Богородицкий В.А. Общий курс русской грамматики:
Из университетских чтений. Изд. стереотип.

Основные идеи "Общего курса русской грамматики" В.А.Богородицкого в исторической перспективе

В.А.Богородицкий – один из наиболее ярких представителей Казанской лингвистической школы, основанной в семидесятые годы XIX в. И.А.Бодуэном де Куртенэ. Эта школа сыграла выдающуюся роль в развитии языкознания как в России, так и за ее пределами; многие принципы, сформулированные И.А.Бодуэном де Куртенэ и его последователями (среди которых – Н.В.Крушевский, А.И.Александров, В.В.Радлов, С.К.Булич, К.Ю.Аппель и др.), легли в основу лингвистического мировоззрения последующего столетия. Представители Казанской школы требовали строго различать физическую природу звука и его "значение в механизме языка", ввели разграничение фонетической и морфологической членимости слова, осознали и четко сформулировали необходимость анализа явлений языка прежде с точки зрения "статики" (синхронически), и лишь затем – "кинематики" (диахронически). Основатель школы И.А.Бодуэн де Куртенэ создал первую в лингвистике теорию фонемы, еще до младограмматиков занимался проблемой аналогии, дал одну из первых структурно-типологических характеристик видов письма, разработал принципы типологической классификации славянских языков; вел переписку со многими зарубежными учеными, в том числе и с Ф.де Соссюром, на которого оказал известное влияние. Для определения сущности языка Бодуэн и его последователи прибегали к психологическим и социологическим критериям, при этом уже для Бодуэна, как пишет А.А.Леонтьев, "не психика была во главе угла: напротив, он рассматривал психическое развитие как следствие влияния общества, а развитие языка связывал непосредственно с развитием общества и лишь вторично – с особенностями психики".

Василий Алексеевич Богородицкий родился 7 (19) апреля 1857 г. в Царевококшайске (ныне Йошкар-Ола). Окончив в 1880 г. историко-филологический факультет Казанского университета, он в течение четырех лет преподавал в начальных классах Казанской татарской учительской семинарии. В 1884 г. защитил магистерскую диссертацию "Гласные без ударения в общерусском языке", в которой впервые было дано подробное описание особенностей звучания безударных гласных в различных условиях (еще раньше на то, что не все безударные слоги одинаково слабы, обратил внимание Я.Грот, но подробный анализ проблемы дали независимо друг от друга В.А.Богородицкий и А.А.Потебня).

В том же 1884 г. при Казанском университете Богородицким была создана первая в России лаборатория экспериментальной фонетики (лишь спустя два года аналогичная лаборатория появилась в Париже). Предложив наряду с изучением артикуляции исследовать акустические характеристики звуков речи (т.е. различать и соотносить процессы анализа и синтеза речи), Богородицкий стал основоположником экспериментальной акустической фонетики. Исследуя процессы артикуляции, Богородицкий стремился к созданию артикуляторной классификации звуков; так, именно он впервые использовал для гласных звуков название "ртораскрыватели", а для согласных – "ртосмыкатели". Основные его работы по фонетике – "Опыт физиологии общерусского произношения в связи с экспериментально-фонетическими данными" (Казань, 1909), "Заметки по экспериментальной фонетике" (вып.I–V, 1896–1907), "Фонетика русского языка в свете экспериментальных данных" (Казань, 1930). Он строго различал физиологию звуков и фонетику, а также изучение фактов языка в синхронном состоянии и в их истории. Ему принадлежат первые в истории языкознания исследования в области относительной хронологии звуковых изменений.

В определенной мере следуя В.Гумбольдту, В.А.Богородицкий считал язык не столько средством выражения мысли, сколько орудием самого мышления, показателем классифицирующей деятельности ума, выступающим как "социологический фактор первейшей важности". Изучению психической стороны процессов языка посвящен целый ряд его работ, в том числе – "О морфологической абсорбции" и "Этюд по психологии речи".

