|
Оглавление
К вопросу об едином языке
Мысль об едином языке для общего употребления в международном масштабе отнюдь не новая. Она абсолютно не европейская выдумка. Если не больше, то ей столько же веков и тысячелетий, сколько по исчислению отводится времени существования древнейших письменных языков. Каждая письменная речь выводила человечество из его социальной замкнутости, выносила с его производством материальным и общественным также мышление из ущелья в ущелье, с долины на долину племенного его расселения, открывала и расширяла возможности общения своего мира с чужим, служа предпосылкой общения всего света. Китайский письменный язык, иероглифический, собственно международный язык всего дальневосточного мира, как эламский, шумерский и сменявшие его другие клинописные языки были в свое время международными языками, или становились ими во всем переднем отрезке Азии, обращенном к Средиземноморью, если не к двум Средиземноморьям, т.-е. и к тому "Средиземноморью", которое с Азиею увязывает на юге через Индию тихоокеанские острова и страны "Нового" Света. Да и мысль о звуковом языке, искусственно прививаемом и развиваемом для международного употребления, одинаково сродна и Азии и Европе. Достаточно вспомнить о такой роли арамейского языка не только в Палестине и Сирии, но и в Месопотамии, на Иране, в Малой Азии и прилежащих странах, не исключая и Египта. Мы не говорим здесь о таких живых языках, как, напр., арабский, который охватывал кольцом своего употребления во всем культурном мире от Индии и Средней Азии обширное афревразийское пространство, вдоль Средиземноморья по его югу, вплоть до европейского запада на Пиренейском полуострове, внедрившись в него через Африку. Впрочем, и этот арабский язык стоит под вопросом, был ли он еще живой за время столь широкого его распространения. Судьба искусственного латинского языка во всяком случае совершенно ясна. Его господству был нанесен смертельный удар не "средневековым мраком", сосредоточивавшим пределы его царства в церковном, вообще религиозно-просветительном мире, а демократизациею в Европе хозяйственно-социального строя, протекавшей последовательно в путях секуляризации и затем национализации жизни. С усилением национального момента со средних веков за Возрождение и ближе к нам, а в связи с ним и с размножением национальных языков и их развитием нанесен был действительно удар международным культурным языкам, в Европе – латинскому, в Афревразии – арабскому. И как в Азии не могли заменить арабского ни персидский, ни турецкий, так в Европе каждый живой язык, как бы он ни был сейчас вселенски распространен, в конце концов обречен на неудачу, если он вздумает заменить хотя бы такой искусственно развивавшийся мертвый язык, как латинский. Заслуживает внимания, что этот единственный действительно международный одно время язык всех образованных классов в Европе, латинский, стал заметно терять свое значение в эпоху нарождения и развития учения об языке, с первой четверти XIX века. Как же это могло произойти? Ведь девятнадцатый век известен возникновением и развитием такой точной, казалось, дисциплины, как лингвистика, наука об языке, установлением истории человеческой речи и выработкой техники языковедных изысканий, и обязаны мы этим индоевропейской лингвистике. Однако это было учение не об языке, а об языках, прежде всего исключительно об языках, выделявшихся в одну, отрезанную от других языков семью, т.н. индоевропейскую. Черпая свое языковедное мировоззрение в казавшемся изначальным отрыве этой "семьи" от языков других т.н. семей, теоретически отрешенная от каких-либо перспектив увязки с ними, индоевропейская лингвистика, изолировавшая сама себя представлением о возникновении и развитии речи, как ей казалось, естественно-историческом и во всяком случае отприродном, не могла, разумеется, относиться иначе, как отрицательно, ко всякой попытке увязать человечество единым языком, да еще искусственным. Это казалось ей утопией, тем более, что индоевропейская лингвистика исходила из учения об едином языке вначале, об едином пра-языке, прежде всего, понятно, у каждой семьи языков. И индоевропейской лингвистике удалось утвердить эту мысль в наиболее просвещенных кругах и, естественно, среди ученых специалистов. На этом основании, очевидно, в предисловии книги "В поисках всеобщего языка", принадлежащей перу автора настоящего труда, В.