ОБЩИЕ ПРЕДПОСЫЛКИ§ 1. Настоящая работа посвящена функциям сочинительной связи в русском языке. Основное внимание уделяется в ней традиционным средствам сочинения – союзам и, а, но, ну, да, ли, или и другим "первообразным", поскольку именно ими определяется область сочинительных отношений во всех ее главных чертах. Эти союзы могут быть названы первичными средствами сочинительной связи, первоэлементами ее системы. Союзы, не формирующие принципиально новых типов сочинительных отношений (тоже, также, зато, однако, только, же, ни и др.), привлекаются к рассмотрению по мере необходимости при анализе союзов первой группы. Лексические средства сочинительной связи (так называемые аналоги союзов) как специальный объект не выделяются. Последнее ограничение имеет принципиальный характер. В активном участии лексических средств в формировании сочинительных отношений обычно усматривают процесс синтаксической специализации элементов лексического состава языка. Нельзя не видеть, однако, и другой стороны этого явления – тенденции к размыванию границ сочинения, к смещению его в область неграмматических способов связи. Переоценка роли лексических средств обычно приводит к тому, что роль союзов недооценивается, рождаются и укореняются представления об отсутствии у них собственного языкового содержания, об их чисто внешней соединительной функции. Между тем сочинительный союз – это специфическое грамматическое средство с уникальными морфолого-синтаксическими свойствами; выявить и объяснить эти свойства – ближайшая задача синтаксиса как раздела грамматики. § 2. В отличие от слов знаменательных частей речи союз, в первую очередь сочинительный, лишен реального (вещественного) значения; значение его – чисто формальное, грамматическое. Вместе с тем союз – это слово, не имеющее грамматической формы, или, по выражению А.М.Пешковского, "бесформенное слово". Возникающий в связи с этим вопрос, каким образом слово, не имеющее грамматической формы, может быть носителем грамматического значения, освещался в научной литературе неоднократно. Так, сравнивая "бесформенные" служебные слова с "бесформенными" знаменательными (несклоняемыми существительными, наречиями), Пешковский писал: "Последние бесформенны так, что у них остается одно вещественное значение и нет совсем формального... Первые, напротив, бесформенны так, что у них остается одно формальное значение и нет совсем вещественного. Из тех двух начал, на которые распадается формальное слово (стекл-о), на долю одних бесформенных слов (полных) приходится одно первое начало, а на долю других (частичных)-одно второе. Таким образом, с точки зрения значения мы приходим к тому парадоксальному выводу, что последние потому бесформенны, что представляют собой чистую форму, одну сплошную форму без содержания. Это как бы оторвавшиеся от основ аффиксы, свободно перемещающиеся по поверхности языка..." Итак, союз – бесформенное слово, потому что он – чистая форма. Под семасиологическим углом зрения этот парадокс констатировал также А.А.Шахматов, который относил союзы к разряду слов, не выделяющих из себя формальных значений, потому что сами они имеют только формальные значения. В специальной литературе формальные значения сочинительных союзов нередко сводятся к их синтаксическим – соединительным – функциям или ограничиваются общим для них, недифференцированным значением отношения. Весьма сильна также тенденция рассматривать и саму сочинительную связь – во всем объеме или частично – как категорию семантически беспризнаковую, нулевую. Тенденция эта восходит к А.М.Пешковскому, на протяжении всей своей научной деятельности с большей или меньшей решительностью декларировавшему, что "сочинительный союз – это только союз, только связка предложений и ничего больше" (2-е изд. М., 1920. С.44). Широта смысловой основы большинства сочинительных союзов – факт бесспорный. О семантической сложности, семантико-синтаксической нагруженности, переобремененности значениями средств сочинительной связи говорит и В.В.Виноградов. И все же каждый отдельный сочинительный союз имеет свою грамматическую семантику, свои, независимые от употребления, категориальные свойства. Как бы ни был широк круг значений, выражаемых тем или иным союзом, он всегда имеет свои очертания. В пределах каждого отдельного союза все его значения закономерно связаны и взаимопредсказуемы. Четкую внутреннюю организацию имеет и сочинительная связь в целом. Современные исследователи часто цитируют слова А.