Похоже, что В.В. Розанов оказался прав: прямо на наших глазах наступает "время Леонтьева". Дело, разумеется, не только в том, что нынешняя Россия наконец-то вспомнила о своём верном сыне изданием Полного собрания сочинений, принадлежащих его перу, целым фейерверком исследовательских работ – десятками диссертаций и монографий, сотнями статей, многочисленными конференциями. Если к этому процессу восстановления доброго имени Константина Николаевича Леонтьева как мыслителя и писателя присовокупить факт признания его заслуг на дипломатической службе (открытие мемориальной доски в Стамбуле на здании Генерального Консульства Российской Федерации, ранее – Российского Императорского посольства), то ситуация выглядит вполне благоприятной. Нужно заметить, что сегодня «проблема Леонтьева» (Н.А. Бердяев) остается не только актуальной, но при всей своей включенности в дискурс о путях русской цивилизации наиболее острой и неудобной В т.ч. из-за того, что сам мыслитель видел в национальной политике не более чем двусмысленный ресурс европейского модерна, а Россию предостерегал от торжества "племенных чувств" над "государственными инстинктами". Проще говоря, он резко критиковал национальные поползновения в России, напоминая, что большое государство (империя) должно держаться на отвлеченных принципах и "вековых преданиях". Вообще его аргументация актуальна в виду того, что заметно обострился интерес к русскому национальному вопросу, имеющему в современной России и "русском мире" как объективные, так и субъективные квоты. Разумеется, разрушение большого исторического пространства, т.е. коллапс Союза ССР и распад великой исторической общности – "советского народа", имплицирует поиск национально-культурной самобытности. Недаром в этом пространстве и реактуализируется такая форма социального бытия, как национальное государство. Между тем, она расположена на мезоисторическом уровне развертывания истории, которую сам К.Н. Леонтьев описывал и оценивал на более высоком – макроисторическом уровне, на котором зарождаются, цветут, упрощаются и гибнут культурно-исторические типы или цивилизации. Они – суть субъекты мировой исторической драмы, реализующие те или иные универсальные проекты. Более того, леонтьевская историческая морфология, равно как и морфология его предшественника Н.Я. Данилевского, допускала конституирование глобальной социоформы, что само по себе остается нетривиальным тезисом. Главным образом потому, что эта социоформа возникает из локального "угла" истории, но претендует на охват всего мира по ширине и глубине, а значит, умаление иных опытов социального, иных культурных генезисов и объективаций. В свою очередь, "проблема Леонтьева" сопряжена с общей для славянофилов антизападнической тенденцией, но выраженной им с предельной четкостью в тезисе о губительном характере основного идеологического продукта Запада – либерализма: «Либерализм везде одинаково враждебен тем историческим началам, в дисциплине которых вырос тот или другой народ. Либерализм есть отрицание всякой крайности, даже и самой высокой, всякого стеснения, всякого стиля». В том числе, отечественного подражательного, причем неважно либерализм это западников или славянофилов, в нынешних декорациях – атлантистов и патриотов. Для современной России и русской цивилизации эта проблема наиболее важна, поскольку не только экономический и политический либерализм в их институционализированной форме – рынка и государства min, но и культурный либерализм в виде нравов и ценностных предпочтений, а также образа жизни по-прежнему ослабляет ее цивилизационный код. Говоря об этой проблеме прежде всего как проблеме перекодировки культурно-исторического сознания народов, представляющих "русский мир", я имею в виду тезис Ф. Фукуямы о «всемирном характере современной либеральной революции» как «эволюционной закономерности всех человеческих обществ». Несмотря на его вполне обоснованную имманентную критику и метакритику, "либеральная революция" добилась едва ли не главной своей цели: она породила "либероида" (С.Э. Кургинян). Т.е. в предметном плане перед нами ценностная и антропологическая аберрации, о которых нас настойчиво предупреждал великий русский консерватор. Кроме того, как всякого философа истории, К.