Маркс К. Нищета философии.
Ответ на «Философию нищеты» г-на Прудона. Изд. 2

Оглавление

Предисловие

I

Победы рабочего класса в СССР, установившего двадцать лет назад свою диктатуру и построившего новое, социалистическое общество, – блестящее подтверждение и историческое воплощение идей, сформулированных уже 90 лет тому назад гениальнейшим вождем рабочего класса Марксом в его работе "Нищета философия", явившейся предтечей "Коммунистического манифеста".

В предисловии к "Нищете философии" Энгельс в 1884 г. писал, что это произведение было написано Марксом тогда, когда в основных чертах уже сложились его "новые экономические и исторические воззрения".

"Нищета философии" была написана накануне революции 1848 г. Февральская революция 1848 г. во Франции уничтожила те реакционные силы, которые препятствовали полному торжеству буржуазии. Но вместе с тем уже в этой революции с огромной силой обнаружились противоречия между пролетариатом и буржуазией. Оценивая впоследствии революцию 1848 г. и роль пролетариата в ней, Маркс писал: "Под внешне незыблемой поверхностью открылся необъятный океан, которому достаточно притти в движение, чтобы разметать вдребезги целые материки. Шумно и сумбурно возвестили события этого года освобождение пролетариата – эту тайну девятнадцатого столетия и его революции".

В "Нищете философии" Маркс научно обосновал неизбежность этого грядущего освобождения пролетариата. Он впервые в этой работе дал анализ капиталистического общества, указал на то, что развитие капитализма неизбежно создает материальные условия для замены этого строя, основанного на эксплоатации человека человеком, строем социалистическим. Резко критикуя Прудона, Маркс противопоставляет мелкобуржуазной теории социализма теорию пролетарского научного социализма. Сформулировав основные положения своей политической экономии, развернутые впоследствии в "Капитале", Маркс подвергает уничтожающей критике идеалистические представления о путях развития общества, лежавшие в основе мелкобуржуазной утопии Прудона. Маркс уже в этой работе провозглашает основные принципы материалистического понимания истории, выявляет значение классовой борьбы как закона развития общества и роль пролетариата – самого революционного класса современного общества.

II

Прудон, против которого направлена "Нищета философии" Маркса, принадлежал к тому типу мелкобуржуазных социалистов, которые в своих теоретических построениях отражали двойственность положения мелкой буржуазии при капитализме. Разоряемый капиталистической промышленностью, мелкий буржуа восстает против крупной буржуазии. Он, с одной стороны, симпатизирует рабочему классу, ибо чувствует, что не в силах удержаться со своим мелким хозяйством, видит, что сокрушительное движение капитализма отбрасывает его в ряды пролетариев, ввергает его в нищету, являющуюся уделом подавляющего большинства населения при капитализме. Но одновременно мелкий буржуа как собственник восхищен и "ослеплен великолепием крупной буржуазии". Весь он поэтому – "живое, действующее, общественное противоречие" (Маркс, Письмо П.В.Анненкову).

В 1846 г. появилась книга Прудона "Система экономических противоречив, или философия нищеты", которая дала теоретическое выражение этих противоречивых идеалов мелкой буржуазии.

Прудон не мыслил по существу принципиально иного общества, противоположного буржуазному, т.е. общества, основанного на обобществленных средствах производства. Основные принципы, на которых зиждется буржуазное общество, – частная собственность на средства производства, частное товарное производство, конкуренция, индивидуальный обмен и т.д. – были в его представлении вечными и единственно возможными категориями общества вообще. Его "реформаторские" планы устранения всех зол и несчастий современного буржуазного строя нисколько не затрагивали этих устоев капиталистического строя. Но Прудон считал, что все они справедливы по своей идее, в принципе, однако их практическое осуществление в жизни, по его мнению, оставляет желать лучшего, и они должны быть поэтому реформированы. Иными словами, будучи против последствий, порождаемых капитализмом, он был приверженцем основ капиталистического общества, которые для него являлись вечными основами любого общества. Задача для Прудона заключалась в том, чтобы теоретически сконструировать такое общество, в котором устои буржуазного строя сочетались бы со "справедливостью", "равенством". С этой целью Прудон написал свою "Философию нищеты", которая должна была указать путь к спасению человечества от анархии, кризисов, нищеты, от всех "дурных" сторон капиталистического общества.

В своих теоретических конструкциях Прудон априорно исходит из экономических категорий, отражающих законы капитализма, и на их основе пытается "установить новый социальный мир" (Маркс).

Прудон, например, признает "стоимость", являющуюся в действительности лишь категорией товарного производства, одним из "справедливых" и "вечных" общественных принципов. Стоимость каждого товара определяется количеством труда, затраченного на его производство. Справедливость поэтому требует, чтобы товары обменивались по их стоимости. Но рабочий получает от капиталиста заработную плату, которая не соответствует "стоимости труда". Спасение, по Прудону, в том, чтобы эту несправедливость уничтожить и чтобы рабочий получал сполна стоимость своего труда. Прудон не понимал, что нищенское, рабское положение рабочих основывается на том, что капиталисты владеют средствами производства, политической властью и эксплоатируют рабочих, лишенных средств производства и вынужденных продавать свою рабочую силу капиталистам.

Предлагаемый же им "рецепт" оплаты "полной стоимости труда" по существу утверждает существующую капиталистическую эксллоатацию. "Измеряемая рабочим временем относительная стоимость, – писал Маркс, – роковым образом оказывается формулой современного рабства работника, вместо того, чтобы быть, как того желает г-н Прудон, "революционной теорией" освобождения пролетариата" (стр.41 наст. изд.).

Прудон констатирует "непропорциональность" производства, спроса и предложения, о которой говорили все мелкобуржуазные утописты как о зле современного общества. Нужно организовать производство так, чтобы уничтожить эту непропорциональность. Маркс показывает всю фантастичность этого метода спасения человечества. Мечтать "о пропорциональности" производства при сохранении частной собственности на средства производства и индивидуального обмена – значит быть и утопистом и реакционером одновременно. "Пропорциональность" спроса и предложения на основе индивидуального обмена была возможна "лишь в те времена, когда средства производства были ограничены и обмен не выходил из самых узких пределов" (Маркс и Энгельс, т.I, стр.29). В условиях крупной капиталистической промышленности, широкого обмена "пропорциональность" эта немыслима. Анархия производства, т.е. несоответствие спроса и предложения, – неизбежные продукты капитализма.

