Вайман С.Т. Драматический диалог

Оглавление

Предисловие

Настоящая работа – попытка уяснить некоторые, как представляется автору, важные аспекты диалогического художественного мышления. Особо занимает его диалог драматический. И не случайно: еще и доныне мы то и дело тщимся как-то ухватить доминантные смыслы драмы, минуя ее диалогическую "существенность". Может быть, отчасти это объясняется тем, что над сознанием человека, "входящего" в драматический текст, нередко тяготеет преобладающий опыт восприятия эпики. Впрочем, возможны и другие соображения на этот счет.

Сакраментальное гносеологическое клише типа "диалог – это...", признаться, автору не слишком по сердцу, и потому анализу основного материала – драматического диалога – предпослан в монографии неназывной, полиморфный анализ диалога как такового – как высшей смыслогенной формы общения человека с человеком. Здесь – поиск "принципиальной схемы" диалога безотносительно к жанровой его маркировке.

Тематическая доминанта работы – диалогика русской драмы – движение от эмбриональных к развитым ее структурам, – от линейных, катехизисных образований вплоть до транстекстуальных репличных коммуникаций. Следует отметить, что общие контуры этого процесса прочерчены в работе не чересчур твердым пером. И вот почему. Скажем, элементы транстекстуальности, т.е. смысловой переклички разноместных реплик, характерной для эволюционно продвинутых диалогических форм, встречаются – спорадически – уже у Сумарокова, а элементы линейного драматического письма зачастую делают погоду, например, в драматургии Льва Толстого. Я хочу сказать, что эволюция диалогики русской драмы – протяженность неоднородная, "переломистая". Это – движение доминант, коммуникативных структур, причем каждая последующая – значительная по человеческому своему "объему" – в той или иной мере прихватывает "всю массу" (Гоголь) исторически наработанных диалоговых накоплений. Собственно, любая конкретная, художественно совершенная – диалогическая структура – момент эволюции именно "всей массы" уже накопленных драматических структур. (Вспомним: часть – момент перехода целого в часть.)

Естественно, исследование проблемы столь масштабной по плечу разве что коллективу специалистов, и в настоящей работе мы только пытаемся аналитически разведать ее общую логику и смысловые акценты. Понятно, работа эта – не учебник и не учебное пособие, а чреда очерков, под разными углами изучающих некоторые грани и плоскости диалога. Автор видел свою задачу в том, чтобы расставить в пространстве русской драматической диалогики несколько концептуальных вех, не более того. Что касается конкретных обращений к тем или иным выдающимся текстам, то в этом смысле предпочтение было отдано принципу свободного выбора материала, независимо от канонических историко-литературных его "привязок", – цеховыми комплексами автор не отягощен.

И последнее. В главе об А.Н.Островском специальный анализ диалогической структуры по необходимости захватывает также и не связанные с ним непосредственно, но текстуально к нему примыкающие фрагменты. Например, помимо размышлений об "органическом диалоге" ("Гроза") в раздел, ему посвященный, включены анализы и других, сопредельных, также "островских" текстов. Не исключено, что такого рода сверхтематические наращения позволят более полно ощутить и осознать глубочайшую укорененность "органического диалога" во всеохватной органике "русской трагедии".

Краткие итоги

В предложенной читателю работе диалог семантически отграничен от диспута, полемики и прочих жанров речевой борьбы человека с человеком. Его живая почва и суть – не уничтожение, а сохранение партнера, стимуляция предельного его самораскрытия, общий порыв к продуктивной смысловой незавершенности. Решая какую-либо специальную, отраслевую задачу, "диалогисты" пробиваются навстречу друг другу, к более тонкому взаимопониманию. Разработке проблемы амбивалентно сопутствует разработка своей собственной духовной и нравственной "наличности". Здесь анализ предмета совпадает с самоанализом субъекта. Маршрут диспута – от незнания к знанию; маршрут диалога – от знания к незнанию, ибо человек – не ребус, и движение навстречу ему – не рассекречивание тайны, а умножение ее.

На страницах работы сделано усилие "запечатлеть" момент зарождения диалога (в русской драме), некоторые эмбриональные формы преддиалогического общения, прояснить категории "обращенности", "ситуативности", "диалогического избытка" и др. Автор вводит понятия "транстекстуального диалога", "инодиалога", "диалогической психологии" и "диалогического (внутреннего) пространства". Значительное место отведено "парасловесному диалогу" – смысловому полю между словом и жестом, объемлющему всю внесловесную "конкретику" диалогического поведения персонажа (мимику, интонацию, телодвижения, собственно жест). В этом контексте рассмотрены взаимоотношения реплики и ремарки, способность жеста интонировать и завершать слово, опережать, готовить и опровергать его, а также моделировать подсознание.

Автор попытался – в жанре свободной интерпретации ("по мотивам") представить некоторые смысловые срезы антропологической теории Мартина Бубера, мыслителя, чьи сочинения лишь сравнительно недавно и крайне вяло вошли у нас в философско-эстетический обиход. Буберовская концепция диалога не противостоит, как мы стремились показать, бахтинской, но обильно дополняет ее. Это – диалогика не борьбы, а согласия, оригинальная и, не побоюсь сказать, злободневная в современном раздерганном и вышедшем из берегов мире форма человеческой коммуникации.

Эти и многие другие аспекты теории диалогического мышления (часть первая) предпосланы в работе разговору о русском драматическом диалоге – в первую очередь об эволюционной его доминанте. Именно: движение драматической речи от простого размена реплик, катехизисных, линейных вопрошаний и откликов к вольным просторам транстекстуальности. Объективности ради следует заметить, что спорадически транстекстуальность проблескивает уже в раннем русском драматическом репертуаре. В позднейшей драме она обретает неизмеримо более внушительный диапазон – изобильный разброс разноместных межперсонажных контактов. Если у А.Н.Островского и Чехова речевая транстекстуальность носит характер конкретных персонажных адресований, то у Толстого (например, во "Власти тьмы" и "Живом трупе") она гораздо менее привязана к отдельным лицам: разноместность реплик – зовов и откликов – утрачивает композиционную необходимость и обретает статус "вероятья" (Б.Пастернак). Реплика послана в диалогическую даль, а кто персонально на нее откликнется – это уже всецело зависит от степени созвучия инициативного "отправителя" и непредсказуемого "получателя".

Работа закончена, но не завершена, – смысловые ресурсы ее, несомненно, будут умножены в исследованиях, авторы которых не устанут теоретически расплетать тайны русского драматического диалога.