Кажется, само понятие жанра обрекает автора на следование (если не сказать – подчинение) определенным принципам порождения текста. Но что делать, если текстом становится жизнь – эта, по определению Шекспира, "странствующая тень", свободная и непредсказуемая в своем движении? Можно ли изготовить зеркало, в котором она отразится, не искривившись? А главное – кто отважится на такую работу? Видимо, тот, для кого чужая жизнь представляет не меньший, а может быть и больший, интерес, чем своя собственная. Имя ему – биограф. Что бы ни говорили, но изучение творческого наследия любого писателя в полной мере невозможно без обращения к фактам биографии. Литературное произведение заставляет нас обращаться к личности творца (возможен и обратный процесс). В том числе – за интерпретацией. Конечно, смысл произведения – это не совсем то, что хотел сказать автор. И все-таки всякое толкование является контекстуальным. Ш.-О. Сент-Бев писал: "Любое сочинение любого автора обретает весь свой исторический и литературный смысл, обнаруживает подлинную меру своей оригинальности, новизны или подражательности лишь тогда, когда оно рассмотрено и изучено указанным образом, то есть полностью, когда оно помещено в соответствующую рамку, окружено обстоятельствами, сопутствовавшими его появлению, так что в этом случае, вынося о нем суждение, мы не подвергаемся риску приписать ему ложные красоты или совершенно невпопад прийти в восхищение, что неизбежно случается, когда мы руководствуемся чистой риторикой" Спустя годы Антуан Компаньон, преодолевая известную альтернативу "текст или автор", пришел к разумному, на наш взгляд, заключению. "Истолкование произведения, – пишет он, – предполагает, что это произведение отвечает чьей-то интенции, представляет собой продукт некоторой человеческой инстанции. Отсюда не следует, что мы обязаны искать в произведении одни лишь интенции, просто смысл текста связан с авторской интенцией... Извлечь произведение из его литературно-исторического контекста – значит сообщить ему другую интенцию (другого автора – читателя), сделать из него другое произведение, а стало быть и интерпретации здесь подвергается уже не то произведение". Автор биографический и автор-творец рассматриваются большинством исследователей как неотъемлемые понятия литературоведения, без учета которых анализ художественного произведения не может представляться законченным. Сделав круг, литературная теория не смогла окончательно избавиться от принципов биографического подхода (берущего начало от Сент-Бева, но освобожденного от крайностей импрессионизма и психологизма, трактуемого как вспомогательный, при котором биография рассматривается как один из источников художественного образа, значение и смысл которого шире "материала", использованного в произведении). Растущий научный и читательский интерес к жанру писательской биографии – наглядное тому подтверждение. Наверное, прав был А. И. Герцен: "Человек любит заступать в другое существование, любит касаться тончайших волокон чужого сердца и прислушиваться к его биению... Он сравнивает, он сверяет, он ищет себе подтверждения, сочувствия, оправдания... " В то же время спрос на писательские биографии не сводится к праздному или научному любопытству. Есть другие, более серьезные причины. Это и потребность переосмыслить роль выдающихся писателей в судьбе России, и желание познакомиться с некогда запрещенными авторами, и поиск героя, увы, не нашего времени. Но главное – это результат очередного витка в развитии одного из старейших жанров, о современном состоянии которого рассуждают не только исследователи жизнеописаний, но и сами биографы. Весной 2008 года на филологическом факультете МГУ им. М. В. Ломоносова состоялся круглый стол, главными участниками которого стали авторы писательских биографий. А поскольку взгляд изнутри особенно интересен, то позволим себе вслед за предисловием процитировать некоторые выступления. * * * Открыл круглый стол писатель, доктор филологических наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова, автор многочисленных работ о жизни и творчестве литературных деятелей Серебряного века – Клинг Олег Алексеевич: Биография писателя как жанр оказалась поразительно востребованной в современном литературном процессе. Востребованной и читателями, и народом пишущим. Взять хотя бы возрождение, казалось, из небытия серии "ЖЗЛ". Здесь и тиражи (по нашим временам неслыханные – 7 тысяч, да в три-четыре "завода"), и