В 1888 г. Богородицкий защитил докторскую диссертацию "Курс грамматики русского языка"; в 1915 г. он был избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук. В течение многих лет Богородицкий преподавал в Казанском университете, занимаясь проблемами общего языкознания, сравнительной грамматики индоевропейских языков, диалектологии, романо-германского, тюркского языкознания, а также языка художественной литературы. К главным его работам в этих областях относятся: "Лекции по общему языковедению" (2-е изд., Казань, 1915), "Очерки по языковедению и русскому языку" (5-е изд., М.: УРСС, 2004), "Общий курс русской грамматики" (4-е изд., Казань, 1913), "Сравнительная грамматика арио-европейских языков. Выпуск I" (Казань, 1914), "Краткий очерк сравнительной грамматики арио-европейских языков" (Казань, 1916), "Из чтений по сравнительной грамматике арио-европейских языков. Вып. 1–4" (Варшава; Казань, 1917), "Сравнительно-грамматический комментарий к текстам арио-европейских языков. Выпуск I: санскрит" (Казань, 1909), "Диалектологические заметки" (вып.I–IX, 1899–1912), "Психология поэтического творчества: Публичная лекция" (Казань, 1900), "Статьи по начальному преподаванию русской грамматики и изучению художественно-литературных произведений" (Казань, 1919).

Скончался В.А.Богородицкий 23 декабря 1941 г. в Казани.

Ныне читателю предлагается книга В.А.Богородицкого "Общий курс русской грамматики". Прежде чем перейти к анализу содержания этой работы, назовем три главные ее особенности. Во-первых, все явления языка рассматриваются здесь как статически, так и динамически; действительно, уже в самом начале своего курса Богородицкий указывает: "научная грамматика изучает явления языка не только в их современном состоянии (или иначе говоря – статически), но и в историческом развитии (динамически)". Во-вторых, рассмотрению внешней (формальной) стороны явлений языка предпосылается их рассмотрение с внутренней (семасиологической) стороны, а стало быть, дается и подробный анализ изучаемых явлений с точки зрения психологии. И в-третьих, движение от элементарных явлений к более сложным (от фонетики через морфологию к синтаксису) неизменно сопровождается рассмотрением части в ее отношениях к целому: звуковые изменения рассматриваются также и с точки зрения морфологии, морфологические – также и с точки зрения синтаксиса; тем самым, книга сочетает дедуктивный и индуктивный способы представления материала.

После вводных замечаний о предмете и разделении научной грамматики идет раздел о физиологии звуков, где, между прочим, появляется весьма важное указание на связь "артикуляционного момента" со "слуховым моментом", а также подчеркивается функция речи как "посредника между говорящим и слушающими". В следующем разделе анализируются принципы правописания (эти принципы суть: фонетический, принцип аналогии, исторический, принцип церковно-славянских написаний, принцип передачи иностранных слов и принцип дифференциации) и вводится четкое требование различать звук и букву. Только после этого Богородицкий переходит к фонетике.

И здесь – снова четкое разграничение, на этот раз – фонетики и физиологии звуков: "Физиология звуков исследует, возможно точным образом, как произносятся в данном языке звуки и их сочетания как в отдельности, так и в словах, не рассматривая однако, в каких морфологических категориях (в какой части речи, в какой части слова – корне, суффиксе и пр.) встречаются они, между тем как фонетика исследует звуковые явления всегда морфологически – в связи с морфологическими группами, в которых они находятся, не игнорируя и синтаксический момент". В соответствии с главным принципом своего исследования Богородицкий, говоря о звуковом строе языка, различает "законы данного единовременного состояния" и "законы изменения во времени". Здесь же подчеркиваются непреложность звуковых законов и их отличие от законов физики (звуковой закон действует лишь в одних и тех же условиях в данном языке в данную эпоху), однако сами эти законы трактуются пока психологически: "сила звуковых законов, как и вообще законов языка, – пишет Богородицкий, – основывается на силе памяти и привычки".

В этом разделе последовательно анализируются: 1) система звуков языка, 2) изменения звуков, 3) грамматические чередования звуков, 4) изменения звуковых чередований. При этом звуковая система и изменения звуков относятся Богородицким к области физиологии звуков, а звуковые чередования и их изменения – к области фонетики; соответственно физиологические и фонетические явления рассматриваются сначала статически (синхронически), а затем динамически (диахронически).

Примечательно, что устойчивость звуковой системы В.А.Богородицкий связывает с "привычкой к говорильным движениям", усваиваемой каждым индивидом с детства (т.е. объясняет психологически), сразу же подчеркивая немаловажную вещь, которая предваряет развитое впоследствии Е.Д.Поливановым и другими учеными положение о членении (анализе) воспринимаемого речевого потока по законам фонологической системы усвоенного языка: "Говоря о привычке к звуковой системе, – указывает Богородицкий, – нужно иметь в виду не одну привычку к артикуляционным укладам, но и к производимым ими слышимым звукам данного говора, так как те и другие тесно связаны между собою, благодаря тому, что лицо, произносящее звуки, вместе с тем и слышит их". Здесь же возникает вопрос о том, как примирить наблюдаемые в истории языка изменения звуков (которые, в свою очередь, подразделяются Богородицким на изменения в области говорильного аппарата и изменения в области органа слуха) и факт постоянства индивидуального произношения; как и многие исследователи начала XX в., Богородицкий пытается снять возникшее противоречие, указывая на то значение, которое в развитии языка играет смена поколений.

