Шукуров Ш.М. Образ человека в искусстве ислама Изд. 2

Оглавление

Предисловие

Цель этой книги необычна в первую очередь для ее автора. В ней предпринимается попытка сопрячь прошлое и настоящее, традиционное и современное искусство, каллиграфию и архитектуру мусульман на всем протяжении их обитания. Сказанное не означает, что книга нацелена на некий исторический обзор. Напротив, мы предпринимаем все возможное для того, чтобы оценить традиционные и современные смыслы и формы в теоретическом плане. Необходимо помнить, что мои частные и многолетние исследования предшествовали ведению работы уже в новом, много более абстрагированном ключе. Многие формулы отрабатывались на основе индукции, знания конкретного материала, взывающего к соответствующим или неожиданным выводам. Потому тот, кто почувствует необходимость обращения к более подробным иллюстрациям, может ознакомиться с ними в моих предыдущих книгах.

Сказанное, однако, не исключает и того, что следует пренебрегать дедукцией. Иногда одна сквозная мысль, пришедшая неожиданно, буквально на ходу, может преобразовать наши прежние представления об искусстве эпохи или истории искусства отдельной культуры в нечто новое и неожиданное. В настоящем исследовании я намеренно отстраняюсь от массированного исследования материала во имя выводов, покоящихся как на собственных наблюдениях, так и на выводах других ученых и философов в самых широких областях гуманитарии.

Предметом данного исследования является образ человека. Я избираю два режима исследования: во-первых, человек представлен как объект, как центральное семантическое и концептуальное событие в искусстве и архитектуре и, во-вторых, человек подается как субъект, как носитель определенной точки зрения. Однако все дело в том, что субъективная позиция человека со временем изменяется, а потому меняется и онтологическая среда, в которой реализуется образ человека. В книге я принимаю ту критику Хайдеггера, которая подчеркивала невозможность суждения об исторической тотальности единой онтологии. Онтология прошлого отлична от современного отношения к Бытию. И это обстоятельство, в частности, явилось причиной обращения к современным формам эпистемологии.

Современный мир интернационализируется и технологизируется, это следует понимать и принимать как данность и неотъемлемость настоящей жизни, что, в свою очередь, с несомненностью находит прямое отражение в творчестве мусульман всего мира. Изменяется не просто сам человек, перемены следуют и в антропологии, которая заявляет о приходе новой онтологии, новых средств понимания человека – неизведанных ранее концептов и методик. На первый план, в отличие от прошлых методов освоения мира человека, в отличие от знаковой теории прошлого и недавнего прошлого, выступает дискурсия. Важно не значение того или иного образа, а его внутреннее построение и интерконтекстуальные связи. Существен не "нарциссизм трансценденции" (Фуко), а заданные, имманентные законы образа, которые, собственно, и являются источником его поливалентной семантики и всевозможной концептуализации.

Понимая это, я предпринял, в частности, попытку "схватить" (Уайтхед, Делез), с моей точки зрения, наиболее яркие этапы позиционирования человека в исламской теологии суфизма и истории. С этой целью я обратился к образу Совершенного Человека и предпосылкам рождения нового человека в результате походов Александра Македонского. С исламской точки зрения, это есть один образ, коранический образ Зулкарнайна. Образ Совершенного Человека характерен тем, что он поливалентен, его конечный образ неисповедим, ибо он воплощает собой все Творение и он метаантропологичен. Метаантропология – это тот конечный горизонт образа человека, с которым читатель столкнется в этой книге.

Я настаиваю на том, что эстетические начала невозможно понять без знания духовной или исторической практики. По этой причине, прежде чем я обращаюсь к тем или иным вопросам теории архитектуры и изобразительного искусства, я предпочитаю рассмотреть механизм управления процессом слепки образов. Чтобы понять, что такое совершенство и красота в искусстве, я предпочитаю начать долгий разговор об образе Совершенного Человека в теологии и философии ислама. В другом случае я не мог бы завести разговор о концептуальной связи минарета и небоскреба без введения в новую теорию геопространства, предложенную Александром Македонским и его учителем Аристотелем. Было бы странным в книге об образе человека отказаться от новой теории мироустройства, усмотренную мною в свершениях Александра Великого.

