|
Оглавление
Алексей Алексеевич Боровой и его книга "Анархизм"
Имя Алексея Алексеевича Борового почти наверняка неизвестно сегодняшнему читателю. А между тем этот человек – крупнейший мыслитель российского анархизма первой трети ХХ века после П. А. Кропоткина, незаурядный оратор, педагог, философ, социолог, экономист, правовед, историк, библиофил, литературовед, поистине энциклопедическая личность – отнюдь не заслуживает забвения. Без него наши представления об истории отечественной культуры и освободительного движения будут неполны. Алексей Алексеевич Боровой родился 30 октября 1875 года в дворянской семье в Москве. Его отец был преподавателем математики, а мать страстно увлекалась музыкой. В 1894–1898 годах Алексей учился на юридическом факультете Московского университета, выделяясь среди товарищей своими способностями, и по окончании был оставлен при кафедре. В эти годы он был увлечен марксизмом (позднее называл это увлечение "религиозной страстью") и написал свои первые научные труды: о рабочем дне, о французских и русских экономистах ХVII–XVIII веков и другие. Романтик и жизнелюб, любознательный, талантливый, энергичный, Алексей Алексеевич в 1898–1903 годах сочетал преподавание политической экономии, географии и права в Университете и других учебных заведениях с учебой в Консерватории (обладая музыкальными способностями, он музыкально воспринимал мир), общался с учеными, философами и литераторами, увлекался философией Ницше и поэзией символизма, пропагандировал идеи революционного синдикализма... Общительность, душевная восприимчивость, развитая интуиция, ораторский талант, превосходная память, исключительная работоспособность, бунтарство, влюбчивость и духовный максимализм, характерные для Алексея Алексеевича Борового, обусловили его эволюцию от марксизма к анархизму. В 1903–1905 годах молодой приват-доцент совершает длительную поездку во Францию и Германию для продолжения научных занятий и сбора материала для диссертации. Там, в Париже осенью 1904 года он осознал себя анархистом – навсегда, до конца. Это откровение пришло к нему не "свыше", но "изнутри", внезапно и окончательно. По его признанию: "я чувствовал, что я родился анархистом – с отвращением и естественным протестом против всякого организованного насилия". Анархизм стал для Борового не просто социальным учением или "идеологией партии", но осознанным исповеданием личного мировоззрения. Придя к анархизму совершенно самостоятельно и в зрелом возрасте, Алексей Боровой долгое время был идейно-психологически дистанцирован от массового анархического движения (на преодоление этой дистанции ушло целое десятилетие) и оказался в состоянии действовать в одиночку, как теоретик и пропагандист анархизма, самостоятельно генерируя идеи и смыслы, сохраняя самобытность и верность себе даже в безнадежных ситуациях. Вернувшись в Россию в 1905 году, в разгар Революции, Боровой быстро стал широко известен. Профессора называли его "любимцем факультета" (однако кадетское большинство в Университете не позволило ему защитить докторскую диссертацию из-за его радикализма и нонконформизма), а отчет Охранного Отделения именовал его "любимцем московского студенчества". Публичные лекции Борового "Общественные идеалы современного человечества. Либерализм. Социализм. Анархизм" и "Революционное миросозерцание" (вскоре изданные отдельными брошюрами) пользовались огромным успехом и стали первым легальным возвещением анархического мировоззрения в России, ознаменовав начало "постклассического" (то есть, в данном случае, посткропоткинского) этапа в развитии либертарной мысли. Боровой много выступал и преподавал, возглавил анархическое книгоиздательство "Логос", участвовал в выпуске известного журнала "Перевал", опубликовал (в двух книгах) фундаментальное диссертационное