Как и звуковая система, чередования звуков анализируются сначала статически, а затем динамически. Явление звуковых чередований связано с тем, что одна и та же морфологическая часть слова, находясь в разных условиях, получает звуковые вариации (ср. произнесение [о] в словах год, годовой и т.д.). При этом, по мнению Богородицкого, "с точки зрения психологической грамматические чередования звуков представляют собою особый род ассоциации идей, именно ассоциации отношений между звуками, которая с детства устанавливается в уме говорящих и опирается на силу привычки". Однако звуковые чередования не всегда оказываются постоянными: "иногда слова, первоначально относившиеся к одному чередованию, переходят в другое" благодаря действию фактора аналогии (ходят – ходют по аналогии к первому спряжению). Условия, при которых возможно действие аналогии, по Богородицкому, могут быть или звукового, или морфологически-семасиологического характера.

Что касается исторического изменения звуковых чередований, то оно, согласно Богородицкому, является закономерным, подчиняясь следующему правилу: "звуковое чередование изменяется во времени в зависимости от изменения тех звуков, которые входят в состав данного чередования". Здесь же вводится понятие о конвергентно-дивергентных процессах (в какой-то мере это прообраз конвергентно-дивергентно й теории Е.Д.Поливанова) и появляется весьма значимая для последующего развития науки об эволюции звукового строя языка формулировка: "...задача истории языка по отношению к фонетике – доискаться до определения последовательности в возникновении фонетических явлений, последовательности в ходе звуковых дивергенций и конвергенций в связи с развитием чередований".

Системы вокализма и консонантизма, по традиции, рассматриваются в разделе фонетики отдельно друг от друга. Это распределение материала вполне приемлемо в общем курсе русской грамматики, но для построения исторической фонетики славянских языков такой подход, как показали еще исследователи начала XX в., уже не подходит: ведь на первый план в этом случае должен выступить процесс взаимодействия между гласным и соседним согласным (наиболее четко это положение сформулировал А.А.Шахматов).

Переходя от фонетики к морфологии, Богородицкий подчеркивает их внутреннюю логическую связь: "В фонетике мы изучали звуковые явления, происходящие в словах и их знаменательных частях и, таким образом, имели дело с простейшими элементами слова – звуками. Морфология изучает в словах не отдельные звуки, но знаменательные (морфологические) части слов, каковы: корень, префикс, суффикс, окончание и основа; при этом она показывает, как язык пользуется ими для изменения слов по склонениям и спряжениям, а также для словопроизводства. Вместе с тем морфология группирует самые слова по характеру их значения и формы в те наиболее крупные разряды, которые известны под названием частей речи".

Различая в морфологии внешнюю (формальную) и внутреннюю (семасиологическую) стороны, Богородицкий стремится "выдвинуть на первый план семасиологическую сторону".

Психологические представления В.А.Богородицкого в основном согласуются с распространенной в психологии начала XX в. теорией ассоцианизма. Подробно рассматривать положительные и отрицательные стороны этой теории мы не будем, отметим лишь, что психический образ, как показала уже гештальтпсихология, нельзя представлять как комплекс составляющих его элементарных явлений, связанных друг с другом по закону ассоциации: он "изначально" целостен, и целостность эта не может быть получена путем простого сложения его составляющих. Это не значит, однако, что теория ассоцианизма совсем неверна: сам принцип ассоциации, в "чистом виде" восходящий еще к кантовской идее трансцендентального синтеза, нашел потом свое место в феноменологической философии Э.Гуссерля (синтез как изначальная форма сознания), в работах Р.Якобсона (парадигматика и синтагматика, метафора и метонимия) и т.д.

И слово, и предложение рассматриваются Богородицким как комплексы ассоциаций. Впрочем, говоря о том, что "каждое слово представляет собою ассоциацию по смежности соответствующих звуковых идей", он тут же добавляет: "Однако слова нашей речи являются не просто рядами звуков произносимых и слышимых, но эти ряды связаны с тем или другим значением. Нужно заметить, что сами по себе звуковые идеи слов не связаны с объективным миром, но только как символы служат для обозначения других представлений".

