|
Содержание
Из предисловия к переводу
"Трубный глас" Бруно Бауэра является несомненно одним из самых замечательных документов бурной эпохи движения буржуазии 40-х годов Германии. Не случайно "публицистический шеф генерального штаба" левогегельянцев Арнольд Ругэ назвал эту книгу "политически веской". В ней – на теологической почве – взорвалась пышным фейерверком вся накопленная оппозиционная энергия. "Трубный глас" есть, пожалуй, самый яркий образец "политизации", до которой дошли младогегельянцы в эти годы. Эта брошюра – наиболее радикальный результат буржуазной публицистики, развивавшейся в те годы чрезвычайно быстрыми темпами, с лихорадочным напряжением. Для нас "Трубный глас" имеет потому особое значение, что первая его часть, здесь переведенная, была написана в то время, когда Бауэр еще не разошелся с Марксом, когда они находились в дружественных связях и работали совместно над одними и теми же проблемами. Маркс познакомился с Бауэром в Берлине, куда отец направил юношу учиться. Там случай свел Маркса с кружком младогегельянцев, собиравшихся обыкновенно в "Докторском клубе". Клуб этот состоял из доцентов, учителей и писателей, среди которых, кроме Бауэра, были также Фридрих Кеппен, друг по школе Маркса, Рутенберг (Rtg); впоследствии, когда Маркс покинул Берлин, к этому кружку присоединился будущий философ анархизма Макс Штирнер. О степени близости Бруно Бауэра к Марксу в ту пору свидетельствует тот факт; что Бауэр пригласил Маркса в качестве соавтора второй части "Трубного гласа", издание перевода которой последует вскоре за изданием первой. Маркс должен был написать "Трактат о христианском искусстве". Вторая часть "Трубного гласа" по цензурным соображениям вышла анонимно, под названием: "Учение Гегеля о религии и искусстве. Вопрос, обсужденный с точки зрения верующего". Во введении ко второй части "Трубного гласа" придется подробно осветить проблему об авторстве тех или иных частей этой работы, тем более, что мнения авторитетов здесь расходятся. Так, Густав Майер отстаивает мысль, что значительная часть этой книги написана Марксом, а Макс Нетлау выдвигает аргументы против авторства Маркса, Однако, вероятно, что Маркс принимал участие в составлении знаменитого памфлета. Впечатление, произведенное на современников брошюрой, было огромно. Наряду с такими произведениями, как "Сущность христианства" Фейербаха, "Догматика" Штрауса и "Немецкие летописи", молодой Энгельс указывает и на "Трубный глас". По его словам, эта брошюра пошла еще дальше, показывая наличность революционных веяний и у самого Гегеля. "Брошюра эта уже потому так важна для выяснения позиции Гегеля, – пишет Энгельс, – что она показывает, как часто в Гегеле независимый и смелый мыслитель брал верх над поддающимся тысячам влияний профессором. Она является самой блестящей аттестацией человека, которому вменялось в обязанность быть выше своего времени не только в той сфере, где ярко проявился его гений, но и в тех сферах, на которые он не простирался. Брошюра подтверждает, что Гегель оправдал это ожидание". Книга Бауэра (первая часть) появилась в 1841 г. в издании Виганда также анонимно. В целях цензурных Бауэр надевает на себя маску представителя ортодоксии, защитника церкви, религии, – этой единственной "опоры государства". Его задача по существу, однако, заключается в том, чтобы "потрясти эти устои", показав, что гегелевский "принцип" был принципом революционным. Бауэр на многих страницах демонстрирует, что никто до сих пор не понимал подлинно революционного, атеистического духа, проникавшего до глубин систему Гегеля. Гегель все, в том числе и бога, растворяет в одном начале – самосознании: вот главный пронизанный идеализмом тезис работы Бауэра. В "Предисловии" к "Трубному гласу" Бауэр торжественно провозглашает о своем замысле разоблачить перед верующими, и прежде всего перед власть имущими, атеиста и антихриста Гегеля. Ведь вера – оплот государства, и с ее падением зашатаются троны. Бауэр отмечает, что нападки на Гегеля носили половинчатый характер. Их энергия направлена на второстепенных представителей гегелевской школы. Больше того правительства Германии, обольщенные приманчивой