исследование "История личной свободы во Франции", а также "Популярный курс политической экономии", сотни статей, переводов, рецензий. По его инициативе в России были изданы работы анархистов Э. Реклю, Ж. Грава, Э. Малатесты и других. Среди его друзей и знакомых были Вера Фигнер, Максимилиан Волошин, Иван Ильин, Николай Кареев, Максим Ковалевский, Александр Скрябин, Густав Шпет, Борис Вышеславцев... "Белая ворона" – дворянин, ушедший в революцию; меломан, любитель поэзии, участник музыкальных, философских и литературных кружков; боец, но не "партийный" фанатик; индивидуалист и одновременно социалист; ученый, но противник сциентизма и "цеховой учености"; поэт-мыслитель, Алексей Алексеевич Боровой всем интересовался, жил "во все стороны", участвовал во многих начинаниях, дружил со многими людьми (ему были важны в человеке не столько "-измы", сколько мироощущение) – всегда оставаясь самим собой (в философии, в науке, в общественной деятельности), не растворяясь до конца ни в чем и выражая себя во всем. Он стремился к синтезу различных идейных подходов и сторон жизни, к творческому самопроявлению, был открыт миру и обостренно ощущал уникальность личности – как собственной, так и других людей. Маркс, Бакунин, Бергсон, Ницше, Штирнер, Достоевский, Пушкин и Скрябин творчески влияли на миросозерцание этого удивительного мыслителя-анархиста, попытавшегося дать либертарный ответ на вызовы ХХ века и предложившего – пусть незаконченную и не свободную от противоречий – новую мировоззренческую парадигму анархизма, подвергнутого самокритике и обновлению. Алексей Алексеевич стремился сочетать идеи "философии жизни" Анри Бергсона и Фридриха Ницше (творчество, спонтанность, интуитивизм, критика рационализма и сциентизма) с идеями Макса Штирнера (выдвижение в центр рассмотрения личности и критика отчуждения и всяческих "фетишизмов"), с полузабытыми гениальными прозрениями Михаила Бакунина (философия бунта, негативная диалектика, критика государственного социализма, примат "жизни" перед "наукой", примат действия перед "теорией") и с творческим осмыслением практики революционного синдикализма. Подвергнутый гонениям со стороны самодержавного режима (аресты, обыски, штрафы, изгнание из учебных заведений, тюремное заключение и уголовное преследование), Боровой бежал за границу. Два года (1911–1913) он провел в эмиграции во Франции, где читал лекции, водил экскурсии по Парижу (и даже издал книгу об этом любимом городе) и основательно изучал философию Бергсона и практику революционного синдикализма. В 1913 году он по амнистии вернулся в Россию и занялся журналистской деятельностью. Призванный в армию с началом Мировой войны, Боровой (как он пишет в автобиографии), "служил в эвакуации. В 1918 г. состоял в звании военного комиссара при Главном Военном Санитарном Управлении". С революцией 1917–1921 годов Алексей Алексеевич стал профессором Московского университета (одним из самых любимых студентами) и ВХУТЕМАСа, возглавил анархические издания "Жизнь" и "Клич", был одним из руководителей Московской Федерации работников умственного труда (попытавшейся объединить на принципах революционного синдикализма интеллектуальный пролетариат) и Московского Союза идейной пропаганды анархизма. (Именно к нему летом 1918 года приехал в первую очередь Нестор Иванович Махно, восторженно отозвавшийся о нем в своих воспоминаниях.) Алексей Алексеевич читает многочисленные курсы, издает книги "Революционное творчество и парламент", "Анархизм", "Личность и общество в анархическом мировоззрении". Отстраненный в 1921 году большевистским режимом от преподавания, Боровой работал экономистом и сосредоточился на деятельности в музее П. А. Кропоткина (он был заместителем Веры Фигнер – председателя Всероссийского Общественного Комитета по увековечиванию памяти