiяхъ на склоненiя.

Посмотримъ, какъ возникла у насъ эта путаница въ деленiи склоненiй. До появленiя грамматики Н.И.Греча (въ 1827 г.) наша грамматика следовала въ деленiи существительныхъ на склоненiя грамматике классической, съ которою она такъ много имеетъ родства, и поэтому всегда склоненiе на а было 1-мъ склоненiемъ, склоненiе на ъ, о 2-мъ склоненiемъ. Пользуясь этимъ деленiемъ, грекъ Константинъ Экономидъ сделалъ во многихъ случаяхъ довольно удачныя сближенiя русскаго языка съ греческимъ въ своемъ сочиненiи "Опытъ о ближайшемъ сродстве языка славяно-россiйскаго съ греческимъ" (1828), хотя въ то время филологiи въ настоящемъ смысле этого слова еще не существовало; его поразило простое, внешнее сходство многихъ греческихъ и славяно-русскихъ формъ. Гречъ, въ вышедшей въ 1827 г. "Пространной русской грамматике", переменил порядокъ склоненiй, ничемъ не мотивируя этого нововведенiя; онъ замечаетъ только въ предисловiи къ этой грамматике: "мы заимствовали у А.Шлецера разделенiе склоненiй именъ существительныхъ". Вышедшiя въ 1828 г. "Начальныя правила русской грамматики" Греча вытеснили все бывшiе до этого учебники русской грамматики. Востоковъ поэтому въ своей грамматике (Сокращ. русская грам. 1-е изд.1831) долженъ былъ приноравливать свою грамматику не къ прежнимъ, а только къ грамматике Греча; у Греча 3 склоненiя: 1-е муж. родъ, 2-е среднiй, 3-е женскiй. Востоковъ мужскiй и среднiй родъ соединилъ въ одно склоненiе, и такимъ образомъ получилось 2 склоненiя, но мужескiй родъ остался въ 1-мъ склоненiи. Востоковъ, основатель въ Россiи славянской филологiи, смотрелъ на грамматику исключительно съ практической точки зренiя, какъ на науку, которая учитъ правильно говорить и писать; поэтому онъ не находилъ нужнымъ придать научныя основанiя деленiю на склоненiя. Практическое направленiе видно и въ томъ, что онъ делитъ существительныя по склоненiю на 2 общихъ различiя, 7 частныхъ и 22 отмены. Весь резонъ того, что мужескiй родъ причисленъ къ 1-му склоненiю выраженъ въ словахъ Павскаго: "первое место должно принадлежать мужскому полу, второе женскому". Гречъ, поставивъ между мужескимъ и женскимъ родомъ среднiй, отодвинулъ такимъ образомъ еще далее женскiй полъ. Но такъ какъ очевидно, что въ этихъ деленiяхъ ничего научнаго не было, то всякiй и началъ распределять склоненiя, какъ кому заблагоразсудится. Существующее теперь уже въ школахъ филологическое изученiе языка заставляетъ возвратиться къ старому Ломоносовскому деленiю и, при существующей путанице въ деленiи склоненiй, это возвращенiе не поведетъ ни къ какимъ практическимъ неудобствамъ.

Введение

Выраженiе "славянскiй языкъ" употребляется въ двоякомъ значенiи:

А. Въ обширномъ смысле "славянскими" называются все языки народовъ славянскаго племени (Русскихъ, Поляковъ, Сербовъ, Болгаръ и проч.), въ отличiе отъ языковъ германскихъ, романскихъ и др. Въ этомъ отношенiи славянскiе языки все вместе представляютъ одну изъ великихъ ветвей семейства индо-европейскихъ языковъ, къ которому относятся также языки германскiе, кельтскiе, романскiе и др.

Чтобы уяснить то место, которое занимаетъ славянскiй языкъ между другими ветвями семейства индо-европейскихъ языковъ, мы представимъ вкратце принятое въ науке деленiе этого семейства, основанное на большей или меньшей степени родства какъ въ корняхъ, такъ и въ образованiи словъ.