видимостью благочестивых слов философа, покровительствуют его системе; почетом пользуются и правогегельянцы, слывущие за верных продолжателей его идей. На самом же деле гегелевская философия – "адская машина". В ней кроется гигантская революционная сила. Лишь младогегельянцы являются подлинными приверженцами "принципа" Гегеля. Если они иногда полемизируют против реакционных выводов своего учителя, то их атаки – просто военная хитрость. Ополчаясь против поверхностной "благочестивой" стороны философии Гегеля они тем самым способствуют проникновению в умы людей безбожного, дьявольского яда, таящегося в ее сути, в ее основе Бауэр подвергает резкой критике противников Гегеля: "позитивных" философов Вейсе и Фихте младшего, богословскую школу шлейермахерианцев. Разумеется, вся эта критика проводится Бауэром под личиной защиты религии и церкви. Это – мнимая атака "справа". Бауэр (считающий себя революционером) старается перещеголять в своем правоверии самых крайних ортодоксов. Он упрекает их за то, что они возлюбили мудрость мира сего, не имеют чистой и простой веры. Бауэр ловко пользуется разногласиями в лагере реакционеров, чтобы показать всю недостаточность их веры, бьет противников их же оружием. По мнению представителей махрового правоверия, вера и разум "две вещи несовместные". Бауэр доводит это положение до яркой наглядности абсурда. Защищая религию, он ее компрометирует. Единственной опорой веры в войне против философии оказывается "божественное невежество и неразумие", попросту говоря, глупость. Во введении, написанном с большим подъемом. Бауэр выставляет Гегеля как, продолжателя французских революционеров. На страницах его книги тлеют под пеплом искры деяний и слов Конвента. Торжествует "блудница – разум". И это все происходит в эпоху реставрации, когда Европа "задушила мерзость" и заново "воздвигла алтари вечного бога". Гегель, восстававший против "всего священного и возвышенного", сумел ловко замаскировать овсе учение. Он развратил молодежь. Плоды сатанинской его работы сказались на младогегельянцах. В них обнаружилась система во всей ее наготе, разоблачилась хитрость древнего змия, соблазнившего прародителей. Бауэр для вскрытия революционного смысла философии Гегеля считает необходимым не столько "снять первый покров" – напускное благочестие Гегеля, – показать несогласие его положений с текстами священного писания, сколько проникнуть в самое сердце учения Гегеля. Тогда видно будет, что религиозное отношение является лишь внутренним отношением самосознания. Идея, абсолютный дух, т.е. не только христианский бог, но и философский бог (бог пантеизма) – лишь момент в развитии мышления человека. В I главе Бауэр излагает точку зрения своего учителя на религию, как на субстанциальное отношение. Он развертывает полемику с Шлейермахером. На первый взгляд, Гегель, критикуя Шлейермахера, становится на обычную точку зрения религиозного сознания. Он говорит о субстанции, всеобщем – бесконечном духе, объемлющем в себе и растворяющем конечных духов. Бог представляется этому сознанию, как самостоятельное существо. Однако, Бауэр показывает, что, по Гегелю, бог распадается, разрешается в самосознании. Субстанция, развиваясь, раскрывается лишь в сознании человека, в движении мировой истории, в государстве, в конечном счете, в философии. Движение всеобщего духа и движение индивидуального сознания философа в последнем завершении совпадают. Человек узревает себя в боге, бог – в человеке. На деле, при этом тождестве самостоятельное существование бога оказывается иллюзией. Бог является лишь продуктом отчуждения самосознания. Оно сначала полагает все свое природное и духовное содержание как что-то себе чуждое, потустороннее. Однако, познавая объект, входя с ним в контакт, самосознание субъективирует предмет снова. Процесс этот (по изложению Бауэра) не бесплоден. Благодаря ему самосознание, упраздняя бесконечный объект, само становится бесконечным. "Субстанция есть тот мгновенный огонь, в котором я приношу в жертву свою конечность и ограниченность". Индивидуальное сознание превращается в сознание абсолютное. Во II главе Бауэр показывает, что так называемый мировой дух, будто