Н. Леонтьева занимала темпорально-историческая проблема, имманентно связанная с трехфазисным жизненным циклом всякой цивилизации, но также и с общим финалистским представлением об Истории. Причем таким образом, что это представление подпитывают не только библейско-апокалиптические пророчества, антиэстетизм жизни Запада и его эпигонов, антропология "средних людей", но и развитие техники, политических институтов, правовых отношений, а также практически повсеместное "затухание" этнической пассионарности. Поэтому нужно говорить и о необыкновенной актуальности его идей и интуиций, о несомненной корреляции леонтьевского понимания хода, цели и смысла истории с глобальными тенденциями современности Той самой современности, которую ему дано было предвосхитить в образах русской революции, технологической гигантомахии, всепожирающего молоха капитализма, этического гедонизма и людей "среднего" типа. Причем предвосхитить теперь уже в далеком – по отношении к нам – XIX веке. Тем не менее, судьба леонтьевского наследия была и остается чрезвычайно непростой. Примечательно, что при жизни он не имел успеха и влияния, хотя император Александр III отметил его двухтомный труд "Россия, Восток и Славянство" (1885) Его идеи находились под перекрестным огнем как славянофилов (И.С. Аксакова, А.А Киреева, Н.П. Гилярова-Платонова, С.Ф. Шарапова и др.), так и западников (М.М Стасюлевича, А.Н. Пыпина, Л.З. Слонимского, позже – кн. С.Н. Трубецкого, П.Н Милюкова и др.). Часто не отвечали ему адекватным пониманием и сочувствием представители консервативного лагеря – М.Н. Катков, К.Н. Победоносцев, Н.Н Страхов и П.Е. Астафьев. Особый случай представляют собой взаимоотношения К.Н Леонтьева и В.В. Розанова, в заслугу которому сам Константин Николаевич ставил конгениальность восприятия его воззрений. В основном скептически, хотя и с известной долей внимания, воспринимал построения Леонтьева В.С. Соловьев, а немногие его ученики и последователи, среди которых нужно назвать Т.И. Филиппова, Л.А. Тихомирова, И.И. Фуделя, А.А. Александрова, Е.Н. Поселянина, Г.И Замараева, практически не сумели донести до сознания современников сверхважность открытий К.Н. Леонтьева. Конечно, здесь нужно отдать должное А.А. Александрову, составившему реестр этих открытий, в соответствии с которыми Леонтьеву принадлежит: «Первое. В области политической: а) определение характера югославян; б) протест и предостережение против либерального панславизма; в) идеал нашей восточной политики... Второе. В области истории философии: а) требование новой культуры; б) указание, где должно искать для нее начал; в) разъяснение противоположности идей развития и прогресса, указание триединого процесса; д) открытие закона смешения или вторичного смесительного упрощения; е) теория долговечности государства Третье. В области религии: а) указание на разъяснение важности и необходимости страха Божьего; б) о том, что христианство всеобщего благоденствия на земле не обещало; в) общий взгляд на истинное христианство... Четвертое. В области общественной: требование – большей сословности. Пятое. В области литературы: требование чистоты языка и эстетическое возмущение некоторыми современными литературными оборотами и приемами». Разумеется, что предложенное обобщение леонтьевского вклада в развитие знаний не является совершенным, однако сам факт поиска эвристических смысловых экстрактов всего его обширнейшего наследия является верным. Вокруг этих консеквентов, по большому счету, и развернулась вся дальнейшая мировоззренческо-теоретическая полемика. Общая ситуация несколько изменилась после смерти мыслителя. Начался по сути новый этап рецепции и интерпретации его идей, который, думается, тесным образом связан с Первой мировой войной, русской революцией и гражданской войной и, разумеется, русской эмиграцией. Гибель "священного русского царства" (Н.А. Бердяев) и формирование нового политического строя подвигли многих интеллектуалов того времени к поиску каузального объяснения этих событий. Отсюда возросший интерес к взглядам Леонтьева и в особенности, к его пророчествам о России. Правда, нужно отметить, что и здесь восприятие и оценка его идей были достаточно контрастны. Так, тот же Бердяев от жесткой критики его позиции в начале века ("Леонтьев – враг культуры и буржуазного прогресса") в эмиграции перешел к более детальной аналитике и мягкой апологетике леонтьевского аристократизма. Отрицательными были оценки личности Леонтьева и его основных идей у Д.С. Мережковского, Ф.Ф. Куклярского, о. Павла Флоренского, Г.П. Федотова, о. Георгия Флоровского. Относительно доброжелательными – С.Л Франка, о. Сергия Булгакова, о. Василия Зеньковского, Ф.А. Степуна, Г.П Иванова, Л.А. Зандера. Однако наиболее чуткие авторы уловили главное в его личности и творчестве. Так А.Г Закржевский четко указал: «Трагедия Леонтьева – это трагедия русской души, которой противны все рамки, все условности, все традиции, которая в своей одинокой, странной, загадочной жизни видит такие миры, прозревает такие горизонты, проникает в такие глубины, где водоворот, где хаос, где безумие, где боль, где Христос...». А П.