|
Оглавление
Из введения
I. Фонология и фонетикаКаждый раз, когда один человек говорит что-либо другому, мы имеем дело с речевым актом, или речью. Речь всегда конкретна, она приурочена к определенному месту и к определенному времени. Она предполагает наличие говорящего ("отправителя"), слушателя ("получателя") и предмета, о котором идет речь. Все эти три элемента – говорящий, слушатель и предмет речи – меняются от одного речевого акта к другому. Но речевой акт предполагает наличие еще одного момента: чтобы слушатель понимал собеседника, оба они должны владеть одним и тем же языком; наличие в сознании каждого члена языковой общности единого языка является предпосылкой любого речевого акта. В противоположность однократному характеру речевого акта язык представляет собой нечто общее и постоянное. Язык существует в сознании всех членов данной языковой общности и лежит в основе бесконечного числа конкретных речевых актов. С другой стороны, однако, существование языка оправдано лишь постольку, поскольку он способствует осуществлению речевых актов; он существует лишь постольку, поскольку с ним соотносятся конкретные речевые акты, иначе говоря, поскольку он реализуется в этих конкретных речевых актах. Без конкретных речевых актов не было бы и языка. Таким образом, речь и язык предполагают друг друга. Они неразрывно связаны друг с другом и могут рассматриваться как две взаимосвязанные стороны одного и того же явления – "речевой деятельности". По своему существу, однако, это совершенно различные вещи, поэтому они и должны рассматриваться независимо друг от друга. Различие между языком (langue) и речью (parole) впервые яснее других осознал швейцарский лингвист Фердинанд де Соссюр. Из позднейшей литературы по этому вопросу упомянем здесь лишь работы Алана Гардинера и особенно Карла Бюлера. Речевая деятельность (как язык, так и речь) имеет, согласно Соссюру, две стороны: обозначающее (lе signifiant) и обозначаемое (le signifie). Таким образом, речевая деятельность представляет собой сочетание и взаимосвязь обозначающего и обозначаемого. Обозначаемым в речи всегда является совершенно конкретное сообщение, которое имеет смысл только как целое. Наоборот, обозначаемым в языке являются абстрактные правила: синтаксические, фразеологические, морфологические и лексические. Ведь даже значения слов, поскольку они даны в языке, являются лишь абстрактными правилами, понятийными схемами, с которыми связаны те конкретные значения, которые всплывают в речи. Обозначающим в речи является конкретный звуковой поток – физическое явление, воспринимаемое на слух. Но что является обозначающим в языке? Если обозначаемым в языке являются те правила, согласно которым вся область значений членится на составные части, упорядоченные соответствующим образом, то обозначающим в нем могут быть только такие правила, согласно которым упорядочивается звуковая сторона речевого акта. Число различных конкретных представлений и мыслей, которые могут быть обозначены в речевых актах, бесконечно. Число же лексических значений, существующих в языке, ограничено; "владение" языком как раз в том и состоит, что с помощью ограниченного числа семантических и грамматических средств, предоставляемых в наше распоряжение языком, мы выражаем все конкретные представления, мысли и их связи. Обозначаемое в языке в противоположность обозначаемому в речи состоит, таким образом, из конечного исчисляемого числа единиц. Но точно такое же отношение между языком и речью имеет место и в сфере обозначающего. Артикуляторные движения и соответствующие им звучания, возникающие в речи, до бесконечности многообразны, а звуковые нормы, из которых складываются единицы обозначающего, конечны, исчисляемы, количественно ограничены. Так как язык состоит из правил, или норм, то он в противоположность речи является системой, или, лучше сказать, множеством частных систем. Грамматические категории образуют грамматическую систему, семантические категории – различного рода семантические системы. Все системы вполне уравновешены так, что их части поддерживают друг друга, восполняют друг друга, связаны друг с другом. Только поэтому и можно связать бесконечное многообразие представлений и мыслей, всплывающих в речи, с элементами системы языка. Сказанное имеет силу и для обозначающего. Звуковой поток речи представляет собою непрерывную, на первый взгляд неупорядоченную последовательность переходящих друг в друга звучаний. В противоположность этому единицы обозначающего в языке образуют упорядоченную систему. И лишь благодаря тому, что отдельные элементы, или моменты, звукового потока, проявляющегося в речевом акте, могут быть соотнесены с отдельными членами этой системы, в звуковой поток вносится порядок. Таким образом, различные