бы определяющий процесс истории, является лишь метафорой. Его деяние суть лишь деяния людей, "мысливших в истории и ее революционизировавших". Рядом искусно подобранных цитат Бауэр вызывает впечатление, что настоящее время есть тот критический момент, когда мировой дух "надевает на себя семимильные сапоги, бездушное подгнившее здание падает, и он являет себя в юношеском облике". В III главе Бауэр излагает философские системы с целью обнаружить "нечестивость" Гегеля. Он хочет показать ненависть философа к богу. Гегель восхваляет атомистику как философскую концепцию, исключившую из рассмотрения мира волю бога, Декарта, выводившего философию самостоятельно, без вмешательства религии, из разума, Спинозу за его пантеизм, Фихте, ставившего "я" выше всего на свете, в том числе и бога. Гегель наоборот упрекает "Теодицею" Лейбница, скучную и поверхностную, религиозные причитания – "катехизис для 8-летних детей" – Мальбранша, Канта, санкционировавшего нравственный закон допущением святого законодателя. Бог играет зачастую роль в философии "сточного жолоба", куда стекаются и где разрешаются все противоречия. "Бог имеет ту привилегию, что на него взваливают то, что не может быть понято". Словом – "бог умер для философии". IV гл. – "Ненависть к устоям" – представляет самую важную главу в книге Бауэра. Вопрос ставится о превращении революционной теории в практику. По мнению Бауэра – "теория Гегеля сама по себе была опасной, всеобъемлющей и разрушительной практикой. Она была самой революцией". Несмотря на всю нелепость, такого преувеличения роли теории, Бауэр довольно метко подбирает букет тезисов Гегеля, действительно обнаруживающих революционный дух этого мыслителя. "Философия есть внутреннее лоно духа, который впоследствии получит действительный образ". То место IV главы, где Бауэр формулирует необходимость перехода "теоретического принципа в практику, в дело", имеет тесное родство с тезисом Маркса в "Докторской диссертации": "таков психологический закон, что ставший в себе свободный теоретический дух превращается в практическую энергию и выступает как воля из царства теней Амента, обращается против земной без него сущей действительности". В V главе Бауэр приводит ряд ярких выдержек из "Истории философии" Гегеля, демонстрирующих его восторг перед французами и презрение к немцам. Французские философы имели чувство "глубочайшего возмущения против всего общепринятого и общепризнанного". Они совершили натиск против всех устаревших традиционных учреждений. Благодаря французским философам "стягом всех народов, стали мысль, свобода внутреннего убеждения и совести". В особенности ополчились они против религии, ибо "под знаком креста одержал победу лишь обман; учреждения с этой печатью окостенели, дойдя до последней низости". Гегель восхваляет Робеспьера и Наполеона. В противовес французам, у которых "фанатизм мысли перешел в фанатизм дела", Гегель обвиняет немцев за их вялость и трусость, они "ночные колпаки", "рабы, трепещущие тогда, когда им надо быть свободными" – словом, филистеры. По существу Бауэр здесь поет гимн революции. Он подчеркивает, что младогегельянцы также мечтают о низвержении устоев: – "кто знает, не находится ли уже среди них Дантон, Робеспьер, Марат?" Этот вопрос Бауэра оказался более, чем риторическим. Младогегельянцы оказались на практике величайшими филистерами. VI глава показывает стремление Гегеля к уничтожению религии. "Врата разума сильнее врат ада". "Философия понимает религию, а религия не понимает философии". То существо, которому люди поклоняются, есть сущность человеческого духа. Хотя религия и является актом самосознания, которое "делает себя бесконечным и ставит себя в отношение к своему всеобщему", – в религии имеется все таки некая пассивность. Бог как предмет культа представляется верующему сознанию чем-то чуждым. Мало того "сущность духа" в религии проявляется в чувственном виде: это – Христос, одинокая личность, проживавшая где-то в захолустье Палестины, в дали веков, или теперь обитающая на небесах. Критика религии оканчивается восторженным панегириком самосознания – его "всепоглощающего пламени". В VII главе сопоставляется