Б. Струве вообще нашел, что «Леонтьев – самый острый ум, рожденный русской культурой в XIX веке», и на этом основании «знать о нем и его должен всякий, кто желает блюсти и ценить русскую культуру». И это несмотря на присутствие в леонтьевском миросозерцании контроверзы религии и эстетики, и отрицательного отношения к прогрессу. В дальнейшем знания о личности русского мыслителя и его большом наследии только прирастали, причем самым драматическим образом. Наиболее интересное и систематическое приближение к миру Леонтьева и его "мирам" сделал Ю.П. Иваск. Это биографическое и идейно-реконструктивное полотно вообще изображает К.Н. Леонтьева как человека, эстета и литератора, политического деятеля и мыслителя, инока, наконец. Были и более дифференцированные попытки, связанные с транскрипцией фундамента его миропонимания. Предметом острого спора между итальянским исследователем Э. Гаспарини и (тогда еще) советским исследователем А.Л. Яновым, становится пророческая миссия Константина Леонтьева, не сводимая ни к византизму, ни к славянофильству. Правда, этот спор шел на фоне представления польско-американского ученого А. Валицкого о том, что славянофилов и Леонтьева, как антагонистов, роднит "консервативный романтизм", а Леонтьев выступает не только представителем его последней фазы, но и радикальным прожектером "последних попыток реставрации феодализма". Между тем, отголоски этого спора наблюдаются и в нынешних дискуссиях об идейном наследии К.Н. Леонтьева. Не секрет, что последние два десятилетия в этом отношении наиболее плодотворны, поскольку и в России, и за ее пределами наблюдается подлинный ренессанс леонтьевской мысли, прежде всего, его философско-исторических взглядов, в которых нередко видят ключ к пониманию формативности и интриг большой Истории. В т.ч. особой миссии России, то ли в аспекте культурно-политической антитезы Западу, то ли в аспекте цивилизационной эстафетности в формате: Византия – Русь – Россия – славяно-азиатская цивилизация (?). Здесь следует остановиться лишь на самых значительных работах последних лет, в которых рассмотрены общие (трансисторические) вопросы, уточнены цивилизационно-морфологические и динамические аспекты его редакции теории культурно-исторических типов, вскрыты основания культурно-цивилизационной конфликтологии и геополитической концептологии философско-исторического мышления К.Н. Леонтьева. Среди них особую ценность представляют не только работы общего характера, где рассматривается рецепция К.Н. Леонтьевым фундаментальных идей Н.Я. Данилевского и дальнейшее творческое их развитие в т.ч. в контексте "преемственности историософских консервативных взглядов", а также в русле становления леонтьевского "творческого консерватизма". Своеобразным общим знаменателем тут служит представление о единой органицистской платформе теоретизирования. Вместе с тем, в современной рефлексии леонтьевского наследия есть попытки покинуть территорию органицизма и посмотреть на его философию истории под иным углом зрения В немалой степени леонтьевоведение обогатилось оригинальным исследованием Д.В. Володихина, в котором заявлен тезис о предэкзистенциалистской позиции мыслителя, о доминировании в его миросозерцании и творчестве двух линий – киркегардовской и ницшеанской. В свою очередь, его циклические философско-исторические представления тут интерпретируются посредством введения в дискурс "великих личностей", являющихся на арене истории в период "цветущей сложности" цивилизаций или цивилизационного акмэ. Общий вывод российского исследователя выглядит убедительным: духовные гиганты, представляющие всякую цивилизацию, «способны изнутри формулировать и корректировать её (цивилизационной среды – Д.М.) основные черты». Иначе говоря, в привычную философско-историческую схему "вписан" цивилизационный лидер, а значит, всякая цивилизация приобретает субъектность со всеми присущими ей атрибутами – свободой, историческим творчеством, целеполаганием, ответственностью. В русле уяснения основоположений философии истории К.Н. Леонтьева, равно как и метаморфоз его проектов бытия России: от утопии (гептастилизм) – к эсхатологии (концепция "трех путей"), выполнена работа Р.А. Гоголева. Основным достоинством этого текста является попытка автора эксплицировать конструктивистские интенции философа, причем в контексте социально-политической эволюции России и взглядов самого К.Н. Леонтьева. Центральный пункт этой реконструкции – строительство из существующего материала, и византизма как фундамента, – четырехосновного культурно-исторического типа. Однако, по мнению Р.