аспекты языкового процесса настолько разнородны, что их исследование должно быть предметом ряда частных наук. Прежде всего совершенно очевидно, что обозначаемый и обозначающий аспекты речевой деятельности должны быть подведомственны различным дисциплинам. Действительно, "учение о звуках" – иначе наука об элементах обозначающего – уже с давних пор являлось особой частью языкознания, строго отграниченной от "учения о значении". Но, как мы уже видели выше, обозначающее в языке представляет собой нечто совершенно иное по сравнению с обозначающим в речи. Целесообразно поэтому вместо одной иметь две "науки о звуках", одна из которых ориентировалась бы на речь, а другая – на язык. Соответственно различиям в объекте обе науки должны применять различные методы: учение о звуках речи, имеющее дело с конкретными физическими явлениями, должно пользоваться методами естественных наук, а учение о звуках языка в противоположность этому – чисто лингвистическими методами (шире – методами общественных или гуманитарных наук). Мы будем называть учение о звуках речи фонетикой, а учение о звуках языка – фонологией. К разграничению фонетики и фонологии ученые подошли не сразу. И.Винтелер, видимо, был первым, кто безоговорочно признал, что есть такие противоположения звуков, которые служат в данном языке для дифференциации значений слов, а с другой стороны, такие, которые не могут быть использованы для этой цели. Из этого, однако, он не сделал надлежащего вывода о том, что учение о звуках должно распадаться на две различные науки. В еще меньшей степени подобный вывод мог быть сделан современниками Винтелера; хотя его книга привлекла внимание и нашла признание как первый опыт строго фонетического описания диалекта, его мысли о двух типах звуковых противоположений не были приняты во взимание и даже, быть может, не были замечены. Позже и, как кажется, независимо от Винтелера аналогичные мысли не раз высказывал знаменитый английский фонетист Суит. Они были подхвачены его учениками; самый выдающийся из них, Отто Есперсен, особенно отстаивал такое понимание. Но надо заметить, что и сам Суит и его ученики трактовали все звуковые противоположения одинаковым образом, независимо от того, служат они различению значений или нет; да и сам метод, применявшийся при этом, был естественнонаучным. Фердинанд де Соссюр понял и четко сформулировал важность различения языка и речи; он понял также, как он выразился, нематериальную сущность обозначающего в языке. Все же и он не высказался определенно о необходимости различать учение о звуках речи и учение о звуках языка. В его "Курсе общей лингвистики" мы находим только намеки на эту мысль. Очевидно, основателю женевской школы в языкознании разграничение учения о звуках речи и учения о звуках языка казалось не таким существенным, как разграничение описательной и исторической фонетики. Впрочем, некоторые ученики Соссюра, особенно А.Мейе, Ш.Балли и А.Сеше, довольно четко проводили грань, отделяющую учение о звуках речи от учения о звуках языка. Однако только Бодуэн де Куртене пришел к мысли о необходимости двух описательных наук о звуке в зависимости от того, что является предметом исследования: конкретные звуки как физические явления или звуковые сигналы, употребляемые в той или иной языковой общности в целях сообщения. Бодуэн де Куртене имел учеников главным образом из числа русских, а также поляков (сам он был поляк, хотя большую часть своей жизни преподавал в русских университетах, сначала в Казани, позже в Санкт-Петербурге). Среди его учеников особо следует отметить Л.В.Щербу и Е.Д.Поливанова, которым принадлежит большая заслуга в деле углубления и распространения идей своего учителя о звуковой стороне языка. Однако вне узкого круга его учеников взгляды Бодуэна де Куртене на общее языкознание были мало известны, а поэтому мало ценились. Так получилось, что накануне первой мировой войны идея о различении двух видов науки о звуках не встретила никакого сочувствия в лингвистических кругах мира. И лишь в послевоенный период эта идея стала приобретать популярность. На Первом международном конгрессе лингвистов в Гааге (1928) три русских ученых (из которых по чистой случайности ни один не принадлежал к школе Бодуэна де Куртене) выступили с краткой программой, в которой ясно и недвусмысленно была сформулирована необходимость строгого разграничения фонетики и фонологии; это было связано с требованием целостного рассмотрения предмета, с требованием исследования структурных законов фонологических систем, с требованием распространения этих основных законов не только на описательную, но и на историческую фонологию. Это были Р.Якобсон, С.