П. А. Кропоткина), готовил новые статьи и книги (в том числе огромную рукопись "Достоевский" и "Разговоры о живом и мертвом" – сочинения, так до сих пор и не опубликованные) и руководил работой анархо-синдикалистского издательства "Голос Труда", выпустившего десятки книг. Совместно с Н. Отверженным Боровой издает книгу "Миф о Бакунине", а в 1926 году под его редакцией выходит сборник "Очерки истории анархического движения в России". Для этой книги, подытожившей историю российского анархизма, Боровой написал превосходную статью "Бакунин" – лучшее и по сей день изложение философских идей Михаила Александровича. В 1929 году Алексей Алексеевич Боровой как "неразоружившийся анархист" был арестован и сослан сначала в Вятку, а потом во Владимир, где он успел умереть своей смертью 21 ноября 1935 года, до конца сохранив человеческое достоинство и верность своему обреченному делу. В эти последние годы он завершил огромную книгу замечательных воспоминаний, подводя итог всей своей жизни, описывая сотни людей, встретившихся на его пути и рефлексируя пережитое. (Эта книга до сих пор ждет публикации.) Во время Гражданской войны в Испании русские эмигранты-анархисты в Испании объединились в Группу имени Алексея Борового. А в 1990–2000-е годы уже несколько современных российских анархистов (и в их числе автор этих строк) также создали Группу имени Алексея Борового для изучения, пропаганды и развития его наследия (она провела две посвященные ему конференции и издала две брошюры). Давно назрела необходимость вернуть память об Алексее Алексеевиче Боровом в Россию, переиздать его опубликованные ранее труды и издать рукописи. Предлагаемая вниманию читателя книга "Анархизм" была написана и издана в 1918 году. Сам Алексей Алексеевич считал ее во многом "сырой". Несмотря на посвящение Петру Алексеевичу Кропоткину, это сочинение знаменует значительный шаг вперед от "научного анархизма" Кропоткина, воздвигнутого на позитивистском философском фундаменте и пронизанного сциентизмом и прогрессизмом. Боровой затронул в этой книге широкий круг принципиальнейших вопросов анархического мировоззрения и наметил радикальную самокритику классического анархизма. Для него неприемлем ни "богемный" анархо-индивидуализм, отрывающий личность от общества, ни кропоткинский анархо-коммунизм, обожествляющий общество и растворяющий в нем личность. В представлении Борового анархизм есть "романтическое мировоззрение с реалистической тактикой", с которым несовместимы догматизм, слепая вера в разум и науку, для которого невозможен "конечный идеал" (ибо анархизм – "учение динамическое", указывающее направление движения, а не детально описывающее "пункт прибытия"). В центре анархического мировоззрения стоят ценности личности, жизни, свободы, творчества, спонтанности. Критикуя крайний индивидуализм, рационализм, марксизм, Алексей Боровой подробно разбирает вопросы о тактике и методах анархизма, его отношении к национализму, а также проблему взаимосвязи и борьбы между личностью и обществом. Афористическая, лаконичная, порой отрывочная и декларативная форма изложения, вызванная поспешностью написания книги, не должна заслонить от читателя оригинальности, смелости, свежести и целостности подходов Борового к теоретическим основаниям анархизма. Эта книга, написанная 90 лет назад, сегодня, в эпоху глобального кризиса человечества и окончательной исчерпанности ценностных оснований модерна, не утратила своей значимости (причем не только сугубо исторической) для всех, кому близки либертарные идеалы и кого интересует анархическая мысль. Кандидат философских наук, доцент
Пeтр Владимирович Рябов Из главы I. Анархизмъ и абсолютный индивидуализмъ
Петру Алексеевичу Кропоткину с глубоким уважением автор
