Лайонз Дж. Введение в теоретическую лингвистику.
Пер. с англ. Изд. 2

Оглавление

Вступление

Теоретическая лингвистика на перепутье

(О КНИГЕ ДЖ. ЛАЙОНЗА "ВВЕДЕНИЕ В ТЕОРЕТИЧЕСКУЮ ЛИНГВИСТИКУ")

У книги профессора Эдинбургского университета Джона Лайонза счастливая судьба. Впервые опубликованная в 1968 году, она многократно затем переиздавалась. Ей было посвящено довольно большое количество в основном благожелательных рецензий. Она была переведена на французский (в 1970 г.), испанский (в 1971 г.) и немецкий (в 1971–1972 гг.) языки, а сейчас предлагается в русском переводе – успех, который редко сопутствует книгам такого рода (пока непревзойденный рекорд переводов держит "Курс общей лингвистики" Ф.Де Соссюра). Следует думать, что такой успех был обусловлен и достоинствами самой книги и тем обстоятельством, что она отвечала потребностям, возникшим в ходе развития науки о языке в данный период. Видимо, с описания сложившейся к этому времени ситуации в лингвистике и следует начинать разговор о книге Дж.Лайонза – это тем более оправданно, что она несет на себе ясный отпечаток всей сложности этой ситуации.

2.

В бурном развитии науки о языке, последовавшем за окончанием первой мировой войны и изобиловавшем созданием многочисленных лингвистических школ, направлений и теорий, Великобритания занимала несколько стороннюю позицию. В этой сфере духовной деятельности она оставалась верной себе и строго соблюдала классические традиции изучения языка, восходящие к античности. Естественным образом эта классическая традиция в Великобритании подверглась некоторым преобразованиям, обусловленным особенностями структуры английского языка (о них еще будет идти речь), но в общем мало отступала от "общеевропейского стандарта". Пожалуй, единственный вклад, внесенный английскими лингвистами в борьбу идей, которая развернулась в это время в мировой лингвистике, сводился к созданию так называемой Лондонской школы лингвистики, которую возглавил Дж.Фёрс. Надо, впрочем, отметить, отнюдь не принижая заслуг Дж.Фёрса, что его школа, развивавшая концепцию "контекста ситуации" Бронислава Малиновского и рассматривавшая употребление языка как одну из форм человеческой жизни, выполняла в значительной мере оборонительные функции. Она стремилась преградить путь проникновению в Великобританию антименталистической блумфилдианской лингвистики, противопоставляя этой последней такое изучение языка, которое позволила бы выделить значимые единицы, объединяющие в себе лингвистические и внелингвистические знания, поскольку, по определению, Дж.Фёрса, "модусы знания предполагают модусы опыта". Современный представитель "неофёрсианской" теории (получившей наименование "системной грамматики") Майкл Холлидей остается верным заветам своего учителя, но вместе с тем уже стремится учесть концепции, зародившиеся в недрах современной социолингвистики и функциональной лингвистики.

Усилия Дж. Фёрса не ознаменовались, однако, полным успехом, и ряд наиболее восприимчивых к новым веяниям английских лингвистов (среди прочих к ним относится и Дж.Лайонз) восприняли многое из того, что шло из заокеанской дали и что известно теперь под именем таксономической блумфилдианской и постблумфилдиакской лингвистики. Здесь нет надобности излагать существо этой лингвистической "парадигмы", но о некоторых главных ее чертах следует напомнить, так как от этих ее особенностей отталкивалось следующее звено в цепи становления современной лингвистики, связанное с именем Н.Хомского. Это уместно сделать также и потому, что таксономическая лингвистика Л.Блумфилда вовсе не канула в прошлое, но сохраняет свои позиции в некоторых областях лингвистического исследования и таким образом выступает в сегодняшней лингвистике в качестве живой силы. Как это ни может показаться парадоксальным, но именно ученый из Великобритании – Р.Робине – недавно выступил с настоятельным призывом вернуть дескриптивную лингвистику в британские (да и вообще во все) университеты, так как "она имеет достаточно заслуг, чтобы занять свое место в преподавании. Блумфилдианские описания способны дать нелингвистам и студентам, начинающим изучать лингвистику, картину того, что такое лингвистика, к чему она стремится и что значит "лингвистически рассуждать" о языке и о языках".

Все теоретическое содержание дескриптивной лингвистики вполне укладывается в "Ряд постулатов для науки о языке" Л.Блумфилда, которые своей нарочито "строгой" формой изложения, включающего "гипотезы" и определения, производят ныне даже несколько комичное впечатление. Главный теоретический тезис "Постулатов" в сущности заключается в том, что никакой теории и не надо. Нужны лишь "объективные" и, конечно, строгие процедуры сегментации и описания языка. Но у самого Л.Блумфилда, кроме "Постулатов", был и другой труд – "Язык", где теория все же была. И вообще Л.Блумфилд оказался шире "блумфилдианства", так как все же говорил о значении (вынося его за рамки лингвистического описания) и давал определение таким единицам, как слово, словосочетание и даже предложение. А "блумфилдианство", и в особенности постблумфилдианство, замкнулось в значительно более узких рамках.