Языки индо-европейскаго семейства языковъ делятся на два отдела: южный и северный.

I. Южный отделъ индоевропейскихъ языковъ делится на классы: индiйскiй и иранскiй.

1) Къ индiйскому классу относятся дiалекты Индiи, развившiеся на основе древняго языка Индейцевъ- санскрита, древнейшiе памятники котораго сохранились въ священныхъ книгахъ Индейцевъ – Ведахъ, составляющихъ основанiе Браманской религiи и восходящихъ до 15-го столетiя предъ Р. X.

2) Къ иранскому классу относятся языки Персiи, Афганистана, Курдистана, Бухары, Арменiи и Осетiи, развившiеся на основе Зенда, на которомъ написана Зендавеста, священная книга последователей Зороастра, жившаго еще задолго до Кира.

Какъ санскритскiй, такъ и зендскiй языки уже давно мертвые языки, т.-е. не употребляются въ живой разговорной речи, и служатъ только языкомъ религiи у последователей Браманской и Зороастровой религiи. Но для изучающихъ языки индо-европейскаго семейства санскритскiй и близкiй къ нему зендскiй языки очень важны, потому что они сохраняютъ въ себе древнейшiе памятники языка индо-европейскаго; языки эти, преимущественно санскритскiй, служатъ ключемъ къ открытiю корней словъ, уясненiю образованiя й измененiя частей речи во всехъ языкахъ индо-европейской семьи; изученiе санскрита послужило главнымъ средствомъ къ определенiю взаимнаго родства между языками этой семьи и къ установленiю даже семействъ языковъ.

II. Къ северному отделу индо-европейскаго семейства языковъ относятся классы: Келътскiй, Италiйскiй, Эллинскiй, Германскiй, и Славяно-Литовскiй.

1) Кельтскiй классъ, къ которому теперь относятся дiалекты Валисса, Бретани, Шотландiи, Ирландiи и острова Мэна, есть одинъ изъ древнейшихъ въ Европе. Въ настоящее время Кельты не пользуются политической самостоятельностью, но въ прежнiя времена Галлiя, Бельгiя и Британiя были кельтскiя владенiя, и северная Италiя была преимущественно населена ими.

2) Къ италiйскому классу относятся языки, возникшiе на основе дiалектовъ древней Италiи, именно: Латинскаго, Оскскаго и Умбрскаго. Новые языки, возникшiе на основе упомянутыхъ древне-италiйскихъ дiалектовъ, называются романскими; сюда относятся языки: португалъскiй, испанскiй, французскiй, итальянскiй, румынскiй, или валашскiй, и рето-романскiй (языкъ жителей Граубюндена въ Швейцарiи). Древне-италiйскiе дiалекты вымерли; но языкъ латинскiй доселе служитъ отчасти языкомъ науки, а у католиковъ – и религiи.

3) Къ эллинскому классу относится современный греческiй языкъ, или ново-греческiй, возникшiй на основе вымершаго древняго греческаго языка, который состоялъ изъ несколькихъ дiалектовъ.

Языки древнiй греческiй и латинскiй называются также классическими языками; въ строенiи своемъ они достигли высшей степени совершенства и, по ясности въ развитiи своихъ формъ, а также по причине грамматической ихъ разработки европейскими лингвистами, могутъ способствовать уясненiю формъ живыхъ языковъ.

4) Германскiй или тевтонскiй классъ делится на ветви: собственно германскую и  скандинавскую.

а) Собственно германская ветвь делится на верхне-германскую и нижне-германскую.