И.Невский пишет: "Могут сказать, что международного языка искусственно не создать". Конечно, при существовавшем доселе учении об языке трудно было относиться иначе к этому делу, особенно, когда предполагалось, что судьба вопроса о создании всеобщего языка зависит от того, согласятся ли на его постановку специалисты и признают ли они возможным создание искусственной речи. Достаточно, что его ставит жизнь. В свое время еще в курсе учения об языке мною писалось: "Жизнь неумолимо ставит перед нами в том или ином виде вопрос о главнейшем доселе живом орудии общения, вопрос об языке в самых разнообразных плоскостях, именно об языках международных, живых и традиционных мертвых, доселе также классовых и хранителях классовых исторических культур, и об языках национальных, частью традиционных, также классовых и также хранителях классовых исторических культур, но в значительной мере новых, зарождающихся как общенациональное достояние у нас, в СССР, в новых путях – в путях советской общественности, с охватом прежде всего речи так называвшихся народных низов, крестьян и широких масс. Этого мало. Поскольку жизнь неумолимо ставит перед нами всеми вопрос о живом орудии международного общения, то этот важнейший и ни на минуту не устранимый вопрос нового интернационального общественного строительства нас вынуждает отвлечься от куцых перспектив настоящего, отойти от имеющихся в нашем распоряжении ограниченных как бы натуральных средств или возможностей международного общения и говорить не о многочисленных международных языках, живых или мертвых, традиционных, всегда классово – культурных и всегда неминуемо империалистических, а об едином искусственном общечеловеческом языке, говорить о нем не утопически и не кустарно – самодельчески во вкусе и в поддержание европейского империализма, а в подлинно мировом масштабе, с охватом языковых навыков и интересов не одних верхних тонких слоев, а масс, трудовых масс всех стран, не исключая и тех, которые до сих пор были заклеймлены как места ссылок или обречены как колониальные и "туземческие" районы пассивно давать материал на метропольные строительства, быть своего рода пушечным мясом в созидании будущей культуры, как она планировалась и строилась до Октябрьской революции. И в этих новых – отнюдь не мечтах, а серьезных, совершенно трезвых думах о будущем всемирном едином языке мы снова возвращаемся к яфетической теории, к существенной необходимости знать ее общее учение об языке. Это вовсе не значит, что мы забываем о давних опытах создания искусственных международных языков, о существовании такого искусственного международного языка, как международно преуспевающий эсперанто или проявляющий последние годы большую исследовательскую активность язык идо. Вовсе не значит, что мы отворачиваемся от них как от quantite negligeable, т.-е. от презренных величин, явлений, не заслуживающих внимания. Наоборот". Но сейчас речь не о том или ином наличном всеобщем языке, хотя бы о наиболее в этой роли преуспевающем эсперанто, а об интересе к теме настоящего труда т. Дрезена и в связи с этим об отношении нашем к факту предубеждения главным образом лингвистов к самой идее всеобщей речи, о научной несостоятельности этого предубеждения по крайней мере постольку, поскольку новое учение об языке, яфетическая теория, завершение развития звуковой речи видит в выработке единого языка всего человечества. К такому положению вынуждает история его доселе достигнутого развития, как то можно усмотреть из следующих строк одной из наших работ: "Яфетическая теория выясняет пути этой эволюции, часто революции, ряда смен одной системы языков другою, и технику каждой типологически новой системы, приближавшей или приближающей нас к будущему типу языка. Разумеется, на этом пройденном в течение многих и многих тысячелетий пути потрачено человечеством громадное количество труда и имеются поразительные достижения, многим кажущиеся, многим именно из круга ученых кажущиеся по темпераменту их или умонастроению то сказкой, или, что то же, не заслуживающими доверия чудесами. Может ли человечество отказаться от того, что достигнуто ценой столь длительных и громадных усилий? Яфетическая теория учит, что язык, звуковая речь, ни в какой стадии своего развития, ни в какой части не является простым даром природы. Звуковой язык есть создание