Дескриптивная лингвистика, включавшая в себя методические установки Л.Блумфилда и его последователей, твердо усвоила тезис Ф.Боаса о совершенной непригодности традиционной "европейской" лингвистики для описания индейских языков, с которыми пришлось столкнуться американским языковедам и которые никак не согласовывались с лингвистическими представлениями, выработанными преимущественно на материале индоевропейских языков. Ф.Боас требовал независимого от заранее заданных схем описания языков, описания их "изнутри". То, что первоначально было подсказано потребностями изучения индейских языков, приобрело, однако, в дескриптивной лингвистике универсальную значимость. Она поставила своей целью создать совершенно новые процедуры описания языков, которые были бы одинаково пригодны для любых языков, независимо от их структурных особенностей и тем более – генетических классификаций. Полностью освободиться от гнета европейской лингвистической традиции, конечно, не удалось, хотя и делались декларативные заявления об абсолютной никчемности такой, например, категории, как слово, которое занимает в европейской лингвистике центральную позицию (почему и можно назвать ее лексикоцентрической). Волей-неволей пришлось во многом оставаться в кругу тех же самых понятий, категорий и единиц. Но методы их выделения и описания имели безусловно совершенно оригинальный характер. Однако этим дело не ограничилось – подверглись изменению акценты лингвистического исследования. И это последнее обстоятельство особенно существенно при оценке дескриптивной лингвистики. Все выработанные в ее пределах описательные процедуры, начиная от работ самого Л.Блумфилда, получившие наиболее полное выражение в работах 3. Хэрриса и представленные в современной американской лингвистике ее наследниками – тагмемикой, стратификационной грамматикой и грамматикой зависимостей, – все это лишь производное от общих методических установок, характеризующих дескриптивную лингвистику в целом. А эти установки требовали: полного отказа от учета значимой стороны лингвистических единиц (и шире – от всякого функционализма), вычленения лингвистических единиц посредством чисто формальных процедур, опирающихся на окружение (аранжировку), последовательность и встречаемость, упора на устную речь, сугубого следования индуктивным принципам исследования (стоит вспомнить знаменитое положение Л, Блумфилда: "Единственными полезными обобщениями относительно языка являются индуктивные обобщения").

Но превыше всего этого стояли два принципа: строгость и объективность. Чуть ли не обожествляя оба эти принципа и стремясь укрепить их, дескриптивная лингвистика шла на союзы с теорией информации, кибернетикой, математической статистикой и логикой, иногда теряя грань между этими науками и собственно лингвистикой. Как писал позднее один из видных представителей дескриптивизма Чарлз Хоккетт, "мы искали "строгости" любой ценой", "хотя мы и не располагали достаточно строгим ее определением", а когда это казалось нужным, то "готовы были подогнать свой материал, если этот подогнанный материал больше, чем реальные факты языка, подходил для некоторых методических демонстраций".

Так обстояло дело в США в 30-е, 40-е гг. и в первой половине 50-х гг. И новые веяния в эти годы стали переходить океан, захватывая в сферу своего действия и европейские страны. А в 1957 г. вышла в свет небольшая книжечка ученика 3. Хэрриса Н.Хомского "Синтаксические структуры", с которой началась так называемая "хомскианская революция". Эта книжечка, по сути дела, представляла собой лишь весьма краткое изложение огромного труда, который был напечатан мимеографическим способом, известен был лишь узкому кругу специалистов и не вызывал у них особого восторга. Но все началось именно с "Синтаксических структур".

Н.Хомский не изменил главным заветам своего учителя 3. Хэрриса да и всей дескриптивной лингвистике в целом, как это нередко изображается. Он проявил даже большую строгость в своих построениях. Он не отказался и от формальных процедур описания, хотя и предал анафеме всю таксономическую лингвистику и подверг полному разгрому бихевиоризм, составляющий теоретическую основу блумфилдианства. Его собственные процедуры с их подразделениями правил, их последовательностями применения и ограничениями действия оказались еще более сложными и громоздкими, чем критикуемые им модели грамматик непосредственно составляющих, которыми пользовались его предшественники.

Не очень погрешил Н.Хомский и в своем отношении к традиционной грамматике. Он заявил, что его грамматика (равнозначная лингвистической теории) в своих общих чертах представляет хорошо знакомую всем традиционную грамматику, которую он, однако, подчиняет требованиям формального анализа, эксплицирующего действительную структуру языка. И в общем это заявление соответствует действительности. Характерно, что он без всяких определений оперирует такими категориями, как предложение, сочетание, слово, предполагая, очевидно, что вполне можно удовлетвориться теми представлениями (с его точки зрения, интуитивными) этих категорий, которые можно найти в любой традиционной грамматике.