В силу сказанного целью настоящей книги будут не поиски значений, напротив, я нацеливаюсь на поиски дискурсии искусства, архитектуры, истории и духовной практики в творчестве исламского мира. Ни в коем случае нельзя смешивать все эти дискурсы, но понимать, что дискурсивная практика духовного начала превалировала в культуре Cредневековья следует непременно. Целью книги, в частности, является выявление закономерностей художественного образа человека, т.е. той частности, которая всегда помнит об общем. Ведь таков риторический постулат самой культуры ислама: общее всегда превалирует над частным. А частное всегда привносит в общее такие черты, которые не всегда увидишь невооруженным глазом. Речь идет о правилах, которые, на первый взгляд, могут противоречить Закону, но только при отдаленном рассмотрении этих правил. Именно своеобразие правил формирует то, что именуется дискурсом; увидеть сообразность этих правил Закону – наша задача. Между тем оказывается, что правила отличны стремлением к разнообразию, приходят времена, когда законы игры требуют пересмотра.

Правила в исламском мире устанавливается именно исламом, всем тем культурным ареалом форм и значений, который окружает вероисповедное ядро – иман, за которым следует Закон и законы. Ислам в этом смысле есть и иман, но иман не есть ислам. По этой причине, когда говорится о культуре ислама, под этим выражением понимается все наследие духовной и материальной традиции тех стран и народов, где доминировал иман, вероисповедное начало третьей авраамической религии. Иман, безусловно, влияет на ислам, иначе и быть не может, но ислам все-таки живет своей созидательной жизнью, прорабатывая культуру. Скажем, иман никак не мог предусмотреть, что ислам в Средневековье станет по существу эллинизированной, перипатетической культурой. Это коснулось в первую очередь философии, суфизма и даже теологии. Ведь теология находится в лоне ислама, а не имана. Реакция на это обстоятельство пришла слишком поздно.

Парижский философ (кстати, друг Фуко, Гваттари и Делеза) М.Аркун, пожалуй, самый проницательный исследователь духовной мысли мусульман (наряду с С.Х.Насром), в своем обращении к современным архитекторам высказал такое суждение: мы, сказал он, должны заниматься не джихадом, а иджтихадом. Его слова требуют разъяснения в особенности для русского читателя. Надо знать, что призыв Аркуна был направлен против той агрессивной социально-политической формы джихада, которая столь распространена сейчас в среде арабской молодежи и низших слоев интеллигенции. Социальный и в особенности политический джихад, действительно, агрессивен и деструктивен. Он не выводит человека и общество на освоение новых горизонтов. Более того, политизированный джихад стирает все возможные и даже обретенные горизонты. В этом смысле джихад пассивен, если он не обретает своего истинного, внутреннего измерения человека.

Аркун, однако, говорил об иджтихаде – понятии, скорее, теологическом, нежели художественном. Иджтихад (усердие) обозначает особые старания теологов и юристов прошлого по усовершенствованию заветов и законов, исходящих от Корана и сунны. Иджтихад работает на границе совершенствования и волюнтаризма (бид'ат), поэтому в XI в. было объявлено, что "врата иджтихада закрыты". Следовательно, Аркун призывает вновь открыть врата иджтихада. То есть предлагается повести работу по вскрытию или нанесению новых горизонтов вовсе не в области теологии. Объектом иджтихада должна стать художественная практика и, в первую очередь, философия и архитектура.

Речь идет о формировании горизонтов новой онтологии, иного по сравнению с перипатетической практикой классического ислама понимания Корана и сунны. Аркун в своих работах постоянно подчеркивает, что исламская теология и творческая мысль были заражены идеями Аристотеля, они действовали в духе его философии, и это – абсурдно, ислам должен оставаться исламом. Ислам должен, наконец, найти свой путь и свои онтологические горизонты существования. Тот же самый Коран вовсе не понят, необходимы новые подходы для понимания и Корана, и сунны, и всей культуры прошлого. Речь идет о переинтерпретации всей традиции. И в этом ключе Аркун поясняет, что современный архитектор или художник не может работать в духе старой творческой мысли. Необходимы "новый художественный язык, новый синтаксис, новая семантика". В первой же главе мне придется напомнить о призыве Аркуна во время обращения к антропологии современной мечети. Занимаясь в основном природой образа человека, мы не намерены долго оспаривать расхожие и предельно обманчивые суждения даже профессиональных историков искусства. Надо твердо запомнить, что в этой книге впервые предпринимается попытка понять как, каким образом не просто изображен, а представлен человек. Следовательно, нам придется понять и правила этого представления. Дискурсивные возможности и закономерности искусства и архитектуры ислама пора, наконец, поставить не в качестве вопроса, а настоятельной задачи. Соответственно, проблема значений также должна изменить свой статус, хотя в других своих работах я много говорил об этом. Напомню, культура ислама сильна теорией метафоры, что не позволяет ее, кстати, понять людям, воспитанным в русле христианской или христианизированной традиции. Даже после работ Рикера европейская культура плохо знает (кроме французов) преобразующую мощь метафоры.