А.Шахматова о том, что "союз имеет значение не сам по себе, а как выражение того или иного сочетания, как словесное обнаружение такого сочетания" придавая слову значение буквальный терминологический смысл. Однако очевидно, что здесь мы имеем дело не с отрицанием самостоятельного значения союза, т.е. не с утверждением того, что союз сам по себе не имеет значения, а с одним из конкретных воплощений фундаментальной шахматовской идеи, что "категория грамматическая познается в синтаксисе". Задача выявления грамматических значений сочинительных союзов сопряжена с преодолением ряда объективных трудностей и порожденных ими научных предубеждений. Эти трудности во многом аналогичны тем, которые сопутствуют поискам морфологически релевантных значений падежных форм, что вполне понятно: ведь союз, будучи служебным средством, представляет собой специфический вид морфемы; это аффикс со статусом отдельного слова. Аналогию усугубляет многозначность обеих сущностей, легко вызывающая представление об их собственной семантической опустошенности. Некоторое принципиальное сходство есть также между тем, как организуются значения сочинительного союза, с одной стороны, и падежной формы – с другой. Уместно вспомнить параллель, которую проводил между союзом и падежом А.М.Пешковский. Отмечая "бесчисленное количество переходов" между отдельными значениями союза, он писал: "... на различия в значениях здесь следует смотреть как на различия в значениях одного и того же падежа, вообще одной и той же формы. Каждый союз, как и каждый предлог, как и каждое частичное слово вообще, есть известная формальная (с синтаксической точки зрения) единица, объединяющая в своих звуках ту или иную группу значений. Соответственно и рассмотрение союзов научнее надо бы вести не по категориям... а по отдельным союзам, причем каждый союз изучался бы во всех своих многочисленных, нечувствительно переходящих друг в друга оттенках значения" (2-е изд. С.483–484). Это и другие соображения убеждают в том, что вопрос о грамматическом значении сочинительных союзов не может быть решен в отрыве от проблемы грамматического значения вообще и падежной формы – в частности. § З. Известна тенденция относить все значения падежей в область синтаксиса. Взгляд, согласно которому эти значения не только обнаруживаются и познаются в синтаксисе, но и остаются в нем, не выходя на морфологическую "поверхность" языка, в настоящее время можно считать господствующим. Усилия Р.О.Якобсона поколебать подобные представления оказались по многим причинам безуспешными и имели скорее обратный результат. Между тем мысль о том, что падежи имеют "свой самостоятельный, независимый, разумный смысл", которым и должны объясняться "случайности" их употребления, высказывалась в отечественном языковедении неоднократно. Впервые она была развернута и аргументирована К.С.Аксаковым. Эта аргументация столь основательна и в то же время так далеко выходит за рамки частной падежной проблемы, что требует более или менее полного и дословного воспроизведения, "...до сей поры, – пишет К.С.Аксаков, – падежи рассматривались по употреблению их в самой речи, под управлением предлогов или глаголов, где они являются в различных случайностях. Вследствие таких-то случайных употреблений давались падежам определения и названия; напр.: я дал человеку книгу – падеж Дательный, и так и другие, более или менее. – Удивительно, как до сих пор не сбивало г-д Грамматиков то, что определения их беспрестанно оставались недостаточными, и потому приходилось придумывать новые объяснения или даже исключения. Подобные определения решительно не могли быть удовлетворительны, ибо почерпались из случаев... Самое полное определение в наших грамматиках есть то, которое наиболее исчисляет общих случаев употребления; очевидно, что это понимание весьма условное, внешнее и недостаточное. Нам кажется, что такое воззрение должно сбивать с толку, ибо всякое случайное определение (если мы вздумаем принять оное за общее определение) закрывает перед нами закон, являющийся в нем лишь какою-нибудь одною стороною своею. Полное исчисление случаев невозможно. Наиболее полное исчисление все также сбивает, ибо это все частные случаи употребления, не только скрывающие общий закон, но часто противоречащие друг другу, как скоро не понят этот общий закон, в котором находят они свое единство и объяснение. Употребление намекает, наводит нас