Морфологические процессы, или изменения морфологических категорий, рассматриваются сначала с семасиологической стороны. Первое, что бросается в глаза при таком рассмотрении, – это нетождественность представлений, обозначаемых одинаковыми словами в речи разных лиц: появляются понятия индивидуальной истории значений и истории значений в языке. Разделение "индивидуальных значений" и "значений в языке" в какой-то мере сопоставимо с разделением "ближайших" и "дальнейших" значений у А.А.Потебни; много позже, уже в середине XX в., возникнет учение о развитии сознания, центральным пунктом которого станет различение значений и личностных смыслов (А.Н.Леонтьев).

К процессам развития значений В.А.Богородицкий относит: 1) ассоциацию по смежности: название какого-либо предмета или действия переносится на соответствующую обстановку (жалоба – это сначала действие, а затем – сама бумага, на которой изложена жалоба) и 2) ассоциацию по сходству: название одного предмета или действия переносится на другой предмет или другое действие в силу частичного между ними сходства (солнце село). При этом, как и Потебня, Богородицкий указывает, что, конечно, в таких процессах следует видеть не перенос значения, а применение слова к новому значению (в соответствии с принципом экономии). Здесь, таким образом, нет еще четких представлений о развитии самой структуры значения: такие представления могли появиться лишь в результате экспериментальных исследований детской речи, проведенных в первой половине XX в. Вот, например, слова Л.С.Выготского, сказанные им по этому поводу: "С точки зрения старой психологии связь между словом и значением есть простая ассоциативная связь... Ассоциация, связывающая слово и значение, может закрепляться или ослабляться, может обогащаться рядом связей с другими предметами того же рода, может распространяться по сходству или по смежности на более широкий круг предметов или, наоборот, суживать или ограничивать этот круг, ... но не может изменять своей внутренней психологической природы... Развитие смысловой стороны речи исчерпывается для лингвистики изменениями предметного содержания слов, но ей остается чужда мысль, что в ходе исторического развития языка изменяется смысловая структура значения слова, изменяется психологическая природа этого значения, что от низших и примитивных форм обобщения языковая мысль переходит к высшим и наиболее сложным формам, находящим свое выражение в абстрактных понятиях, что, наконец, не только предметное содержание слова, но самый характер отражения и обобщения действительности в слове изменялся в ходе исторического развития языка".

Морфологические процессы, если их рассматривать с внешней стороны, суть, по Богородицкому, опрощение, переразложение, аналогия и дифференциация. После их анализа Богородицкий рассматривает поочередно имя существительное, имя прилагательное, глагол, наречие и частицы.

Переход от морфологии к синтаксису, как и ранее от фонетики к морфологии, делается так, чтобы читателю стала ясна внутренняя логика изучаемого объекта: "В морфологии мы изучали отдельные слова, причем установили как наиболее крупные разряды слов, именуемые частями речи, так и различия смысловые и формальные в области каждой части речи. Теперь мы должны приступить к рассмотрению типов сочетания слов для выражения наших мыслей, что и составляет предмет синтаксиса".

Типы сочетания слов рассматриваются прежде с психологической стороны. Указав для начала, что предложение представляет собою факт речи, а не мысли, Богородицкий формулирует дальше ряд фундаментальных положений, во многом предвосхищая (как и А.А.Потебня или И.А.Бодуэн де Куртенэ) разработку аналогичных проблем в психологии мышления и речи XX в.

Прежде всего анализируется то, что мы могли бы назвать диалектикой предмета и признака, субъекта и предиката. Называя подлежащее словесным символом основного представления, а сказуемое – символом признака, В.А.Богородицкий заключает, что мысль в речи как бы распадается на две части, но тут же подчеркивает: "грамматическое согласование сказуемого с подлежащим указывает на целостность самой мысли". Л.С.Выготский в своем знаменитом труде "Мышление и речь" потом скажет: "то, что в мысли содержится симультанно, в речи разверстывается сукцессивно".

Указывая на целостность мысли, Богородицкий попутно обсуждает взаимоотношения между слушанием и говорением. "Если мы говорим, что предложение является результатом расчленения целостной мысли, то это будет справедливо лишь по отношению к говорящему; что же касается слушающего, то очевидно, что процесс восприятия предложения, высказанного другим лицом, будет уже обратным, т.е. не расчленением целостной мысли, а образованием таковой по отдельным ее элементам, выраженным членами высказанного предложения". Всё, однако, несколько сложнее, и сам Богородицкий тут же дает сноску, в которой указывает, что высказывание включает и расчленение элементов, и их сочетание. Здесь следует уточнить, что порождение высказывания в принципе невозможно без его "опережающей" рецепции самим говорящим; впрочем, этими вопросами занимается психолингвистика, и нам нет необходимости их подробно здесь рассматривать.