гонорары (как признался в стенах Пушкинской гостиной один из авторов – за счет своего героя крышу на даче покрыл), и премии, причем "большие" в прямом и переносном смысле этого слова. Произошло это закономерно, но и несколько неожиданно. Все-таки мы помним сомнение представителей формальной школы (а большинство из нас вышло из той самой "шинели") в необходимости изучения биографии писателя. Не случай из жизни, а литературный факт – вот что важнее. Но Ю. Н. Тынянов позднее уходит в биографические романы ("Смерть Вазир-Мухтара" – о Грибоедове, "Пушкин"), Б. М. Эйхенбаум – в изучение не только творчества, но и жизни Л. Н. Толстого. Сходный сюжет развивается на другом витке нашей истории. Ю. М. Лотман начинает со структуральной поэтики – текст, текст, текст, а постепенно уходит в историю литературы с непременным биографическим компонентом. Его комментарий к "Евгению Онегину" – это выход к биографии не только поэта, но и его героев – он "вычисляет" год рождения Онегина (1795), Татьяны и Ленского (1803). Это своего рода "квазибиография". Особую роль играли книги о жизни писателей в советскую эпоху – это был прорыв на обочине литературного процесса к какой-то, но свободе слова, наконец, к куску хлеба. Новое поколение, кстати, и не знает, каким "дефицитом" была любая "жезеэловская" книга – и конвертируемая валюта, и престиж на книжной полке в чистом виде. О чем нам говорит возврат к пройденному? Не о возврате ли ко многому другому?! Но и тогда и сейчас остается вопрос: не миф ли биография писателя? И еще одно. По аналогии с известным высказыванием Жуковского о переводчике в стихах как сопернике и переводчике в прозе как рабе писателя можно выделить два типа биографов – соперник и раб. Ведь многие из писателей создали многотомные мемуары. Самый яркий пример – А. Белый. И здесь не позавидуешь В. Н. Демину, написавшему все в той серии "ЖЗЛ" книгу о Белом (2007). Уж очень соперничество обязывающее. Не трудно попасть и в рабство. Да и жанр биографии писателя в целом должен избежать любого порабощения – невзыскательным вкусом читателей и издателей, жаждой своей собственной славы, премий. Об этом и о многом другом пойдет речь, я думаю, на нашем круглом столе. Иванова Н. Б.
Когда я была студенткой филологического факультета МГУ, то наименьшим уважением и интересом у нас пользовался жанр биографии. Мы занимались поэтикой. Конечно, мы не были равнодушны к биографическому жанру, но в результате мы были правильно к нему приведены: через поэтику. Я считаю, что поэтика создает в том числе и жизнь автора. Как говорил Достоевский, жить – это значит делать художественное произведение из себя. Настоящий поэт или прозаик – творец жизни. Особенно это касается поэтов, которые создают миф о себе. Прозаик меньше работает над своей биографией, но тем не менее – сотворяет эту биографию одновременно с историей и обстоятельствами. Для настоящей литературной биографии необходимо описать творчество через жизнь и жизнь через творчество. Прекрасный пример именно литературной биографии – книга Льва Лосева о Бродском. Знаю его завет: никогда не пишите мою личную биографию, не обращайтесь к моим личным бумажкам, к примерам из моей личной жизни. Лосев прекрасно, идя через творчество, поэтику, воссоздал жизненный путь Бродского. Жанр биографии подразумевает любовь автора к герою, но эта любовь не должна быть слепой. Необходимо дистанцирование от предмета исследования. В литературоведении это складывается само собой, а когда говоришь о жанре литературной биографии (не только о писателе, но и написанной писателем), то автора подстерегает много коварных моментов. Моя первая книга о писателе была посвящена Юрию Трифонову. Я ее начала писать на третий день после смерти Трифонова. Почему? Мне было важно понять, от чего он шел, к чему пришел, почему критика была так несправедлива к нему, почему его так любил читатель и что ценного заключено в его творчестве. И опять же, идя через творчество, я уже открывала какие-то стороны в его биографии, но касалась их исключительно осторожно, потому что дистанция должна быть. Слишком любить свой предмет тоже очень опасно. Не бойтесь "укусить" своего героя, не впадайте в комплимент! Вторая моя книга была о Фазиле Искандере, который, в отличие от Трифонова, жив. И как раз здесь была большая опасность впасть в комплимент, в полную и растворенную любовь к своему герою. Кстати, я недавно прочитала работу Сараскиной о Солженицыне. Книга очень добросовестная, в