Правда, при этом Н.Хомский позволяет себе ряд констатации, которые вызывают особое недовольство представителей традиционной лингвистики и составляют содержание главных их упреков в адрес трансформационной порождающей грамматики. Во-первых, он с предельной ясностью заявляет, что его грамматика имеет дело с идеализированной моделью языка, которая не может учитывать возможных отклонений от нее, и в частности тех, какие вызываются всякого рода экстралингвистическими факторами. Следует, впрочем, отметить, что именно таким образом поступают все традиционные описательные грамматики, используя при этом другую терминологию: вместо идеализированной модели языка (имеющей дело лишь с правильными предложениями) описательные грамматики толкуют о нормативных предписаниях (опять-таки имеющих в виду лишь правильные предложения). Во-вторых, Н.Хомский проводит резкое разграничение между компетенцией (то есть совокупностью лингвистических знаний, обеспечивающих построение и понимание правильных предложений) и употреблением (то есть использованием этих знаний в конкретных ситуациях и для различных целей) и объявляет, что его теория есть всего лишь теория лингвистической компетенции. Совершенно аналогичным образом описательные грамматики отмысливаются от речи и содержанием своих описаний делают язык. Надо, однако, отметить, что получающийся в результате подобного рода вычислительных операций остаток (в одном случае лингвистическая или языковая компетенция, а в другом – язык) оказывается далеко не однозначным – и именно здесь начинаются расхождения между традиционной лингвистикой и теоретической моделью Н.Хомского, обычно известной под названием генеративной лингвистики (в силу ее упора на понятие порождения, или "генерации"). Но чтобы закончить рассмотрение отношения Н.Хомского к лингвистической традиции, стоит сказать, что оно принимает такую глубокую форму, что уходит в забытую современной наукой о языке даль – к принципам "картезианской" лингвистики, а точнее, философии.

Главной особенностью "хомскианской" революции является то, что она поставила себе целью восстановить лингвистику во всех ее менталистических правах – и до такой степени, чтобы можно было говорить о лингвистике даже как о части психологии, точнее, того ее раздела, который именуется психологией познания. Американская дескриптивная лингвистика увязла в описательных процедурных манипуляциях, а Н.Хомский предложил ей заняться большими, глобальными проблемами теоретической лингвистики. Он потребовал еще большего – и это уже касалось не только американской лингвистики, но и всей мировой лингвистики – он потребовал, чтобы наука о языке поднялась на следующую ступень своего научного становления и превратилась из науки описательной в науку объяснительную.

Надо сразу же сказать, что таким требованиям не смог удовлетворить и сам Н.Хомский. Новые задачи он стал решать старыми средствами и вместо объяснительной теории дал новый вариант описательной процедуры, в центре которой оказалось уже не слово, а предложение. На первых порах предложение в его единоличном статусе сделало попытку присвоить себе все, что принадлежало другим компонентам языка, и так появились грамматика без всякого обращения к значению и синтаксис, подавляющий семантику. Но затем, под натиском весьма основательных аргументов, генеративной лингвистике пришлось пойти на значительные уступки – она ввела разграничение между поверхностной и глубинной структурой языка, что знаменовало собой переход к более привычным представлениям, и включила в свою модель фонетический и семантический компоненты. Но и это не спасло модель трансформационной порождающей грамматики от весьма основательных критических ударов даже со стороны ее последователей. Искушенные во всех хитростях методических процедур описания, сами же американские лингвисты находили все новые и новые прорехи в предлагаемых Н.Хомским правилах, а Н.Хомский, не успевая латать их, все больше и больше уходил в сторону сугубо теоретических вопросов, которые во многом стали выходить за пределы лингвистики даже и в том широком смысле, в каком он ее первоначально представлял.

И вот как раз к этому времени относится появление книги Дж.Лайонза. Как же отразились в ней все эти события?

3.

Книги по теоретической лингвистике (независимо от полноты и широты охватываемого ими материала) в общем можно свести к двум типам. Первый из них представлен такими трудами, как "Принципы истории языка" Г.Пауля, "Курс общей лингвистики" Ф.де Соссюра или "Язык" Л.Блумфилда. В трудах этого типа последовательно излагается теоретическая концепция, которая отличается от общепринятых концепций и представляется автору единственно правильной. Такого рода изложения можно назвать творчески теоретическими.

В книгах другого типа их авторы стремятся встать на "объективную" точку зрения и в меру своей добросовестности и осведомленности рассказать читателю, как на сегодняшний день обстоит дело в науке. А читателю вменяется в обязанность отнестись ко всему, о чем говорится в их книгах, как к совокупности бесспорных истин. Этот вид изложения вполне допустимо охарактеризовать как догматический. Примерам такого изложения несть числа.