на закон, но не определяет его. Мы должны углубиться в существо самого дела, не накладывать извне взятого определения, но в нем самом открыть объясняющий его закон. Досель падежи рассматривались вместе с глаголом или предлогом, как какое-то дополнение, и исчезал их собственный, общий разумный смысл. Не догадывались, что этот смысл падежей соответствует только, является только приличным такому или такому употреблению с предлогом или глаголом, и обнаруживается при этом одною лишь стороною своею, которую слишком определенно схватывали Грамматики, как правило. Между тем, если вникнем в сущность дела, то легко увидим, что падежи имеют свой самостоятельный смысл, обнаруживающийся при всяком случае разными своими сторонами, а иногда и в самостоятельном употреблении... Падежи имеют, повторяем, свой самостоятельный, независимый, разумный смысл, и потому могут и должны рассматриваться сами в себе, а не только в употреблении; следовательно, должны быть поняты с этой точки зрения, даже и вне Синтаксиса, в котором, конечно, как в живой речи, полнее выступает смысл и падежей и всех грамматических изменений: поэтому-то подробнейшее и отчетливейшее объяснение падежей и относим мы к Синтаксису. – Ограничимся здесь общим сделанным выше определением самостоятельного значения падежей. Отсюда уже, из духа и существа их, может объясниться всякая случайность их употребления". Проследим, какими признаками наделяет К.С.Аксаков независимое значение языковой формы? Прежде всего – это тот ее общий "смысл", "разум", "дух", "закон", в котором находят свое единство и объяснение "случайности" ее употребления. "Общий смысл", или "закон", может проявиться самостоятельно или какой-то одной своей стороной, причем в разных случаях по-разному, поэтому возможны противоречия. "Случайность" (частное употребление) не определяет "закона", но определяется им; она намекает, наводит на "закон", соответствует и "является приличной" ему, но вместе с тем может и заслонить, закрыть его собой. Иногда грамматики слишком определенно схватывали общий смысл языковой формы и тем самым искажали его. Вывести "закон" можно только углубившись в суть дела, в первую очередь, став на почву синтаксиса, в котором, как в живой речи, полнее выступает смысл грамматических изменений; в то же время опора только на синтаксис, только на употребление сбивает с толку, приводит сразу и к избыточности, и к недостаточности исчисления значений формы. Тезис о самостоятельных формальных значениях последовательно проводится К.С.Аксаковым применительно и к другим грамматическим средствам языка. Так, рассуждая о предлогах, он пишет: "Значение предлогов измеряется обыкновенно падежами: такой-то требует винительного, такой-то родительного,и довольно: между тем как значение лежит в самых предлогах. Значение это находится в них как намек, который становится ясен только при падеже..." § 4. Дальнейшее развитие учения о грамматическом значении связано с именем Н.Некрасова "Необходимо, – утверждал он, – в объяснениях форм ограничиваться лишь смыслом их самих, т.е. форм, и никоим образом не дозволять себе объяснять их посредством тех случайных значений слова, которые оно может принимать в живой речи. При этом условии в объяснениях формы русского глагола получат в теории свой истинный смысл, который не только не нарушит ни в чем свободы жизни русского глагола в употреблении, но, напротив, даст полную возможность уразуметь все разнообразие значений, с каким та или другая форма является в живой речи". "Объяснять же формы можно и должно только из них самих, а не из чего-либо другого. Прежде нужно уметь вникнуть в их собственное значение, раскрыть их собственный смысл; потом не трудно уже будет добраться и до понимания того разнообразия значений, с которыми они появляются в речи. По нашему мнению, только таким путем можно мало-помалу представить ряд объяснений всей жизни русского глагола и понять кажущийся произвол ее и своеобразность. Повторим: от значения формы должно доходить до значения ее разнообразного употребления – вот метод, которому мы следуем в решении каждого вопроса"; "...сами формы должны определять свое значение. От этого нельзя отступать ни на шаг тому, кто не желает вносить произвола в определение значения форм языка". Однако в своей практической деятельности Н.Некрасов существенно отошел от тех принципов, которые провозглашал вслед за К.С.