А. Гоголева, этот утопический проект, при трезвом анализе ситуации пореферменной России, уступает место историческому скепсису, который порождает "футуро-эсхатологию „монархического социализма”". Несколько иной акцент, а именно на «творческом консерватизме» многих русских мыслителей, включая К.Н. Леонтьева, сделан в исследовании и монографии А.В. Репникова. Сквозная идея тут – российская империя в ее сущностном, православно-монархическом выражении. При этом леонтьевский консерватизм подается как имперский, поскольку он, Леонтьев, «мыслил масштабными имперскими категориями, считая, что порой можно поступиться интересами нации во имя интересов государства». Среди них, разумеется, наибольшую значимость приобретают "империя", "иерархия", "неравенство", "сословность", "деспотизм" и т.д. К разряду прорывных также следует отнести исследования, дающие уточненное представление о теме славянства в леонтьевском философско-историческом и геополитическом идейном наследии (монография балканиста В.И. Косика), а также о постановке и решении К.Н. Леонтьевым столь важного и для исторической судьбы России, и для него лично "восточного вопроса" (монография востоковеда К.А. Жукова). Обе аналитические работы иллюстрируют глубину понимания Леонтьевым этнических, культурологических и геополитических аспектов бытия народов, могущих войти в "тело" славянско-азиатской цивилизации, как нового субъекта – антагониста цивилизации западной. Тем не менее, собственно главные вопросы его историософии – вопросы об общей судьбе восточнохристианской цивилизации и предназначении России как субцивилизации этой цивилизации, о перманентном духовном конфликте России и Запада (в т.ч. как конфликте "эстетики деспотического" и "эстетики демократического"), о смысле Истории как таковой, а тем более духовном оправдании ее дискретной фактичности растворяются в различных исследовательских конструктах и формулах. Например, одна из них – гептастилизм ("седмистолпие", "анатолизм", "восточничество"), – леонтьевское учение, охватывающее все сферы жизни, от бытовой до религиозной, которую отстаивает российская исследовательница О.Л. Фетисенко. Опираясь на некоторые вновь открытые тексты, в частности, не предназначавшихся для печати, равно как и на хорошо известные работы мыслителя (статья «Письма о Восточных делах»), она пытается доказать сверхважность "7 столпов" культуры (=отвлеченных идей) – религиозной, философской, политической, юридической, экономической, бытовой, художественной идеи. Тем не менее, «все они существуют в любой культуре, но у Леонтьева получают новое смысловое наполнение. "Срединным столпом" (соответственно, восьмым, вне общего счета стоящим, скрепляющим или несущим на себе всю остальную конструкцию) Леонтьев... называет самодержавие». Но такой аргумент, центрированный на имперско-самодержавном аспекте, хотя и соотносится с библейском "Премудрость созда Себе дом и утверди столпов седмь" (Притч. 9: 1), все же нуждается в метатеории, способной оправдать русскую самодержавную форму государственности в качестве универсальной. Таковую в русской мысли реализовал Ф.И. Тютчев, но есть ли она у К.Н. Леонтьева? – вопрос открытый. Напротив, мне бы хотелось предложить прочтение и интерпретацию текстов К.Н. Леонтьева, равно как и понимание драмы его личностного бытия в пневматолого-семантическом горизонте. Иначе говоря, опираясь на принцип духовного прочтения партитуры Истории, в гуще которой он жил и которую хотел представить в уподобоваримом виде. Тем более такой подход представляется оправданным, ведь сам мыслитель дал эксплицитное видение основ и методологической направленности своего главного открытия: «гипотеза вторичного упрощения и смешения... имеет значение более семиологическое, чем причинное (чем этиологическое)», не говоря уже о множестве других его новаций в области эстетики жизни, политической философии и антропологии. Иначе говоря, в работе основное внимание сфокусировано на смыслогенерирующих акцентах творчества великого русского мыслителя. Причем как интерирорных, так и экстерирорных формулах поиска экстремумов смысла в историческом процессе. Реализация же этого замысла осуществима с учетом двух основных подходов в решении проблемы смысла истории – субстанциального и релятивного. Но в этом пункте леонтьевская оригинальность выходит за рамки привычного, и требует некоторой методологической новации. Данная презумпция опирается на любопытную идею немецкого историка, философа и искусствоведа Э. Калера о том, что категория "смысл" в историческом знании распадается на два комплиментарных контекста: во-первых, смысл предстает как задача или цель; во-вторых, смысл манифестирует себя как форма. Разумеется, в истории трансформируются как цели человеческой сознательной деятельности, так и те формы, в которые эта деятельность, в конце концов, отливается. При этом центр тяжести может смещаться то в сторону целей, то в сторону форм. Но найти формулу их оптимального сопряжения удается не каждому, а тем более увидеть вожделенное "единство в сложности" (причем на интегральном уровне государственной формы, церковной жизни, бытовой поэтики применительно к конкретному культурно-историческому типу). Леонтьеву, думается, это удалось в полной мере, поскольку его философско-историческая эвристика сосредоточена вокруг доказательства вечного, но хрупкого закона жизни. Другими словами, следуя за самим К.