Редким и своеобразным уклонением от данных двух типов являются книги типа "Введения в общую лингвистику" Френсиса Диннина, где сначала дается описание основных проблем лингвистики, как они обычно понимаются на данном этапе ее развития, а затем рассматриваются также теоретические концепции ряда выдающихся ученых современности – Соссюра, Сепира, Блумфилда, Фёрса, Ельмслева, Хомского. Лингвистика предстает здесь во всем многообразии своих идей.

Книга Дж. Лайонза также не укладывается в указанные два основных типа руководств по теоретической лингвистике. В ней нет оригинальной теоретической концепции, но она не представляет собой и очередного варианта догматического лингвистического требника. В начале своего "Предисловия" автор ее пишет, что он поставил себе целью создать "введение в проблематику основных направлений современной лингвистики", – замысел, заслуживающий самого настоятельного поощрения и несомненно отвечающий назревшей потребности (чем в известной мере и объясняется успех книги Дж.Лайонза). Но воплощение этого замысла оставляет невольное впечатление, что мы имеем дело с чем-то, напоминающим, скорее, ответ очень прилежного ученика некоему неведомому экзаменатору. Ученик выкладывает своему экзаменатору все, что знает (а знает он довольно много), не очень заботясь о последовательности и связности своего изложения. Именно поэтому один раздел его книги воспроизводит одно из "значительных направлений в современной лингвистке", другой раздел – другое направление, а третий раздел – третье направление. Естественным образом, ничего цельного при таком изложении не могло получиться. Пожалуй, наиболее характерной чертой книги Дж.Лайонза является как раз ее эклектичность, но при этом эклектичность особого порядка: это избирательная эклектичность. За пределами книги осталось многое, что имело все основания быть отнесенным к "наиболее значительным направлениям в современной лингвистике", – и функциональная лингвистика, и глоссематика, и менталистическая линия американской лингвистики (представленной такими именами, как Э.Сепир и Б.Уорф), и даже собственно английское явление – школа Дж.Фёрса. В книгу вошли только упомянутые выше направления. А многое из того, что есть, никак не укладывается в понятие "современной лингвистики".

Но из всего сказанного не следует делать вывода, что книга Дж.Лайонза совсем лишена единых общих принципов и оригинальности мышления. И то и другое в ней есть, составляя, с одной стороны, ее "парадигматическую" (в смысле Т.Куна) основу, а, с другой стороны, придавая книге особый интерес. Своеобразие ее проявляется в самом отборе теоретических ориентиров, но в еще большей мере – в трактовке проблем, включенных в книгу.

Что касается общих принципов, то, в формулировке самого автора, они сводятся к следующему. Во-первых, "главная задача лингвиста заключается в описании того, как люди говорят и пишут на своем языке, а не в предписании того, как они должны говорить и писать.

Другими словами, лингвистика является в первую очередь наукой описательной, а не нормативной (или пред писательной)" (см. § 1.4.3). Во-вторых, следует учитывать, что "между высокоабстрактным подходом к исследованию языка, характерным для современной "структурной" лингвистики, и более "практическими" подходами нет противоречий. Сколь бы абстрактной, или "формальной", ни была современная лингвистическая теория, ее задачей по-прежнему является объяснение того, как люди пользуются языком. Опираясь на эмпирические данные, лингвистическая теория находит в них подтверждение или опровержение. В этом отношении лингвистика не отличается от любой другой науки; и об этом вообще не стоило бы говорить, если бы некоторые лингвисты, относящиеся недоброжелательно к современным достижениям лингвистики, не противопоставляли друг другу так называемые "формализм" и "реализм" в исследовании языка" (см. § 1.4.6). И, в-третьих, "Несколько лет назад большинство лингвистов отвергло бы саму возможность построения универсальной теории грамматических категорий. Теперь этого уже нет... И снова лингвисты с одобрением цитируют знаменитое изречение Роджера Бэкона об универсальной грамматике: "Грамматика по существу (субстанциально) одна и та же во всех языках, даже если она и варьируется от случая к случаю (акциденциально)"." (см. § 7.6.10).

Эти принципы объясняют руководящие начала, которых придерживался Дж.Лайонз, когда отбирал для своего рассмотрения отдельные "направления", составляющие содержание его книги. Они определяют и ее общую ориентацию. По числу его общих принципов таких компонентов (выступающих под видом "направлений") также три, и каждый с особой интерпретацией.