"Итак одно из двух:

Или вы желаете правильной пропорциональности прошлых веков вместе с современными средствами производства и являетесь в таком случае одновременно и реакционером и утопистом. Или вы желаете прогресса без анархии: тогда, чтобы сохранить производительные силы, откажитесь от индивидуального обмена", – писал Маркс (52 стр. наст. изд.).

Но в том-то и дело, что Прудон как мелкобуржуазный идеолог не отказывался от частной собственности на средства производства и индивидуального обмена.

Не менее утопическими были и другие "рецепты", прописываемые Прудоном, например, требование установить "равенство обмена" и т.д. Вся прудоновская философия спасения человечества была, по словам Маркса, не более как разукрашенная тень капиталистического же общества. Маркс вскрывает идеалистическую и метафизическую основу мелкобуржуазной утопии Прудона. Прудон исходит, говорит Маркс, из априорных категорий и принципов и из них пытается вывести "справедливое" общество, вместо того, что5ы критически изучить действительность и понять, что само историческое движение создает материальные условия освобождения пролетариата. Маркс высмеивает Прудона, который подменивает действительное историческое движение развитием мысли.

Не в недрах философских хитросплетений, а в самой действительности, в производительных силах общества, в борьбе классов следует искать силы грядущего освобождения трудящихся масс.утверждает Маркс. Маркс дает формулу материалистического понимания истории:

"Общественные отношения тесно связаны с производительными силами. Приобретая новые производительные силы, люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни, – они применяют все свои общественные отношения" (наст изд., стр.80). В основе развития производительных сил лежат антагонизм и борьба классов. "До настоящего времени производительные силы развивались благодаря господству классового антагонизма". Точно так же обмен определяется способом производства и лежащим в его основе классовым антагонизмом. "Несправедливость" и "неравенство" индивидуального обмена проистекают не от того, что обмен организован неправильно, а от классовых противоречий, от антагонистического характера отношений между буржуазией и пролетариатом, между классом капиталистов и всем народом. Измените, пишет Маркс, способ производства, и вы получите новый способ обмена и распределения.

Таким образом, все те отношения производства, которые казались Прудону "вечными" и "незыблемыми", на самом деле лишь соответствуют определенной ступени развития производительных сил и: имеют поэтому временный, преходящий характер. При капитализме производительные силы достигают такого уровня, при котором неизбежно возникает конфликт между буржуазными общественными отношениями и производительными силами. Последние не могут ужиться со старой организацией общества. Этот конфликт разрешается насильственным свержением господства буржуазии и организацией нового, социалистического способа производства.

В письме к П.В.Анненкову, которое было написано до "Нищеты философии" и являлось по существу ее сжатым конспектом, Маркс дал яркую характеристику своего и прудоновского понимания "социального вопроса":

"На место великого исторического движения, зарождающегося на почве конфликта между уже завоеванными производительными силами людей и их общественными отношениями, перестающими соответствовать этим производительным силам; на место ужасающих битв, которые подготовляются между различными классами каждой нации и между различными нациями; на место практического и насильственного действия масс, которое одно лишь в состоянии будет разрешить эти коллизии... г-н Прудон ставит ребяческое движение своей собственной головы. И таким образом оказывается, что ученые люди, способные похитить у бога его интимную мысль, творят историю. А черни народной остается лишь проводить в жизнь их откровения" (наст, изд., стр.132).

III

Противопоставляя идеалистической абстракции Прудона критическое изучение действительности, которая сама создает материальные условия социального освобождения, Маркс показывает, что пролетариат является тем революционным классом, который осуществит свое освобождение.

Прудон не понимал истинной противоречивости развития капиталистического общества. Вся его философия сводилась к утверждению, что каждое общественное явление имеет "хорошую" и "дурную" стороны. Стоит только устранить "дурную" сторону капитализма, чтобы на земле водворились мир и райское благополучие. Такой "дурной" стороной капитализма, с точки зрения Прудона, выступает нищета и эксплоатация народных масс, пролетариата. Поэтому уничтожение этой "дурной" стороны, согласно прудоновскому рецепту оплаты полной "стоимости труда", превратит капитализм в "хорошее" общество.

Прудон и другие утописты видели в нищете и эксплоатации масс лишь нищету, не замечая "ее революционной, разрушительной стороны, той стороны, которая низвергнет старое общество" (наст, изд., стр.91). Рабское положение пролетариата, бесчеловечная эксплоатация рабочих ставит их в антагонистическое противоречие с буржуазией, организует и сплачивает их в самый революционный класс. Ленин, борясь против мелкобуржуазных иллюзий русских народников, вслед за Марксом говорил: "Это подчинение (крупному капитализму. – Ред.) является прогрессивным по сравнению с тем (с феодальными отношениями. – Ред.) – несмотря на все ужасы угнетения труда, вымирания, одичания, калечения женских и детских организмов и т.д., – потому, что оно будит мысль рабочего, превращает глухое и неясное недовольство в сознательный протест, превращает раздробленный, мелкий, бессмысленный бунт в организованную классовую борьбу за освобождение всего трудящегося люда, борьбу, которая черпает свою силу из самых условий существования этого крупного капитализма и потому может безусловно рассчитывать на верный успех" (т.I, стр.142).

Последняя глава "Нищеты философии" показывает, как, защищая свои права, борясь против своих эксплоататоров, против капиталистического строя, рабочий класс сплачивается, превращается из "класса в себе" в "класс для себя".

Крупная промышленность скопляет на заводах и фабриках огромное количество рабочих. Для защиты своих элементарных интересов, для сопротивления капиталистической эксплоатации рабочие уже на заре классовой борьбы соединяются в союзы, но на первой ступени своего развития, когда рабочие не осознали еще своих коренных, общих классовых интересов и конечных целей своих как класса, они являются классом, как пишет Маркс, лишь "по отношению к капиталу", но "для себя" они еще не стали классом. Только в беспрерывной борьбе с капитализмом борьба рабочих начинает все более и более приобретать характер политической классовой борьбы, борьбы не только за те или иные экономические интересы, а за свержение диктатуры буржуазии и установление диктатуры пролетариата, за революционное изменение всего общества, за построение, социализма.

