Шпет Г.Г. История как проблема логики:
Критические и методологические исследования. Изд. 3

Оглавленiе

Из предисловiя

Еще на студенческой скамье меня увлекала тема, къ выполненiю которой я приступаю только теперь. Мы вступали въ университетъ зачарованные радикализмомъ и простотой того решенiя исторической проблемы, которое обещалъ заманчивый тогда историческiй матерiализмъ. Более углубленное изученiе исторiи, – ознакомленiе съ источниками исторической науки я методами обработки историческаго матерiала, – разбивало много схемъ, но главное – наглядно обнаруживало ту бедность и ограниченность, которыя вносились въ науку ихъ кажущейся "простотой". Оживленные споры, возникавшiе тогда подъ влiянiемъ философской критики матерiализма и "возрожденiя" идеализма, скоро увели вниманiе отъ эмпирическихъ задачъ исторической науки къ ея принципiальнымъ и методологическимъ основанiямъ. Идеями Риккерта и, завязавшейся вокругъ его книги, борьбою мненiй, казалось, открываются новые пути для философскаго и методологическаго уразуменiя исторической проблемы.

Самостоятельная работа въ этомъ направленiи темъ более привлекала, что при новой постановке вопроса все широкое поприще исторической проблемы въ философiи казалось только-только открытымъ, но совершенно свободнымъ для его обработки. Эпидемiя новокантiанства распространилась съ молнiеносной быстротой, – и много ли философски настроенныхъ представителей нашего поколенiя избежали ея более или менее острой заразы? Съ вершинъ кантiанства мелкимъ и ничтожнымъ представлялось то, что располагалось по обе стороны этого философскаго кряжа: догматическая, и, – что еще того хуже, – скептическая докантовская философiя; философiя эпигоновъ – послекантовская...

Словомъ, я приступилъ къ своей работе съ уверенностью, что скажу, если не новое слово, то, во всякомъ случае, – въ новой области. Прекрасное требованiе, предъявляемое къ академической работе: отдавать себе отчетъ въ томъ, что уже сделано по изучаемому вопросу, побудило меня прежде всего обследовать области, расположенныя по сю сторону кантiанскаго хребта. Къ моему удивленiю спускъ въ долину былъ настолько короче и легче того, что я ожидалъ, что одно это уже зарождало сомненiе въ высоте кантiанскихъ вершинъ. То, что я нашелъ, – каково бы оно ни было по своей принципiальной ценности, – въ воспитательно-философскомъ отношенiи подсказывало определенное поведенiе: ограничивать притязанiя на "собственность", и стараться связать себя съ философской традицiей и ея заветами.

Итакъ, следовало, не претендуя на философскую оригинальность, въ свете прочно установленныхъ традицiй и методологическихъ навыковъ осветить все стороны, въ которыхъ выступаетъ передъ нами историческая проблема. Я думалъ, что уже подхожу въ своей работе къ намеченной мною цели: мне оставалось только, – удовлетворяя уже названному требованiю академической работы, которое теперь представлялооь только "формализмомъ", – сделать "историческое введенiе", какъ меня постигло новое разочарованiе. Уже въ процесе работы надъ матерiаломъ, который доставляетъ XIX векъ, мне казалось удивительнымъ, какъ исторiя, какъ эмпирическая и философская проблема, вдругъ возникаетъ и расцветаетъ именно въ XIX веке... Это противоречило прежде всего духу самого историческаго метода, требующаго доискиваться первыхъ корней и истоковъ. Но моя работа не была сама исторической, въ систематическомъ же изследованiи это казалось не столь существеннымъ. Важнее, однако, что то же отсутствiе началъ обнаруживалось для меня и въ порядке дiалектическомъ: пучекъ нитей, откуда-то идущихъ, не сводящихся къ одному началу, просто отрезанныхъ какъ-будто у самаго узла. Я все еще находился подъ гипнозомъ кантiанскаго заблужденiя, я все еще "верилъ", напр., тому же Риккерту, его категорическому заверенiю: "въ докантовской философiи прошлаго и настоящаго для выясненiя вопросовъ логики исторической науки не сделано решительно ничего". Я уже убедился, что это – неправда, что касается "философiи настоящаго", теперь пришлось отправиться по ту сторону кантiанства и Канта.

