Назаретян А.П. Антропология насилия и культура самоорганизации:
Очерки по эволюционно-исторической психологии. № 2. Изд. стереотип.

Оглавление

Введение: О парадоксе человеческого существования

Приведенные в эпиграфе слова А.Эйнштейна выражают законное недоумение естествоиспытателя, видящего, что, согласно фундаментальной теории, мир существовать не должен. И тем более не должен существовать в нем сам ученый, исследователь, мыслящий субъект.

Действительно, в классической физике единственным асимметричным законом, ответственным за необратимость времени, считалось второе начало термодинамики. Всякий материальный процесс сопровождается ростом энтропии, и если где-то энтропия снизилась, то в другом месте она должна возрасти ускоренными темпами. Значит, сущность времени в том, что мир становится все "хуже" – однообразнее, хаотичнее и скучнее. Л.Больцман ранее утверждал, что "единственное нормальное состояние Вселенной соответствует ее "тепловой смерти" " (цит. по [Пригожин, Стенгерс 1994, с.51]). То есть состоянию тотальной неработоспособности и функционального не-существования.

Еще сильнее удивились бы Больцман и Эйнштейн, убедившись, что Метагалактика последовательно изменяется в направлении от однообразия к разнообразию, от хаоса к организации и от равновесия к неравновесию, т.е. противоположно естественнонаучным ожиданиям. Из бесструктурной кварк-глюонной плазмы образовывались элементарные частицы, из них ядра, атомы, вещество консолидировалось в звезды; в недрах звезд первого поколения синтезировались тяжелые элементы, из них затем складывались органические молекулы, а там – живое вещество, биосфера, цивилизация... В классической естественнонаучной логике приходится признать, что на протяжении миллиардов лет мир становится все более "странным".

Неудачные попытки развенчать закон возрастания энтропии или хотя бы ограничить сферу его применимости (например, доказать его нераспространимость на живое вещество) породили известную среди физиков шутку: термодинамика – это старая властная тетка, которую все недолюбливают, но которая всегда оказывается права. Поэтому согласование "термодинамической стрелы времени" и "космологической стрелы времени" (по выражению американского астрофизика Э.Шейсона [Chaisson 2001]) остается фундаментальной проблемой естественнонаучной теории, исключающей постулаты о наличии предвечной программы развития Вселенной.

При изучении этой проблемы мы опираемся на усовершенствованную системно-синергетическую методологию и стремимся вывести последовательные эффекты универсальной эволюции из задач сохранения той или иной системы. В нелинейном мире новые формы и явления возникают постоянно, их мизерная доля сохраняется, а мизерная доля сохранившихся элементов затем эволюционно востребуется и начинает играть существенную роль в ходе событий. Поэтому вопросы о том, когда, как и почему возникло то или иное явление, у нас всегда присутствуют на втором плане, а центральным остается вопрос, почему оно оказалось жизнеспособным, т.е. не было быстро устранено естественным отбором.

Загадка существования человека составляет аспект общей загадки существования мира и также упирается в проблему сохранения. Философы, биологи, журналисты и театральные мизантропы не устают внушать нам, что человек – самое злобное и агрессивное существо в мире. Без них мы знаем, что род Homo, начав более полутора миллионов лет назад искусственно производить заостренные галечные отщепы, с тех пор успел "дорасти" до ядерных бомб и электростанций. Возможности взаимного убийства далеко превзошли инстинктивные тормоза, а возможности разрушения среды превысили ресурс сопротивления экосистемы (вроде продуцирования все более опасных хищников или агрессивных микроорганизмов, ограничивающих экспансию человека). Численность человеческого населения последовательно, сначала в разы, а потом и на порядки, превышала естественную вместимость экологической ниши, и параллельно росли индивидуальные потребности и притязания. По всем известным законам природы, люди давно уже должны были либо окончательно истребить друг друга, либо необратимо разрушить природную среду, сделав ее непригодной для человеческой жизнедеятельности.

Мы далее увидим, что такая угроза витала над нашим родом изначально. Задолго до баллистических ракет с ядерными боеголовками. И даже намного раньше, чем в семействе гоминид образовались существа, чем-то напоминающие образ и подобие Божие – если, конечно, сам Господь Бог не смахивал пару миллионов лет тому назад на австралопитека.