Аксаковым. Расхождения начинаются прежде всего с оценки синтаксиса. "В синтаксисе,полагал Аксаков, – приводятся в движение все те силы слова, которые видели мы в предыдущей сфере; тут получают живое отношение все формы языка, им себе прежде данные", Развивая идею независимости падежных значений, Аксаков в то же время настойчиво проводит мысль о том, что именно "в синтаксисе, как в живой речи, полнее выступает смысл падежей и всех грамматических изменений". Иной подход – у Н.Некрасова. Признавая, что "формы русского глагола в живой речи отличаются необыкновенной игрой красок" (С.29–30), что "каждая форма полна жизни, каждое удачное употребление формы сообщает свежесть и новый отсвет выражению мысли" (С.313), Некрасов тем не менее решительно обособляет собственное ("общее ") значение формы от ее синтаксических проявлений: "Нам нет дела до тех значений, которые она может принимать в речи: мы смотрим лишь на общее значение формы и не думаем пускаться в те частные употребления, которых нет возможности уловить науке" (С.104). По твердому убеждению Некрасова, чем разнообразнее употребляется форма, чем сложнее и противоречивее ее синтаксические функции, тем меньше признаков наличия у нее собственного значения, тем больше оснований не считать ее грамматической формой. Таким путем приходит Некрасов к мысли, что русский глагол не имеет форм ни времени, ни вида, ни залога, ни наклонения. Одной из немногих грамматических реальностей признает он так называемую общую личную форму глагола, в обычном понимании соответствующую форме 2 л. ед. ч. повелительного наклонения. § 5. Учение Н.Некрасова о глаголе вызвало резкую критику со стороны А.А.Потебни. "Не придаю никакого значения мнению Некрасова, – писал он, – что веди есть общая личная форма глагола и только, т.е. не означает ни наклонения, ни лица и числа, а только отношение действия к лицу вообще. Мнение это...выведено ложным путем, который состоит в том, что из известного числа определенных значений формы делается экстракт, это бледное отвлечение потом выставляется как сущность значения формы; из этой сущности обратно выводится что угодно. Конечно, если собрать значения веди и отбросить в них все несходное, то мы не получим ни наклонения, ни вида, но что нам в этом толчении воды? Говоря об употреблении лиц повелительного наклонения... следует различать это употребление: а) в повелительном наклонении в собственном значении (imperativus jussivus) и б) в значениях производных (imperativus concessionis, imperativus indicativus)...в названиях производного значения повелительного наклонения нет никакого contradictio in adjecto". Оценку А.А.Потебни позднее подтвердит В.В.Виноградов: "Одной из главных ошибок Н.П.Некрасова было искусственное абстрактное обособление формы слова от ее синтаксических функций, неразграничение основного ее значения от вторичных производных..." Протестуя против того механистического принципа выделения "общего" значения, которым руководствовался Н.Некрасов, А.А.Потебня вместо дихотомии общего и частного выдвинул дихотомию собственного и производного значений грамматической формы. Эта последняя дихотомия бесспорна, однако, только по отношению к некоторым глагольным категориям, к которым обращено исследование Н.Некрасова. В основном это время и наклонение, т.е. категории, позднее получившие в школе Ф.Ф.Фортунатова название форм сказуемости. Если же взять, например, падеж, то здесь о дихотомии прямых и производных значений не приходится даже говорить. Не удивительно, что именно к падежу и апеллировал Н.Некрасов, защищая свою точку зрения от возражений в духе альтернативы А.А.Потебни: "Может ли одна и та же форма иметь в этимологии одно значение, например, значение родительного падежа, а в синтаксисе – другое, например, значение падежа дательного? Может ли одна и та же форма быть в этимологии – формою повелительного наклонения, а в синтаксисе формою изъявительного, или условного, или какого-нибудь другого, только уже не повелительного?". Однако вопросы эти – в силу глубоких внутренних различий между более "объективной" категорией падежа, с одной стороны, и более "субъективной" категорией наклонения, с другой – решаются далеко не одинаково. Глагол может смещать значения некоторых своих форм, падежная форма имени такой способностью не обладает. "Мир действия, – объяснял К.