Н Леонтьевым, можно и нужно видеть в его работах попытки грандиозного синтеза телеологического и морфологического измерений исторического процесса, образующих универсальный градиент смысла. Естественно, в его эпоху, в полной мере уже подверженную изгнанию из жизни великих метафизических смыслов и замещению их заземленными смыслами, скроенными под автономного и самолегитимирующегося индивида. При этом, такая конструкция правомочна уже хотя бы постольку, поскольку процессы разрушения "общеобязательного ГЕТЕРОНОМНОГО, метафизического СМЫСЛА и ВОЛИ", начавшиеся в эпоху Просвещения, находят свое завершение сегодня в формуле Б Хюбнера: "бес-СМЫСЛЕННОСТЬ". Это небывалая в истории человечества ситуация, когда бес-смысленность атакует многих, причем как изнутри, так и извне. Разумеется, требуя все новых и новых жертв на свой курящийся алтарь. И именно поэтому вопрос о эмфатизме утраченных (нереализованных) смыслов должен быть поставлен как никогда четко. Тем самым, переходя непосредственно к теме предлагаемой работы, хотелось бы остановиться на общем замысле книге, не только её научной и экзистенциальной подоплеке, но и культурно-политической функции. Дело в том, что гениальный русский мыслитель современен и важен в ипостаси носителя не только исторического знания, но и цивилизационного самосознания. К сожалению, эта грань его личности часто закрывается первой, хотя его перманентные рефлексии и оценки пути России должны выходить на первый план. В частности, в горизонте вопроса о том, кто равновелик К.Н. Леонтьеву в XIX веке по степени адекватности понимания грядущих исторических катаклизмов (хотя бы срывов в крайности коммунизма и либерализма)? Или в понимании взаимосвязи внешнего, эстетического вида людей с состоянием их духа (в т.ч. в России)? Конечно, здесь нужен некоторый комплексный прием, дающий шанс ответить на поставленные выше вопросы. Его я и стараюсь реализовать в следующей экспозиции. Думается, что всякий, кто так или иначе прикасается к личности и творчеству К.Н. Леонтьева, обречен на некоторую жанровую нечёткость, вызванную, конечно же, конкретным масштабом и глубиной осваиваемого предмета. Конечно, после весьма любопытных версий истолкования тайн психологии и динамики мировоззрения мыслителя все живописнее и точнее становится его портрет. Вместе с тем, остается нерешенной проблема экспликации "персональной мифологемы" К.Н Леонтьева, и это при том, что само "жизнетворчество" личности определяется как "обладание персональной мифологемой". Наряду с этим нужно вспомнить, что мифологический пласт, правда в снятом виде, присутствует и во всякой научной теории. Его, мифа, имманентность леонтьевским философско-историческим построениям, которые резонно принято ассоциировать с цивилизационным походом, как раз и являются тем вторым измерением, на которое необходимо обратить особо пристальное внимание. Речь, конечно же, идет о христианском "регрессивном" мифе, сторонником которого и был мыслитель, а с другой стороны, о "мифе прогресса", который был внесен представителями западной цивилизации в проект модерна на правах главенствующего и вызывал у К.Н. Леонтьева жесточайшую критику. Наконец, связка его "персональной мифологемы" и идейно-теоретического наследия возможна и желательна на почве теории исторического процесса. Точнее, её цивилизационной научно-исследовательской программы, которая и выступает концептуальным базисом данного исследования. Разумеется, тексты подобного жанра пишутся по разному поводу, но, как правило из-за желания высказать некоторые отличающиеся новизной принципиальные положения, снабдив их подкрепляющими аргументами и фактическими иллюстрациями. Иногда работа представляет собой своеобразный научный "прорыв" (то ли в концептуальной, то ли методологической плоскости), с которым автор готов познакомить сообщество, в надежде, что его нынешним доводам будут долго следовать как некоему канону. В ряде случаев можно встретить тексты-отчеты, внушительные компендиумы об актуальном состоянии рассматриваемого предмета. Значительно реже такие тексты не имеют четкой предметной и логико-методологической ориентации, но отличаются своим ярко выраженным идеологическим акцентом. Предлагаемый мною текст, повторюсь, имеет предметную и методологическую привязки, но без экзистенциальной привязки она вообще вряд ли была бы написана. Мой случай встречи с К.