Хуже того, эта потенциальная угроза актуализовалась тяжелыми антропогенными кризисами и катастрофами, подчас стиравшими с лица Земли целые цивилизации. В некоторых случаях кризисы существования достигали глобального масштаба – и тогда жизнеспособность рода Homo висела на волоске.

Тем не менее, автор этой книги и ее читатель существуют, и это самый тривиальный из всех мыслимых фактов, потому что никакой иной факт не дан нам с такой же эмпирической достоверностью. Встав на позицию солипсизма, можно усомниться в существовании внешнего мира, который есть только комплекс моих ощущений. Легко указать на элементы домысла или "интерпретации" в утверждениях о шарообразности Земли, об атомно-молекулярной структуре вещества или о существовании динозавров за 70 млн лет до моего рождения. И даже в том, что в любой точке Галактики 5342 x 7835=41854570 (а кто проверял?).

Последнее, в чем я могу усомниться, – мое собственное существование здесь и теперь, и это самый сильный аргумент в бесконечном споре с солипсистом. Ибо, отказавшись усомниться в своем существовании, он продемонстрирует непоследовательность. Поддавшись же на провокацию оппонента, он попадает в ловушку Декарта: Сомневаюсь, значит, мыслю, а мыслю – значит, существую!

Классическое естествознание всеми правдами и неправдами стремилось игнорировать присутствие человека, исследователя, и на этом строилось его красивое здание. И.Пригожин [1985] иронически заметил, что присутствие человека в этом здании выглядело как своего рода ошибка природы. Лейтмотивом неклассического естествознания стало недоумение: субъект через все щели проникал в научную картину мира (ср. вопрос Эйнштейна: "Изменяется ли состояние Вселенной оттого, что на нее смотрит мышь?"). Для постнеклассической науки тезис "Я существую" становится исходным и фундаментальным. `Cogito, ergo mundus talis est' (Я мыслю – значит, таков мир) – эта формула Б.Картера получила широкое признание. Она означает, что "любая физическая теория, противоречащая существованию человека, очевидно, неверна" [Девис 1985, с.154]. Смягчим немного: она заведомо неполна и нуждается в дополнительных гипотезах.

Такова одна из версий антропного космологического принципа, который еще в 1950е годы стал провозвестником антропоцентризации, рискну даже сказать – эгоцентризации научной картины мира. К тому времени успел окончательно оформиться принцип историзма, теперь уже (в отличие от времен И.Канта, Ф.Гегеля, Ч.Дарвина, К.Маркса, Ф.Энгельса и даже В.И.Вернадского) насквозь пронизавший представление о Вселенной. Еще три десятилетия понадобились для того, чтобы в науке утвердился принцип нелинейности и традиционный метод редукции был дополнен методом элевации (от лат. elevatio – возведение), т.е. распространения эвристических метафор сверху вниз, от эволюционно высших форм к низшим.

В итоге постнеклассическая наука ставит во главу угла вопросы, прежде немыслимые в солидной компании. Какими свойствами должна обладать космическая Вселенная, чтобы в ней могла образоваться живая клетка? Какими свойствами должна обладать биосфера, чтобы в ней образовалась экологическая ниша для существа, создающего искусственную среду, общество, культуру? Наконец, какими свойствами должно обладать это искусственное новообразование, чтобы в нем мог появиться я, современник атомных боезарядов, достаточных для многократного уничтожения жизни на планете?

Последний вопрос и является ключевым в этой книге. Факт моего существования столь же бесспорен, сколь и парадоксален. Потому что, по известным законам природы, биологический род, способный разрушать вмещающие ландшафты и подавлять всякое противодействие экосистемы, перекрывший на пять порядков вместимость естественной экологической ниши, обладающий сверхъестественной возможностью взаимных убийств и почти полностью лишенный инстинктивного торможения агрессии, не мог просуществовать так долго, чтобы дожить до меня. Вопрос, как же ему это все-таки удалось, не допускает тривиального ответа. А чтобы найти содержательный ответ, нужно, не упуская из виду естественнонаучный контекст, под соответствующим углом зрения проанализировать многообразный материал культурной антропологии, исторической социологии, эволюционной и исторической психологии.