Цели, поставленные в этой книге, в том числе направлены именно на вышеизложенное понимание задач по выработке новых горизонтов иджтихада, с помощью которых автор намерен обсудить проблемы исламской истории искусства, истории и духовной мысли от начала творческой активности мусульман до каллиграфии и архитектуры конца XX в.

Я предпринимаю массированный анализ вещи в средневековом ее понимании посредством высветления (транспаренции) ее возможных смысловых горизонтов. При этом я принципиально ухожу от семиотического противопоставления концептуального состояния вещи на оппозиционные пары. Наличие внутренней оппозиции вещи не есть ее извечное структурное состояние, напротив, сие является ситуативным и неравновесным качествованием вещи. Логичнее было бы говорить о процессуальной оппозиционности во имя высветления того горизонта вещи, с которым придется работать в этом месте и в это время.

Легче всего сказанное пояснить на примере божественных имен: они часто составляют на первый взгляд противоположные по значению пары. На самом же деле в этом нет никакой оппозиционности – выдвижение какого-либо имени на первый план означает активизацию определенных качеств вещи в определенный момент ее существования.

По этой причине, когда я буду говорить в книге о значении для культуры Логосферы, это не означает того, что подразумевается полное отсутствие Иконосферы. Просто-напросто Иконосфера в данный момент времени находится в тени вещи, она актуализирована, но не для того, чтобы быть репрезентированной. В данном и во многих других случаях образ тени оказывается концептом многих событий, о значении тени, и роли тени в устройстве мироздания часто говорили поэты и философы Средневековья.

И последнее предуведомление. Поисковый охват проблем визуальной антропологии не может быть исчерпан никогда. То, что сделано, то сделано. Справедливым выводом, предваряющим чтение книги, может быть только одно: она по определению проблемна в том смысле, что книга ни в коем случае не претендует на законченность темы, на разрешение вопросов, на закрытие обсуждаемых проблем. В книге ставятся задачи, некоторые из которых посильно решаются, а другие обращаются для автора в проблему, одновременно ускользающую и оставленную на время. Именно поэтому я отказался от заключения, ибо, повторяю, эта книга лишь ставит предварительные проблемы, а не решает задачи. Заключения – дело будущего.

Отзыв

Отзыв на рукопись книги Ш.М.Шукурова "Образ человека в искусстве ислама"

Задача книги Ш.М.Шукурова – не столько критика уже многократно опровергнутого расхожего суждения об отсутствии в искусстве ислама образов людей, сколько попытка предметной характеристики своеобразия трактовки в исламе темы человека.

Текст книги Ш.М.Шукурова отличается большим масштабом развиваемых идей и и соответствующим ему уровнем научных рассуждений. Опираясь в основном на уже опубликованные им же фактические данные, он привлекает и ряд интересных новых сведений (так, уникальны данные о скрытых изобразительных мотивах в иллюминации текста Корана VIII века), что вкупе позволяет ему выйти на уровень мета-обобщений. Это было бы невозможно без широкого междисциплинарного контекста, в котором рассматриваются проблемы архитектуры и искусства, а также при менее широком историческом диапазоне рассматриваемых явлений. Поэтому в работу органично входят проблемы современной, в том числе и мусульманской, архитектуры. Не случайны привлекаемые в работе аналогии между принципами современной лэндморфной архитектуры и особенностями трактовки пространства в традиционной мечети. В то же время в архитектуре мечети автор вскрывает слой ее нумерологических значений, которые позволяют усматривать в ней человеческие измерения. Значительный интерес представляют рассуждения автора о значениях башенной формы в архитектуре, о ее потенциальных антропоморфных аналогиях и подчеркнуто знаковой роли в окружающем человека геопространстве. Заслуживает особого внимания и возможность трактовки минарета как светильника и указателя пути, что обосновывается автором книги терминологически (отметим, что эта тема перекликается с приведенными в последней главе чрезвычайно существенными для историка культуры данными о трактовке света, и – в более частном смысле – нимбов в искусстве ислама).

Автор оперирует с большими массивами идей, вокруг которых существует целое поле значений и дополнительных смыслов, что требует обширного логического инструментария. Ш.М.Шукуров совершенствует его по мере продвижения по проблематике; картины метода написаны им с чисто художественным блеском.

Книга отличается весомостью и в то же время впечатляет свежестью и яркостью идей.