Н. Леонтьевым вполне уникален. Он является, если можно так выразиться, первой и наиболее яркой философской любовью. Причем она пронесена мною практически через все этапы становления в науке. Хочу заметить, что в период философского взросления (который очерчен годами перестройки и учебы на философском факультете Ростовского государственного университета) уже обнаружился живой и неподдельный интерес к его личности и взглядам. В дальнейшем этот интерес, несмотря на увлечения иными авторами и их идеями, не только не убывал, он стал превалирующим. Стремление его реализовать в наступившем веке вылилось в ряд статей, затем оформилось в главу монографии и, наконец, в виде обобщения его основополагающих идей (на фоне идей других классиков цивилизационной теории) стало использоваться мной в качестве важного момента развития "цивилизационной научно-исследовательской программы" Причем, для исследования социокультурного устроения и макроидентичности русской цивилизации как субцивилизации цивилизации восточнохристианской. Наконец, леонтьевский юбилейный год подвиг к более системному восприятию его обширнейшего наследия Поэтому по моей инициативе в Донецке был организован юбилейный "круглый стол", рассмотрены его православные взгляды и реализован ряд концептуальных приближений к философско-историческим построениям с попыткой конкретизации его политической позиции. Сегодня я вполне отдаю себе отчет в том, насколько минимален мой вклад в леонтьевоведение. Тем не менее, определенно сознавая другой факт – найденные и зафиксированные в тексах мыслителя смыслы все больше оправдываются, я намереваюсь выразить и закрепить его в форме предлагаемого текста. При этом ведущей интуицией, разумеется, была та, что высказана самим Константином Николаевичем в работе «Племенная политика как орудие всемирной революции» (1888/ 1889): "Боюсь, как бы история не оправдала меня..." При подготовке монографии мне, к сожалению, не было доступно издание Полного собрания сочинений и писем К.Н. Леонтьева. В работе использовалась иная источниковедческая база, и думается, из-за этого она не теряет своей научной ценности. В заключении хочу выразить благодарность своим рецензентам – доктору философских наук Ю.А. Бабинову, доктору исторических наук А.Д. Каплину и доктору философских наук C.А Титаренко, внимательно отнесшимся к рукописи монографии и высказавшим ряд ценных замечаний и вообще своим заинтересованным отношением давшим этой работе будущее. Дмитрий Евгеньевич МУЗА Доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философии Донецкого национального технического университета (Украина). Специалист в области социальной философии и философии истории, истории русской философии и культуры. Докторская диссертация на тему "Социокультурная идентичность восточнохристианской цивилизации в контексте глобальных трансформаций" защищена в Таврическом национальном университете им. В. И. Вернадского (г.Симферополь). В работах Д. Е. Музы в центре внимания находятся как общие вопросы исторического процесса – полиархическая модель всемирной истории, сознательно-проективный характер жизни таких исторических образований, как локальные цивилизации, типы цивилизационного сознания, основания социокультурного устроения, формулы идентичности, аксиологические и телеологические аспекты цивилизационного бытия, так и соответствующие вопросы онтологии и праксиологии восточнохристианской цивилизации – ее истоки, аутентичный цивилизационный проект и его альтернативы, социокультурное устроение, культурные модели и коллизии идентичности, структура и функции "творческого меньшинства", судьба и перспективы развития в глобальном мире. Д. Е. Муза – автор около 200 научных, учебных и методических работ,
среди которых: "В поисках духовной Родины. Проблема культурной идентичности
в русской религиозно-философской мысли XIX–ХХ вв." (2005), "Этика
и эстетика" (2006, 2011), "Наследие И. В. Киреевского: опыты философского
осмысления" (2006; в соавт.), "Цивилизация: от локального к глобальному
Граду" (2008; в соавт.), "Восточнохристианская цивилизация: социокультурное
устроение и идентичность" (2009), "Социально-философские проблемы культуры"
(2010; в соавт.), "Введение в глобалистику" (2010), "Образование как
планетное явление" (2011; в соавт.).