В заглавии книги соотносятся и даже почти противопоставляются антропология и культура, насилие и самоорганизация. Конечно, это только риторический прием. Сегодня едва ли нужно доказывать, что человек физически существует постольку, поскольку остается носителем культуры, и культура, со своей стороны, существует исключительно как способ человеческого бытия. Но меня волнуют детали – в них обычно кроются и Дьявол, и Бог. Важно разобраться, каким образом неуклонно возраставший потенциал социального насилия уравновешивался совершенствованием механизмов самоорганизации, позволявших избегать обвала. Заметим, что из двух понятий – насилие и самоорганизация – первое, интуитивно как будто бы понятное, совершенно не поддается вразумительному определению; чтобы убедиться, сколь уязвимы дефиниции в этой области, достаточно открыть любую статью или книгу по теме (напр., [Арон 1993; Гусейнов 1995; Тарасов 2005], см. также §2.3). Зато второе, кажущееся изысканно наукообразным, определяется просто: "Процесс, структурирующий систему спонтанно, то есть... без какого-либо внешнего управления" [Эбелинг, Файстель 2005, с.42].

Несколько слов о подзаголовке. В современных вузовских программах под эволюционной психологией понимается филогенез психического отражения – от простейших до гоминид. Этот предмет (мы его обязательно обсудим) тесно примыкает к зоопсихологии и завершается там, где начинается социальное развитие. Есть также курс психологии развития, где речь идет об онтогенезе психических функций, т.е. о становлении социального индивида, личности, профессиональном росте и т.д.

Широкую популярность приобретает историческая психология, которая, однако, с момента становления противопоставила себя эволюционной картине мира. В парадигме "классической" исторической психологии задача исследователя в том, чтобы проникнуть в собственный дискурс конкретных эпох и культур, а для этого каждую из них следует признать самоценной и самодостаточной. Они располагаются в пространстве и во времени, однако какая бы то ни было эволюционная иерархизация исключена – она могла бы обернуться позицией превосходства и крайне затруднила бы задачу исследователя, расположившего себя на вершине пирамиды.

Близка к исторической психологии и исследовательская установка в большинстве школ культурной антропологии. Напротив, историческая социология весьма восприимчива к идее социального прогресса и ориентирована на поиск его общих законов, но при этом за скобками остаются как раз особенности мышления, мироощущения и поведения людей в разных культурах и на различных исторических стадиях.

Ближе всего наша тематика к тому направлению, которое обозначено как культурно-историческая психология. Оно восходит к советской психологической школе с соответствующим названием и имеет приверженцев в США [Выготский, Лурия 1993; Леонтьев 1999; Коул, Скрибнер 1977; Коул 1997]. Однако с 1970х годов ученые этого направления, сконцентрировавшись преимущественно на онтогенетических аспектах, резко ограничили интерес к филогенезу поведения, психики и сознания. Между тем за последние десятилетия в науке накопился обильный эмпирический материал для психологического осмысления эволюционных процессов. Эволюционно-историческая психология – не альтернатива, а дополнение к этому пакету дисциплин. Она абсорбирует эмпирические данные и модели, полученные в их рамках, для решения тех вопросов, которые в других дисциплинах не рассматриваются или остаются на периферии внимания. Как продолжалось развитие психических процессов с образованием рода Homo и, много позже, вида неоантропов? Какие механизмы и векторы развития остались прежними, и что изменилось принципиально? Имеются ли причинные связи между уровнем инструментального интеллекта и качеством моральной регуляции? Можно ли говорить об историческом прогрессе в психической и в духовной сферах человека? Если да, то в каком смысле, как это можно проследить и доказать, и какими потребностями мотивировано прогрессивное развитие? И главное: как эволюционная динамика сознания до сих пор предохраняла человечество от гибели, и насколько долго это еще может продолжаться?