Аксаков,представляет иное начало, чем мир предмета, где все получило внешний определенный образ. Действие есть сила внутренняя, движущая. Здесь возникает личное, так сказать, психическое начало" (О русских глаголах, С.417). Вместе с тем по отношению к глаголу, категории которого достаточно просты и однородны, проблема грамматического значения в целом не является дискуссионной. § 6. Итак, понятие общего значения грамматической формы претерпевает в книге Некрасова весьма серьезные изменения. Если у Аксакова общее значение – это своего рода общая идея, закономерность, определяющая и объясняющая синтаксическое функционирование формы, некий намек на ее употребление, то у Некрасова речь идет уже не столько об общем, сколько об обобщенном (полученном путем отвлечения от различий функционирования) значении, которое наделяется к тому же признаком абсолютной неизменности. Проблема независимости грамматического значения перерастает здесь в проблему его устойчивости, "инвариантности". Заключение об отсутствии в русском языке форм времени и наклонения Некрасов вывел прежде всего из их употребления в неадекватных синтаксических контекстах (настоящего и будущего времени в контексте прошедшего, повелительного наклонения в контексте условного). В известной степени это было доведением до логического конца позиции Ф.И.Буслаева, склонявшегося к тому, чтобы признать у повелительного наклонения наличие трех грамматически равноценных значений: повелительного, желательного и условного. Корректируя точку зрения Буслаева в том направлении, чтобы "за целым наклонением, употребляющимся различно... удержать название не желательного, а повелительного, ибо первоначальный прямой смысл этого наклонения есть повелительный", К.Аксаков (в другом месте) писал: "Надобно быть очень осмотрительну, когда оставляя область определенных форм, переходишь в область речи, в область употребления, в область синтаксиса. Да позволено будет нам подать следующий общий совет. Не надо забывать, – даже и там, где употребление кажется очевидным, – что употребление одной формы в смысле другой никогда еще не превращает одной формы в другую, и что как ни употребляйся явственно одна форма в смысле другой, в основе всегда остается собственный ее, коренной, ей принадлежащий смысл". Вопрос о тождестве грамматического значения языковой формы решен здесь со всей определенностью. Сходные с Аксаковым позиции занимали А.А.Потебня, в полемике с Некрасовым подчеркнувший, что в признании у повелительного наклонения синтаксически производного условного значения нет никакого противоречия с определением, А.А.Шахматов, и большинство других русских языковедов. В традициях русской науки проблема тождества грамматического значения решается также С.О.Карцевским в его известной работе "Об асимметрическом дуализме лингвистического знака" (1929 г.), основные идеи которой сводятся к следующим положениям: языковые знаки (слова, грамматические формы) не могут быть подвижны настолько, чтобы ничего не значить за пределами конкретного употребления: природа лингвистического знака должна быть и неизменной и подвижной одновременно; приспосабливаясь к конкретному употреблению, знак изменяется лишь частично: благодаря неподвижности другой своей части он остается тождественным самому себе; формальные, грамматические значения более устойчивы, чем лексические, их переносы (транспозиции) менее разнообразны, но зато более регулярны; сдвиги, смещения формальных значений предсказуемы и поддаются фиксации, сдвиги и смещения лексических значений предвидеть невозможно. Предлагая свою интерпретацию синтаксических функций повелительного наклонения, Карцевский последовательно проводит мысль о сохранности его значения во всех случаях употребления, причем признак, обеспечивающий эту сохранность, выступает как основание сравнения: "Повелительное наклонение выражает волевой акт говорящего, перед которым стушевывается роль собеседника как действующего лица (Замолчи!). Однако эта форма появляется в другой функции: "Только посеяли, а мороз и ударь" (tertium comparationis: действие неожиданное, следовательно, "произвольное", независимое от действующего лица), или: "Смолчи он, все бы обошлось" (tertium comparationis: действие, навязанное действующему лицу)" (История языкознания... С.89). Ирина Николаевна КРУЧИНИНА Кандидат филологических наук, специалист в области грамматики русского языка, один из основных авторов двухтомной "Русской грамматики" (М.: Наука, 1980), удостоенной Государственной премии СССР, "Краткой русской грамматики" (М.: Русский язык, 1989; 2-е изд. – 