аа) Литературный немецкiй языкъ есть верхне-германскiй. Дiалекты верхне-германскаго языка: швабскiй, баварскiй, австрiйскiй, франкскiй (вдоль Майна), саксонскiй и др. Къ нему же относится вымершiй въ IX в. языкъ готскiй, на который была переведена Библiя епископомъ Ульфилою (род. 311 г.).

bb) Нижне-германская ветвь заключаетъ въ себе много дiалектовъ въ северной, или низменной Германiи (Plattdeutsch), но для литературныхъ целей въ Германiи почти не употребляется. Кроме этихъ дiалектовъ, къ нижне-германской ветви относятся языки: англiйскiй съ вымершимъ англо-саксонскимъ наречiемъ, голландскiй и языкъ жителей Фрисландiи (на С.-В.Нидерландiи).

b) Къ скандинавской ветви относятся три языка: датскiй; шведскiй и исландскiй и многiя местныя наречiя въ замкнутыхъ долинахъ и фiордахъ Норвегiи, где, впрочемъ, литературный языкъ датскiй.

5) Славяно-литовскiй классъ индо-европейскаго семейства языковъ делится на ветви: собственно славянскую и литовскую.

а) Славянская ветвь подразделяется на юго-восточную и западную.

аа) Юго-восточную ветвь составляютъ языки: русскiй, болгарскiй и сербскiй.

ааа) Русскiй языкъ делится на наречiя: великорусское, малорусское и белорусское. Кроме Россiи, русскiй языкъ есть народный языкъ въ Галицiи или Галицкой Руси – въ Австрiи, въ Угорской или Карпатской Руси-въ Венгрiи, также въ Буковине, въ некоторыхъ частяхъ южной австрiйской границы и пр.

bbb) Болгарскiй языкъ есть языкъ, на которомъ началась славянская письменность. Святые первоучители славянъ, Кириллъ и Мефодiй, перевели священное писанiе и богослужебныя книги на современный имъ славяно-болгарскiй языкъ (во второй половине IX века), который называется древне-болгарскимъ, въ отличiе отъ позднейшаго и современнаго ново-болгарскаго языка. Болгарскiй языкъ распространенъ не только собственно въ Болтарiи, но также и во Фракiи, Македонiи и частiю въ другихъ турецкихъ областяхъ до самаго Константинополя. Въ древности весь край, лежащiй въ Македонiи и въ пределахъ Албанiи и Фессалiи, назывался Славонiей, а языкъ жителей его славянскимъ -названiе, сделавшееся общимъ для всехъ языковъ славянскаго племени. Впоследствiи, когда упомянутыя земли были покорены Болгарами, народомъ финскаго племени, относящагося по языку къ туранскому семейству, именемъ Болгаръ покрылось собств.енное имя Славянъ; однако же, Славяне не утратили своего языка, но передали его и своимъ победителямъ, хотя языкъ этотъ и сталъ называться уже не славянскимъ, а болгарскимъ.

ссс) Сербскiй языкъ делится на наречiя: собственно Сербское, Хорватское и Хорутанское. Собственно Сербское наречiе находится въ Сербiи и Черногорiи, въ Боснiи, Герцеговине, Далмацiи, Славонiи, части Истрiи, на Военной границе, въ Банате и пр.; Хорватское или Кроатское-въ австрiйской Кроацiи или Хорватiи, частiю въ западной Венгрiи до Пресбурга, Хорутанское или Словенское-въ Штирiи, Каринтiи, Крайне и частiю другихъ областяхъ Австро-Венгрiи.

bb) Западную ветвь славянскихъ языковъ составляютъ языки: Полъскiй, Чешскiй и Лужицкiй.

ааа) Кроме царства Польскаго, языкъ польскiй распространенъ въ Познани, Померанiи, Прусской Силезiи, отчасти въ русскихъ западныхъ губернiяхъ и Галицiи.

bbb) Чешскiй языкъ делится на наречiя: Чешское собственно (въ Богемiи), Моравское (въ Моравiи) и Словатское (преимущественно въ С.-З. части Венгрiи).