"В борьбе, – пишет Маркс, –...сплоченная масса конституируется как класс для себя. Защищаемые ею интересы становятся классовыми интересами" (наст. изд., стр.121). Вслед за этим Маркс делает чрезвычайно важное замечание: "Но борьба между классами есть борьба политическая".

Ленин впоследствии указывал, что эти слова Маркса оппортунисты всех мастей пытались опошлить и истолковать в угоду буржуазии. Только классовая борьба, борьба за политическую власть пролетариата, является той движущей силой истории, которая на место общества, основанного на эксплоатации человека человеком, поставит бесклассовое социалистическое общество.

Классовая борьба, – писал Маркс, – "будучи доведена до высшей степени напряжения, является полною революцией" (наст. изд.г стр.122). Лишь в условиях, когда не будет классов и классового антагонизма, "социальные эволюции перестанут быть политическими революциями". До тех же пор последним словом социальной науки будет: "Война или смерть; кровавая борьба или уничтожение. Такова неотразимая постановка вопроса".

Этими словами Жорж Занд заканчивает Маркс свою книгу.

Беспощадная война с буржуазией, пролетарская социалистическая революция, перестраивающая все общество на коммунистических на алах, – таков основной вывод этого великого произведения марксизма, противопоставившего жалкому утопическому и реакционному лепету Прудона ясную, строго научную, пролетарскую систему мировоззрения, мировоззрения, которое девяносто лет служит верным оружием пролетариату в его победах над буржуазией. Это мировоззрение нашло свое дальнейшее развитие и конкретизацию в работах великих вождей пролетариата Ленина и Сталина уже в эпоху империализма, пролетарских революций и непосредственного строительства коммунизма в СССР.

В настоящем издании работе Маркса предпосылается предисловие Энгельса к первому изданию "Нищеты философии".

В приложении помещено известное письмо Маркса к Анненкову (28 декабря 1846 г.), в котором Маркс конспективно изложил основные положения своей критики Прудона. Кроме того, дано письмо Маркса к редактору газеты "Социал-демократ" от 24 января 1835 г., где Маркс дает общую оценку работам Прудона.

Предисловие Ф. Энгельса к первому немецкому изданию

Предлагаемое произведение было написано зимою 1846/47 г., когда для Маркса вполне уже выяснились, в основных чертах, его новые исторические и экономические воззрения. Появление прудоновской "Системы экономических противоречий, или философии нищеты" дало ему повод развить эти воззрения, противопоставляя их воззрениям человека, которому предстояло занять с тех пор самое видное место среди французских социалистов той эпохи. С того времени, когда они в Париже часто проводили целые ночи за обсуждением экономических вопросов, их пути расходились все дальше и дальше; новое произведение Прудона доказало, что между ним и Марксом уже образовалась непроходимая пропасть, которую невозможно было игнорировать, и Маркс в своем ответе констатировал этот окончательный разрыв.

Общее мнение Маркса о Прудоне читатель найдет в следующей ниже статье, появившейся в 16, 17 и 18 N N берлинского "Социал-демократа" 1865 г. Эта статья была единственной, написанной Марксом для названного издания; обнаружившаяся вслед за тем попытка фон-Швейцера придать журналу феодальное и правительственное направление вскоре вынудила нас гласно отказаться от сотрудничества.

Для Германии именно в настоящий момент предлагаемое произведение имеет значение, совершенно не предвиденное самим Марксом. Мог ли он знать, что, побивая Прудона, он попадет в кумира современных карьеристов Родбертуса, в то время не известного ему даже по имени?

Здесь не место распространяться об отношениях между Марксом и Родбертусом; случай поговорить об этом не замедлит, конечно, представиться. Теперь замечу только, что когда Родбертус обвиняет Маркса, что тот его "ограбил" и "в своем "Капитале" прекрасно воспользовался, не цитируя", его произведением "Zur Erkenntnis", то в этих обвинениях он позволяет себе увлечься до клеветы, объяснимой лишь раздражительностью непризнанного гения и его замечательным незнанием всего, совершающегося вне Пруссии, в особенности же социалистической и экономической литературы чужих стран. Ни эти жалобы, ни вышеупомянутое произведение никогда не попадались на глаза Марксу; из сочинений Родбертуса он был знаком только с его тремя "Социальными письмами", да и то ни в коем случае не раньше 1858–1859 гг.

С большим основанием утверждает Родбертус в упомянутых письмах, что прудоновская "конституированная (установленная) стоимость" открыта им до Прудона; но тут же он снова впадает в заблуждение, приписывая себе честь первого открытия. Как бы там ни было, критика Прудона распространяется, таким образом, и на Родбертуса, что вынуждает меня сказать несколько слов об его книге "Zur Erkenntnis unserer staatswirtschaftliehen Zustande", 1842 г., насколько это "основное" произведеньице, кроме заключающегося в нем (опять-таки бессознательно) вейтлинговского коммунизма, является предвосхищением прудоновских открытий.

Поскольку теории современного социализма вытекают из буржуазной политической экономии, все они, без различия направлений и почти без исключения, примыкают к теории стоимости Рикардо. На первых же страницах своих "Основ политической экономии", обнародованных в 1817 году, Рикардо провозглашает следующие два положения: 1) что стоимость всякого товара определяется единственно и исключительно количеством труда, необходимого на его производство, и 2) что продукт совокупного общественного труда делится между тремя классами: землевладельцами (рента), капиталистами (прибыль) и рабочими (заработная плата). Из этих двух положений в Англии уже с 1821 года делались социалистические выводы, и притом иногда с такою последовательностью и решительностью, что ныне почти совершенно забытая и в значительной мере вновь открытая лишь Марксом английская социалистическая литература того времени оставалась непревзойденной до самого появления "Капитала". Но об этом в другой раз. Итак, когда в 1842 году Родбертус сделал, в свою очередь, социалистические выводы из вышеупомянутых законов, для немца они составляли несомненно весьма значительный шаг вперед, но прослыть за новое открытие они могли разве только в Германии. Насколько не ново было подобное применение теории Рикардо, доказано Марксом по отношению к Прудону, страдавшему тем же самомнением.

