|
Оглавление
Вместо предисловия
Становление философского образования – и философских исследований – в советской России неотделимы от Московского института истории, философии и литературы им.Н.Г.Чернышевского – МИФЛИ. Многие известные отечественные философы окончили либо учились в этом институте. Философский факультет института был предшественником аналогичного факультета Московского государственного университета. В военные годы философский факультет МГУ был в эвакуации в Ашхабаде и Свердловске, но начиная с февраля 1942 года занятия на нем возобновились и в Москве. В эвакуации был и философский факультет Ленинградского государственного университета, и занятия в нем начались вскоре после снятия блокады Ленинграда. Автор этих строк учился в МИФЛИ в 1940/41 учебном году – на историческом и философском факультетах, прошел войну, потом окончил философский факультет МГУ. Думается, что, как и многие из моего поколения, я обладаю уникальным опытом, который много объясняет в идеологических событиях 30–40Нх годов. Первых выпускников философского факультета Московского государственного университета ныне становится все меньше. Тем более это справедливо в отношении бывших "мифлийцев", которые могли бы многое рассказать... Известно: когда новые поколения сменяют старые, с последними уходят те, кто были свидетелями либо участниками событий, о которых поведать могли только они. Описание (и анализ) того, что они видели и запомнили, исследования, в которые они были вовлечены либо с которыми знакомились, научные труды их великих современников, послужившие материалом для философских раздумий, документы, которые сохраняются только в личных архивах, – все это очень важно для истории русской научной и философской мысли. Такова идея, которой руководствовался автор этих строк. Начну с семейных традиций, с родительской библиотеки, сыгравшей большую роль в моей жизни. Рожденный в 1922 году в г. Краснодаре (бывшем Екатеринодаре), я происходил из образованной русской (точнее, русско-грузинской) семьи. Моя мать, Н.Д.Бирюкова, кубанская казачка, окончила в Харькове частную гимназию и дополнительный педагогический класс. Отец – П.Н.Хинтибидзе, крестьянский сын, окончил в Грузии русскую гимназию, в которую его определили, заметив способности мальчика; он получил высшее юридическое образование в университетах Одессы и Харькова – смена университета объяснялась отчислением за участие в студенческих волнениях. Как многие молодые люди в России его поколения, он увлекался марксизмом. В нашей домашней библиотеке сохранились книги, по которым отец составлял себе представление о марксистском учении. Я думаю, что их стоит назвать. Это, во-первых, перевод "Манифеста коммунистической партии", изданный в виде книжки "Буржуазия, пролетариат и коммунизм", где авторами обозначены Карл Маркс и Фр.Энгельс; в книжке снято подлинное название документа, вероятно по цензурным соображениям, а его публикации предпослано написанное Г.В.Плехановым "Предисловие к русскому переводу", по объему превышающее сам "Манифест") (Плеханов, судя по всему, выступил и как переводчик; перевод "Манифеста", ныне считающийся каноническим, – не плехановский). В этой книжке подчеркнуты – по-видимому, моим отцом – следующие слова Плеханова: "Если бы мы захотели думать, как Маркс и Энгельс, в такое время, когда Маркс и Энгельс думали бы иначе, то мы показали бы этим полную неспособность усвоить живой критически дух их учения", отстаивая его мертвую букву. В этих словах, по-моему, объяснение того, почему мой отец выбрал именно меньшевицкое направление в социал-демократии. Далее, сохранилась отцовская книга, где под одним переплетом содержатся изданные отдельно: сочинение Энгельса "От утопии к науке" и его же – "Людвиг Фейербах". К первому приложен "Биографический очерк" – "Фридрих Энгельс" (автор его не указан), а ко второму – два приложения: I. "Карл Маркс о французском материализме XVIII столетия" и II. "Карл Маркс о Фейербахе", причем издание снабжено обширным (25с.) предисловием Плеханова и еще более обширными (40с.!) его же Примечаниями как переводчика. В числе книг отца были тома первого издания "Собрания сочинений" Ленина, из которых я сохранил – и впоследствии интенсивно пользовался – томом 10, где был помещен труд "Материализм и эмпириокритицизм". Книжный шкаф из мореного дуба с зеркальными стеклами был полон и других книг. Были в нем и памятники мировой культуры, например, "Илиада" Гомера в переводе Гнедича, которую отец читал с карандашом в руках, и произведения классиков русской и мировой литературы, и исторические сочинения, в том числе многотомная "История человечества" под редакцией Гельмольта (о которой я еще буду говорить), и книги серии "Жизнь замечательных людей". Была, конечно, и подборка речей классиков русской адвокатуры (Плевако, Карабчевский, Андреевский). Очень запомнилась книга о судебном процессе адмирала Небогатова, сдавшего свою эскадру японцам после поражения русского флота под Цусимой. Трудно представить себе, чтобы подобный открытый состязательный процесс, посвященный военным вопросам, мог состояться при советской власти. Кое-что из этих книг я успел прочитать, другие успел только просмотреть. Богатая домашняя библиотека – неоценимое средство развития юного ума. К сожалению, обстоятельства сложились так, что большинство этих книг пришлось отнести в букинистический магазин... Вернусь, однако, к семейной теме. Получив высшее образование, мой отец перестал "баловаться" марксизмом. Блестящий