ней собрано невероятное количество фактов, но интерпретация, сама концепция задана не Людмилой Ивановной Сараскиной, а Александром Исаевичем Солженицыным. Существует также книга В. Войновича о Солженицыне. Очень маленькая, резкая и весьма несправедливая. Не следует бояться критики, потому что работа в жанре "мой герой лучше всех" опасна. Что касается работы в архивах, то она абсолютно необходима, если это исследования филологические, и не так необходима, если – писательские. В последнее время, как я увидела, в серии "ЖЗЛ" чаще выходят работы компилятивные, пересказывающие. Это тоже очень полезно, но это совсем другой жанр. Если же говорить о политике серии "ЖЗЛ" целиком, то в ней сегодня совершенно смазана ценность литератора. Есть очень бездарные, слабые писатели, о которых заказываются и выходят книги. Это не только портит вкусы людей, это путает картину литературы. Особенно сейчас, когда никто ничего точно не знает... Вообще же в биографическом жанре существует много возможностей. Человек неисчерпаем, тем более творческий. Ты впадаешь в такую реку, которая не отпускает. Нужно волевое усилие, чтобы выйти из-под влияния своего героя. Интересно также, почему современные писатели обратились к биографиям, почему они не оставили это дело историкам и литературоведам. Я думаю, это связано с тем, что после того, как мы напечатали утаенную литературу, в современной литературе возникла лакуна, ощущение недостаточности сюжетов, судеб и т. д. Ведь писатели – существа мистические. И все, что у нас происходит в литературе и с литературой, бывает порой важнее, чем то, что происходит сейчас в жизни. Потому что реализуется! Литература – это будущая жизнь, даже если она, литература, – о прошлом (и о "прошлых"). Волгин И. Л
Спрашивается: зачем нам вообще нужна биография писателя? Формальная школа, например, игнорировала этот сюжет. Есть тексты – пожалуйста, изучайте их, изучайте поэтику и т. д. Все остальное – от лукавого. То есть писатель с его "биографией" как бы попадал в положение того, к кому великий инквизитор обращает свой сакраментальный вопрос: "Зачем ты пришел нам мешать?" Бродский говорит (возможно, скрыто полемизируя со словами Ахматовой – "рыжему делают биографию"), что можно пережить бомбардировку Хиросимы или провести четверть века за колючей проволокой и не написать ни строчки, а можно провести ночь с девицей и написать "Я помню чудное мгновенье... ". Важно, однако, не почему событие отразилось в тексте, а кто его отразил. Иначе говоря, кто именно провел ночь с упомянутой эмпирической девицей. Нам только мнится, что мы можем написать исчерпывающую биографию, которая содержала бы в себе все значения, наличествующие в реальной жизни. Это иллюзия. На самом деле биография – всегда версия. Главное, чтобы она подтвердилась. Итак, для чего нужна биография писателя? Тут много разных подходов. Разумеется, она необходима как комментарий к творчеству: Пушкин, Лев Толстой, Достоевский и др. – писатели в значительной мере автобиографические. Но есть и другой аспект. Ведь те же Пушкин, Толстой и Достоевский – в сущности, это мы. Они демонстрируют высший взлет человеческой природы, крайнее напряжение духа, те предельные возможности, которыми обладают люди как вид. И вновь Бродский – он замечательно сказал, что поэзия – наша видовая цель. То есть поэтическое восприятие мира должно рано или поздно стать нашим главным мироощущением. Изучая гениев, мы по сути изучаем самих себя "в высшем смысле". Биография – это акт самопознания. Конечно, любая биография сценарна. И в конце, в смерти, срабатывает тайная мысль всего сценария. Возьмите гибель Пушкина. Казалось бы, что у нее общего с уходом Толстого? Тем не менее здесь есть некое типологическое сходство. Пушкин стремился, как говорят каторжники у Достоевского, "переменить судьбу" – совершить побег "в обитель дальную... " Он понимал, что после дуэли, если только он останется жив, жизнь его переломится и будет что-то совсем другое. Во всяком случае – вне Петербурга (Михайловское, Болдино?). И Толстой, уходя из Ясной Поляны, тоже стремился "выписаться из широт". А разве Достоевский, ввязываясь в 1849 году в безумную затею с подпольной типографией, не понимал, что это смертельно опасно? Но он подсознательно шел на это, поскольку, видимо, чувствовал некую исчерпанность своих художественных возможностей. Он мог бы так и остаться автором только "Бедных людей" и "Белых ночей" – и потому стремился "переменить судьбу", ему был необходим новый биографический опыт. Это, конечно, не суицидный синдром, но так или иначе путь пролег через эшафот. Автор "Идиота" приобрел этот смертный, этот каторжный "капитал", который оказал такое могущественное воздействие на его жизнь и судьбу. Вообще всякий значительный человек обрастает мифами, и писатель – не исключение. Пушкин пишет жене 11 октября 1833 года из Болдина: "Знаешь ли, что обо мне говорят в соседних губерниях? Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет – перед ним стоит штоф славнейшей настойки – он хлоп стакан, другой, третий – и уж начнет писать! – Это слава". То есть Пушкин понимал, что его жизнь еще "при нем" становится мифом. Он упоминает здесь сравнительно невинные байки, а ведь было еще "жужжанье клеветы". Мифология начинает существовать наравне с реальными фактами. Правда, иногда писатель сам бывает мифотворцем, он придумывает себе биографию. Биограф должен отделить факты от мифа, но может изучать и собственно мифологию, которая сама по себе представляет любопытнейший феномен, своеобразный сколок общественного сознания. Поскольку, как известно, поэт в России больше, чем поэт, то и жизнь его обладает сверхличностным смыслом. В отдельных случаях это часть национальной истории. Попробуйте из "биографии" России извлечь биографию Пушкина и др. Это будет "биография" уже другой страны. К тому же в России литературное действо имеет порой характер события исторического. Например, первый бал Наташи Ростовой или объяснение Татьяны с Онегиным – не только художественные события, но и факты национальной истории. Возможно, отдайся Татьяна Онегину – и мы бы давно уже примкнули к мировой цивилизации. Биография писателя не менее важна, чем биографии его героев. Скажем, диапазон духовных движений Достоевского – от петрашевцев к Пушкинской речи – вмещает в себя едва ли не все интенции нашей исторической жизни. Деликатный вопрос: в какой мере позволительно биографу касаться личной сферы, интимных сторон? Ахматова говорила, что она относится к числу тех пушкинистов, которые считают, что тема семейной трагедии Пушкина не должна быть обсуждаема. Сейчас, конечно, нет табуированных тем. Но тот же Пушкин пишет Наталье Николаевне, что никто не должен быть "принят в нашу спальню". Ныне в "нашей спальне" круглосуточно дежурит телевизионная камера и ведется прямой репортаж. Здесь зашла речь о возможности прижизненной биографии. Это, конечно, очень заманчиво, но и очень рискованно, потому что есть большое искушение понравиться своему персонажу и, более того, писать жизнь последнего его же щедрой рукой. Это – агиография. Вспоминается один эпизод из "Голого короля" Е. Шварца – когда Первый Министр говорит: "Позвольте мне сказать вам прямо, грубо, по-стариковски: вы великий человек, государь!" Коленопреклоненная позиция по отношению к герою столь же смешна, как и фамильярное похлопывание его по плечу. Варламов А. Н
Я думаю, что никаких законов и правил как писать биографии не существует. Нужно руководствоваться вкусом. Писать так, чтобы было интересно. Это главный критерий. Моя авторская задача – как можно меньше показывать себя и как можно больше расставить камер, чтобы изобразить своего героя с разных ракурсов. Поэтому писать о современниках или о людях, которые умерли недавно, сложно, ведь многие камеры по этическим соображениям приходится убирать. Оптимальным является срок как минимум полвека после смерти героя, чтобы о нем можно было более или менее честно писать. Надо ли своего героя непременно любить? Это вопрос спорный. Не могу сказать, чтобы я очень сильно любил Пришвина, Грина или Алексея Толстого. Скорее они мне были просто интересны. Но вот что обязательно должно быть, так это попытка понимания человека. Понимания, а не осуждения. Почему он себя так вел? Почему совершил поступки, которые в массовом либеральном сознании могут вызывать протест? Очень важно исторически обусловить писателя, дать мотивацию его поступкам. В этом смысле биография любого человека (биография писателя особенно) связана с историей. Занимаясь писателями ХХ века, я начинаю понимать, что произошло с Россией, или пытаюсь, по крайней мере, приблизиться к ответу на этот важный для меня вопрос не отвлеченно, а личностно. Почему произошла революция? Как люди к ней относились? Как они выстраивали свои отношения с властью? Интересно также понятие писательской стратегии, или творческого поведения, о чем говорил Пришвин. Как выстраивает писатель отношения