человечества. Человечество сотворило свой язык в процессе труда в определенных общественных условиях и пересоздает его с наступлением действительно новых социальных форм жизни и быта, сообразно новому в этих условиях мышлению. Выходит, что натуральных языков не существует в мире, языки все искусственные, все созданы человечеством, и они не перестают быть искусственными по происхождению оттого, что, раз они созданы, наследственно переходят от одного поколения к другому, точно природный дар, как бы впитываемый с материнским молоком в детском возрасте. Корни наследуемой речи не во внешней природе, не внутри нас, в нашей физической природе, а в общественности. Общественность наследует, консервирует или перелицовывает свою речь в новые формы, претворяет ее в новый вид и переводит в новую систему. Ясное дело, что будущий единый всемирный язык будет языком новой системы, особой, доселе не существовавшей, как будущее хозяйство, будущая внеклассовая общественность и будущая внеклассовая культура. Таким языком, естественно, не может быть ни один из самых распространенных живых языков мира, неизбежно буржуазно-культурный и буржуазно-классовый, как ни один из мертвых языков не смог стать международным в бывшем новом мире, дооктябрьском, да и в том мире ни один из них и не намечался вовсе как массовомеждународный. При новом дыхании жизни современной общественности не может не чуять наступления своего конца в самой своей стране даже такой тысячелетиями взращивавшийся общий для многих миллионов письменный язык, как китайский... Яфетическая теория не только считает эту проблему научной, да еще первоочередной, но подошла к ее разрешению, перекинув бремя доказательств в истории языка с формальной стороны на идеологическую и создав особые, в увязке с историею общественности обосновываемые отделы науки об языке, именно семасиологию, т.-е. учение о значениях, и палеонтологию, учение о перевоплощении строя и формального и идеологического речи, оба учения в корне новой природы. Отсюда, придав эти особенности к указанным двум основным положениям яфетической теории, именно созданности звукового языка людским трудовым коллективом и неуклонному движению языков в эволюционных путях единства человеческой речи, мы получаем положение, при котором на будущую речь человечества яфетическая теория не может иначе смотреть, как на искусственно имеющий быть созданным язык, с тем отличием от прежней общественной созидательной работы в этой области культурных достижений, что бессознательный традиционный момент все более и более должен уступить место осознанному участию в ней, наследственная пассивность должна преобразиться, выделив из себя соответственную свою антитезу в новообщественную активность, руководимую или планируемую на основании конкретных данных и техники творческой работы человечества прошлых веков, целых тысячелетий, многих десятков тысяч лет, потраченных на создание речи, начиная с момента ее возникновения, когда из элементов, человечеством же созданных четырех элементов, созидались и создались языки и образовались типологически различные их системы". Вопрос иной, в какой мере может многим представляться утопией то, что вынуждены были мы сказать, исходя опять-таки из истории происхождения языка и возникновения его видов. Мы говорим там же, именно: "Ни одно достижение древних не должно остаться не учтенным и не использованным в новом языковом строительстве, и в связи с этим интерес именно к будущему заставляет направить свой исследовательский интерес к прошлым векам, не приверженность к ним или к их отмершим и отмирающим мировоззрениям". "В той же работе над выковыванием будущей единой речи не может быть обойден ни один национальный язык, ни одна племенная речь, как бы они ни казались теперь без роду, без племени, так как в них, даже наиболее изолированных и совершенно одиноких, мы имеем в сохранности драгоценнейшие остатки социальным нестроением прошлого загубленных достижений, целых эпох общечеловеческого творчества в мировом масштабе. Вне этой общечеловеческой глоттогонии, созидания речи, не возникал ни один язык. Яфетическая теория подошла вплотную к утверждению этого положения, успев уже определить место всех главных, полнее сохранившихся систем не как продукта независимого творчества, так наз. расового, в разобщенных районах, а как отложения основных