"Кто хоть сколько-нибудь знаком с развитием политической экономии в Англии, – говорит Маркс, – тот не может не знать, что почти все социалисты этой страны делали в разное время уравнительные (т.е. социалистические) выводы из теории Рикардо. Мы могли бы указать Прудону на "Политическую экономию" Гопкинса, 1822 г., Вилльяма Томпсона: "An Inquiry into the Principles of the Distribution of Wealth, most conductive to Human Happiness", 1827 г., Т. Р. Эдмондса: "Practical, Moral and Political Economy", 1828 г., и проч., и проч., и проч., и еще четыре страницы таких и проч., и проч., и проч. Приведем слова только одного английского коммуниста, Брэя, из его интересного труда "Labour's Wrongs and Labour's Remedy, Leeds, 1839". И одних приведенных далее Марксом цитат из Брэя достаточно для устранения значительной части претензий Родбертуса на приоритет.

В то время Маркс еще ни разу не посещал читальной залы Британского музея. Кроме книг парижской и брюссельской библиотек и моих книг и выписок, он просмотрел только те книги, которые удалось достать в Манчестере во время нашей совместной шестинедельной поездки в Англию летом 1845 года, следовательно в 40-х годах литература, о которой идет речь, вовсе не была еще так недоступна, как в настоящее время. И если она все-таки осталась неизвестной Родбертусу, то единственно благодаря его прусской провинциальной ограниченности. Он был истинным основателем специфически прусского социализма, и теперь за ним признано, наконец, это достоинство.

А тем временем Родбертуса не оставляли в покое даже в его любезной Пруссии. В 1859 году появилась в Берлине книга Маркса "Zur Kritik der politischen Oekonomie" ("К критике политической экономии"). Там в числе других возражений экономистов против Рикардо приводилось следующее, второе по счету (стр.40):

"Если меновая стоимость продукта равна содержащемуся в нем рабочему времени, то меновая стоимость рабочего дня равна его продукту. Иначе говоря, заработная плата должна быть равна продукту труда, а это противоречит действительности". Маркс делает к этому следующее примечание: "Это, сделанное со стороны экономистов, возражение против Рикардо было подхвачено потом социалистами. Признавая теоретическую правильность формулы, они уличали практику в противоречии с теорией и предлагали буржуазному обществу осуществить на практике воображаемые следствия из его теоретических принципов. Таким образом, по крайней мере, английские социалисты обратили формулу меновой стоимости Рикардо против политической экономии". В том же примечании Маркс ссылается на свою книгу "Нищета философии", которая в то время была еще повсюду в продаже.

Родбертус имел, следовательно, полную возможность узнать, были ли действительно новы открытия, сделанные им в 1842 г. Вместо того он продолжает постоянно возвещать о них и считает их до такой степени единственными в своем роде, что ему и в голову не приходит, что Маркс мог сделать выводы из Рикардо с такою же самостоятельностью, как это сделал сам Родбертус. Где там! Маркс "ограбил" его, – его, которому тот же самый Маркс предоставлял все удобства для проверки того факта, что эти заключения, по крайней мере в той необработанной форме, которую они сохраняют еще и у Родбертуса, были задолго до них обоих высказаны в Англии!

Простейшее социалистическое применение теории Рикардо есть именно вышеизложенное. Во многих случаях оно повело к более правильному пониманию происхождения и природы прибавочной стоимости по сравнению с Рикардо, – в числе других экономистов сюда нужно отнести и Родбертуса. Но, не говоря уже о том, что все достигнутое им в этой области было по меньшей мере так же хорошо выражено до него, он, подобно своим предшественникам, не исследует содержания экономических категорий: труд, капитал, стоимость и проч., а без всяких рассуждений принимает их в той необработанной и привязанной лишь к внешним проявлениям форме, в какой он нашел их у экономистов. Этим он не только отрезывает себе всякую возможность дальнейшего развития, – в противоположность Марксу, впервые сделавшему нечто из законов, о которых твердят вот уже 64 года, – но открывает еще себе, как увидим ниже, прямой путь в утопию.

Тот вывод из теории Рикардо, что рабочим, как единственным действительным производителям, принадлежит весь общественный продукт их труда, ведет прямо к коммунизму. Но, как намекает и Маркс в вышеприведенных строках, с экономической точки зрения этот вывод формально ложен, так как является простым приложением морали к политической экономии. По законам буржуазной экономики большая часть продуктов не принадлежит произведшим их рабочим. Когда мы говорим: это несправедливо, этого не должно быть, – то такие приговоры не касаются политической экономии. Мы выражаем ими простое противоречие нашего нравственного чувства с данным экономическим фактом. Поэтому Маркс никогда не брал ничего подобного за основу своих коммунистических требований, а опирался на неизбежное, с каждым днем все яснее и яснее совершающееся на наших глазах крушение капиталистического способа производства: говоря, что прибавочная стоимость состоит из неоплаченного труда, он просто констатирует факт. Но формально ложное в области экономии может зато оказаться истинным с точки зрения всемирной истории. Если нравственное сознание массы объявляет несправедливым тот или другой экономический факт, как это было когда-то с рабством или с крепостным трудом, то это доказывает, что данный факт отжил уже свое время, что появились новые экономические факты, в силу которых он становится невыносимым и должен рушиться. Под формально ошибочным с экономической точки зрения положением может, следовательно, скрываться очень верное экономическое содержание. Подробнее говорить о значении и истории теории прибавочной стоимости здесь было бы неуместно.

Из теории стоимости Рикардо могли быть и были действительно сделаны еще другие выводы. Стоимость товаров определяется потребным на их производство трудом. А между тем, в нашем испорченном мире товары продаются то выше, то ниже своей стоимости, и причина этого явления кроется не в одних только колебаниях конкуренции.