Во-первых, это традиционная лингвистика (термин, используемый самим автором книги), которую никак не подведешь под то или иное новейшее направление. Она занимает более значительное место и играет более важную роль, чем это склонен допустить автор. Фактически она определяет всю структуру книги, которая состоит из глав, выступающих чуть ли не в качестве обязательных в традиционных введениях в науку о языке. Она составляет общую подоснову книги, на которую затем "накладывается" все то, что можно отнести к новейшим "направлениям". В этом своем качестве она выполняет две важные функции: она обеспечивает некоторое единство книги и выступает в виде своеобразного знаменателя, к которому в конечном счете сводятся все новейшие теории и гипотезы. Из этого вовсе не следует, что традиционная лингвистика представляется как некоторый эталон, которым измеряются все отдельные "направления" или интерпретации современной лингвистики. В главе 7-й ("Грамматические категории") Дж.Лайонз с блеском (хотя и довольно поверхностно) демонстрирует всю относительность и условность грамматических категорий, которыми оперирует традиционная лингвистика. И тем не менее это не мешает ей выполнять отмеченные роли. При том виде изложения, который избрал Дж.Лайонз, подобного рода подоснова просто необходима, и ее как раз и образует традиционная лингвистика.

Когда мы говорим о традиционной лингвистике, не следует представлять себе ее как что-то единообразное, общепринятое и настолько известное всем, что не требует никаких разъяснений и объяснений. По сути дела, это такой же абстрактный, не определимый и не очень ясный конструкт, как и теоретические конструкты формальных теорий. Его главное назначение состоит в противопоставлении "традиционного" всему тому, что носит на себе клеймо "современного" или "новейшего", причем, и это не может показаться неожиданным, в данном противопоставлении немаркированной оказывается как раз традиционная лингвистика. Важно при этом отметить, что образ (или конструкт) традиционной лингвистики, хотя во многом и имеет единые источники, обусловлен и исторически и лингвистически (находится в зависимости от структуры языка) конкретными факторами, а потому даже и в пределах европейских стран в рамках общей европейской традиции несколько модифицируется.

Последнее обстоятельство весьма существенно, и его должно всегда иметь в виду при чтении книги Дж.Лайонза. Думается, что на него совершенно недостаточно обращали внимание у нас, недооценивая его роль при ознакомлении, в частности, с англоязычными (или, точнее, ориентирующимися на английский язык) зарубежными теоретическими трудами по лингвистике. Дело в том, что то, что именуется традиционной лингвистикой в русской и английской науке о языке, имеет дело с фактическими различными наборами лингвистических единиц знаковых уровней. Русские лингвисты, изучая свой язык, подвергают анализу, с точки зрения их существа и взаимоотношений, слово, словосочетание и предложение, а английские лингвисты, изучая свой язык, выделяют, устанавливая отношения между ними, слово, фразу, клоз (в русском переводе последнее приближенно передано как "несамостоятельное предложение") и предложение. Таким образом, русским и английским языковедам приходится оперировать не сводимыми друг с другом категориями и понятиями, вследствие чего нередко возникают всякого рода недоразумения и недопонимания. Эти различия носят настолько существенный характер, что, не страшась впасть в преувеличение, можно отважиться на утверждение, в соответствии с которым метод анализа предложения по непосредственно составляющим, из которого вышла и трансформационная порождающая грамматика, во многом был подсказан "английским" набором лингвистических единиц и довольно трудно раскладывается по "русскому набору единиц".

Вторым методическим компонентом книги Дж.Лайонза является усвоенный им из дескриптивной лингвистики формальный анализ лингвистических единиц. Естественным образом таксономический подход в первую очередь прилагается к тем уровням языка, где он нашел наиболее удачное (или удобное) приложение – к фонемике и к морфемике (в американском истолковании этих терминов). И хотя, побуждаемый самыми благими намерениями, автор книги всячески стремится показать, что все формальные абстракции действительно имеют своей основой эмпирические данные, никак не противоречат им и в конечном счете способствуют более всестороннему их познанию (что безусловно справедливо и заслуживает категорической поддержки), он все же иногда злоупотребляет формальными построениями и применяет их не всегда по надобности. Дело не только в том, что он переносит подобный формально-логический подход на области, которые ранее находились вне внимания дескриптивной лингвистики, и использует его, например, при рассмотрении семантической стороны языка (чему посвящены две заключительные главы книги, которые во многом пересказывают содержание первой книги Дж.Лайонза), но также и в том, что он превращает логические интерпретации в универсальный объяснительный язык. Такой прием позволяет, правда, отмыслиться от дискуссионных вопросов, так сказать, подняться над ними и проложить между ними своего рода логические мостки (примером этого может служить описание синтагматических отношений "элементов выражения" в фонологической структуре английского языка в§ 2.3.6). Но вместе с тем он затрудняет изложение и без того сложных понятий и явлений, достигая эффекта, обратного тому, к которому, очевидно, при этом стремится, и неоправдано вводя новую и непривычную даже для квалифицированного лингвиста терминологию (а для читателей, не имеющих специальной подготовки, которых по замыслу также имеет в виду книга, и совсем недоступную пониманию). Нелишне отметить, что именно эти части книги, в которые автор включает и свои гипотетические соображения или указания на потенциальные пути решения тех или иных вопросов, представляются ныне не только недостаточными, но и просто не выдержавшими испытания временем.

