Лавров П.Л. Исторические письма:
1868–1869. Изд. стереотип.

Содержание

Предисловие ко второму изданию

С появления первого издания этой книги прошло с лишним 20 лет, и к тому же 20 лет весьма знаменательных для нашего отечества.

Тогда была еще свежа проповедь Чернышевского и Герцена. Все шире и шире сатира Щедрина захватывала область "непозабытых еще слов". Шли споры между сторонниками блестящих статей Писарева, с их превознесением естествознания в теории, индивидуализма в жизни, и зарождающимися народниками, для которых все заслонялось требованием общественной борьбы ввиду введения в историческую жизнь только что освобожденного русского крестьянина. Тогда можно было лишь смутно предчувствовать – но даже не предвидеть, – что среди разрозненных, занятых преимущественно самообразованием кружков русской молодежи раздастся через три года пламенный призыв "в народ!" под знаменем, на котором будет сиять, как девиз, теоретическое учение Маркса и Лассаля, при практическом требовании "опроститься".

Русское общество пережило с тех пор эту эпоху самоотверженных крестоносцев социализма. Оно пережило то либеральное опьянение, с которым было встречено по всей России оправдание Веры Засулич. Оно пережило еще иную, недолгую, но грозную историю: небольшая группа молодых людей в начале 80-х годов сумела слить старинную революционную традицию декабристов 20-х годов с идейной традицией русской интеллигенции, проповедовавшей в продолжение всего долгого и душного царствования Николая начала гуманизма и человеческого достоинства, причем эти начала вылупились теперь из своего состояния либеральной личинки, чтобы развернуть крылья созревшего социального вопроса, проникнутого жизнью исторической борьбы классов. Во имя экономической и политической эмансипации русского народа "Народная воля" вступила в неумолимую борьбу с русским абсолютизмом, не считая жертв, которые пришлось принести ее сторонникам. Но русские либералы, естественные враги абсолютизма, выработав в прошлом традицию борьбы идейной, выказались еще недоросшими до политической решимости своих дедов 20-х годов отстоять свои идеи на деле.

Тяжелою ценою заплатило русское общество за свои ошибки. Русское социально-революционное движение врезало для настоящего и для будущего неизгладимую черту в историю нашей родины, но его временное подавление отозвалось мучительною общественною болезнью. Наступила эпоха деморализации. Из рядов самоотверженных борцов за будущее России стали отставать утомленные и разочарованные. К именам иных из этих вчерашних борцов пришлось прибавлять слова: "отступник", "изменник", "предатель". Вместе с останками Салтыкова и Чернышевского, Елисеева и Шелгунова русская литература похоронила и "забытые слова" этих чуть ли не последних представителей идейной борьбы. Одиноки и подавлены те из них, которые остались на литературной сцене. Литературная "молодежь" 80-х годов стала явно отрекаться от преданий Белинского и Добролюбова. "Передовые" писатели стали признавать своими товарищами по делу сторонников смутной идеалистической метафизики и защитников более или менее еретического христианского богословия. Проповедь "непротивления злу" получила значительное число сторонников. Среди русского студенчества громко и смело стали говорить карьеристы и индифферентисты. Никто из "приспособляющихся" уже не стыдится своих уступок, идущих все далее и далее. Все живое в России, все проникнутое решимостью бороться против умственного растления, против общественного индифферентизма, против архаических форм русского абсолютизма и против капиталистического эксплуататорства во всем цивилизованном мире – все сохранившее великую идейную традицию русской интеллигенции и все усвоившее понимание еще более могучих практических задач научного социализма принуждено возвратиться к осторожной подпольной работе конспиративных групп, оберегаясь не только от сыщиков явных и тайных, но и от трусливой растерянности общества, сторонясь не только от возможных предателей, но и от деморализованных вчерашних товарищей, пытающихся в водке и в клубничных похождениях потопить свое нравственное обезличение, и от новых представителей молодежи, в которых заглохло самое желание бороться и, если нужно, гибнуть за свое идейное убеждение, за свои политические и социальные задачи.

И вот после этих-то 20 лет жизни нашего общества нашлись издатели для книги, появившейся в 1870 г. и материалом для которой послужили статьи журнала, выходившего в конце 60-х годов.