"Решительно ничего", – разумеется, гипербола; "немножко" я всетаки расчитывалъ найти. Поиски были темъ более трудными, что въ болышшстве случаевъ мне приходилось итти не по проложенному или хотя бы только изследованному пути, а прямо по новине. Чемъ шире я знакомился съ литературой ХVIII века и чемъ глубже мне удавалось проникнуть въ смыслъ вопросовъ, которые волновали этотъ векъ, темъ более я рисковалъ отойти отъ первоначальной задачи методологичеокаго изследованiя и превратиться просто въ повествователя. Не редко приходилось выходить за пределы собственно философской литературы, потому что научная литература того времени и въ другихъ областяхъ, – юридической, политической, филологической, психологической, богословской, – открывалась съ новыхъ, неожиданныхъ и интересныхъ сторонъ. Но нужно было насильно ограничить себя, такъ какъ, невзирая на значительную самодовлеющую важность новаго матерiала, я обогащался только матерiаломъ, а прежнiе мои догматическiе и критическiе выводы собственно методологическаго характера находили въ этомъ матерiале подтвержденiя и илюстрацiи, но существенно не задевались.

Прежде чемъ воспользоваться этимъ матерiаломъ для систематическихъ целей, я решаюсь представить его, какъ instantiae negativae противъ некоторыхъ утвердившихся въ исторiи философiи предразсудковъ и предвзятыхъ сужденiй. Такова задача этой первой части моихъ изследованiй. Здесь прежде всего возникъ вопросъ о выборе изъ всего того матерiала, которымъ я самъ располагалъ. "Хронологически" этотъ вопросъ я разрешилъ, ограничивъ себя только XVIII векомъ, временемъ непосредственно предшествовавшимъ кризису, который пережила философiя благодаря реформамъ Канта. Изъ предыдущаго ясно, почему меня интересуетъ больше всего именно этотъ моментъ. Но въ особенности подробнее остановиться на немъ побуждало меня и то впечатленiе, которое я вынесъ о роли Канта для решенiя логической и философской проблемы иcторiи въ свете своего систематическаго анализа, такъ какъ, кажется мне, Кантъ былъ помехой, а не подмогой въ решенiи вопросовъ логики и философiи исторiи...

Об авторе

Выдающийся российский философ, психолог, филолог, искусствовед. Окончил Киевский университет св.Владимира (1905); был любимым учеником философа и психолога Г.И.Челпанова. С 1907 г. жил в Москве; преподавал на Высших женских курсах, в Народном университете им.А.Л.Шанявского. В 1912–1913 гг. стажировался в Геттингене у Э.Гуссерля. Профессор Московского университета (1918), вице-президент Государственной академии художественных наук (1924–1929).

Г.Г.Шпет впервые употребил в русской литературе термин "семиотика"; заложил основы отечественной герменевтики и этнической психологии; создал возможности для строгого разграничения предметов изучения лингвистики, поэтики и философии искусства. Он много работал как переводчик философской и художественной литературы ("Введение в трансцендентальную философию" Риккерта, "Феноменология духа" Гегеля; произведения Диккенса, Байрона, Шекспира и многих других). Основные работы: "Явление и смысл" (1914), "Сознание и его собственник" (1916), "История как проблема логики" (1916), "Герменевтика и ее проблемы" (1918, при жизни не опубликована), "Очерк развития русской философии" (1922), "Эстетические фрагменты" (1922–1923; 2-е изд. URSS, 2010), "Введение в этническую психологию" (1927; 2-е изд. URSS, 2010), "Внутренняя форма слова: этюды и вариации на темы Гумбольдта" (1927; 4-е изд. URSS, 2010).