В связи с проблемой мышления и речи отметим только еще один важный момент: "в самом начале, – пишет В.А.Богородицкий, – человечество выражало свои мысли одиночными словами"; детская речь, в соответствии с этим, также состоит поначалу из слов-предложений, не обозначающих отдельный предмет, но выражающих нерасчлененное целое (событие, объект и фоновую ситуацию). Эта идея высказывалась лингвистами и до Богородицкого; что касается психологов, то им (уже в XX в.) потребовалось немало усилий, чтобы такое понимание сущности детской речи обосновать экспериментально (в результате, например, возникло положение о несовпадении линий развития фазической и семической сторон речи).

В этом разделе Богородицкий затрагивает и другую серьезную проблему, а именно проблему соотношения грамматики и логики; в то, что он называет "естественно-логической способностью ума", нам теперь и нужно будет пристально вглядеться.

Для начала напомним, что в истории лингвистики были времена, когда законы грамматики приближали к законам логики, однако были и периоды, когда грамматику и логику решительно противопоставляли. Как указывает сам Богородицкий, "старая, философская, грамматика при анализе синтаксических явлений приноравливалась к тем нормам, какие установились в логике в отношении суждений; но около половины минувшего столетия немецкий мыслитель-лингвист Штейнталь подверг разрушительной критике этот способ трактования синтаксических явлений, показав, что грамматика занимает независимое от логики положение, причем синтаксические вопросы должны исследоваться не логически, а психологически. В русской лингвистической литературе впервые выдвинул точку зрения Штейнталя харьковский профессор А.А.Потебня...". И далее Богородицкий продолжает: "Нам кажется однако, что современные лингвисты, совершенно правильно отделяя грамматику от "науки логики", упускают из виду тот упомянутый выше естественно-логический момент мысли, которым необходимо направляется и процесс речи. Иному читателю может показаться, что этим утверждением мы возвращаемся к той же старой, логической, грамматике, которую сами же отрицаем. Но в этом случае будет недоразумение: под логическим моментом мы разумеем здесь не науку логики, а естественную логику ума, которую строго должно отличать от первой". Эта естественная логика ума может быть продемонстрирована, например, тем, что "при недослышавшемся подлежащем мы спрашиваем "кто?" или "что?", а при недослышавшемся сказуемом спрашиваем: "что вы говорите о том-то?", и пр.".

При таком (весьма обоснованном) решении, однако, логика соединяется с психологией: осознавая, что логику нельзя полностью исключить из грамматики, как, впрочем, и то, что грамматика должна иметь собственные законы, В.А.Богородицкий, видимо, не обратил пристального внимания на различие между эмпирическими и априорными универсалиями, которое применительно к грамматике и логике тогда уже было найдено. Можно сказать без преувеличений, что XX в. начался с "Логических исследований" Э.Гуссерля, в которых, помимо прочего, был преодолен психологизм как в логике, так и в грамматике: анализ самостоятельных и несамостоятельных значений, различий между законами, позволяющими избежать отсутствия смысла (круглый квадрат), и законами, позволяющими избежать бессмыслицы (король но или подобно), привел Гуссерля к обоснованию идеи чисто логической грамматики. Вот, в частности, что он пишет: "Все соединения вообще подчиняются чистым законам... Ни в одной области мы не можем объединить произвольные единичности посредством произвольных форм, но определенная область единичностей ограничивает a priori число возможных форм и определяет закономерности их наполнения. <...> ...язык имеет не только свои физиологические, психологические и культурно-исторические, но также свои априорные основания. Последнее касается сущностных форм значений и априорных законов их комплексов, соответственно, модификаций, и нельзя помыслить язык, который не был бы сущностно определен посредством этого Apriori. ...внутри чистой логики отделяется чистое учение о формах значений как некоторая рассматриваемая в себе первая и основополагающая сфера. Рассматриваемая с точки зрения грамматики, она дает просто идеальный каркас, который различным образом наполняется эмпирическим материалом и облачается в иные одеяния каждым фактическим языком, который следует частью общечеловеческим, частью случайно изменяющимся эмпирическим мотивам".