|
2023. 720 с. Твердый переплет. 16.9 EUR
Книга «Зияющие высоты» – первый, главный, социологический роман, созданный интеллектуальной легендой нашего времени – Александром Александровичем Зиновьевым (1922-2006), единственным российским лауреатом Премии Алексиса де Токвиля, членом многочисленных международных академий, автором десятков логических... (Подробнее) URSS. 2024. 800 с. Мягкая обложка. 37.9 EUR
ВЕРСАЛЬ: ЖЕЛАННЫЙ МИР ИЛИ ПЛАН БУДУЩЕЙ ВОЙНЫ?. 224 стр. (ТВЁРДЫЙ ПЕРЕПЛЁТ) 11 ноября 1918 года в старом вагоне неподалеку от Компьеня было подписано перемирие, которое означало окончание Первой мировой войны. Через полгода, 28 июня 1919 года, был подписан Версальский договор — вердикт, возлагавший... (Подробнее) 2023. 696 с. Твердый переплет в суперобложке. 119.9 EUR
Опираясь на новейшие исследования, историк Кристофер Кларк предлагает свежий взгляд на Первую мировую войну, сосредотачивая внимание не на полях сражений и кровопролитии, а на сложных событиях и отношениях, которые привели группу благонамеренных лидеров к жестокому конфликту. Кларк прослеживает... (Подробнее) URSS. 2024. 704 с. Твердый переплет. 26.9 EUR
В новой книге профессора В.Н.Лексина подведены итоги многолетних исследований одной из фундаментальных проблем бытия — дихотомии естественной неминуемости и широчайшего присутствия смерти в пространстве жизни и инстинктивного неприятия всего связанного со смертью в обыденном сознании. Впервые... (Подробнее) URSS. 2024. 344 с. Мягкая обложка. 18.9 EUR
Мы очень часто сталкиваемся с чудом самоорганизации. Оно воспринимается как само собой разумеющееся, не требующее внимания, радости и удивления. Из случайно брошенного замечания на семинаре странным образом возникает новая задача. Размышления над ней вовлекают коллег, появляются новые идеи, надежды,... (Подробнее) URSS. 2023. 272 с. Мягкая обложка. 15.9 EUR
Настоящая книга посвящена рассмотрению базовых понятий и техник психологического консультирования. В ней детально представлены структура процесса консультирования, описаны основные его этапы, содержание деятельности психолога и приемы, которые могут быть использованы на каждом из них. В книге... (Подробнее) URSS. 2024. 576 с. Мягкая обложка. 23.9 EUR
Эта книга — самоучитель по военной стратегии. Прочитав её, вы получите представление о принципах военной стратегии и сможете применять их на практике — в стратегических компьютерных играх и реальном мире. Книга состоит из пяти частей. Первая вводит читателя в мир игр: что в играх... (Подробнее) URSS. 2024. 248 с. Мягкая обложка. 14.9 EUR
В книге изложены вопросы новой области современной медицины — «Anti-Ageing Medicine» (Медицина антистарения, или Антивозрастная медицина), которая совмещает глубокие фундаментальные исследования в биомедицине и широкие профилактические возможности практической медицины, а также современные общеоздоровительные... (Подробнее) URSS. 2024. 240 с. Твердый переплет. 23.9 EUR
Предлагаемая вниманию читателей книга, написанная крупным биологом и государственным деятелем Н.Н.Воронцовым, посвящена жизни и творчеству выдающегося ученого-математика, обогатившего советскую науку в области теории множеств, кибернетики и программирования — Алексея Андреевича Ляпунова. Книга написана... (Подробнее) 2023. 416 с. Твердый переплет. 19.9 EUR
Вам кажется, что экономика — это очень скучно? Тогда мы идем к вам! Вам даже не понадобится «стоп-слово», чтобы разобраться в заумных формулах — их в книге нет! Все проще, чем кажется. Автор подаст вам экономику под таким дерзким соусом, что вы проглотите ее не жуя! Вы получите необходимые... (Подробнее) |