со своим даром, талантом, судьбой? Насколько он волен или не волен в своих поступках? Что касается вторжения в интимную жизнь писателя, то иногда оно бывает оправдано, потому что писатель сам того хочет. Скажем, Пришвин писал свои интимные дневники, берег их как зеницу ока и больше всего мечтал о том, чтобы мы их прочли и обсудили. Человек выставляет напоказ свою жизнь, в том числе личную, потому что считает, что без этого не будет понят. Еще один важный момент, когда пишешь биографию, – никому нельзя верить. Все врут: мемуаристы, современники, потомки, родственники, сами писатели. Врут безбожно, мифологизируя свои судьбы, иногда вынужденно, иногда произвольно. Увлекательнейшая задача – заниматься демифологизацией, разбираться, где твой герой сказал правду, где соврал. Если соврал, то для чего? Просто так или преследовал какую-то цель? Какую цель? То есть, на самом деле, биография – детектив, а ее автор – следователь. И в идеале любая биография (не важно, художественная или научная) – это, прежде всего, роман, потому что вы берете жизнь. А жизнь – это роман. И если вам удастся написать роман, тогда вы не засушили своего героя. Что касается работы в архивах, то конечно, она важна. Для меня одни из самых блаженных минут в жизни были, когда я сидел в РГАЛИ и читал переписку двух жен Александра Грина. Но все-таки биограф не архивист. Уход в архив иногда заслоняет от вас личность героя. Говорят, что важны только те факты, которые непосредственно отразились в творчестве писателя. Но вот случай Михаила Булгакова. У него было три жены. Первая (Т. Н. Лаппа) не отразилась в его произведениях никак. По этой логике можно про нее ничего не писать. Но если бы не было этой женщины, не было бы Булгакова как писателя вообще. Все факты важны, а руководствоваться при их отборе надо чутьем. Для меня также важен момент, когда именно писатель почувствовал себя писателем. Ведь дар есть у каждого, но он не всегда проявляется. Если вы поймаете точку, когда в человеке этот дар сработал, когда спусковой механизм был запущен, значит, вам крупно повезло. Когда я занимался биографией Алексея Толстого, для меня таким спусковым механизмом оказался момент, когда мой герой узнал, что его родной отец – граф. Я много внимания уделяю в своей книге этому вопросу, потому что это важно и, наконец, интересно читателю. И последнее. Когда я пишу свои книги, то думаю о том, как мои герои их прочтут. Безо всякой мистики. Просто считаю, что не худо помнить: ты имеешь дело с реальными людьми и отвечаешь за то, что пишешь. Солнцева Н. М
В литературной биографии интересны как сюжетные парадоксы судьбы, так и парадоксы психологические, интеллектуальные. Но ведь есть писатели с целостным сознанием. И это не менее интересно. Насколько гармонично творчество Шмелева, даже "Солнце мертвых", хотя в жизни этого писателя тревог было гораздо больше, чем умиротворенности. В эмиграции он обрастал конфликтами. Но по творчеству этого и не скажешь. Александр Иванов – тоже художник с гармоничным мироощущением, хотя в жизни его было достаточно тяжелейшей маниакальной подозрительности. Но он творил светлые картины. Другой вопрос – о личном присутствии автора в сюжете. Я бы хотела в этой связи обратить внимание на книгу Л. М. Аринштейна о Пушкине ("Непричесанная биография"). Мне было интересно следить за тем, как автор дозирует свое присутствие в описанной им жизни Пушкина. Там много корректных лирических вставок, но есть и амикошонство. По-видимому, от этого сложно удержаться, когда пишешь об интимной биографии. Но у таких биографий есть своя традиция. Возьмите книги К. Большакова о Лермонтове, Л. Гроссмана о Пушкине. Я имею в виду не только интимную линию, но и тайную жизнь. В работе круглого стола участвовали не только биографы. Так, Г. В. Москвин, исследователь жизни и творчества М. Ю. Лермонтова, поделился своими наблюдениями над "Героем нашего времени" через призму биографических фактов. А Н. А. Соловьева, специалист по английской литературе, рассказала о чрезвычайной востребованности литературных биографий в Великобритании, подтвердив при этом близость проблем, стоящих перед российскими и зарубежными биографами. Между тем позицию самих биографов трудно назвать единой. Отвечая на поставленные вопросы, гости Пушкинской гостиной задавали новые, часть из которых уже перешла в разряд "вечных". Что первично: жизнь или творчество? Нужно ли дистанцироваться от героя? Существуют ли непреложные законы жанра или биографу следует руководствоваться чутьем? Какова мера ответственности автора и может ли он касаться интимной стороны жизни? В результате обсуждения круг проблем был очерчен, но не замкнут. И это, судя по всему, главный вывод, но не итог... Алексей Александрович ХОЛИКОВ Литературовед, специалист в области теории литературы, а также истории русской литературы конца XIX – начала XX вв. Кандидат филологических наук, преподаватель филологического факультета МГУ им. М. В.