этапов развития человеческой речи, отвечающих основным этапам в эволюции хозяйственной жизни и общественных форм". Переход от различных языков к единому, несомненно, нисколько не труднее совершить человечеству, чем то, что оно уже сделало, создав звуковую речь, раньше вовсе не существовавшую, и увязав ею не один коллектив, а целые группы коллективов, каждую группу и раньше каждый коллектив со своим некогда также независимым языком до вступления во взаимообщение и до языкового скрещения, следовавшего неизбежно за хозяйственно-общественным схождением. Трудности многочисленны, но превзойдены гораздо более серьезные препятствия, казалось, непреодолимые. Единство письма – назревший вопрос. Единство номенклатуры мер и весов совершившийся факт в одной части мира, равно как единство не только календаря, но и календарных терминов. В известной истории всеобщего языка французские авторы указывают на то, что первое условие организации научного труда – единообразие номенклатуры, т.-е. научный международный словарь, и что это уже половина международного языка. Им, очевидно, не было известно, что никакое производство не обходилось без своей номенклатуры и что словарь человеческой речи вообще состоит в основе из терминов различных производств, т.-е. интернационализация человеческой речи началась задолго до возникновения единообразия номенклатуры научного труда. Трудовая жизнь создала их, и она же ведет к единству вообще всей речи, предпосылая ей единство хозяйства и общественного строя и этим путем сметая все препятствия. Есть, конечно, как теперь кажется, неустранимые трудности. Дело сложное. Сложность не в громадном количестве слов или в их бесконечно разнообразном звуковом оформлении, наследственно различных, а в установившихся в среде общающихся, и говорящих и слушающих, отношениях между звуковыми сигналами и обозначаемыми предметами. Так, напр., хотя сейчас не подлежит никакому оспариванию факт, что язык абсолютно не возникал ни в какой мере в путях звукоподражания, первые звуковые слова были выразителями функций, а не самой техники явлений или действий, тем не менее ныне и то факт, не менее бесспорный, что между словом и обозначаемым им предметом успела установиться такая связь, что сейчас отрицать существование звукоподражательных слов никто не может. Но как в таком случае сохранить это новым международным языкам, когда звукоподражательность у каждого народа иная? Новый хозяйственно-общественный строй с единством одной общей структуры и с соответственной общностью надстроечных миров с их терминологией преодолеет не одно такое затруднение средствами, нам сейчас и в воображении не представляющимися. Но в таком случае мы, следовательно, относимся отрицательно к всеобщим языкам, не в своевремении явившимся, в том числе и эсперанто? Ничего подобного. Каждому овощу свое время. Кроме того, наличные уже практически действующие искусственные языки, в числе их и эсперанто, чем больше преуспевают, тем больше подтверждают правильность положения яфетической теории об искусственном происхождении вообще звуковой речи да, кроме того, содействуют накоплению материала для правильной постановки дела созидания единого языка человечества. Все это и дало нам основание отнестись сочувственно к опубликованию настоящего труда Э.К.Дрезена, как можно видеть по следующему отзыву, данному еще 26 сентября 1926 г. в Ленинграде: "Вопрос об искусственном международном языке во многих кругах, к сожалению, именно научных, вызывает улыбку, в лучшем случае незаслуженное равнодушное отношение. Сомнение вызывает само определение "искусственный". В значительной мере это происходит оттого, что так называемый природный, или естественный, язык до сих пор многим представляется даром природы, а не "искусственным созданием" общественности в той же мере, как памятники материальной культуры и вещественные художественные произведения. Старый взгляд на язык как дар природы пережиточно продолжает себя давать знать в формальной постановке изучения языка, поскольку внимание уделяется до сих пор прежде всего фонетике, притом главным образом физиологическим условиям произношения, менее всего семантике, связанной с общественностью. Для нас, поборников нового учения об языке, созидание речи коллективом и развитие отдельных, дифференцировавшихся в условиях первобытной и протоисторической общественности языков в линии по направлению к будущему единому языку не подлежит сомнению, как и то, что человечество, идя к единству хозяйства и внеклассовой общественности, не может не принять искусственных мер, научно проработанных, к ускорению этого мирового процесса. С этой точки зрения, история всеобщего языка и в прошлом и ныне представляет актуальный интерес, а настоящий труд является прекрасным вкладом в нее. Насколько нам известно, с его появлением пополняется пробел, ощущаемый не в одной русской литературе". Н.Марр