Подобно тому как цены товаров имеют тенденцию сводиться посредством спроса и предложения к их трудовой стоимости, точно так же норма прибыли имеет тенденцию устанавливаться для всех капиталистов на одном и том же уровне. Но норма прибыли высчитывается по отношению ко всей сумме капитала, вложенного в промышленное предприятие. А так как в двух различных отраслях производства, при годовом продукте, воплощающем равное количество труда, а следовательно, и равные стоимости, и при одинаковой высоте заработной платы, затраченный капитал может быть и часто бывает в одной из отраслей вдвое или втрое больше, чем в другой, то отсюда вытекает открытое еще самим Рикардо противоречие между его законом стоимости и законом равной нормы прибыли. Если продукты обеих отраслей производства будут продаваться по их стоимости, то норма прибыли будет различная; при равной же норме прибыли продукты обеих отраслей производства не всегда могут продаваться по их стоимости. Мы имеем здесь, следовательно, антиномию, противоречие двух экономических законов, на практике разрешаемое, по мнению Рикардо (гл.I, отделы 4 и 5), обыкновенно в пользу нормы прибыли и в ущерб стоимости.

Но, несмотря на свои зловещие свойства, определение стоимости Рикардо имеет одну сторону, привлекательную для сердца каждого порядочного буржуа. Оно с непреоборимой силой взывает к его чувству справедливости. Справедливость и равенство прав – вот главнейшие устои, на которых буржуа восемнадцатого и девятнадцатого столетий желал бы воздвигнуть свое общественное здание на развалинах феодальных несправедливостей, неравенства и привилегий. Определение же стоимости товаров трудом и совершающийся на основании этого мерила стоимости свободный обмен продуктов труда между равноправными товаровладельцами – это и есть, по замечанию Маркса, та реальная основа, на которой покоится вся совокупность политической, юридической и философской идеологии современной буржуазии. Ее лучшие чувства должны глубоко оскорбляться испорченностью такого мира, где на словах труд признается мерилом стоимости товаров, на деле же этот основной закон справедливости, повидимому, ежеминутно нарушается самым бесцеремонным образом. И именно мелкий буржуа, видящий, как конкуренция крупного производства и машин ежедневно все более и более обесценивает его честный труд (исполняемый, впрочем, его учениками и подмастерьями),-именно этот-то мелкий производитель и должен всего сильнее вздыхать о таком обществе, где продукты обменивались бы, наконец, вполне и без всяких исключений по их трудовой стоимости. Другими словами, он должен вздыхать о таком обществе, где действовал бы исключительно и с полной силою лишь один из законов товарного производства, но были бы устранены те условия, при которых он только и может действовать, а именно: остальные законы товарного, а затем капиталистического производства.

Как глубоко проникла эта утопия в мысли современных мелких буржуа – по положению или по воззрениям, – доказывается тем, что уже в 1831 году она была систематически развита Джоном Грэем в Англии, в тридцатых годах испытывалась там на практике и распространялась в теории; провозглашалась в качестве самоновейшей истины в 1842 году Родбертусом в Германии, в 1846 году Прудоном во Франции; затем, в 1871 году Родбертус еще раз возвестил ее как решение социального вопроса и вместе с тем как свое социальное завещание, а теперь, в 1884 году, эта утопия находит себе приверженцев в той группе людей, которая старается эксплоатировать прусский государственный социализм, прикрываясь именем Родбертуса.

Сделанная Марксом критика этой утопии настолько исчерпывает все возражения как против Прудона, так и против Грэя, что я могу ограничиться здесь лишь несколькими замечаниями о специально родбертусовской форме ее обоснования и изложения.

Как было уже сказано, Родбертус принимает ходячие определения экономических понятий как раз в той форме, в какой они достались ему от экономистов. Он не делает ни малейшей попытки к исследованию этих понятий. Стоимость для него есть "то значение, которое имеет данная вещь по отношению к другим вещам в том случае, когда мы рассматриваем это отношение в количественном смысле, а самое значение вещи принимаем за мерило". Это, выражаясь мягко, в высшей степени бессодержательное определение может еще в лучшем случае дать нам некоторое представление о том, какой внешний вид имеет стоимость, но не говорит абсолютно ни слова о том, что такое она есть на самом деле. А так как этим ограничивается все, что Родбертус мог сказать нам о стоимости, то вполне понятно, что он ищет мерило стоимости, лежащее вне ее самой.

На целых тридцати страницах Родбертус, – с тою абстрактною силою мышления, которая вызывает бесконечное удивление  г. Адольфа Вагнера, – самым беспорядочным образом смешивает потребительную стоимость с меновою, а в результате этого исследования оказывается, что действительного мерила стоимости не существует, и мы должны довольствоваться его суррогатом. Таким суррогатным мерилом мог бы служить труд, но лишь в том случае, если бы продукты равного количества труда всегда обменивались на продукты равного же количества труда, независимо от вопроса о том, "представляет ли такое условие уже существующий факт или может быть достигнуто лишь путем известных мероприятий". Стоимость и труд остаются, следовательно, без всякой реальной связи, хотя первая глава целиком была посвящена объяснению и доказательству того, что товары "стоят труда", и только труда.

Понятие о труде опять-таки, без дальнейших рассуждений, принимается Родбертусом в той самой форме, какую ему придали экономисты. Мало того. Хотя Родбертус и указывает в двух словах на различие в интенсивности труда, тем не менее труд характеризуется им в самых общих выражениях как нечто, "имеющее стоимость", и, следовательно, являющееся мерилом стоимости, независимо от вопроса о том, совершается ли он при средних, нормальных общественных условиях или нет. Тратят ли производители десять дней или только один день труда на производство продукта, который может быть изготовлен в один день; работают ли они лучшими или худшими орудиями, употребляют ли свое рабочее время на производство общественно-необходимых или никому не нужных предметов, изготовляют ли, наконец, нужные предметы в количестве, соответствующем общественным потребностям, – обо всем этом нет и речи. Труд есть труд, и продукты равного количества труда должны обмениваться одни на другие. В других вопросах Родбертус всегда готов, кстати и некстати, становиться на точку зрения целой нации и с высоты этого общенационального наблюдательного пункта рассматривать отношения отдельных производителей; но на этот раз он самым тщательным образом избегает общественной точки зрения. И избегает он ее именно потому, что с первых же строк своей книги направляется прямехонько к утопии рабочих денег, а всякое исследование свойств труда, как создающего стоимость, воздвигло бы на его пути непроходимые преграды. Инстинкт оказался на этот раз значительно сильнее абстрактной мысли Родбертуса, открыть которую, заметим мы мимоходом, может только человек, отличающийся весьма конкретною бедностью мысли.

