Энгельгардт М.А. Прогресс как эволюция жестокости Изд. стереотип.

Предисловие

«Звереем, товарищи! Звереем, добрые мои сограждане», — так скажет (или подумает), почесываясь, желтовато-серый очень волосатый будущий человек, человек 25 века от Рождества Христова и инстинктивно ловко двинет ногой в личико своего случайно подвернувшегося от-прыска, — «Между нами говоря, каждое утро, просыпаясь, я чувствую себя все больше и больше обезьяной — хочется повисеть на одной руке с бананом в другой, поколотить себя в грудь, поухать, в общем, как-то громко проявить себя в мире. Потом очнешься и опять жену мучаешь, детей колотишь, — короче, становишься опять человеком. Вот так и жи-вем, болтаемся вверх-вниз на дереве эволюции».

По крайней мере одну задачу автор этой книги точно решил — человек есть недостающее звено самого себя, которое так отчаянно ищут археологи.

В европейском сознании живут два подхода к месту человека в культуре и характеру его эволюции. Один представлен Гоббсом, другой Руссо. Гоббс считал, что естественное состояние человека — война. Человек хочет свободы для себя и борется за это, и он же хочет, чтобы другие ему служили и пытается их подчинить. Отсюда и непрерывное состояние войны всех против всех. Государство возникает для того, чтобы подавить эти инстинкты, и поэтому прогресс — совершенствование государственного устройства — есть явление положительное. Цивилизация уводит человека от состояния озверения. Руссо же считал, что человек по природе добр и что цивилизация (в первую очередь благодаря институту частной собственности) делает его злым, тщеславным, порочным.

Простые схемы не работают. И уж во всяком случае нет никакой прямолинейности. Периоды относительно мягкие меняются периодами зверской жестокости (здесь, правда, слово «зверской» нужно заменить словом «человеческой» как особо утонченной и гнусной по сравнению со всем тем, что можно встретить в мире животных).

И если всерьез … Действительно, вовсе не так однозначен про-гресс человечества. Он вполне очевиден в аспекте внешне человеческом — технологическом (от телеги к самолету и от бубна к мобильнику), но он совершенно не очевиден в аспекте собственно человеческом. Становится ли человек умнее и талантливее, добрее, счастливее? В древних Афинах одновременно жило несколько величайших гениев человечества, и это в городишке, который по современным меркам относится к городкам заштатным. А сколько гениев сейчас живет в Нью-Йорке или в Мехико, которые превосходят Афины времен Перикла в сотни раз? А стали ли лю-ди лучше относится друг к другу? Можно вспомнить Ку-клукс-клан или нашу родную коллективизацию. А современная Россия с ее киллерами? Конечно, мучить с помощью утюга не так изысканно, как с помощью испанских сапожков, сделанных в Средние века. Утюг — подручное сред-ство, а испанские сапоги специально делались для мучений себе подоб-ных. Но поумневший в процессе эволюции человек понял, что для пыток можно использовать практически все подручные средства — утюги, про-тивогазы, плиты, целлофановые пакетики, … Бесценный человек оказы-вается для другого дешевле денег. И денег-то сравнительно небольших.

Конрад Лоренц, замечательный этолог, написал книгу от агрес-сии где он говорит, что у человека отсутствует врожденный запрет брато-убийства. Это очень страшно. Как только снимаются ограничения закона, в человеке немедленно просыпается злое начало, направленное против себе подобных. От городской скученности или от чего-то другого, но про-сыпается. Это можно неоднократно видеть в истории. Древние греки го-ворили о «гибрисе» — неистовстве, которое овладевает человеком, если он оказывается в позиции господина положения. Он готов безудержно отбирать у своих сограждан все, обращая их в рабов. Нет издевательства и формы убийства, которое он не придумал бы, как только он становился доминирующей силой в своем городе-государстве (полисе). Недаром муд-рые, наблюдая эту ситуацию, постоянно напоминали о мере — «знай ме-ру», «ничего сверх меры», «меру во всем соблюдай и дела свои вовремя делай!» Но эти напоминания влияли медленно: зачем отказывать себе в наслаждении? То же происходило в эпоху Возрождения. А.Ф. Лосев описал те дикие отношения, которые стали в это время нормой, и назвал это явление «обратной стороной титанизма» — убийства из-за угла, самые извращенные виды разврата, отравления, … А что говорить о революциях?! Во время Французской революции Каррье пожурили в Конвенте за то, что он топил баржи с женщинами в Сене, и тут же направили адские колонны в Вандею с приказом убивать всех подряд, включая детей. Еще страшнее и дольше натравливала друг на друга людей Октябрьская революция, которая начиналась с военного коммунизма и продотрядов, а продолжалась искусственным голодом и коллективизацией, упрощенным судом и массовыми репрессиями…!

Можно себе представить, как автор этой книги горько усмехался, когда узнавал о начале Японской войны, о Первой русской революции, потом о начале Первой мировой войны, о двух революциях 17 года… Вот его слова — «Напомню еще все массовые движения во имя возвышенных принципов свободы, равенства, братства. О завоевательных и поработи-тельных войнах и говорить нечего, но вот эти великодушные движения, найдется ли хоть одно из них, не сопровождавшееся оргией жестокости, потоками крови и разгулом мучительства». Узнав обо всех этих кровавых игрищах, автор справедливо сказал бы: «Вот вам, прогресс. Вот вам «смягчение нравов»! Я же предупреждал!» И он был бы абсолютно прав. А что уж говорить о Второй мировой войне и концлагерях! Об опытах над людьми …

Конечно, можно спорить с автором и убедительно отстаивать противоположную точку зрения, приводя примеры постепенного смягче-ния нравов, успехов медицины, деятельности благотворительных органи-заций, создания более или менее эффективных союзов для предотвраще-ния войн, и т. д.

Спорить можно. Но вряд ли можно этот спор выиграть. И истина в результате такого спора тоже не родится. Потому что, во-первых, истина никогда в споре не рождается, а рождается она в спокойном упорном размышлении одинокого ума, сознающего себя духовным наследником человечества. Причем ума практического (в терминологии немецкой классической философии), т.е. опирающегося на моральные принципы. Во-вторых, истина здесь не обнаружится, потому что предмет спора слишком обширен, чтобы быть представленным в простых — хотя и бесконечно важных — понятиях зла и добра.

Что же касается деталей, приводимых в книге, то и антропология, и археология, и социология, и другие науки ушли далеко вперед, и многие факты, приводимые в книге, сильно устарели. Но главный-то вопрос оста-ется: кто мы? Даже независимо от эволюции: кто мы, сейчас живущие? Независимо от нашего и чужого прошлого — можем ли мы сострадать, любить, бескорыстно приходить на помощь? Можем ли мы отказаться от удовольствия мучить близких людей? И если мы этого не делаем, то грош цена нашей цивилизации, будь она европейская, азиатская или евразий-ская.

О. А. Донских

Об авторе