ссс) Лужицкiй языкъ въ настоящее время представляетъ самую незначительную ветвь славянскихъ языковъ. Племена лужицкiя большею частiю онемечены. Остатки ихъ языка сохранились на границахъ нынешней Пруссiи и Саксонiи по Эльбе. Онъ делится на наречiя: верхне-лужицкое и нижне-лужицкое.

b) Литовскую ветвь славяно-литовскаго класса составляютъ языки: Литовскiй собственно, Латышскiй и древне-прусскiй. Литовскiй языкъ распространенъ въ западной Россiи и пограничныхъ съ нею частяхъ Пруссiи, латышскiй-въ Лифляндiи и Курляндiи, древне-прусскiй языкъ, близко сродный литовскому, вымеръ въ XVII столетiи.

В. Въ тесномъ смысле славянскимъ, или церковно-славянскимъ, языкомъ называется языкъ священнаго писанiя и богослужебныхъ книгъ у православныхъ славянъ. Такъ какъ священное писанiе было переведено для славянъ на древне-болгарскiй языкъ, то первоначально церковно-славянскiй языкъ былъ не что иное, какъ древне-болгарскiй языкъ, который, какъ мы виде ли, назывался въ древности также славянскимъ. Но первоначальный языкъ славянскаго перевода священнаго писанiя постепенно изменялся въ рукахъ переписчиковъ у разныхъ славянскихъ племенъ. Каждое изъ этихъ племенъ, принявшихъ богослуженiе на славянскомъ языке, вносило въ языкъ первоначальнаго перевода священнаго писанiя особенности своего наречiя; самые древнiе, дошедшiе до насъ, списки церковныхъ книгъ, имеютъ въ себе, при основе древне-болгарской, особенности того или другого наречiя; такъ, между древними славянскими рукописями различаются редакцiи: русская, сербская, болгарская (т.-е. съ особенностями позднейшаго болгарскаго языка). Древнейшiй памятникъ славянской церковной письменности есть Остромирово Евангелiе, написанное дьякономъ Григорiемъ для новгородскаго посадника Остромира въ 1056–57 году. Въ немъ встречаются, хотя редко, особенности русскаго наречiя.

Языкъ древнихъ памятниковъ церковно-славянской письменности, приблизительно до XIII века, еще очень близкiй къ древнему болгарскому, называется древнимъ церковно-славянскимъ. Языкъ более позднихъ памятниковъ, образцомъ котораго служитъ принятый ныне всеми православными славянскими племенами печатный текстъ священнаго писанiя и богослужебныхъ книгъ, проникнутый сильнымъ влiянiемъ русскаго наречiя, называется языкомъ новымъ церковно-славянскимъ.

Е. В.  Белявский и его книги

Изучая прошлое русской славистики, мы, естественно, обращаемся к работам пионерским, определившим дальнейшие пути развития науки. При этом мы совершенно ничего не знаем о "педагогической" славистике, о тех работах, которые доносили результаты работ ученых до более или менее широкой аудитории. Учебники, которые формировали представления об истории церковнославянского и русского языка у поколений учащихся, мы знаем очень мало. Лишь в исключительных случаях школьные учебные пособия продолжают вызывать интерес и после того, как они выходят из числа стандартных учебников. Классическим примером здесь может служить "Историческая хрестоматия" Ф. И. Буслаева, написанная по заказу генерала Якова Ростовцева в качестве учебника для военных учебных заведений.

Книга Е. В. Белявского, которую вы держите в руках, переиздается по причинам совсем иного рода. Это не памятник педагогической мысли и не учебник, который неплохо было бы ввести в современную школьную практику. Ценность этой книги в другом. Перед нами пособие, выдержавшее с 1875 по 1912 год восемь изданий. Таким образом, эта книга является важным свидетельством тех представлений о славистике, которые на протяжении по крайней мере 30 лет получали выпускники российских гимназий.