Эти идеи оказали заметное влияние на Р.Якобсона; известно, между прочим, о споре Якобсона с его учителем В.К.Поржезинским как раз по поводу чистой грамматики. Поржезинский, хотя и должен был приветствовать антипсихологизм Гуссерля, его идею воспринял следующим образом: "...дело идет, по-видимому, о наиболее общих значениях и законах сочетания слов в словосочетаниях, но как раз здесь мы имеем дело с отсутствием таких общих законов, то же общее, что скрывается за различными формами выражения, не есть предмет ни науки о языке, ни в частности грамматики". Впрочем, в "Логических исследованиях" Гуссерля речь шла не только о возможности свести законы, управляющие комбинацией и трансформацией элементов, к небольшому числу основных законов (по образцу математики), но, как мы уже упоминали, о четком разграничении априорных и эмпирических универсалий. К этим вопросам впоследствии обращались многие ученые (А.М.Пешковский, К.Бюлер, О.Есперсен, Л.С.Выготский, С.Д.Кацнельсон и др.).

Решение Богородицкого оказывается сопоставимым с решением Гуссерля; правда, здесь требуется оговорка по поводу психологизма. Естественно-логическая способность ума как раз и позволяет различать отсутствие смысла и бессмыслицу; достаточно перестать считать такую "способность" психологической, как перед нами окажется чисто логическая грамматика Гуссерля. Не следует, однако, думать, что антипсихологизм есть отказ от психологии, иными словами, что законы, которым подчиняются априорные структуры, отменяют законы психологические (сам Гуссерль неоднократно подчеркивал, что дескриптивная психология представляет собой параллель трансцендентальной феноменологии).

Вернемся теперь к обсуждаемой книге. В разделе о синтаксисе Богородицкий предпринимает анализ простого и сложного предложения, а также кратко рассматривает вопрос об изменении синтаксического строя языка во времени. Здесь он указывает, что в развитии языка протекают процессы изменения как предикативности, так и субстантивности: "они могут получать своеобразные черты на почве отдельных языков; причем обе категории, т.е. субъекта и предиката, сохраняются в языке как необходимые". Заканчивая этот раздел, Богородицкий подводит морфологические и синтаксические процессы, наблюдаемые в истории языка, под одну общую тенденцию – тенденцию к экономии духовных сил и к удобству памяти. Таким образом, для объяснения языковых процессов привлекаются психологические критерии.

Книга завершается очерками диалектологии и истории русского языка, главой о заимствованных словах и приложением, в котором представлены некоторые результаты экспериментально-фонетических исследований, проводившихся в лаборатории В.А.Богородицкого.

В заключение рассмотрим еще некоторые вопросы общетеоретического характера.

Одна из главных задач, стоявших перед лингвистикой начала XX в., заключалась в необходимости не только описать языковые изменения, но и объяснить их. Концепция фонетических законов, сформулированная младограмматиками, позволяла установить некоторую связь между отдельными звуковыми изменениями и их хронологическую последовательность. Но вопрос, почему данное изменение произошло в данном месте в данную эпоху, долго оставался неразрешимым; на его сложность указывали А.И.Соболевский, В.К.Поржезинский, Ф де Соссюр, А.Мейе и другие языковеды. Многие десятилетия продолжался поиск причин звуковых изменений вне системы данного языка: в психологии и психофизиологии, в истории народа. Это вполне понятно, ведь в центре внимания исследователя были прежде всего артикуляционные навыки: детей не учат точно артикулировать, а сходный акустический эффект можно получить при различной артикуляции, кроме того, артикуляционные навыки могут меняться и при усвоении чужого языка, и т.д. Примерно так же рассуждали и при анализе грамматических изменений. Но почему как бы вдруг все дети в данном языковом коллективе, явно не сговариваясь, меняют именно данную, а не какую-то другую артикуляцию? Почему обобщается именно данная флексия, а не другая, сливаются именно два данных, а не других падежа? Почему один и тот же язык или даже родственные языки при наличии разных субстратов меняют артикуляцию одних и тех же звуков в более или менее сходном направлении? Явно независимо друг от друга развилось русское и словенское аканье, русское и словенское чоканье. Явно независимо друг от друга почти во всех славянских языках исчезла категория двойственного числа, исчезли формы простых прошедших времен...

Столкнувшись с такими трудностями, некоторые исследователи стали постулировать многообразие причин, действовавших в каждом конкретном случае. "Всюду . Основных причин, по его мнению, семь: 1) влияние расы, 2) влияние климата, 3) влияние государства, 4) неисправленные ошибки детей, 5) закон наименьших усилий, б) мода, 7) аналогия, – и все они лежат вне системы данного языка.