Карцевский и автор настоящей работы. Программа нашла отклик/Многие ученые разных стран присоединились к ней. Особенно активно действовал в данном направлении Пражский лингвистический кружок, основанный в 1926 г. и имевший уже перед конгрессом в Гааге немало ревностных сторонников новых идей. В 1929 г. вышли в свет первые два тома "Travaux du Cercle Linguistique de Prague", посвященные фонологии как учению о звуках языка. Годом позже в Праге был проведен фонологический съезд, в котором приняли участие представители девяти стран. На этом съезде было решено организовать международное объединение для исследований в области фонологии. На Втором международном лингвистическом конгрессе в Женеве (1931) фонологии в указанном выше смысле было посвящено специальное пленарное заседание, причем оказалось, что новая наука снискала симпатии широких научных кругов. Ныне международное объединение фонологов имеет своих сторонников во многих странах. Не следует, однако, думать, что разграничение фонетики и фонологии стало ныне общепризнанным. Есть немало ученых, которые не признают даже разграничения между языком и речью. У одних это непризнание основывается на сознательном убеждении, которое объясняется определенным мировоззрением (например, у Дорошевского). У других – их, пожалуй, большинство – это непризнание объясняется попросту косностью, леностью ума, упорным отрицанием всякой свежей мысли. Но как бы там ни было, совершенно естественно, что исследователь, отрицающий противопоставление языка речи, не может признать и различия между фонетикой и фонологией в указанном выше смысле. Встречаются, однако, и такие исследователи, которые признают различие между языком и речью, а также различие между смыслоразличительными и несмыслоразличительными противоположениями звуков и тем не менее не хотят отделить фонологию от фонетики. При этом они любят ссылаться на классические руководства английской школы, на Суита и Есперсена, которые рассматривали фонологию вместе с фонетикой, несмотря на то, что ясно представляли себе основополагающее различие между смыслоразличительными и несмыслоразличительными противоположениями звуков. Однако подобного рода аргументы можно было бы выдвинуть против любого прогресса в науке. Ведь отсутствие четкого разграничения между фонетикой и фонологией как раз и было методологическим недостатком классических пособий по фонетике. Этот недостаток должен был тормозить развитие как фонетики, так и фонологии, и поэтому нет никаких оснований воспроизводить его и впредь. Предпринимались, однако, и более серьезные попытки к преодолению противоположности между фонетикой и фонологией. Э.Цвирнер полагал, что этого можно достичь, заменив обе науки новой, которую он назвал "фонометрией". Согласно его точке зрения, исследование отдельных конкретных актов речи как самоцель бессмысленно и ненужно, поскольку "языкознание никогда не ставило своей задачей распознавать весьма четкие акустические различия между говорящими на каком-либо языке". "В самом деле, языкознанию совершенно безразлично не только то, что наговорил в микрофон или амбушюр в определенное время в той или иной лаборатории какой-то там X, науке вообще нет никакого дела до того, что кто-то там однажды что-то сказал". Язык для Э.Цвирнера является лишь "системой норм, воспринимаемых на слух знаков, образованных человеческими органами, которая служит целям взаимопонимания... Эти нормы могут выполнять роль средства взаимопонимания только в том случае, если и говорящий и слушатель, принадлежащие к одной и той же языковой общности, равным образом ориентируются на них. Они имеют значение как для образования, так и для восприятия тех знаков, которые обязаны своим языковым характером не тому, что они образованы органами речи, а тому, что они как в процессе речи, так и в процессе восприятия ориентируются на эти традиционные нормы". Как видим, Э.Цвирнер стремится понимать под речевой деятельностью только язык (langue). Предметом научного исследования могут быть лишь унаследованные и при данном состоянии языка устойчивые нормы, а не "воспринимаемые неповторимые (и неисчислимые) реализации этих норм". Но Э.Цвирнер делает из этого неожиданный вывод: "Так как унаследованные нормы образования звуков не могут быть выполнены органами речи дважды абсолютно одинаковым способом, то переход от исследования этих норм к исследованию речи уже содержит в себе переход от истории языка к направленному на них статистическому пониманию речевых вариаций. На основе особого метода должны быть вычислены средние значимости отдельных звуков. Механически точно зарегистрированные вариации какого-либо звука разбрасываются вокруг этой средней значимости согласно известной гауссовской кривой погрешностей. На этой кривой критически проверяются средние значимости, и лишь такие критически проверенные средние значимости будто бы имеют лингвистическую ценность. Здесь Э.