I

Егор Васильевич Белявский родился в 1838 году в относительно небогатой семье. Окончив в 1861 году курс Московского университета, Е. В. Белявский как "казеннокоштный", т. е. учащийся за государственный счет, студент был направлен на "Педагогические курсы" при Московском университете, которые давали выпускникам Университета практические навыки, необходимые преподавателю гимназии. Руководителями "кандидата-педагога Егора Белявского" были Ф. И. Буслаев и Н. С. Тихонравов. Впрочем, Е. В. Белявский не собирался посвящать себя академической деятельности, и поэтому, как он сам признавался в дальнейшем, эти занятия не принесли ему особой пользы. Зато ученичество у Ф. И. Буслаева дало будущему преподавателю возможность посещать знаменитые буслаевские четверги. "Здесь в одной комнате, – вспоминал Е. В. Беляв-ский, – собравшиеся сидели за чтением и списыванием древних рукописей или за рассматриванием древних рисунков, старинных гравюр и т. д. В другой комнате – в гостиной – шел громкий говор, в котором обсуждались всякие вопросы: и педагогические, и научные, и общественные, но преимущественно <...> касающиеся современной литературы; в третьей комнате супруга Федора Ивановича принимала близких дому людей".

В 1862–1864 годах Е. В. Белявский преподавал словесность во Второй военной гимназии, а затем начал преподавать русский язык в младших классах Первой московской гимназии. Сам Егор Васильевич не особенно радовался этому назначению, поскольку для него куда больший интерес представляло преподавание детям постарше. Однако стать преподавателем русского языка в старших классах гимназии было непросто. "Надобно заметить, – вспоминал впоследствии Е. В. Белявский, – что в то время положение учителя русского языка в старших классах гимназии считалось весьма почетным, вообще звание "старшего учителя" тогда почиталось, но особенно имело значение положение старшего учителя русского языка. Этот предмет считался в то время безусловно главным в гимназии. Это была первая скрипка в оркестре педагогической корпорации; считалось, что на этом предмете главным образом ученики получают свое образование и патриотическое воспитание. Для это, конечно, были и есть свои серьезные основания. Поэтому получить в Москве место учителя русского языка и словесности было нелегко, вакансии эти открывались редко". Отчаявшись получить старшие классы, Е. В. Белявский начал искать другую работу. В течение непродолжительного времени он работал в Твери, а затем вернулся в Москву, где наконец-то получил место преподавателя словесности в только что открытой Пятой московской гимназии, расположенной на углу Поварской улицы.

1865–1883 годы, в течение которых он преподавал здесь, были, по всей видимости, самыми продуктивными годами в его жизни. На основе собственных уроков Е. В. Белявским было подготовлено несколько учебных пособий. Первым из них стало пособие по теории словесности. Толчком к составлению этой книги стало собрание преподавателей московских гимназий, состоявшееся в 1869 году. Основной темой, обсуждаемой московскими преподавателями, стал вопрос об учебнике словесности. Стандартного гимназического учебника не существовало, а обычной практикой преподавания было чтение текстов и анализ фигур речи по мере того, как они встретятся. На собрании была высказана идея создать такой учебник, и Е. В. Белявский на основе уже имевшихся у него разработок настолько быстро подготовил эту книгу, что она увидела свет в том же 1869 году. Тираж разошелся в течение трех месяцев. Однако болезненно воспринимавший критику Е. В. Белявский был оскорблен рецензией, появившейся в одной из Санкт-Петербургских газет, и пообещал больше не переиздавать эту книгу. Правда, через несколько лет теория словесности приобрела статус самостоятельного гимназического предмета, что создало дополнительный спрос на книгу Белявского. В результате пересмотренное издание "Теории словесности" все-таки увидело свет. Десятилетие спустя Егор Васильевич выпустил книгу, посвященную школьным сочинениям. Пись-менные работы Е. В. Белявский считал наиболее существенной частью курса словесности. И ему действительно удавалось научить ребят письменно излагать свои мысли. А среди мальчиков, которых он учил литературе, был философ Владимир Соловьев, историк Н. И. Кареев, психиатр С. С. Корсаков, братья Самарины.