Третьим теоретическим компонентом книги Дж.Лайонза является трансформационная модель структуры непосредственно составляющих, порожденная Н.Хомским. Надо сказать, что у автора книги весьма сложные отношения с этим последним. На страницах книги фигура Н.Хомского принимает очертания почти что оперного искусителя-злодея. Для Дж. Лайонза ясны недостатки концепции Н.Хомского, ион их не замалчивает. Так, в § 4.2.11 автор справедливо указывает на то, что модель Н.Хомского требует чересчур сильных допущений, что делает ее несовершенным инструментом описания ряда конкретных проблем. В § 4.3.4 он убедительно показывает недостаточность трансформационной порождающей грамматики в целом. И тем не менее, поддавшись завлекательным чарам Н.Хомского, в конце того же параграфа Дж.Лайонз не очень последовательно заявляет, что в своем изложении "будет следовать (быть может, за исключением частных вопросов) главной линии развития теории генеративной грамматики, как она была намечена Хомским и теми, кто находится в тесном сотрудничестве с ним".

Дж.Лайонз выполняет свое обещание, хотя опять-таки не очень ортодоксально и последовательно. Несмотря на то, что описанию генеративной грамматики в книге отводится значительная часть 6-й главы ("Грамматическая структура"), цельного представления об этой модели она все же не дает. В указанной главе речь идет главным образом о правилах (и последовательностях их применения), обеспечивающих трансформационное порождение "грамматических" предложений, а другие составляющие генеративной лингвистики разбросаны по всей книге и упоминаются лишь эпизодически. Но самым существенным изъяном описания Лайонзом генеративной лингвистики является однобокость ее изложения. Все свое внимание он сосредоточивает на методической технике генеративной лингвистики, на ее процедурной стороне, которая оказалась совершенно оторванной от общетеоретических принципов, представляющих, пожалуй, наибольший научный интерес в концепции Н.Хомского. Этот просчет особенно осязателен ввиду того, что главная неудача "хомскианской революции", как уже отмечалось выше, была обусловлена несоответствием между ее целями и средствами. По сути дела, Н.Хомский стремился придать лингвистике статус объяснительной науки, а использовал для этого средства, которые пригодны лишь для описательной науки. Потерпел крушение сам теоретический замысел. В изложении же Дж.Лайонза все свелось к несовершенству некоторых технических процедур, которое (как это представляется в книге) в дальнейшем можно будет легко устранить.

Таковы "три кита", на которых стоит лингвистическая вселенная Дж.Лайонза. Давать оценку каждому из ее компонентов едва ли здесь уместно. Во-первых, это особое дело, требующее соответствующего исследовательского размаха, а во-вторых, это уже сделано советскими языковедами – и хотя далеко не однозначно, зато с полным знанием всех методических величин. Самое же главное – из того обстоятельства, что Дж.Лайонз опирается в основном на указанные три компонента, вовсе не следует, что лингвистика оказывается у него заключенной в очень тесные пределы. Совсем наоборот, как это ни странно, но главный методический недостаток книги – ее эклектичность – Дж.Лайонз сумел представить как ее достоинство. Оставаясь в позиции, которая очерчивается отмеченными выше тремя компонентами, он, используя их как основы, обращается к чрезвычайно широкому кругу проблем и включает в сферу внимания читателя весьма основательный обзор литературы, свидетельство чему приложенные к книге примечания. Не будучи по своему характеру догматичным, далекое от претензий на непогрешимость определений или решений тех или иных вопросов, свободное, ясное и легко воспринимаемое изложение предоставляет читателю возможность взглянуть с разных точек зрения на множество явлений.

Последнее обстоятельство, впрочем, должно и насторожить читателя. Немалое количество отдельных собственных соображений, которыми делится Дж.Лайонз со своими читателями, или пересказов суждений других ученых представляются спорными и не всегда достаточно обоснованными. Дж.Лайонз, впрочем, особенно и не настаивает на них. Он просто рассказывает о них, приглашая читателя принять участие в обсуждении вопросов, стоящих в центре внимания современной лингвистики. Он предлагает читателю вместе подумать над ними. В этом можно усмотреть уклонение от жанровых предписаний – конечно, все это далеко от того, что мы привыкли находить в учебнике. Но это, пожалуй, составляет самую привлекательную сторону книги Дж.Лайонза, сторону, которая во многом способствовала ее успеху.

4.