Следовало ли автору согласиться на предложение сделать новое издание этой книги, и если оно могло представить какой-либо интерес, то в каком виде могло появиться это издание? Задачи, стоявшие перед русским писателем и читателем в области мысли, которой принадлежит эта книга, или изменились с тех пор в своей постановке, или заменились другими. Читатель начала 70-х годов сам изменился, а новое поколение, при различных формах, пережитых им за это время, представляет немалое отличие от своих предшественников. И тем и другим желательно, по всей вероятности, нечто иное. Новый читатель имеет полное основание спросить себя: нужно ли было снова издавать труд, пытавшийся отразить задачи русской жизни и мысли в том виде, как они представлялись в конце 60-х годов? Если была необходимость вернуться к этому предмету, то не следовало ли совершенно переделать этот труд и представить читателю нечто более соответствующее и настоящему положению русской мысли и жизни, и тому отношению, в которое теперь стал автор к этой мысли и жизни, и тому обстоятельству, наконец, что второе издание появляется за границею, а не при тех условиях печати, которые лежали и лежат на всяком писателе и издателе в пределах Российской империи? Если же в мире русских читателей была потребность в новом издании этой книги, а она, отражая давно пережитую эпоху русского развития, требовала бы теперь полной переработки, то не следовало ли издать ее совершенно безо всяких перемен, в том виде, как она появилась в 1870 году, когда единственные два ее экземпляра, достигшие до автора, получены были им в Париже как раз накануне того дня, когда германская армия, обложившая Париж, отрезала его на несколько месяцев от сообщений со всем остальным миром, в том числе и с Россией?

Так как автор согласился на предложение сделать второе издание своего труда и при этом не остановился ни на мысли вполне переработать его, ни на намерении воспроизвести совершенно безо всяких изменений издание 1870 г., то он считает себя обязанным объясниться по этому поводу с новыми своими читателями.

Книги имеют свою судьбу, как говорит латинская пословица, и эта судьба во многих случаях очень смутно предвидится – если предвидится сколько-нибудь – авторами в то время, когда они приступают к своему труду. "Исторические письма" появились впервые в "Неделе", находившейся в конце 60-х годов под руководством хорошей личной приятельницы их автора, способствовавшей их помещению в этом издании, причем, насколько известно автору, это помещение встречало тогда порицание многих заметных представителей нашей передовой литературы. При этом имелась в виду совсем не цельная книга, а ряд отдельных статей по вопросам, представлявшим вообще некоторую общую им аналогию. Автор писал своп письма в отдаленном городе Вологодской губернии и имел полное основание опасаться, что этот ряд может каждую минуту перерваться и редакция может предложить ему "по независящим от нее причинам" перейти к предметам иного рода. Вопросы, составлявшие содержание отдельных писем, были далеко не всегда, по мнению автора, самые важные по существу; но иногда они наиболее занимали прессу в данную минуту. Автор дал бы им совсем иное место и иные размеры, если бы предполагал с самого начала, что из этого выйдет более или менее цельная и законченная книга; если бы он предвидел, что на нее русская молодежь обратит то внимание, которое этой книге удалось вызвать. Это было тем неожиданнее для автора, что он очень хорошо сам знал и слишком часто слышал от своих более откровенных приятелей, что его манера писать по некоторой отвлеченности и тяжеловатости вообще не особенно привлекательна для большинства читателей. По мере того как ряд писем удлинялся, он и независимо от сознательного намерения автора получал большую цельность, концентрируясь около двух-трех главных вопросов, и в мысли автора сознательно вырабатывался в труд, способный поставить перед читателем хорошо ли, дурно ли, но определенные вопросы и предложить для них определенное решение. Когда ряд писем был закончен, автор в своей вологодской ссылке узнал, что этот ряд встретил кое-где внимательных и сочувствующих читателей; что его появление книгою может иметь некоторый успех; что многие находят это появление соответствующим требованиям читателей этой эпохи. Автор занялся переработкою отдельных писем ряда в более последовательное целое, как он объяснил это в предисловии к первому изданию, и таким образом из отдельных статей "Недели" конца 60-х годов произошла книга, появившаяся в сентябре 1870 г.