иудейская религия с религией греческой к явной невыгоде первой. Основное определение религиозного отношения в иудействе, по Гегелю, "страх перед господом". В этой религии, с одной стороны, выступает грубое, единичное, эгоистическое сознание человека, с другой, бог. Но бог есть не что иное, как "реализованный эмпирический индивидуум". Бог как продукт самосознания здесь предельно от него отрывается, представляется ему господином; человек же лишь раб. Недоступный иудейский бог настолько замыкается в своем величии, что отчужденному от него человеку остается лишь опереться на самого себя, на свой эгоизм. Иегова превращается в национального бога, долженствующего обеспечить интересы своих рабов и прежде всего их имущество. Единственной связью между богом и человеком, оказывается владение, дарованное человеку богом. Все "неразумие владения", не являющегося имуществом свободного человека, отражается далее в чисто внешнем характере служения богу, а также и в способе наказания божия за грехи. С религией эгоизма контрастирует религия греческая, религия красоты, искусства и человечности. Греческие боги – боги свободных людей. Человек возвышается от грубого эгоизма. Боги живут в груди человека, дружеские нему относятся, "Доверие к богу есть доверие к самому себе". VIII глава – "Пристрастие к грекам" – является развитием тематики, намеченной в VII главе, на более широкой основа "В блеске востока индивидуум исчезает, впервые на западе свет становится светом мысли, самозажигающейся и отсюда созидающей себе мир". В Греции пробуждается свободная и яркая индивидуальность, свободная наука, прекрасное искусство. "Вкус и любовь к ним кроется в греческой жизни, и из нее почерпнули их дух мы". Скучному и унылому христианскому проповеднику противостоит светский и даже любящий излишества Сократ. В IX главе – "Ненависть к церкви" – Бауэр указывает, что, по Гегелю, – толпа благочестивых людей, осуществивших христианский идеал человека, не могла бы составить народа. Монахи, квакеры и т.д. – паразиты. "Божественная республика, небо на земле, мир братства и духовных пустяков", – это пустая греза. Гегель ставит выше церкви государство как воплощение разума, права и свободы. Церковь тоже пыталась примирить мирское с духовным, но такая попытка привела (в католицизме) к обмирщению церкви – полному разгулу земных страстей духовенства. Подлинное примирение этих начал совершается только в государстве. Бауэр подчеркивает, что осуждение Гегелем церкви простирается и на протестантизм. Церковь должна быть растворена, вернее, уничтожена в государстве. В X главе – "Презрение к священному писанию и священной истории" – Бауэр излагает нападки Гегеля па христианское представление о чуде. Мысль о чуде возможна лини на той стадии развития сознания, "когда всеобщая связь вещей еще не опознана как их объективная природа". Чудо, т.е. произвольное вмешательство бога в ход природы, переворачивающее все вверх дном, – "неразумно, фальшиво и не божественно". Мрачными красками Гегель (по Бауэру) рисует эпоху, когда возникло христианство. Это – век магии, суеверия, презрения к природе, когда люди "разучились видеть и слышать, потеряли чувство действительности и настоящего". Они умели лишь "вперять очи в высь". Разумеется, их свидетельства о тех или иных фактах, в том числе и рассказы о Христе, представляют сплошной миф. В XI главе Бауэр на новом материале ("Философия религии" Гегеля) подробно развивает ужо высказанную им мысль, что религия является плодом самосознания. Человек приходит к убеждению, что бог – лишь зеркальное его отражение. Бауэр показывает "диалектику" самосознания, подводящую к этой мысли о религии. Вначале бог, абсолютное, всеобщее, дан в форме чувства. В чувстве двойное бытие еще не "положено", не выявлено. Но затем, пробуждается размышление. Отношение между эмпирическим и всеобщим самосознанием – между богом и человеком – может быть весьма различным: "высшим напряжением и враждой крайностей и высшим их объединением". Бог как определенность самосознания, слитая с ним в чувстве, далее объективируется, проступает в форме созерцания: бог становится предметом искусства. Так как он произведен