|
Оглавление
От автора
Исследование общественных трансформаций в контексте производства смысла и способов организации социального опыта приводит к весьма любопытным вопросам. Почему одни и те же социальные идеалы могут в одних обществах спровоцировать развитие, а в других – заблокировать любые изменения? Почему одни и те же смыслы в разных обществах могут порождать совершенно разные социальные практики? И как связан процесс производства смысла с кодами переживания, выражения, повторения или изменения социального опыта? Производство смысла представляет собой принципиально открытый и незавершаемый процесс, в котором соединяется замысел и результат, мышление и практика, творческая активность и повторяемость, рождение субъектности и отчуждение. Термин "производство" здесь используется в более универсальном смысле, чем это принято в марксистской социологии. Среди различных оттенков этого термина любопытно то его этимологическое содержание, которое означает выдвижение внутренней активности субъекта "наружу" – в пространство, доступное другим (от латинского producere). Производство, понятое в феноменологической перспективе, отражает, таким образом, способность человека переводить замыслы, стремления и переживания из внутреннего во внешнее. Такое продуцирование рождающегося смысла во внешнее пространство социального опыта неизбежно будет связано с некой структурой кодов, определяющей схемы сохранения или перестраивания существующих практик. Более конкретное определение предмета моего интереса связано с обращением к анализу структур времени и пространства как ключевых параметров производства смысла и поддержания (или изменения) социальных практик. Игра смысла всегда определяется такими фундаментальными для мышления принципами различения и закрепления, исключения и интеграции, которыми являются время и пространство. Время и пространство создают архитектонику социального опыта путем разрешения напряженности между внутренним и внешним, актуальным и устаревшим, ускользающим и остановленным, присутствующим и отсутствующим. В предлагаемой читателю книге размышление над этой проблематикой основывается на анализе трех вариантов производства смысла и кодирования социального опыта, которые проявились в последние сто лет российской истории. Соответственно, основной текст содержит три примерно равные по объему части. В первой из них ("Иное царство") речь идет об особенностях рождения смысла социального опыта в контексте традиционных для культуры России пластов. Второй текст ("Молот") посвящен проекту советского общества. И третья часть ("Cola") представляет собой анализ тенденций, характерных для постсоветской России. Хронологическое расположение рассматриваемых в этих трех частях сюжетов весьма условно, поскольку они касаются тех культурных особенностей, которые соотносятся друг с другом не только исторически, но структурно и типологически. Обращение к этим сюжетам позволяет понять, как структуры социального опыта отрываются от изначального порядка, определяемого первичными кодами, и обретают способность меняться. Механизм таких изменений, отражающий опыт перекодировки смыслов, представляет особый интерес сегодня, когда переживание радикальных перемен сопровождается весьма распространенным чувством невозможности модификации привычного порядка вещей. Особенность избранных мною ракурсов такова, что требуются некоторые экспликации относительно роли структур времени и пространства в производстве смысла и кодировании социального опыта. Это и определило необходимость публикации столь объемного теоретического введения. Впрочем, читатель, не желающий углубляться в размышления относительно методологии моего исследования, может перейти сразу к чтению основного текста. Здесь же имеет смысл сделать лишь краткие пояснения к замыслу книги. Книга была задумана под влиянием нескольких соображений относительно тенденций в современном социально-гуманитарном знании. Первое из них относится к особенностям введения проблематики времени и пространства в исследования истории, культуры и общества. В последнее время появляется огромное количество интереснейших публикаций, посвященных конструированию образов прошлого (значительно реже – образов будущего), а также различных пространственных (географических и других) образов и влиянию этих образов на устойчивость актуальных представлений о социальной реальности. Существуют и великолепные примеры исследования социального и культурного хронотопа на богатом историческом материале (это относится, главным образом, к известным отечественным и зарубежным исследованиям Средневековья). Однако общая тенденция в репрезентации историко-культурной и