Я действительно думаю, что от того, в какой мере будут поняты механизмы жизнеспособности странного рода Homo (и самого странного из его представителей – вида неоантропов) может отчасти зависеть способность цивилизации справиться с глобальными кризисами современности. А потому, как и в других моих книгах, дерзко пытаюсь заглянуть в будущее. И каждый раз "нахожу" в нем (вмысливаю в него) нечто новое, чего прежде там не было...

Вообще же эта книга – во многом продолжение прежних книг по Универсальной истории, т.е. истории Вселенной с включением ее космофизической, биосферной и социокультурной стадий. Здесь также основой служит системно-синергетическая модель эволюционных процессов, но, в отличие от [Назаретян 1991; 2004], крупным планом выведен пласт предыстории и истории человечества, а предшествующая эволюция присутствует в качестве общего фона. Голубая мечта любого автора – читатель, отслеживающий, изучающий, да к тому же еще и запоминающий все прошлые публикации. Я, конечно, не верю в такой утопический конструкт, но могу представить себе человека, который просматривал ту или иную из моих предыдущих книг и взялся прочесть новую. И даже такого, который, ознакомившись с этой книгой, пожелает пристальнее изучить какой-либо вопрос по другим. Во всяком случае, я старался минимально повторять прежние тексты, хотя кое-где приходилось пересказывать принципиальные моменты, прибегая к отсылкам лишь в меру крайней необходимости.

Добавлю, что основной материал книги содержится во второй и третьей главах. Первая глава предназначена для особенно любознательных, а четвертая – для фантазеров.

В работе над книгой и при обсуждении рукописи мне оказали неоценимую помощь коллеги из сектора сравнительного культуроведения Института востоковедения РАН (Ш.М.Шукуров, Ю.В.Любимов, О.Е.Этингоф, П.К.Куценков), а также из других отделений Института (Л.Б.Алаев, А.В.Коротаев, Э.С.Кульпин). Я регулярно использовал их критические замечания и советы, но само собой разумеется, что только автор несет ответственность за все интерпретации и выводы.

Кроме того, мне очень помогли в содержательной и технической работе друзья – С.Н.Гринченко, А.Ю.Тихонов, С.М.Богуславская, а также моя английская коллега А.Паветт, которым я также приношу глубокую благодарность.

Contents

Summary

Akop P.Nazaretyan

Anthropology of Violence and Culture of Self-Organization. Essays on evolutionary historical psychology

The book examines the prehistory and evolution of social violence as well as the successively developing mechanisms of cultural and psychological control of aggressive impulses. The hypothesis of techno-humanitarian balance, its empirical basis, corollaries and conclusions are discussed in detail. To verify the hypothesis, cross-cultural and comparative historical data are gathered, which show that in long-term retrospection, while technological might and demographic density were growing, the Bloodshed Ratio (i.e. the ratio of the average number of killings per time unite to the size of population) was not growing but rather irregularly decreasing. We show that any technology has been a threat for society until the society was psychologically adapted to it. Once the psychological fitting has happened, the technology is getting the less dangerous the more it is potentially destructive.

The crucial phases in panhuman history are singled out. These were the creative responses of the culture to the challenges of global man-made crises. An analysis is made of the mechanisms of worsening crises and overcoming them. This historical experience is the prism through which we consider modern global crises and the scenario for further developments.

Об авторе

Назаретян Акоп Погосович

Доктор философских наук, кандидат психологических наук, профессор. Работал главным научным сотрудником Института востоковедения РАН, главным редактором журнала «Историческая психология и социология истории». Член Академии космонавтики и Общества кросс-культурных исследований (США). Автор книг «Интеллект во Вселенной: истоки, становление, перспективы» (1991; переизд. в URSS), «Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры» (1995, 1996), «Цивилизационные кризисы в контексте Универсальной истории» (2001, 2004), «Психология стихийного массового поведения» (2001, 2004), «Агрессивная толпа, массовая паника, слухи. Лекции по социальной и политической психологии» (2004), «Антропология насилия и культура самоорганизации: Очерки по эволюционно-исторической психологии» (М.: URSS) и других, а также статей в отечественной и зарубежной научной печати (всего около 350 публикаций).