II

Основным событием в истории русской школы стала проведенная по инициативе Д. А. Толстого в 1871 году гимназическая реформа, поставившая в центр гимназического образования классические языки. Е. В. Белявский реагировал на эту реформу резко: "Помню, – писал он в своих мемуарах, – собрались мы в совете читать различные правила и постановления, которые относились к введению нового устава. Из этих правил мы узнали, что есть в гимназии главные предметы: древние языки и математика, второстепенные: русский и новые языки, и третьестепенные, к которым отнесен – прости Господи! – закон Божий и география". Негативная реакция Е. В. Белявского на эту реформу вполне понятна: в результате перемен главным лицом в гимназии стал не словесник, а классик. Нужно сказать, что многие гимназисты, получившие образование в гимназиях, действовавших по уставу 1871 года, считали господство классической филологии достоинством, а не недостатком. Среди тех, кто видел в этой реформе несомненное благо, был и учившийся у Е. В. Белявского Владимир Соловьев. Анализируя последствия, которые имело для русской культуры сокращение объема преподавания классических языков в соответствии с реформой 1849 года, Соловьев писал: "С изгнанием классицизма и философии из нашей общеобразовательной школы русская наука стала обогащаться массою случайных произведений без цели и плана в общем, без логической связи в частностях; и это качественное понижение научной производительности было бы, разумеется, еще значительнее, если бы ряды русских ученых не пополнялись питомцами духовных семинарий и академий, продолжавших сохранять в себе классический и, в особенности, философский элемент". Реформа Д. И. Толстого вернула, по мнению Владимира Соловьева, классические языки на то место, которое они должны занимать. "В конце 60-х годов, – писал он, – необходимость классицизма как общеобразовательной системы была осознана правительством и древние языки восстановлены в гимназиях".

Именно Толстовская реформа стимулировала В. Е. Белявского начать работу над "Этимологией древнеславянского языка". "По введении реформы гимназии 1871 г., – вспоминал Белявский, – мне директор предложил, в дополнение к моим урокам русского языка, которые я имел (12 уроков), взять еще греческие уроки в III в IV классе (11 уроков), я принял. Таким образом, в IV классе у меня соединилось преподавание русского, древнего церковнославянского и греческого языков. Занятие греческой грамматикой углубило еще мои сведения по славянскому языку, который так близко родственен с греческим. Это привело меня к мысли написать "Этимологию древнего церковнославянского и русского языка, сближенную с этимологией языков греческого и латинского". Из этой книги я желал сделать учебник для среднеобразовательных учебных заведений. Работал я над ней долго и много, перечитав для нее все относящееся к этому делу, и переписал все сочинение несколько раз, чтобы опять не попасть на зубок критикам, как это было с моей "Теорией словесности".

Когда книга была напечатана (1875), я послал ее, между прочим, к академику Я. К. Гроту, прося его, если книга окажется того заслуживающею, сделать о ней отзыв; в то же время послал ее на одобрение и в Ученый комитет Министерства народного просвещения. Скоро получил от Я. К. Грота письмо, уведомляющее меня, что книга моя очень ему понравилась и что он, при первой же возможности, напишет о ней свой отзыв".

Кроме Я. К. Грота рецензию на эту книгу написал бывший ученик Е. В. Белявского Н. И. Кареев, а также преподаватель одной из московских гимназий Л. И. Поливанов. Отзывы были вполне положительными, однако Е. В. Белявский счел себя оскорбленным замечаниями, высказанными в рецензии Л. И. Поливанова, и ответил ему чрезвычайно раздраженной статьей. В целом хороший прием новой книги Е. В. Белявского был вполне закономерен. С одной стороны, сближение преподавания предметов славистического цикла с классическими языками повышало престиж славистики в средней школе. С другой – книга Е. В. Белявского отразила актуальные для середины XIX века идеи о необходимости активно использовать в школьном преподавании достижения сравнительно-исторического языкознания.