социально-антропологической проблематики времени и пространства имеет явное смещение либо к натуралистической традиции описания времени и пространства как совокупности "объективных" характеристик существования внешнего для человека предметного мира или событийного ряда, либо к психологической реконструкции индивидуальных переживаний субъективно окрашенных временных моментов и пространственных позиций социальных взаимодействий. И те, и другие аспекты остались, в основном, за рамками этой книги. Рассмотрение времени и пространства как первичных форм, определяющих мышление о социальной реальности, а следовательно, и устойчивых социальных практик, на мой взгляд, более соответствует нынешней ситуации, в которой жизнь человека все более смещается из естественных и технических миров в сферу смыслов и значений. Меня интересует, как время уничтожает и воскрешает смысл, меняет пространство, а пространство заставляет время перестраивать собственные ритмы. Если время и пространство задают архитектонику социального опыта, то они во многом определяют и сюжетные повороты, и действия персонажей любой социальной драмы. Эти аспекты было бы сложно выявить, оставаясь лишь в рамках натурализации или психологизации исследования времени и пространства. Второе соображение состоит в обнаружении некоторой асимметрии между методом и реализацией этого метода на примере конкретного социального и культурного материала. Современное социально-гуманитарное знание имеет интереснейшие образцы проникновения в тончайшие оттенки временных и пространственных отношений. Но развитие подобных исследований применительно к социодинамике российской культуры носит в основном фрагментарный характер. Последние сто лет российской истории содержат богатейший материал для анализа игры времени и пространства с социальными и личными смыслами. ХХ век проявил многое из того, что ранее существовало лишь как потенциальная возможность. И было бы любопытно посмотреть на этот многослойный материал с точки зрения возникших в последние десятилетия методологических подходов. И третье соображение связано с темой утраты социальной субъектности при одновременной увлеченности поисками этой самой субъектности в новых контекстах социально-гуманитарного мышления. Эти поиски особенно интересно предпринять на материале российской истории последних ста лет. Ее восприятие включает широкий спектр позиций в диапазоне от бессубъектного описания действия абстрактных законов истории в догматизированной версии советского марксизма до восхищения чуть ли не сверхчеловеческим подвижничеством отдельных (индивидуальных и коллективных) субъектов исторического процесса. Проблема субъекта – это проблема временных и пространственных несовпадений человеческого бытия с самим собою. Поэтому тема времени и пространства как параметров производства смысла и кодирования социального опыта содержит в себе весьма важные потенциальные возможности проникновения в проблематику субъектности разворачивания социальной реальности. Работая над книгой, я не преследовал цель предложить некий "новый взгляд" на хорошо известные события и тем более "переписать историю". Мнение о том, что каждая эпоха отличается какими-то взлетами и провалами, о которых якобы можно судить с позиций некоторых будущих по отношению к этой эпохе состояний, представляется мне несколько неосторожным. Отличие одной эпохи от другой состоит прежде всего в уникальном стиле мышления и в том способе, которым универсальные смыслы включаются в актуальное и личное пространство. Поэтому мое обращение к событиям российской истории последних ста лет было вызвано совсем иным желанием: понять, как в производстве социальной реальности время и пространство связаны со смыслом, а смысл – с социальным опытом. Дмитрий Горин,
март 2011 Об авторе
Дмитрий Геннадьевич ГОРИН (род. в 1970 г.)
Доктор философских наук, специалист в области социальной философии, социологии культуры и социальной эпистемологии. В своих исследованиях предложил описание социальных трансформаций на основании выявления временных и пространственных кодов, являющихся фундаментальными предпосылками производства социального знания и смыслов социальных практик. Оригинальный феноменологический метод социального и политического анализа позволяет автору выявить скрытые смыслы самых разных событий и явлений российской истории и культуры: от большевистской революции до революции сексуальной и от русского авангарда до массового увлечения образами всевозможных монстров. Д.Г.Горин – автор пяти книг; его исследования получили признание как в научном сообществе, так и среди читателей в России и за рубежом. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||