художником, то на нем лежит отпечаток субъективности. Однако, статуя, картина, изображающие бога, сами по себе лишены самосознания. В третьей, наиболее высокой форме, которой только и способна достигнуть религия, в представлении, "предмет – это самостоятельный и завершенный до степени субъективности божественный мир". Но и представление есть неадэкватное выражение сущности самосознания. Оно не освобождается в нем еще от чувственного элемента. Представление, правда, ведет борьбу с созерцанием, но, с другой стороны, в нем нуждается, чтобы вообще существовать: в противном случае оно перешло бы в понятие. Мысль в представлении облекается в наглядные чувственные образы, например, – это отец, порождающий сына. В XII главе Бауэр развивает взгляд Гегеля специально на христианскую религию. Она является потому "абсолютной", что в ней в чистой форме сказываются все недостатки религиозного сознания, что "в ней отсутствуют нравственные и эстетические интересы". Христианская троица – лишь "прообраз всеобщей сущности самосознания". В ней представлены все три его момента. В самосознании сначала нет различия между субъектом и объектом. Затем оно, развиваясь, полагает различие. Наконец, оно "полагает себя как таковое, т.е. как всеобщее, возвращающееся из положенного различия в свое единство, но единство опосредствованное". В этом единстве и дается синтез двух первых моментов. Бог-отец, бог-сын и бог-дух святой, проявляющиеся в христианской общине, по Гегелю, и обозначают эти три стадии самосознания, однако, только в форме представления, а не понятия. "Созерцание троицы" является лишь сновидением религиозного сознания о самом себе. В шутливо и живо написанной XIII главе Бауэр в подкрепление своего тезиса "ненависти Гегеля к основательной учености и латинскому письму" приводит недурные цитаты, характеризующие Гегеля "как архиякобинца", восстающего против эрудиции, а также латыни, чтобы на родном языке шире распропагандировать "свои революционные вожделения"... Мы пытались кратко изложить ход основной мысли книги Бауэра. О внешней стороны главным недостатком ее является чрезмерная растянутость (Бруно часто повторяется) и тяжелая "гегелевская" манера изложения. Впрочем последний недочет в известной мере присущ философской литературе той эпохи и отчасти объясняется трудностью и абстрактностью поднимаемых "Трубным гласом" вопросов. Заумный, "птичий", "профессорский" язык, отягощенный к тому же множеством цитат из неблещущего своим стилем Гегеля, оживляется виртуозно подобранными Бауэром библейскими текстами... Об авторе
 Бауэр Бруно Известный немецкий философ и историк. Родился в Эйзенберге (герцогство Саксония-Альтенбург). Образование получил в Берлинском университете, где с 1834 г. читал лекции на богословском факультете. Приват-доцент Берлинского (1834–1839) и Боннского (1839–1842) университетов. Выступил в первых сочинениях решительным сторонником ортодоксального направления, или так называемого «правого» крыла философской школы Гегеля. Поселившись в Бонне, вскоре примкнул к радикальному «левому» крылу гегельянства и в отрицательно-критическом духе этой школы написал работы, за которые был лишен доцентуры. Вернувшись в Берлин, обратился к историческим исследованиям, относящимся преимущественно к событиям XVIII и XIX вв. После 1848 г. эволюционировал вправо и к концу жизни стал сторонником германского рейхсканцлера Бисмарка.
Отвергая гегелевскую абсолютную идею, Б. Бауэр объявил абсолютным самосознание и считал движущей силой истории умственную деятельность «критических личностей». В ряде памфлетов он представил Гегеля атеистом и революционером. Он также написал работы по раннему христианству, в которых имелись тонкие наблюдения, опирающиеся на тщательный научный анализ: чрезвычайно важная мысль о тесной связи формирующегося христианства с историческими силами и общественными отношениями своего времени; серьезное изучение греко-александрийских элементов в формировании христианства и превращении его в мировую религию; выводы относительно состава, авторства, хронологической последовательности новозаветных произведений и др. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||