О необходимости использования в школьной практике результатов сравнительно-исторического метода в Европе заговорили в середине XIX века после появления "Греческой этимологии" Георга Курциуса. После этого в разных странах стали появляться учебники национальных языков, содержащие сравнительно-исторический материал. Новые учебные книги воспринимались неоднозначно. Ряд филологических и педагогических журналов выступил против опытов Курциуса. Эти дискуссии нашли отражение и в российских журналах, поэтому книга Белявского легла на подготовленную почву. Современники увидели здесь развитие тех идей, о которых писали европейские педагоги. Незадолго до появления книги Е. В. Белявского журнал "Филологические записки" поместил рецензию на книгу Юлиуса фон Йолли, посвященную реформированию обучения школьников классическим и современным языкам. "Если в какой-нибудь науке делается какое-нибудь открытие, – писал в этой рецензии Н. И. Кареев, тотчас же становится оно достоянием не только ученой литературы, но и учебников. Не такова судьба открытий в области лингвистики, особенно по отношению к классическим языкам. Ни в одной науке нет такой двойственности и в другом отношении: какою скучною кажется школьная грамматика, и какой интерес может возбудить к себе лингвистика! И замечательно, что в то самое время, как интерес к научному языкознанию находит доступ к ученым самых, по-видимому, отдаленных от лингвистики специальностей, только одна школьная грамматика знать не хочет результатов этой науки, тогда как соединение обоих направлений было бы в высшей степени полезно уже одним освежением, которое способна внести в рутину школьной грамматики научная лингвистика, и тем практическим характером, который могут принять чисто научные теории: польза обоюдная". Завершая свою рецензию на книгу Ю. Йолли, Н. Кареев прямо говорит о необходимости гимназического учебника церковнославянского языка, содержащего и общелингвистическую информацию: "Теперь мы высказываем <...> пожелание относительно грамматики славяно-русской, прототипом которой может служить грамматика Курциуса. Введением церковнославянского языка в преподавание отечественного и преподаванием классических языков в наших гимназиях дело в значительной степени облегчается, а кафедра сравнительного языкознания в наших университетах дает возможность нашим молодым преподавателям не только повести дело с успехом, но и попытаться написать необходимый для этого учебник". Интересно было бы выяснить, знал ли Н. И. Кареев, когда призывал "молодых учителей попытаться написать необходимый учебник", о том, что такой учебник уже написан человеком, который преподавал ему русскую литературу.

Рассмотрение учебника в Министерстве прошло вполне благополучно. "В Ученом комитете Министерства народного просвещения не знали, кому передать мою книгу на рассмотрение, так как не было у него специалистов, могущих рассматривать русско-славянскую грамматику в связи с греческой и латинской. Появление статьи Я. К. Грота облегчило его задачу. Тем не менее, как я слышал, в Комитете были голоса против внесения в учебник этих сближений с древними языками. Спор, как я слышал, был решен заявлением председателя ученого комитета, что сближений славянского с древними языками у меня не более, чем, например, в учебнике греческого языка Курциуса сближений с латинским языком. После этого грамматика моя была одобрена ученым комитетом в качестве учебного руководства. По образцу моего учебника Л. Поливанов переделал свой учебник славянской грамматики и вообще он имел значительное влияние на наши славяно-русские учебники, что мне всегда было приятно видеть". При жизни автора эта книга выдержала пять изданий и еще два раза издавалась после его смерти.