На этом, вероятно, и следовало бы закончить общую характеристику книги Дж.Лайонза. Но для полноты картины поучительно вставить ее во временную рамку. Ибо время, как известно, помогает все прояснить и поставить на свои места.

Со времени появления книги Дж.Лайонза прошло десять лет, а наука в наши дни развивается чрезвычайно быстрыми темпами. Если даже оставаться в тех пределах, которые Дж.Лайонз сам установил для себя, руководствуясь принципом избирательного эклектизма, то и тогда придется констатировать значительные изменения: теперь взору современного читателя открывается лингвистический ландшафт, значительно отличающийся от того, каким его видел Дж.Лайонз, когда он писал свою книгу. И об этом необходимо сказать, хотя бы в самой краткой форме.

Традиционная лингвистика, разумеется, осталась традиционной – и на том же самом месте и с теми же самыми функциями, которые ей полагается иметь. Традиционная лингвистика вообще обладает почти мистическим свойством: она, безусловно, эволюционирует, но воспринимается как неизменная и постоянная величина. Что касается дескриптивной лингвистики, то сейчас мало найдется лингвистов, которые готовы были бы целиком ее принять и не искать чего-либо нового. Но это вовсе не значит, что она не оставила после себя никаких следов. Как было уже сказано, прямыми продолжателями ее являются тагмемика и стратификационная грамматика, оживившие свою деятельность после того, как была основательно потеснена генеративная лингвистика. Кроме того, и ныне остаются на методическом вооружении науки о языке некоторые описательные процедуры и определения, разработанные дескриптивной лингвистикой.

Больше других претерпела изменения генеративная теория. Теперь уже нередко можно встретить лингвистические повествования, открывающиеся фразой: "В те древние времена, когда происходила хомскианская революция..." И действительно, битвы, бушевавшие вокруг имени Н.Хомского, почти что отшумели, а с ними ушло в прошлое все то, что в своей основе имело, скорее, эмоциональный характер. Но сам Н.Хомский отнюдь не покинул лингвистической сцены и является достаточно активным персонажем. Только все получило несколько иную расстановку. Стремление усовершенствовать методические процедуры генеративного описания привело не только к смещению общего исследовательского акцента, способствовавшего оформлению синтаксической семантики как особой области изучения языка, но и к вычленению новых направлений, составивших оппозицию правоверным приверженцам генеративной лингвистики. К таким противоборствующим направлениям следует отнести порождающую семантику и реляционную грамматику.

Поддался влиянию времени и сам Н.Хомский. Нет, он не отказался от всего того, что писал в прошлом, и по-прежнему отстаивает доброкачественность предложенных им методов описания. Но он просто отошел от них, занялся более общими вопросами и теперь стремится к более масштабным целям. "Посредством изучения особенностей естественных языков, – пишет он, например, в своей последней книге, – их структуры, организации и употребления мы можем надеяться добиться понимания специфических характеристик человеческого интеллекта. Мы можем надеяться узнать кое-что о человеческой природе, нечто существенное, если действительно, что человеческие мыслительные способности являются воистину отличительной и наиболее примечательной характеристикой человеческого рода. Более того, вполне обоснованно полагать, что изучение этого специфического человеческого достояния – способности говорить на человеческом языке и понимать его – может послужить моделью для проникновения в другие области человеческих знаний и деятельности, которые не столь доступны для проведения исследований" п. При такой постановке приходится говорить уже об иных научных перспективах.

Влияние Н.Хомского сказалось на лингвистике США и косвенным образом. Когда стало ясно, что предложенная им модель лингвистической компетенции недостаточна для объяснения процессов порождения предложения и их понимания, то есть деятельности общения, американские языковеды обратились к изучению факторов, которые помогли бы выйти из создавшегося теоретического тупика (делая при этом основной упор на изучение понимания предложений). Это стимулировало развитие в США психолингвистики и социолингвистики, все более и более продвигающихся на передний план в исследовательской деятельности американских ученых.

Соотношение прежних сил и позиций было нарушено обогащением методического репертуара, что, следует думать, в наибольшей мере способствовало изменению картины лингвистического мира. Рядом со старыми направлениями встали новые, черпающие свои аргументы из иных источников. В этой связи должны быть названы ролевая (или падежная) грамматика Ч.Филлмора, концептуальная теория языка У.Чейфа и первые шаги в становлении гуманистической лингвистики (ее нельзя путать с гуманитарной лингвистикой). Заслуживает, впрочем, внимания при этом то обстоятельство, что новые направления свои понятия, методы и даже задачи нередко формулируют в терминах генеративной лингвистики.

Как же "глядится" в контексте всех этих фактов книга Дж.Лайонза? Не превратилась ли она в музейный памятник эпохи, место которому скорее в исторических экскурсах? Сохранила ли она свою научную содержательность?