оратор и умница, человек русской культуры (он говорил по-русски без акцента), он быстро стал известным адвокатом – сначала кубанским, а потом московским. Во время революции он в Екатеринодаре (Краснодаре) при белых защищал в суде красных, при красных пытался то же делать для тех, кого красные репрессировали (часто это были люди из их же рядов). В годы независимости Грузии (1918–1921) он был назначен грузинским консулом в Екатеринодаре и подчинялся министру иностранных дел, меньшевику Ною Жордания, который был одновременно главой правительства Грузии. Имя моего отца было очень известным в Екатеринодаре – Краснодаре. В книге кубанского писателя Георгия Георгиевича Степанова ему посвящена отдельная глава. Однако известность не спасала от репрессий, и со временем пребывание на Кубани бывшего представителя меньшевицкого грузинского правительства становилось все более опасным – отсюда и переезд семьи в столицу. Родные, среди которых я вырос, резко отрицательно относились к советской власти, хотя отец по этому вопросу не высказывался: он был очень осторожен. Иначе обстояло дело в "бирюковской" части нашего семейства. Это было вполне понятно: мой дед по материнской линии, кубанский казак, был потомственным почетным гражданином Российской империи. На хуторе Романовском он сумел создать свое дело. Он рано умер, и его вдова, моя бабушка Вера Семеновна Бирюкова сумела преумножить семейное коммерческое предприятие, приобрела 160 десятин земли. Она сумела вырастить шестерых детей, дать всем хорошее по тем временам образование. Все трое ее мальчиков – мои дяди (братья матери) в Гражданскую войну служили в Добровольческой армии. Старший из них Петр Дмитриевич Бирюков пал под Царицыным, будучи офицером казачьей части, которой командовал знаменитый генерал А.П.Кутепов. В период ежовщины аресты интеллигенции производились волнами. В 1937 году по всей стране начались аресты адвокатов. Как я теперь понимаю, семья жила в постоянном страхе, который мною, мальчиком 15 лет, не очень ощущался. Но я живо помню, как в нашей печке мы жгли стенограммы партийных съездов (отец сохранял интерес к политике), – они были полны речей "врагов народа", и хранить их было опасно. В самом начале 1938 года отца арестовали "органы НКВД", как тогда говорили. Судя по всему, чекисты шили какое-то "грузинское дело" и притянули отца к нему; во всяком случае известно, что из Москвы его перевезли в Тифлис. А затем он сгинул в коммунистических застенках. Приговор "десять лет без права переписки", как теперь выяснилось, почти всегда означал расстрел... До революции бабушка моя, как я упомянул выше, на хуторе Романовском (в 1921 году переименованном в город Кропоткин), близ узловой станции Кавказская, имела большую торговлю. Ее дом был самым большим в городе, и после захвата хутора и станции красными в нем обосновывались ревкомы да исполкомы. С балкона этого двухэтажного дома объявляли о смертных приговорах; мимо него, под улюлюканье озверевшей черни, вели людей на расстрел за хутор – "в пески". Несколько лет бабушку власти не трогали, и она жила в своем другом, маленьком доме: была она из простой казачьей семьи, не очень грамотная, но свое дело вела сама; в городе ее уважали и любили – первые годы "власти советов" к ее мнению прислушивались даже те, кто занял ее бывший дом. Но и до нее дошла очередь. Предупрежденная о предстоящем аресте, она в одну ночь сумела ускользнуть от коммунистических карателей и переехала к младшему сыну Александру Дмитриевичу Бирюкову в Ленинград. Перед войной мы пытались оставить ее в нашей семье в Москве, но соседи донесли в милицию, что в квартире проживает "непрописанное" лицо, и ей пришлось вернуться в Ленинград. Там она и умерла от голода во время немецкой блокады... Арест моего отца не отразился на моей судьбе: я носил фамилию матери, а отношения родителей не были оформлены, даже отчество у меня было другое: я не был "сыном врага народа". Кроме того все члены семьи Бирюковых, пережив многочисленные чистки и обыски, сумели скрыть свое "социальное происхождение". Была выдумана легенда, будто мама и тетя происходили из семьи швеи: это позволяло объяснить, как они в условиях "царского режима" могли получить гимназическое образование. С детства я слышал рассказы о советских зверствах, направленных против казаков, и потому ненавидел все коммунистическое. Достаточно сказать, что в период Гражданской войны в Испании мои симпатии были целиком на стороне генерала Франко. Исключая краткий период 1944–1948 годов, когда, в годы пребывания на фронте, я, поддавшись советской пропаганде, принял официальную идеологию и вступил в ВКП(б) (откуда, как известно, выход был только в ГУЛАГ...), я был и остаюсь убежденным противником советского строя. Об авторе
 Бирюков Борис Владимирович Доктор философских наук, профессор. Действительный член Международной академии информатизации, вице-президент Русской ассоциации чтения. Область научных исследований — логика, история логической мысли, философские вопросы кибернетики и информатики, проблематика русской и мировой культуры. Ему принадлежит более 500 научных публикаций, в том числе ряд монографий. Его работы переведены на английский, немецкий, польский, чешский языки. До последнего времени Б. В. Бирюков возглавлял Межвузовский центр лингвистического образования Московского государственного лингвистического университета и курировал издание Homo legens — «Человек Читающий».
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