III

"Этимология" и "Теория словесности" стали главными книгами Е. В. Белявского. В 1878 году он серьезно заболел, а выздоровев, отправился для поправки здоровья на Рижское взморье. На московского педагога в Латвии произвели сильнейшее впечатление аккуратность и воспитанность местных жителей. Здесь С. П. Белявский сделал предложение дочери хозяйки пансиона, в котором он останавливался. Вот как он сам описывал это событие: "Русская девушка, вступая в жизнь, часто вполне осваивается со своим положением и делается прекрасной хозяйкой, умеющей создать хороший домашний очаг. Но это по инстинкту только, а не по воспитанию. Человеку с ограниченными средствами, как учитель гимназии, страшно жениться на нашей, воспитанной в данных условиях, девушке. Одним словом, при помощи немецкого словаря я сделал предложение красивой и изящной дочери хозяйки, которое было принято, и свадьба назначена на 10 октября". Для содержания семьи денег не хватало, поэтому Белявский стал искать более высокооплачиваемую должность инспектора, а лучше – директора школы. К тому же его педагогический стаж приближался к 25 годам, после чего преподавателя могли уволить за выслугою лет, а директорская и инспекторская пенсия были существенно выше, чем учительская. В 1883 году супруги переехали в Тверь, где Белявский получил место инспектора местной гимназии. Ни ученики, ни учителя особой симпатии у нового инспектора не вызвали. В мемуарах тверского периода основное место занимает описание того, как он боролся со списыванием на экзаменах и выяснял, кто после окончания экзаменов разбил стекла в квартирах учителей. Свои расследования Е. В. Белявский описывает с той же серьезностью, с которой ранее описывал встречи с Ф. Буслаевым: "Я пошел искать "стеклобитцев". Обыкновенно в учебном заведении эти розыски так просты, что только дивиться, как отваживаются ученики на такие нелепые действия. Отправляюсь на квартиру, где жили особенно грубые по своему воспитанию ученики, которые могут быть орудиями самых грубых планов. Прихожу туда. Их дома нет – они на экзамене. Спрашиваю у хозяйки: "Были ли дома вечером ученики?" – "Нет, они пришли только на рассвете". – "Вместе все пришли?" – "Нет, врозь, но скоро один за другим". – Не было никакого сомнения, что это они сделали".

Работая в Твери, Е. В. Белявский проводил отпуск на Рижском взморье, где познакомился с попечителем Дерптского учебного округа М. Н. Капустиным. Результатом этого знакомства стало то, что в 1886 году Белявский получил место директора Рижской Александровской гимназии. Эта гимназия была открыта в 1869 году по инициативе русского населения Риги. Среди ее учеников были русские, латыши, поляки, евреи. Открытость и интернационализм считались особенностью этого учебного заведения. Е. В. Белявский директорствовал в Риге с 1886 по 1902 год, и его деятельность носила здесь чисто административный характер.

Е. В. Белявский собирался выйти в отставку по достижении 40-летнего стажа, перебраться в Санкт-Петербург и на старости лет поработать цензором. На эту должность его устроил бывший ученик князь Н. В. Шаховской, ставший начальником Главного управления по делам печати. Назначение состоялось 1 февраля 1902 года. "В предстоящей перемене службы, – писал Е. В. Белявский, – меня сильно ободряло то, что буду на ней иметь дело с литературой, которою, в качестве преподавателя словесности, занимался все время своей службы, ободряло и то, что предшественниками моими по должности члена совета означенного управления были такие лица, как знаменитый романист И. А. Гончаров, поэты Тютчев и Майков". Егор Васильевич Белявский скончался в 1903 году, поэтому у него не было никакой возможности проявить себя в должности цензора.

Об авторе

Белявский Егор Васильевич

Педагог и автор учебников по русской словесности. Известны его книги: «Теория словесности» (семь изданий — М., 1869–1897), «Этимология древнего церковнославянского и русского языка, сближенная с этимологией языков греческого и латинского» (восемь изданий — М., 1875–1912), «Метод ведения сочинений в старших классах гимназий с приложением тем и сочинений» (М., 1881). В 1870-х гг. сотрудничал в журнале «Филологические записки».