Анархизмъ есть апофеозъ личнаго начала. Анархизмъ говоритъ о конечномъ освобождении личности. Анархизмъ отрицаетъ все формы власти, все формы принуждения, все формы внешняго обязывания личности. Анархизмъ не знаетъ долга, ответственности, коллективной дисциплины. Все эти и подобныя имъ формулы достаточно ярко говорятъ объ индивидуалистическомъ характере анархизма, о примате начала личнаго передъ началомъ социальнымъ и, темъ не менее, было бы огромнымъ заблуждениемъ полагать, что анархизмъ есть абсолютный индивидуализмъ, что анархизмъ есть принесение общественности въ жертву личному началу. Абсолютный индидидуализмъ – есть вера, философское умозрение, личное настроение, исповедующия культъ неограниченнаго господства конкретнаго, эмпирическаго "я". "Я" – существую только для себя и все существуетъ только для "меня". Никто не можетъ управлять "мною", "я" могу пользоваться и управлять всемъ. "Я" – перлъ мироздания, драгоценный сосудъ единственныхъ въ своемъ роде устремлений и ихъ необходимо оберечь отъ грубыхъ поползновений соседа и общественности. "Я" – целый, въ себе замкнутый океанъ неповторимыхъ стремлений и возможностей, никому ничемъ не обязанныхъ, ни отъ кого ничемъ не зависящихъ. Все, что пытается обусловить мое "я", посягаетъ на "мою" свободу, мешаетъ "моему" полному господству надъ вещами и людьми. Ограничение себя "долгомъ" или "убеждениемъ" есть уже рабство. Краеноречивейшимъ образцомъ подобнаго индивидуализма является философия Штирнера. По справедливому замечанию Штаммлера, его книга – "Единственный и его достояние" (1845 г.) – представляетъ собой самую смелую попытку, которая когда-либо была предпринята – сбросить съ себя всякий авторитетъ. Для "Единственнаго" Штирнера нетъ долга, нетъ моральнаго закона. Признание какой-либо истины для него невыносимо – оно уже налагаетъ оковы. "До техъ поръ, пока ты веришь въ истину – говорить Штирнеръ – ты не веришь ве себя! Ты – рабъ, ты – религиозный человекъ. Но ты одинъ – истина... Ты – больше истины, она передъ тобой – ничто". Идея личнаго блага есть центральная идея, проникающая философию Штирнера. "Я" – эмпирически-конкретная личность, единственная и неповторимая – властелинъ, предъ которыми все должно склониться. "...Нетъ ничего реальнаго вне личности съ ея потребностями, стремлениями и волей". Вне моего "я" и за моимъ "я" нетъ ничего, что бы могло ограничить мою волю и подчинить мои желания. "Не все ли мне равно – утверждаете Штирнеръ, – какъ я поступаю? Человечно ли, либерально, гуманно или, наоборотъ?.. Только бы это служило моимъ целямъ, только бы это меня удовлетворяло, – а тамъ называйте это, какъ хотите: мне решительно все равно... Я не делаю ничего "ради человека", но все, что я делаю, я делаю "ради себя самого"... Я поглощаю миръ, чтобы утолить голодъ моего эгоизма. Ты для меня – не более, чемъ пища, такъ же, какъ я для тебя..." Что после этихъ утверждений для "Единственнаго" – право, государство? Они – миражъ предъ властью моего "я"! Права, какъ права, стоящаго вне меня или надо мной, нетъ. Мое право – въ моей власти. "...Я имею право на все, что могу осилить. Я имею право свергнуть Зевса, Иегову, Бога и т.д., если не силахъ это сделать... Я есмь, какъ и Боге, отрицание всего другого, ибо я есмь – мое все, я есмь – единственный!" Но огромная внешняя мощь Штирнеровскихъ утверждений темъ решительнее свидетельствуетъ о ихъ внутреннемъ безсилии. Во имя чего слагаетъ Штирнеръ свое безбрежное отрицание? Какия побуждения жить могутъ быть у "Единственнаго" Штирнера? Те, какъ будто, социальные инстинкты, демократические элементы, которые проскальзываютъ въ проектируемыхъ имъ "союзахъ эгоистовъ", растворяются въ общей его концепции, отказывающейся дать какое-либо реальное содержание его неограниченному индивидуализму. "Единственный", это – форма безе содержания, это вечная жажда свободы – "отъ чего", но не "для