1990), энциклопедии "Русский язык" (М.: Советская энциклопедия, 1979). Исследования и статьи И. Н. Кручининой публиковались в изданиях Института русского языка АН СССР, в журнале Академии наук "Вопросы языкознания", а также в "Лингвистическом энциклопедическом словаре" (М.: Советская энциклопедия, 1990). Книга "Структура и функции сочинительной связи в русском языке", вышедшая в 1988 году в издательстве "Наука", получила одобрительные отзывы в зарубежной славистике; было отмечено, что эта работа "показывает дорогу, по которой мог бы пойти анализ текстообразующих функций союзных средств и в других славянских языках" (журнал "Ceskoslovenska rusistika", 1989, 3). С 1993 года И. Н. Кручинина работает в должности ведущего научного сотрудника Института содержания и методов обучения Российской академии образования. |
2023. 720 с. Твердый переплет. 21.9 EUR
Книга «Зияющие высоты» – первый, главный, социологический роман, созданный интеллектуальной легендой нашего времени – Александром Александровичем Зиновьевым (1922-2006), единственным российским лауреатом Премии Алексиса де Токвиля, членом многочисленных международных академий, автором десятков логических... (Подробнее) URSS. 2024. 704 с. Твердый переплет. 26.9 EUR
В новой книге профессора В.Н.Лексина подведены итоги многолетних исследований одной из фундаментальных проблем бытия — дихотомии естественной неминуемости и широчайшего присутствия смерти в пространстве жизни и инстинктивного неприятия всего связанного со смертью в обыденном сознании. Впервые... (Подробнее) URSS. 2024. 800 с. Мягкая обложка. 37.9 EUR
ВЕРСАЛЬ: ЖЕЛАННЫЙ МИР ИЛИ ПЛАН БУДУЩЕЙ ВОЙНЫ?. 224 стр. (ТВЁРДЫЙ ПЕРЕПЛЁТ) 11 ноября 1918 года в старом вагоне неподалеку от Компьеня было подписано перемирие, которое означало окончание Первой мировой войны. Через полгода, 28 июня 1919 года, был подписан Версальский договор — вердикт, возлагавший... (Подробнее) URSS. 2024. 344 с. Мягкая обложка. 18.9 EUR
Мы очень часто сталкиваемся с чудом самоорганизации. Оно воспринимается как само собой разумеющееся, не требующее внимания, радости и удивления. Из случайно брошенного замечания на семинаре странным образом возникает новая задача. Размышления над ней вовлекают коллег, появляются новые идеи, надежды,... (Подробнее) 2023. 696 с. Твердый переплет в суперобложке. 119.9 EUR
Опираясь на новейшие исследования, историк Кристофер Кларк предлагает свежий взгляд на Первую мировую войну, сосредотачивая внимание не на полях сражений и кровопролитии, а на сложных событиях и отношениях, которые привели группу благонамеренных лидеров к жестокому конфликту. Кларк прослеживает... (Подробнее) URSS. 2023. 272 с. Мягкая обложка. 15.9 EUR
Настоящая книга посвящена рассмотрению базовых понятий и техник психологического консультирования. В ней детально представлены структура процесса консультирования, описаны основные его этапы, содержание деятельности психолога и приемы, которые могут быть использованы на каждом из них. В книге... (Подробнее) URSS. 2024. 576 с. Мягкая обложка. 23.9 EUR
Эта книга — самоучитель по военной стратегии. Прочитав её, вы получите представление о принципах военной стратегии и сможете применять их на практике — в стратегических компьютерных играх и реальном мире. Книга состоит из пяти частей. Первая вводит читателя в мир игр: что в играх... (Подробнее) URSS. 2024. 248 с. Мягкая обложка. 14.9 EUR
В книге изложены вопросы новой области современной медицины — «Anti-Ageing Medicine» (Медицина антистарения, или Антивозрастная медицина), которая совмещает глубокие фундаментальные исследования в биомедицине и широкие профилактические возможности практической медицины, а также современные общеоздоровительные... (Подробнее) URSS. 2024. 240 с. Твердый переплет. 23.9 EUR
Предлагаемая вниманию читателей книга, написанная крупным биологом и государственным деятелем Н.Н.Воронцовым, посвящена жизни и творчеству выдающегося ученого-математика, обогатившего советскую науку в области теории множеств, кибернетики и программирования — Алексея Андреевича Ляпунова. Книга написана... (Подробнее) 2023. 416 с. Твердый переплет. 19.9 EUR
Вам кажется, что экономика — это очень скучно? Тогда мы идем к вам! Вам даже не понадобится «стоп-слово», чтобы разобраться в заумных формулах — их в книге нет! Все проще, чем кажется. Автор подаст вам экономику под таким дерзким соусом, что вы проглотите ее не жуя! Вы получите необходимые... (Подробнее) |