26 августа 1927 г. Париж От автора
Настоящая работа, посвященная истории развития идеи всеобщего языка, была задумана и начата мною еще лет пятнадцать тому назад, причем несколько раз она подвергалась детальной и тщательной заново переработке. В настоящем своем виде она представляет собою попытку дать возможно полный обзор всех проектов создания всеобщего языка, притом обзор, основанный не на пересказах других авторов, а на непосредственном изучении подлинных документов и изданий. Нам известны и нами перечисляются 373 проекта всеобщего языка. Кутюра и Ло дают в своих книгах только пятую часть этого числа, Гуэрар – только половину. Таким образом, значительная часть всех этих проектов впервые упоминается в соответствующей литературе. К тому же в отношении ряда авторов, упоминаемых другими историками всеобщего языка, мне удалось на основании собранных данных выяснить ошибочность причисления их трудов к работам по космоглоттике. Чтобы повысить справочную ценность настоящей книги, в примечаниях приведены все наименования соответствующих изданий. В отношении сведений, почерпнутых из какого-либо промежуточного источника, сделаны соответствующие указания либо в подстрочных примечаниях, либо же в перенумерованных () основных источниках, помещенных в библиографическом указателе в конце книги. Особыми же номерами () отмечены и местонахождения ряда изданий. Главными источниками служили (помимо материалов моей библиотеки и моего архива, частично библиотеки Волапюкской академии и библиотеки старейшего общества эсперантистов "Эсперо" в Ленинграде) Московская библиотека имени В.И.Ленина, библиотека I Московского государственного университета и Берлинская прусская государственная библиотека. Пользование материалами последней было в значительной степени облегчено содействием т. Г.Муравкина, которому приношу большую благодарность. Э.Дрезен
23 июля 1926 г. Об авторе
 Дрезен Эрнест-Вильгельм Карлович Известный интерлингвист и эсперантолог, руководитель Союза эсперантистов советских республик. Родился в Либаве (ныне Лиепая в Латвии), в семье моряка. Учился в реальном училище в Кронштадте, а затем в Петербургском политехническом институте. В возрасте 16 лет познакомился с интерлингвистикой, что определило его дальнейшую жизнь. Первоначально изучил реформированный вариант эсперанто — язык идо; позже перешел в эсперанто-движение. В 1916 г. был в числе основателей интерлингвистического общества «Космоглот»; в 1917–1919 гг. председатель эсперантистского общества «Эсперо». В 1918 г. вступил в РКП(б). В 1918–1921 гг. служил в Красной Армии. Работал в Наркомате иностранных дел, Рабоче-крестьянской инспекции, Всесоюзном комитете стандартов и других учреждениях. В 1926–1930 гг. был директором Московского института связи. Профессор Московского университета.
Э. К. Дрезен — автор около 50 работ по интерлингвистике и эсперантологии, а также трудов по истории российского и советского эсперанто-движения, неоднократно переиздававшихся в разных странах. В его главной работе «За всеобщим языком: Три века исканий» были детально разобраны многочисленные проекты международного языка, начиная с древности и до 1930-х гг. Большой интерес для историков представляют его труды «Аналитическая история эсперанто-движения» и «В борьбе за СЭСР: Заметки об истории советского эсперанто-движения». По его инициативе в 1936 г. была создана международная группа экспертов по терминологии в рамках Международной организации по стандартизации. Он постоянно вел активную работу в эсперанто-движении. В 1921 г. на III Всероссийском съезде эсперантистов он стал основателем Союза Эсперантистов Советских Стран (позже — Союз эсперантистов советских республик, СЭСР); будучи избран генеральным секретарем ЦК СЭСР, находился на этом посту до 1936 г. |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||