Переход к утопии совершается затем в одно мгновение. "Мероприятия", обеспечивающие правильный и постоянный обмен товаров по их трудовой стоимости, не представляют никаких затруднений. Другие утописты того же направления, от Грэя до Прудона, мучились над изобретением общественных учреждений, ведущих к этой цели. Они пытались, по крайней мере, решать экономические вопросы на экономической же почве, путем действий самих обменивающихся товаровладельцев. У Родбертуса дело решается гораздо проще. Как добрый пруссак, он апеллирует к государству, и реформа декретируется правительством.

Таким образом благополучно "конституируется" стоимость, но ни в каком случае не право Родбертуса считаться первым изобретателем этого конституирования. Наоборот, и Грэю, и Брэю, и многим другим приходили те же мысли, те же благочестивые пожелания таких мероприятий, при которых продукты обменивались бы при всех обстоятельствах, постоянно и неизменно, по их трудовой стоимости, и задолго до Родбертуса они уже наговорились о них до пресыщения.

Конституировавши стоимость, по крайней мере (Родбертус скромен) одной части продуктов, государство выпускает свои бумажные рабочие деньги и ссужает ими промышленных капиталистов, которые выдают их в уплату рабочим, а эти последние покупают на полученные рабочие деньги продукты, возвращая, таким образом, бумажные деньги к их исходному пункту. Как восхитительно все это устраивается, мы должны услышать от самого Родбертуса.

"Что касается второго условия, то действительное присутствие в обращении обозначенных на билетах стоимостей достигается тем, что только лица, действительно доставившие продукты, получают билеты с точным обозначением количества труда, потраченного на изготовление этих продуктов. Кто доставил продукт 2-х дней труда, тот получает билет, на котором обозначено: 2 дня. Точным соблюдением этого правила при эмиссии билетов и будет несомненно достигнуто это второе условие. Так как стоимость продуктов всегда совпадает, по нашему предположению, с количеством труда, потраченного на их изготовление, а это количество измеряется по масштабу обычных подразделений времени, то каждый, представивший продукт 2-х дней труда и получивший расписку в 2-х днях, имеет свидетельство, или ассигновку, на стоимость не большую и не меньшую той, которую он действительно представил. И так как, далее, только тот получает подобное свидетельство, кто действительно отдал в обращение свой продукт, то несомненно также, что отмеченная в расписке стоимость имеется в наличности для удовлетворения потребностей общества. Какой бы широкий круг ни охватывало разделение труда, во всяком случае, при строгом соблюдении этого правила, сумма наличных стоимостей должна быть в точности равна сумме стоимости, засвидетельствованной на квитанциях. А так как сумма засвидетельствованных стоимостей есть, вместе с тем, сумма выданных ассигновок, то и последняя сумма необходимо должна совпадать с количеством наличных стоимостей; таким образом, все требования будут удовлетворены, и ликвидация совершится правильно" (стр.166, 167),

Если до сих пор Родбертус имел несчастье вечно запаздывать со своими новыми открытиями, то на этот раз за ним нельзя не признать некоторой оригинальности. Еще никто из его конкурентов не отважился выставлять в такой детски-наивной, наглядной, можно сказать, истинно померанской форме всю нелепость утопии рабочих денег. Так как под каждую расписку получается, видите ли, соответствующий по стоимости предмет, и так как ни один из этих предметов не выдается потребителю без предъявления им соответствующей расписки, то сумма расписок должна постоянно покрываться суммою стоимостей продуктов; в результате не оказывается ни малейшего остатка, счет верен до последней секунды труда, и ни один поседевший над цифрами счетовод государственного казначейства не откроет в нем ни малейшей ошибки. Чего же вам более?

В современном капиталистическом обществе каждый промышленный капиталист по своему усмотрению производит как и что и сколько хочет. Но общественный спрос остается для него неизвестной величиной как относительно качества и рода требуемых предметов, так и относительно их количества. То, что сегодня не могло быть доставлено на рынок в требуемом количестве, может завтра же появиться в количестве, далеко превышающем спрос. Тем не менее, так или иначе, хорошо или худо, спрос в конце концов удовлетворяется, и производство направляется в общем и целом на требуемые предметы. Каким же путем разрешается это противоречие? Путем конкуренции. А каким образом достигает этого разрешения конкуренция? Она просто-напросто заставляет продавать ниже их трудовой стоимости все те товары, которые по своему роду или количеству не соответствуют в данный момент общественному спросу; этим окольным путем она дает производителям почувствовать, что их продукты или вообще не нужны, или доставлены в ненужном, излишнем количестве. Отсюда вытекают два вывода:

Во-первых, постоянные уклонения цены товаров от их стоимости составляют необходимое условие, при котором и посредством которого только и может проявляться сама стоимость товаров. Только постоянными колебаниями конкуренции, а вместе с нею товарных цен, осуществляется свойственный товарному производству закон стоимости и становится действительностью определение стоимости общественно-необходимым рабочим временем. И если цена, эта форма проявления стоимости, бывает обыкновенно несколько не похожа на самую стоимость, то последняя разделяет в этом случае судьбу большинства общественных отношений. Король тоже выглядит иначе, чем монархия, которую он представляет. Если вы хотите установить определение стоимости рабочим временем в обществе обменивающихся товаропроизводителей и воображаете, что к этой цели можно прийти, запрещая конкуренции осуществлять определение стоимости посредством давления на цены, т.е. устраняя единственный путь, которым оно вообще может быть достигнуто, – то этим вы только доказываете, что усвоили себе, по крайней мере в этой области, обычное презрение утопистов к экономическим законам.