яЛомоносова. В течение нескольких лет занимается проблемами биографического жанра в теории и на практике, защитил кандидатскую диссертацию на тему "Биография писателя как теоретико-литературная проблема (на материале жизни и творчества Д. С.яМережковского с 1865 по 1919 год)". Имеет публикации в журналах "Вопросы литературы", "Русская словесность", "Октябрь" и др. |
2023. 720 с. Твердый переплет. 16.9 EUR
Книга «Зияющие высоты» – первый, главный, социологический роман, созданный интеллектуальной легендой нашего времени – Александром Александровичем Зиновьевым (1922-2006), единственным российским лауреатом Премии Алексиса де Токвиля, членом многочисленных международных академий, автором десятков логических... (Подробнее) URSS. 2023. 272 с. Мягкая обложка. 15.9 EUR
Настоящая книга посвящена рассмотрению базовых понятий и техник психологического консультирования. В ней детально представлены структура процесса консультирования, описаны основные его этапы, содержание деятельности психолога и приемы, которые могут быть использованы на каждом из них. В книге... (Подробнее) URSS. 2024. 704 с. Твердый переплет. 26.9 EUR
В новой книге профессора В.Н.Лексина подведены итоги многолетних исследований одной из фундаментальных проблем бытия — дихотомии естественной неминуемости и широчайшего присутствия смерти в пространстве жизни и инстинктивного неприятия всего связанного со смертью в обыденном сознании. Впервые... (Подробнее) 2023. 696 с. Твердый переплет в суперобложке. 119.9 EUR
Опираясь на новейшие исследования, историк Кристофер Кларк предлагает свежий взгляд на Первую мировую войну, сосредотачивая внимание не на полях сражений и кровопролитии, а на сложных событиях и отношениях, которые привели группу благонамеренных лидеров к жестокому конфликту. Кларк прослеживает... (Подробнее) URSS. 2024. 800 с. Мягкая обложка. 37.9 EUR
ВЕРСАЛЬ: ЖЕЛАННЫЙ МИР ИЛИ ПЛАН БУДУЩЕЙ ВОЙНЫ?. 224 стр. (ТВЁРДЫЙ ПЕРЕПЛЁТ) 11 ноября 1918 года в старом вагоне неподалеку от Компьеня было подписано перемирие, которое означало окончание Первой мировой войны. Через полгода, 28 июня 1919 года, был подписан Версальский договор — вердикт, возлагавший... (Подробнее) URSS. 2024. 344 с. Мягкая обложка. 18.9 EUR
Мы очень часто сталкиваемся с чудом самоорганизации. Оно воспринимается как само собой разумеющееся, не требующее внимания, радости и удивления. Из случайно брошенного замечания на семинаре странным образом возникает новая задача. Размышления над ней вовлекают коллег, появляются новые идеи, надежды,... (Подробнее) URSS. 2024. 576 с. Мягкая обложка. 23.9 EUR
Эта книга — самоучитель по военной стратегии. Прочитав её, вы получите представление о принципах военной стратегии и сможете применять их на практике — в стратегических компьютерных играх и реальном мире. Книга состоит из пяти частей. Первая вводит читателя в мир игр: что в играх... (Подробнее) URSS. 2024. 248 с. Мягкая обложка. 14.9 EUR
В книге изложены вопросы новой области современной медицины — «Anti-Ageing Medicine» (Медицина антистарения, или Антивозрастная медицина), которая совмещает глубокие фундаментальные исследования в биомедицине и широкие профилактические возможности практической медицины, а также современные общеоздоровительные... (Подробнее) URSS. 2024. 240 с. Твердый переплет. 23.9 EUR
Предлагаемая вниманию читателей книга, написанная крупным биологом и государственным деятелем Н.Н.Воронцовым, посвящена жизни и творчеству выдающегося ученого-математика, обогатившего советскую науку в области теории множеств, кибернетики и программирования — Алексея Андреевича Ляпунова. Книга написана... (Подробнее) 2023. 416 с. Твердый переплет. 19.9 EUR
Вам кажется, что экономика — это очень скучно? Тогда мы идем к вам! Вам даже не понадобится «стоп-слово», чтобы разобраться в заумных формулах — их в книге нет! Все проще, чем кажется. Автор подаст вам экономику под таким дерзким соусом, что вы проглотите ее не жуя! Вы получите необходимые... (Подробнее) |