Не находясь в России и имея с родиной весьма мало сношений, автор не мог вовсе следить за успехом книги, за ее распространением, за впечатлением, ею произведенным. До него дошли лишь немногие критики. Он поместил в "Знании" возражения и пояснения, вызванные этими критиками, и отчасти сделал то же в "Отечественных записках" в статье о формуле прогресса г. Михайловского. В марте 1872 г. ему было предложено сделать второе издание этой книги в России. Он с радостью принялся за это дело, причем воспользовался указаниями критических статей, до него дошедших, и внес в поправки и дополнения более или менее обширные вставки из своих только что упомянутых статей в "Знании" и в "Отечественных записках". Оригинал второго издания, значительно дополненного и исправленного, но все-таки ставившего себе целью лишь уяснение задач прогресса для русских читателей в том виде, как считал возможным это сделать автор в конце 60-х и в начале 70-х годов, был вполне готов к печати; был отправлен в Россию; даже чуть ли не было приступлено к печатанию нового издания. Однако оказалось, что оно появиться не может. Оно было запрещено. Тогда же или вскоре после того и первое издание было извлечено из обращения по распоряжению администрации.

Прошло 10 лет. Автор узнал, что книга сделалась редкостью; что ей удалось, совершенно неожиданно для автора, получить некоторое значение в кругу русской молодежи; что вопросы, ею поднятые, представляют живой интерес в этом кругу; что она имела на дальней родине немало читателей сочувствующих, "читателей-друзей". Но именно потому автор и не подумал тогда о новом издании. Ему казалось, что его труд конца 60-х годов не может быть уже удовлетворителен; что русская мысль продвинулась вперед в своем созревании; что для русской жизни развернулись более широкие и более ясные горизонты; что русскому живому читателю нужно уже нечто не только подготовляющее его к эпохе общественной борьбы, но нечто более определенно характеризующее задачи этой борьбы; что поднятие духа и энергическое общественное движение, которые имели место на нашей родине в конце 70-х и начале 80-х годов, вообще требуют совершенно новой работы, ставящей вопросы гораздо более определенно и цельно. Ему открылась возможность помещать статьи в новом журнале. Он решился заменить "Исторические письма" 1870 г. в 1881 [году] новым трудом, где те же задачи были бы разработаны с той точки зрения, на которую он считал возможным поставить русского читателя в эту эпоху. Первой статьей этого рода должна была быть "Теория и практика прогресса", вошедшая в настоящее издание как- шестнадцатое письмо. Но она осталась и единственною. Журнал "Слово" был запрещен.

Прошло еще десять лет. Автору сделано было в прошлом году предложение снова издать "Исторические письма". Выше была сделана попытка характеризовать в нескольких строках печальное состояние русской мысли и жизни в настоящее время по сравнению с тем, что имело место в 60-х и тем более в начале 80-х годов. Автор "Исторических писем" вовсе не уверен, существует ли теперь в давно оставленной им родине мало или много таких читателей, которых он мог бы называть "читателями-друзьями". Он не знает и того, есть ли там достаточное число читателей, интересующихся теми вопросами, которые он продолжает считать одними из важнейших для развитого человека вообще и, может быть, для русского развитого человека в особенности. Поэтому он не счел необходимым предложить новым издателям заменить "Исторические письма", почти исчезнувшие из обращения в печатных экземплярах и циркулирующие в России кое-где лишь в литографированных, новым трудом по тем же вопросам, как думал сделать это в 1881 г. Отказать издателям он тоже не видел достаточной причины. Но он счел дозволительным принять за основание нового издания не экземпляр 1870 г., а тот исправленный и дополненный оригинал, который был совершенно готов к печати и, кажется, был даже отчасти отпечатан в 1872 г. Этому предполагавшемуся к напечатанию в России, но не появившемуся в продаже изданию принадлежат все крупные дополнения и изменения, которые читатель здесь найдет. Но, посылая в набор свой труд вне территории, где действует русское управление по делам печати, автор не счел нисколько нужным удержать в форме речи те оговорки и затушевывания, которые неизбежны во всяком труде, издаваемом в пределах этой территории, были неизбежны и в оригинале "Исторических писем" 1870 и 1872 годов. Во всех подобных случаях издание 1891 г. употребляет более определенное, точное и откровенное выражение. Автор воспользовался случаем для уяснения того, чем мог бы быть предположенный им труд 1881 г. по тем же вопросам, прибавив к прежним письмам 1870 г. новое письмо, шестнадцатое, которое заключает, таким же образом, пересмотренную статью из "Слова". Почти все остальные небольшие изменения и дополнения, которые автор счел нужным сделать в этом новом издании, отмечены годом, когда они сделаны.