Цвирнер ошибается: то, что можно добыть с помощью его фонометрического метода, далеко не является нормой, на которую ориентируются говорящие при образовании или восприятии звуков. Быть может, это и "нормы", но в другом смысле: нормы данного произношения, нормы реализации, то есть в конечном счете нормы речи, а не языка. Само собою разумеется, что такие "нормы" могут быть лишь средними значимостями, но их нельзя отождествлять со значимостями языка. Немецкое к произносится перед согласными не так, как перед гласными; перед ударными гласными не так, как перед неударными; более того, и тембр и артикуляция этого к варьируют в зависимости от качества непосредственно предшествующего или последующего гласного. Для каждого из этих вариантов можно вычислить средние фонометрические значимости, и правильное немецкое произношение каждого из этих вариантов "раскинется" вокруг этой средней значимости согласно гауссовской кривой погрешностей. Но для "к вообще" подобного рода среднюю значимость вычислить нельзя. Перед ударными гласными к произносится с придыханием (которое бывает разным по своей силе), перед неударными – без придыхания. Если тщательно исследовать все к, встречающиеся в каком-либо тексте, по степени придыхания, выразить эту степень в каждом отдельном случае в числах и затем вычислить среднюю значимость придыхания, то этой средней значимости не будет соответствовать никакая реальность; в лучшем случае такая средняя значимость будет символизировать лишь относительную частоту встречаемости к в данном тексте перед ударными гласными. Однозначные результаты можно было бы получить только в том случае, если бы мы вычислили две различные средние значимости: одну для к перед ударными гласными, другую для к перед безударными гласными. Однако нормой, на которую ориентируется говорящий, является "к вообще", а оно не может быть обнаружено никакими измерениями и вычислениями. Конечно, весьма желательно точное вычисление среднего, нормального произношения какого-либо звука в определенном положении; бесспорно также, что применение биолого-статистических методов, как на этом настаивает Э.Цвирнер, следует приветствовать как большой прогресс. Ошибочно, однако, полагать, что тем самым разрешаются все задачи, стоящие перед наукой о звуках. Фонологические задачи этими методами вообще не затрагиваются, поскольку язык лежит вне "меры и числа". Но фонометрией не исчерпываются и задачи фонетики. В противоположность Э.Цвирнеру мы должны подчеркнуть, что фонетист должен заниматься не только нормами, имеющими значение для данной языковой общности, но и индивидуальными различиями, существующими между говорящими, а также изменениями в произношении отдельных звуков, которые вызываются сменами речевой ситуации. И в этой области должны быть найдены свои специфические закономерности. Языкознание должно иметь дело не только с языком, но и с речью, причем со всей сферой речи. Существенной, однако, остается необходимость строгого разграничения двух объектов языкознания – языка и речи. Об авторе
 Трубецкой Николай Сергеевич Николай Сергеевич ТРУБЕЦКОЙ (1890–1938)
Выдающийся отечественный языковед, философ, историк, политолог, ученый с мировым именем, один из главных создателей фонологии. Происходил из древнего княжеского рода. Родился в Москве, в семье известного философа, ректора Московского университета С. Н. Трубецкого. В 1913 г. окончил историко-филологический факультет Московского университета. В 1913–1914 гг. слушал лекции в Лейпцигском университете. Приват-доцент Московского университета (1915–1916), профессор Ростовского университета (1918). В 1920 г. уехал из России. С 1922 г. до конца жизни — профессор славистики Венского университета, с 1930 г. — член Венской академии наук. Н. С. Трубецкой — один из крупнейших теоретиков структурализма. В конце 1920-х гг. вместе с Р. Якобсоном и В. Матезиусом он стал основателем Пражского лингвистического кружка, ставшего одним из центров мировой науки о языке в 1920–1930-х гг. Наибольшую известность ему принесли исследования по фонологии, обобщенные в итоговом труде «Основы фонологии», изданном посмертно на немецком языке в 1939 г. Он заложил основы морфонологии — лингвистической дисциплины, изучающей звуковую структуру значимых единиц языка — морфем и слов; сформулировал (в развитие идей И. А. Бодуэна де Куртенэ) понятие языкового союза. Кроме того, Н. С. Трубецкой был известен как один из лидеров и теоретиков евразийства — философско-геополитической концепции, утверждающей общность исторических судеб русского и алтайских («туранских») народов и несовместимость всех этих народов с западной цивилизацией. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||