Во-вторых, в обществе обменивающихся товаропроизводителей конкуренция, приводя в действие свойственный товарному производству закон стоимости, тем самым вносит в общественное производство единственную, возможную при данных обстоятельствах, организацию и порядок. Только посредством обеспечения или дороговизны продуктов отдельные производители узнают на собственной шкуре, сколько и чего нужно или не нужно обществу. Между тем, именно к уничтожению этого-то единственного регулятора и стремится та утопия, одним из защитников которой является Родбертус. И если мы спросим теперь: чем же гарантируется производство продуктов в количестве, не большем и не меньшем необходимого; кто поручится нам, что мы не будем нуждаться в хлебе и мясе, задыхаясь под грудами свекловичного сахара и утопая в картофельной водке; что спасет нас от недостатка в штанах для прикрытия нашей наготы при чрезмерном изобилии в пуговицах для этих отсутствующих штанов, – то в ответ на эти вопросы Родбертус с торжеством укажет нам свой знаменитый расчет, из которого видно, что за каждый излишний фунт сахара, за каждую непроданную бочку водки, за каждую пуговицу для несуществующих штанов выдана правильная расписка, и поэтому "все требования будут удовлетворены, и ликвидация совершится правильно". Кто этому не верит, тот пусть обратится к счетоводу государственного казначейства, г-ну X, в Померании. Он проверял счет, нашел его правильным и как человек, еще ни разу в недочете по кассе не уличенный, заслуживает полного доверия.

Заметьте теперь наивность, с которою Родбертус думает посредством своей утопии устранить торговые и промышленные кризисы. Когда товарное производство достигает размеров мирового рынка, то равновесие между единичными, руководящимися своим частным расчетом, производителями и рынком, более или менее не известным для них со стороны качества и количества его спроса, устанавливается всемирной бурей торгового кризиса. Помешать конкуренции указывать посредством повышения и понижения цен на состояние мирового рынка – значит совершенно завязать глаза единичным производителям. Изменить товарное производство в том смысле, чтобы производители совсем ничего не могли знать о состоянии рынка, для которого они производят, значит придумать такой остроумный способ лечения общества от кризисов, которому мог бы позавидовать сам доктор Эйзенбарт.

Теперь понятно, почему Родбертус определяет стоимость товара просто "трудом", принимая во внимание разве лишь различные степени интенсивности труда. Если бы он не исследовал, как и отчего труд создает и тем самым определяет и измеряет стоимости, он пришел бы к общественно-необходимому труду, – необходимому для отдельного продукта как по отношению к другим продуктам того же рода, так и по отношению к совокупному общественному спросу. Это привело бы его к вопросу о том, каким образом производство единичных товаропроизводителей приспособляется к совокупному общественному спросу, а вместе с тем сделало бы невозможной и всю его утопию. Он действительно предпочел "абстрагироваться" на этот раз, и именно "абстрагироваться" от самой сущности дела.

Теперь мы переходим, наконец, к тому пункту, в котором Родбертус предлагает нам нечто действительно новое, отличающее его от всех его многочисленных единомышленников, сторонников организации обмена при помощи рабочих денег. Все они требуют такой организации обмена ради уничтожения эксплоатации наемного труда капиталом. Все они, от Грэя до Прудона, согласны в том, что каждый производитель должен получать сполна всю трудовую стоимость своего продукта. Ни в каком случае, – возражает Родбертус, – наемный труд и его эксплоатация продолжают существовать.

Во-первых, немыслимо такое состояние общества, при котором рабочий получал бы для собственного потребления полную стоимость своего продукта; из произведенного фонда всегда должны будут вычитаться издержки целого ряда экономически непроизводительных, но необходимых функций, а следовательно и содержание исполняющих их лиц. Это совершенно верно, – но лишь до тех пор, пока существует современное разделение труда. Но в таком – без сомнения, тоже "мыслимом" – обществе, в котором существует обязательный для всех производительный труд, все эти издержки исчезают сами собой. Однако и тогда останется необходимость в общественном резервном фонде и фонде накопления; поэтому, хотя рабочие, т.е. все члены общества, будут сообща владеть и пользоваться всей совокупностью своего продукта, но ни один из них в отдельности не будет потреблять "полного продукта своего труда". Оплата экономически непроизводительных функций из продуктов труда была предусмотрена и другими утопистами рабочих денег. Но те, по демократическому обычаю, предоставляли рабочим самим облагать себя налогом для этой цели, тогда как Родбертус, выкраивавший в 1842 году свою социальную реформу по мерке тогдашнего прусского государства, отдает все дело в заведывание бюрократии, которая сама определяет и милостиво выдает рабочим часть их собственного продукта.

Во-вторых, поземельная рента и прибыль также должны остаться в целости. И это потому, что землевладельцы и промышленные капиталисты тоже исполняют известные общественно-полезные или даже необходимые, хотя экономически и непроизводительные, функции и получают за них особого рода плату в виде поземельной ренты и прибыли – воззрение, как известно, ничуть не новое даже в 1842 году. Собственно говоря, они получают теперь чересчур уже много за свою небольшую службу, которую и выполняют-то довольно плохо; но Родбертусу нужен привилегированный класс по меньшей мере на ближайшие 500 лет, а потому (выражаясь правильно), современная норма прибавочной стоимости должна остаться, хотя и не должна возрастать. Эту современную норму прибавочной стоимости Родбертус оценивает в 200%, т. е. при ежедневном двенадцатичасо- вом труде рабочим будут выдавать расписки не на 12, а только на 4 часа; стоимость же, произведенная в остальные 8 часов, должна делиться между землевладельцем и капиталистом. Рабочие расписки Родбертуса будут, следовательно, просто лгать. Но нужно быть именно владельцем дворянского поместья в Померании, чтобы вообразить, что где бы то ни было рабочий класс согласится работать по 12 часов в сутки, а получать расписку на 4 часа. Капиталистическое производство становится невозможным, раз его фокусы, переведенные на такой наивный язык, являются ничем не прикрытым грабежом. Каждая выданная рабочему расписка была бы прямым призывом к восстанию и подходила бы под § 110 германского Имперского уголовного кодекса. Чтобы решиться выступить перед рабочим с такими бесстыдными предложениями, надо не иметь понятия об иных пролетариях, кроме фактически еще и теперь полукрепостных поденщиков дворянских поместий в Померании, где процветают еще кнут и палка, а все красивые женщины деревни составляют принадлежность барского гарема. Но нужно сознаться, что самыми ярыми революционерами являются у нас именно консерваторы.