Хотя совершенно очевидно, что однофакторный подход слишком узок при решении проблем причинности, механическое соединение многих факторов вряд ли могло быть более эффективным. Историческая фонетика, как и историческая грамматика, позволяла лишь описывать, но не объяснять историю языка. Вот, например, весьма характерное утверждение Л.Блумфилда: "Хотя в результате многих звуковых изменений происходит сокращение языковых форм, упрощение фонетической системы или вообще какое-либо другое облегчение произносительных усилий, все же ни одному исследователю не удалось установить связь между звуковым изменением и каким-либо предшествующим ему явлением: причины звуковых изменений неизвестны... Никакой постоянный фактор не может объяснить тех конкретных изменений, которые происходят в данное время, в данном месте".

Наука оказалась перед выбором: либо принять это положение, либо сосредоточить усилия на выяснении причин языковых изменений вообще и звуковых в частности. Многие лингвисты полагали, что звуковой строй языка изменяется лишь под давлением внешних факторов, сам же он лишен атрибута развития, самодвижения. Но некоторые пошли по другому пути. Их концепция стала оформляться как раз тогда, когда основоположник американской лингвистики сформулировал свой категорический тезис.

Диахроническая фонология, как первая глава диахронической лингвистики, выдвинула в центр внимания взаимосвязи и взаимообусловленность элементов в рамках целостной системы. Нет звуковых изменений вне данной системы. Изменяется не отдельный звук, а вся фонологическая система как целостная совокупность взаимосвязанных элементов. По словам Н.С.Трубецкого, "фонологическая эволюция приобретает смысл, если используется для целесообразной перестройки системы... Многие фонетические изменения вызваны ... потребностью к созданию устойчивости..., к соответствию "структурным законам звуковой системы"". Разработка методов диахронической лингвистики позволила сформулировать принцип иерархичности звуковых изменений и выделить следующие их этапы: 1) фонетический (аллофонное варьирование в синхронном состоянии, подчиняющееся фонетическому закону младограмматиков и обусловленное позицией), 2) фонологический (фонологизация аллофонов, освобождающая их от позиционной зависимости и прекращающая действие фонетических закономерностей путем порождения "исключений"), 3) морфонологический (способ проявления фонологизации, усиливающий взаимовлияние слов и форм и увеличивающий независимость функционирования прежних аллофонов от позиций через увеличение числа "исключений" – именно это младограмматики называли аналогией), 4) социолингвистический (социализация результатов звуковых изменений).

Что касается морфологии, то в ней поначалу сложилась парадоксальная ситуация. Классический сравнительно-исторический метод давал возможность установить историю любой флексии; если же вместо ожидаемой флексии обнаруживалась другая, то ее "незаконное" появление объяснялось действием аналогии. Если в фонетике конца XIX в. возникло понятие фонетического закона, то в морфологии – представление о "закономерном" отступлении от законов, о "законности" аномалий и исключений... Лишь после работ И.А.Бодуэна де Куртенэ, К.Ю.Аппеля, Г.Пауля, В.А.Богородицкого антиномия фонетического закона и аналогии была снята.

Вот, например, что говорит В.А.Богородицкий в одной из своих работ по сравнительной грамматике индоевропейских языков: "процессы аналогии в языке являются тоже закономерными, как и процессы фонетические. Эта закономерность обнаруживается в том, что образования по аналогии в каждом языке обычно выдерживают определенное, характерное для данного языка направление". Чтобы продемонстрировать, насколько сложно было прийти к такому пониманию аналогии, можно привести авторитетное мнение немецкого компаративиста Г.Хирта, высказанное им в работе 1927 г.: "В области аналогических образований нет твердых законов. И нужно поэтому только в процессе своей научной работы приобрести чутье в отношении того, что вероятно, а что нет".

В труде, посвященном специально проблеме аналогии, Богородицкий доказывал, что аналогия не противодействует фонетическим процессам, а находится в теснейшей связи с ними. Но "если фактор фонетический вызывает внешнее разнообразие морфем, то фактор аналогии, наоборот, водворяет вторичное однообразие, устраняет лишние разновидности морфем. <...> Как фонетические явления в каждом языке представляют гармоническую систему, так и проявления аналогии тесно связаны между собой взаимной гармонией". Богородицкий впервые поставил не только проблему закономерности аналогии вообще, но и проблему направления аналогии. Характер и направление аналогии, по его мнению, определяются "морфологической физиологией языка", т.е., как теперь бы сказали, морфологической системой.