Таким образом, читатель этого нового издания "Исторических писем" имеет, собственно, перед собою предполагавшееся издание 1872 г. в том виде, в каком оно имело бы возможность появиться тогда лишь за границею, с прибавкою одной статьи 1881 г. и с небольшими изменениями и примечаниями 1890–91 годов, почти везде указанными.

В 1870 г., отдавая свой труд в печать в форме книги, автор вовсе не знал, как встретит его русская публика. Она встретила его с большим сочувствием, чем он ожидал, с большим, может быть, чем заслуживал труд, заключающий много недостатков. Автор встретил тогда "читателей-друзей". Он глубоко благодарен этим "читателям-друзьям" за те хорошие минуты, которые он пережил, узнав о их сочувствии. Автор опять и теперь не знает, многие ли из этих "читателей-друзей" 70-х годов сохранили теперь сочувствие к этому труду. Он еще менее знает, как встретят читатели нового поколения это новое издание и вообще, и в том виде, как оно теперь появляется. Из Парижа автору трудно следить за действительным настроением русской публики.

Во всяком случае он посылает привет сочувствующим ему читателям на далекую родину, как бы ни было мало или много этих сочувствующих читателей. Тем, кто ему не сочувствует, пусть эта книга напомнит, какие вопросы, как вопросы жизненные, вызывали интерес читателей тому 20 лет. Тем же, которые в разбросанных группах посвятили себя той же неутомимой борьбе за будущность России, которую вели их предшественники оружием идейным и жизненным, тем, которые продолжают эту борьбу оружием, удобнейшим для них в настоящую минуту, нужно не напоминание невозвратного прошлого, по умение сплотиться в одну историческую силу, ясное понимание новых задач, стоящих перед развитыми русскими людьми, и самоотверженная решимость выполнить эти задачи.

Об авторе

Лавров Петр Лаврович (Арнольди С.С.)

Выдающийся русский философ и социолог, теоретик революционного народничества. Родился в селе Мелихово Псковской губернии, в дворянской семье. В 1842 г. окончил Петербургское артиллерийское училище, где считался лучшим учеником знаменитого математика М. В. Остроградского; преподавал математические предметы в военных учреждениях Петербурга. С 1852 г. публиковал статьи по вопросам военной техники, физики, математики, естествознания, педагогики, философии. В 1858 г. был произведен в полковники, получил ученую степень профессора. В апреле 1866 г. после покушения Д. В. Каракозова на Александра II был арестован и сослан. В 1870 г. эмигрировал с семьей в Париж; вступил в Международное товарищество рабочих (I Интернационал). Постоянно публиковался в русских и зарубежных журналах; был делегатом от России на Международном социалистическом конгрессе в Париже.

Философские и социологические взгляды П. Л. Лаврова были достаточно самостоятельны и оригинальны. В центре его миропонимания всегда стояла некая «критически мыслящая личность», способная овладевать новыми взглядами и обладающая жестким нравственным стержнем. Передовую интеллигенцию он считал двигателем общественного прогресса, но довольно расплывчато представлял ее стремящейся «к воплощению в общественных формах истины и справедливости». Социализм, по его мнению, был «неизбежный результат современного процесса экономической жизни» и более, чем иные концепции общественного блага, соответствовал нравственному идеалу человечества. Наследие П. Л. Лаврова активно использовали для обоснования своих постулатов представители различных течений революционной мысли в России. И в наше время сохраняют актуальность его положения и выводы, относящиеся к историософии, теориям морали и личности, проблемам общественного сознания.