Зато, если наши рабочие выкажут достаточно кротости и позволят уверить себя, что в течение тяжелого двенадцатичасового труда они, в действительности, проработали только четыре часа, то в награду за это им на веки вечные будет гарантировано, что их часть в их собственном продукте никогда уже не упадет ниже трети. О подобной, разыгранной на игрушечной трубе музыке будущего не стоит и разговаривать. Итак, все новое, внесенное Родбертусом в утопию обмена посредством рабочих денег, является простым ребячеством и ставит его в этом отношении гораздо ниже его многочисленных сотоварищей, писавших как раньше, так и после него.

Книга Родбертуса- "Zur Erkenntnis etc." – в свое время несомненно имела большое значение. Разрабатывая теорию стоимости Рикардо, он сделал в известном направлении многообещавшее начало. Если оно было ново только для него и для Германии, то в общем все" же стояло на одной высоте с лучшими произведениями его английских предшественников. Но это было именно только начало, из которого действительный вклад в теорию мог получиться лишь при дальнейшей основательной и критической работе. Этот дальнейший путь он сам себе отрезал благодаря тому, что одновременно приступил к развитию теории Рикардо в другом направлении, в сторону утопии.

При этом им было утеряно первое условие всякой критики – отсутствие предвзятого мнения. Он шел к заранее определенной цели, он стал тенденциозным экономистом. Раз очутившись во власти своей утопии, он преградил себе всякую возможность научного прогресса. С 1842 года и до самой смерти Родбертус вертится в одном и том же круге, постоянно повторяет одни и те же мысли, высказанные или намеченные уже в первом его произведении, чувствует себя непризнанным, считает себя ограбленным там, где нечего было грабить, и даже не без умысла до конца отказывается признать, что открыл он, в сущности, вещи, уже давно открытые.

В некоторых местах немецкий перевод отличается от печатного французского оригинала. Это сделано на основании рукописных исправлений самого Маркса, которые будут внесены также в подготовляемое новое французское издание.

Едва ли не излишне обратить внимание читателей на то обстоятельство, что употребляемые в этом сочинении термины не совсем совпадают с терминологией "Капитала". Так, например, вместо рабочей силы здесь еще говорится о труде как товаре, о покупке и продаже труда.

В качестве дополнения к настоящему изданию приложены:

1) выдержка из сочинения Маркса "К критике политической экономии", Берлин, 1859 г., о первой утопии обмена при помощи рабочих денег, принадлежащей Джону Грэю, и 2) перевод брюссельской речи Маркса о свободе торговли (1847 г.), относящейся к тому же периоду развития Маркса, как и "Нищета философии".

Предисловие Ф. Энгельса ко второму немецкому изданию

По поводу второго издания я должен лишь сказать, что ошибочно указанное во французском тексте имя Гопкинса заменено правильным именем: Годскин, и там же исправлен год издания книги Вильяма Томпсона (1824 г.). Теперь, надеемся, библиографическая совесть господина профессора Антона Менгера будет успокоена.

Предисловие

К несчастью г. Прудона, его странным образом не понимают в Европе. Во Франции за ним признают право быть плохим экономистом, потому что там его считают хорошим немецким философом. В Германии за ним, напротив, признается право быть плохим философом, потому что там его считают одним из сильнейших французских экономистов. Мы, в качестве немца и экономиста, намерены протестовать против этой двойной ошибки.

Читатель увидит, что в этом неблагодарном труде нам часто приходилось отказываться от критики г. Прудона, чтобы приниматься за критику немецкой философии и одновременно делать критические замечания по предмету политической экономии.

Труд г-на Прудона не просто какой-нибудь политико-экономический трактат и не какая-нибудь обыкновенная книга, это целая библия; там есть все: "тайны", "секреты, вырванные из недр божества", "откровения". Но так как в наше время пророков критикуют строже, чем обыкновенных авторов, то мы считаем нужным предложить читателю пройти вместе с нами область сухой и туманной эрудиции книги "Бытия", чтобы потом уже подняться с г-ном Прудоном в эфирные и плодоносные страны супра-социализма (см. "Philosophie de la misere", Prologue, p.3, ch.20).

Об авторе

Великий немецкий философ, экономист и политический мыслитель, основоположник научного коммунизма. Родился в Трире (Германия), в семье адвоката. В 1835–1841 гг. учился на юридическом факультете Боннского, затем Берлинского университета. С 1842 г. – редактор демократической "Рейнской газеты". В 1843 г. переехал в Париж, где познакомился с представителями социалистического и демократического движения. В 1844 г. началась дружба Маркса с Ф. Энгельсом. В 1845 г. Маркс переехал в Брюссель. В период революционных событий в Европе 1848–1849 гг. участвовал в работе международной организации "Союз коммунистов" и вместе с Энгельсом написал ее программу "Манифест Коммунистической партии" (1848). В 1848–1849 гг. Маркс и Энгельс издавали в Кельне "Новую Рейнскую газету". После поражения революции Маркс выехал в Париж, а в 1849 г. переехал в Лондон, где прожил до конца жизни. Карл Маркс был организатором и лидером 1-го Интернационала (1864–1876). В 1867 г. вышел главный труд Маркса – "Капитал" (т. 1); работу над следующими томами он не завершил, их подготовил к изданию Энгельс (т. 2, 1885; т. 3, 1894). В последние годы жизни Маркс активно участвовал в формировании пролетарских партий.

Научные труды и публикации Маркса сформировали в философии диалектический и исторический материализм, в экономике – теорию прибавочной стоимости, в политике – теорию классовой борьбы. Эти направления стали основой коммунистического и социалистического движения и получили название "марксизм". Маркс исследовал развитие капитализма и выдвинул положение о неизбежности его гибели и перехода к коммунизму в результате пролетарской революции. Он стремился объединить рабочее движение разных стран и вел решительную борьбу против прудонистов, лассальянцев, бакунистов. В личности Маркса слились черты гениального мыслителя, осуществившего революционный переворот в общественных науках, и несгибаемого революционного борца, способствовавшего превращению рабочего движения в могучую силу общественного прогресса. Идеи Маркса оказали значительное влияние на социальную мысль и историю общества в конце XIX–XX вв.