чего". Это – самодовлеющее бездельное отрицание, отрицание не только мира, не только любого утверждения во имя последующихъ отрицаний – это было бы только актомъ творческаго вдохновения – но отрицание своей "святыни", какъ "узды и оковы", и въ конечномъ счете, отрицание самого себя, своего "я", поскольку можетъ идти речь о реальномъ содержании его, а не о безплотной фикции, выполняющей свое единственное назначение "разлагать, уничтожать, потреблять" мир. Безцельное и безотчетное потребление мира, людей, жизни – и есть жизнь "наслаждающагося" ею "я". И хотя Штирнеръ не только утверждаетъ для другихъ, но пытается заверить и себя, что онъ, въ противоположность "религиозному миру", не приходить "къ себе" путемъ исканий, а исходить "отъ себя", но – за утверждениями его для каждаго живого человеческаго сознания стоитъ страшная пустота, холодь могилы, игра безплотныхь призраковъ. И когда Штирнеръ говорить о своемъ наслаждении жизнью, онь находитъ для него определение, убийственное своимь внутреннимъ трагизмомь и скрытымь за нимь сарказмомъ: "Я не тоскую более по жизни, я "проматываю" ее" ("Ichbange nicht mehr ums Leben, sondern "verthue" es"). Эга формула – пригодна или богамъ или человеческимь отрепьямъ. Человеку, ищущему свободы, вь ней места неть. И нетъ более трагическаго выражения нигилизма, какъ философии и какъ настроения, чемъ штирнерианская "безцельная" свобода. Такимъ же непримиримымъ отношениемъ кь современному "религиозному " человеку и безпощаднымь отрицаниемъ всего "человеческаго " напитана и другая система абсолютнаго индивидуализма – система Ницше. "Человекъ, это многообразное, лживое, искусственное и непроницаемое животное, страшное другимъ животнымь больше хитростью и благоразумиемъ, чемъ силой, изобрелъ чистую совесть для того, чтобы наслаждаться своей душой, какъ чемъ-то простымь; и вся мораль есть не что иное, какъ смелая и продолжительная фальсификация, благодаря которой вообще возможно наслаждаться созерцаниемъ души"... ("Ienseits von Gut und Bose" § 291). Истиннымь и единственнымъ критериемъ нравственности – является сама жизнь, жизнь, какъ стихийный биологический процессъ сь торжествомъ разрушительныхъ инстинктовъ, безпощаднымъ пожираниемъ слабыхъ сильными, сь категорическимъ отрицаниемъ общественности. Все стадное, социальное – продукть слабости. "Больные, болезненные инстинктивно стремятся къ стадной организации... Аскетический жрецъ угадываетъ этоть инстинкть и стремится удовлетворить ему..." Об авторе
 Боровой Алексей Алексеевич Российский философ, экономист, правовед и историк. Теоретик постклассического анархизма XX века. Окончил юридический факультет Московского университета; занимал там должность приват-доцента. В 1904 г. во время командировки во Францию стал приверженцем анархизма. Лекции Борового об анархизме в годы первой революции принесли ему огромную популярность. После революции Боровой читал лекции на юридическом факультете, занимался изданием своих работ по теории анархизма, стал членом инициативной группы «Московского союза идейной пропаганды анархизма», затем одним из учредителей Всероссийского комитета по увековечению памяти П. А. Кропоткина. С 1923 г. он был активным участником работы кропоткинского музея в Москве. В 1927–1932 гг. Боровой был сослан в Вятку, где работал старшим экономистом Вятского смоллессоюза, а затем был переведен во Владимир.
Политические и идеологические взгляды А. А. Борового пережили эволюцию: будучи анархо-индивидуалистом, он перешел к анархо-синдикализму, а затем к анархо-гуманизму. А. А. Боровой предлагал изменить базовые положения «традиционного анархизма» и защищал его гуманистический аспект, «культ человека», но выступал против эгоистического — превращения «я» в центр Вселенной. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||