Не подлежит никакому сомнению, что многие разделы своей книги Дж.Лайонз написал бы теперь совсем по-другому (и, кстати говоря, пора это сделать). Но и в настоящем своем виде книга устояла под натиском времени. Однако она приобрела уже иные качества. Она по-прежнему остается богатым источником полезных и разнообразных лингвистических сведений, определенным образом систематизированных и удобных для пользования. Ее изложение покрывает период в развитии мировой лингвистики, чрезвычайно насыщенный событиями, идеями и темпераментными полемическими баталиями. Без знания того, что происходило в это время, трудно понять современную лингвистику и дать трезвую оценку отдельным ее явлениям.

Такого рода введение во введение в теоретическую лингвистику и представляет собой ныне книга Дж.Лайонза. Успешное усвоение любой науки во многом зависит от того, насколько хорошо "вводят" в нее. Дж.Лайонз делает это умело, компетентно и для тех, кто действительно интересуется наукой о языке, увлекательно.

Предисловие

Настоящая книга представляет собой введение в проблематику основных направлений современной лингвистики, не требующее специальных предварительных знаний. Хотя книга рассчитана в первую очередь на тех, кто изучает лингвистику, я надеюсь, что она также окажется полезной для изучающих психологию, антропологию, социологию, биологию, вычислительную математику и ряд других дисциплин, так или иначе соприкасающихся с анализом естественного языка, не говоря уже о литературе и гуманитарных науках, с которыми лингвистика (как и филология в целом) связана с давних времен. Мне хотелось сделать эту книгу интересной также для широкого читателя, желающего получить представление о современной лингвистике.

Книга является вводной в том смысле, что она не предполагает предварительного знакомства с предметом. Однако она требует от читателей (особенно от тех, чье образование, как и мое собственное, было скорее гуманитарным, чем математическим) определенных умственных усилий для понимания символов и формул. От разделения наук на точные и гуманитарные, все еще сохраняющегося в программах учебных заведений, лингвистика страдает едва ли не больше, чем другие дисциплины. Дело в том, что современная лингвистика примерно в равной мере опирается как на традиционный гуманитарный подход к языку, так и на выработанный относительно недавно точный подход, обусловленный успехами формальной логики, вычислительной математики и теории автоматов. Читателей со складом ума скорее гуманитарным, чем математическим, может смутить обилие "загадочных" символов и формул в некоторых местах книги. Пусть их утешит мысль, что они, вероятно, обладают значительным преимуществом перед "собратьями-математиками" в интуитивном постижении тонкостей языка, а также в знании истории и философии. Хочется надеяться, что обе группы читателей выиграют от знакомства с новыми для них областями.

Ни одно введение не может охватить всей области знания. Поэтому уместно сказать несколько слов о широте охвата и об основных проблемах, рассматриваемых в данной книге. Я ограничился теми областями, которые признаются основными для лингвистической теории, а именно – фонетикой и фонологией, грамматикой и семантикой; стилистика не рассматривается вовсе, а об усвоении языка детьми, роли языка в обществе и историческом развитии языка сказано совсем немного. За пределами данной книги осталось также практикуемое или возможное применение лингвистики в таких областях, как обучение языкам, лечение расстройств речи, языковое строительство, машинный перевод, информационный поиск и т.п. Я сознательно уделил меньше места фонетике и фонологии и больше места семантике по сравнению с большинством лингвистических руководств; отмечу также, что я отношусь к традиционной грамматике с гораздо большим сочувствием, чем многие современные лингвисты.

В главах, посвященных синтаксису, я обращаюсь к порождающему, точнее – к трансформационному подходу. В книге дается достаточно полное критическое изложение теории трансформационной грамматики Н.Хомского – наиболее известной в широких лингвистических кругах и наиболее развитой теории синтаксиса; в ряде последующих мест я высказываю свои собственные предварительные соображения относительно синтаксического описания, о чем читатель специально предупреждается. Следует иметь в виду, что некоторые из них остались неоговоренными в тех или иных местах книги в результате ненамеренных упущений.

Об авторе

Известный английский лингвист, профессор лингвистики и декан Школы социальных наук Университета графства Суссекс. Преподавал в Лондоне и Кембридже, был профессором общей лингвистики в Эдинбурге, приглашенным профессором в высших учебных заведениях США и многих стран Европы. Дж. Лайонз – член Британской академии и почетный член Лингвистического общества США, автор широко известных книг "Structural Semantics" (1964), "Psycholinguistic Papers" (ed. with R. J. Wales, 1966), "New Horizons in Linguistics" (ed., 1970), "Chomsky" (1970), "Semantics" (в двух томах, 1977), "Language and Linguistics" (1981; русский перевод: "Язык и лингвистика", URSS, 2004, 2009). С 1965 по 1969 гг. был главным редактором "Journal of Linguistics".