Исходя из положения о тесной связи между фонетическими законами и аналогией, Богородицкий различал фонетические и собственно морфологические "основания" действия аналогии. Под фонетическим основанием он понимал дивергенцию, вариативность морфем, обусловленную действием фонетических законов. Под морфологическим основанием – "водворение вторичного единообразия". Богородицкому принадлежит и первый опыт построения типологии законов аналогии. Он предложил различать внутреннюю и внешнюю аналогию. Первая действует внутри одного и того же типа, действие второй переходит из одного типа в другой. Правда, степень близости между типами относительна, подвижны и границы между внутренней и внешней аналогией. Он также предложил разграничение аналогии материальной и формальной (более четкое, чем у Г.Пауля). Сфера действия материальной аналогии – изменения в основе слова, а формальной – изменение флексий. Представление об иерархичности процессов грамматической аналогии позволило В.А.Богородицкому поставить проблему восстановления относительной хронологии морфологических процессов. Впоследствии проблемой аналогии занимались Г.А.Ильинский, Л.А.Булаховский, Р.О.Якобсон и др.

Исследователи, впервые сформулировавшие вывод о закономерности процессов аналогии (И.А.Бодуэн де Куртене, Г.Пауль, Е.Ф.Будде, В.А.Богородицкий и др.), сами эти процессы трактовали психологически. Впоследствии, при перенесении в морфологию методологического аппарата диахронической фонологии, использование психологических критериев для объяснения грамматических (как и звуковых) изменений в языке было признано нерелевантным. Вслед за тезисом о системности не только синхронии, но и диахронии представителями Пражской лингвистической школы было сформулировано примечательное положение: "При диахроническом подходе с чисто лингвистической точки зрения утверждение о языкотворческих способностях говорящих также неоправданно. Все языковые изменения полностью определяются предшествующим состоянием языковой системы".

Так произошло, между прочим, сближение структурной лингвистики с феноменологией Гуссерля, которая строилась на принципиальном различении психических актов и интенциональных предметов, позволяющем логически обосновать автономию интенционально данных сознанию предметов (в том числе языковых сущностей) и возможность их анализа в их собственных структурных закономерностях. Вот что говорит об этом Э.Холенштайн: "Не столько психические и физиологические процессы артикуляции определяют как содержание высказывания, так и самое высказывание, сколько наоборот, структуры, имманентные высказыванию, определяют правила артикуляции". Однако, как мы уже отмечали выше, психологические критерии сами по себе не могут просто перестать быть релевантными, если мы обращаемся к исследованию априорных структур (языковых или каких угодно других): можно и должно искать собственные законы движения языковой системы, понимая, что ими не отменяются психологические законы речевой деятельности, как и наоборот; иначе говоря, исследователь не должен заменять одни законы другими, если не хочет потерять предмет своего исследования, но и сами законы, определяемые сущностью предмета, он не может просто отменить. Именно поэтому многие стороны психологического анализа явлений языка (речи), предпринятого Богородицким, сохраняют для нас свою ценность.

Книга В.А.Богородицкого "Общий курс русской грамматики", вышедшая (четвертым изданием) в 1913 г., будет весьма интересна и полезна современному читателю по следующим причинам. Прежде всего, она ничуть не утратила своей ценности в качестве руководства для изучающих грамматику русского языка, как, впрочем, и для всех, кто специализируется в области теоретического языкознания (и даже психолингвистики). Однако главное достоинство книги вы видим все же не в этом: будучи написана крупнейшим представителем Казанской лингвистической школы, она отражает знаменательный этап развития науки о языке, этап формулировки ряда методологических принципов (например, различения фонетики и физиологии, грамматики и логики, синхронии и диахронии) и первых попыток не только описать систему фактов языка, но и дать научное объяснение историческому изменению этих фактов.

Об авторе

Богородицкий Василий Алексеевич

Выдающийся языковед, методист (русский и татарский языки), член-корреспондент АН СССР. Окончил курс на историко-филологическом факультете Казанского университета в 1880 г. Ученик И. А. Бодуэна де Куртенэ, один из представителей Казанской лингвистической школы. Состоял профессором сравнительного языковедения в Казанском университете, при котором в 1880-х гг. создал первую в России экспериментально-фонетическую лабораторию. Разработал методическую систему преподавания русского языка в татарской школе, модель обучения правописанию.

В. А. Богородицкий добился блестящих успехов в области общего языкознания, фонетики, сравнительно-исторической грамматики индоевропейских языков и русского языка, тюркского языкознания. Среди его трудов известны следующие: «Курс сравнительной грамматики индоевропейских языков» (1890), «Из чтений по сравнительной грамматике ариоевропейских языков» (1895–1908), «Общий курс русской грамматики» (1911; переизд. в URSS), «Лекции по общему языковедению» (1911–1912; переизд. в URSS).