Гольбах П., Гельвеций К., Кабанис П., Барнав А., Кондорсе Ж. Французский материализм ХVIII века:
УЧЕНИЕ ОБ ОБЩЕСТВЕ. Хрестоматия. Пер. с фр. Изд. стереотип.

Оглавление

Гольбах. Человек, как элемент общества (отрывок)

О человеке; о различии между физическим и нравственным существом человека; о происхождении человека

Применим теперь только что нами рассмотренные общие законы, к тем существам природы, которые нас всего больше интересуют; посмотрим, чем человек может отличаться от всего окружающего; выясним, не имеется ли у него общих точек соприкосновения с другими существами, благодаря чему, несмотря на различия, существующие в известных отношениях, он тем не менее вынужден действовать согласно всеобщим законам, господствующим над всем. Наконец, рассмотрим, насколько обоснованы или же фантастичны те представления, которые человек составил о самом себе путем самонаблюдения.

Человек помещен среди множества других существ и тел, образующих в своей совокупности природу: его сущность, т.е. отличительный для него способ бытия, делает его способным к различным способам деятельности и движениям, из каковых одни просты и бросаются в глаза, другие же сложны и скрыты. Его жизнь ничто иное, как длинный ряд необходимых и связанных между собою движений, берущих свое начало то из причин, заключенных внутри его самого, как то: крови, нервов, мускулов, костей, одним словом, как твердых, так и жидких веществ, вместе составляющих тело; то из внешних причин, которые, действуя на него, вызывают различные видоизменения, подобно воздуху, его окружающему, пище, его поддерживающей, и всем тем предметам, что непрерывно воздействуют на его чувства и, следовательно, вызывают в нем постоянные изменения.

Подобно всем другим телам, человек стремится к самосохранению, противится разрушению, подвержен закону инерции, тяготеет сам к себе, притягивается предметами, родственными ему, и отталкивается теми, что противоречат его сущности: к первым он стремится, вторые избегает или стремится устранить. Человек подвержен всем этим различным способам деятельности и видоизменениям, получившим различные наименования: вскоре нам представится случай рассмотреть их подробно.

Сколь бы необычайными, скрытыми и сложными ни представились нам способы деятельности как видимые извне, так и происходящие внутри человеческой машины, присмотревшись ближе, мы увидим, что все ее действия, движения, изменения, различные состояния, превращения управляются постоянно теми же самыми законами, что предписываются природой всем тем существам, которые она производит, заставляет развиваться, одаряет все новыми способностями, выращивает, поддерживает и сохраняет известное время, пока, наконец, не придет срок разрушения или разложения, то есть изменения внешней формы.

Человек в своем зародыше – неприметная точка, с неоформившимися частями: мы не можем заметить в этой точке движения и жизни, вообще никаких признаков тех свойств, что называются чувством, разумом, мыслью, силой и т.д. Попав в подобающую материнскую среду, эта точка развивается, распространяется, увеличивается путем постоянного присоединения веществ, аналогичных ее структуре, которые она притягивает и ассимилирует. Зародыш, покинув то место, где во время зачаточного состояния он сохраняется и развивается, делается понемногу зрелым существом: тело приобретает значительные размеры, движения становятся отчетливыми, чувствительность появляется во всех частях; он стал живой и активной массой, т.е. такой, которая чувствует, мыслит, выполняет функции, свойственные всем существам человеческого рода; он приобретает их только потому, что, мало-по-малу растет, питается, обновляется, постоянно ассимилируя питательные вещества, которые мы считаем, однако, косными, бесчувственными, неодушевленными: и все же эти вещества, в конце концов, образуют существо действующее, чувствующее, живое, судящее, мыслящее, желающее, обдумывающее, выбирающее, способное в большей или меньшей мере к самосохранению, т.е. к поддержанию гармонии в своем собственном существовании.

Все движения или изменения, которые испытывает человек в течение своей жизни как со стороны внешних предметов, так и со стороны веществ, заключенных в нем самом, благоприятны или вредны для его существа, то поддерживают его в порядке, то вызывают в нем беспорядок, то согласованны, то противоположны основной тенденции его способа бытия, одним словом, они или приятны или вредны; по природе своей он принужден одобрять одни и отвергать другие; одни делают его счастливым, другие способствуют несчастью; первые становятся предметом его стремлений, вторые – объектом его страхов.

Во всех тех явлениях, которые мы замечаем в человеке, начиная от его рождения вплоть до его смерти, мы видим лишь череду причин и следствий, необходимых и согласных с законами, общими всем телам природы. Все его способы деятельности: ощущения, представления, страсти, желания, действия – оказываются неизбежными следствиями его особенностей и особенностей тех тел, которые на него воздействуют. Все, что он делает и все, что в нем происходит, представляется выявлением силы инерции, тяготения к самому себе, свойства притягивать и отталкивать, стремления к самосохранению, одним словом, той же силы, которая присуща всем наблюдаемым нами телам; в человеке она обнаруживается лишь особым способом, зависящим от особенностей его природы, которыми он отличается от тел иного строя и иного порядка.

Источник тех заблуждений, в которые впадает человек во взглядах на самого себя, как мы скоро увидим, заключается в мнении, что он будто бы двигается по собственному почину, действует самопроизвольно; что в действиях и желаниях, служащих движущими силами, он не зависит от общих законов природы и от предметов, посредством которых эта природа действует на него часто помимо его воли и без его ведома: присмотревшись к себе внимательно, он признал бы, что все его движения менее всего произвольны; он нашел бы, что они возникают по причинам, лежащим совершенно вне его власти, что помимо своей воли он оказывается звеном порядка вещей, начиная с момента рождения вплоть до смерти он постоянно видоизменяется причинами, помимо его воли действующими на его организацию, меняющими его существо и предопределяющими его поведение. Разве не достаточно мимолетного размышления для обнаружения того, что твердые и жидкие тела, составляющие его тело, что вся его внутренняя организация, почитаемая им независящей от внешних причин, на самом деле находится под непрерывным воздействием последних и без них не была бы способна ни к какому действию? Разве не ясно, что его темперамент ни в коей мере не зависит от него самого, что его страсти являются необходимыми следствиями этого темперамента, что желания и действия определены этими страстями и мнениями, которые заронены в него не им самим? Большая или меньшая полнокровность и горячность крови, большая или меньшая напряженность или вялость мышц и нервов, длительное или мимолетное состояние – не определяет ли это все ежеминутно его представления и его движения как видимые, так и скрытые; его состояние не зависит ли неизбежно от видоизменений атмосферы, от пищи, которую он в себя вводит, от внутренних соединений, получающихся в нем, то поддерживающих в исправности его механизм, то нарушающих его правильный ход? Одним словом, все должно бы внушить человеку убеждение, что в каждый момент своего существования он – пассивное орудие в руках необходимости.

В мире, где все связано, где все причины переплетены неразрывно, не может быть никакой энергии, никакой силы, независимой и обособленной. Таким образом, всегда действующая природа определяет для человека каждую точку в направлении его развития; она создает и сочетает составляющие его элементы; от нее человек получает свое существование, наклонности, особый способ действия; она заставляет его развиваться, расти, сохраняться некоторое время, в течение которого он принужден выполнять свою задачу, она ставит на его пути предметы и события, видоизменяющие его то в сторону приятного, то в сторону вредного. Природа, одаряя его чувствительностью, делает его способным выбирать предметы и изыскивать способы наиболее пригодные для самосохранения; и она же, когда его роль закончена, влечет его к гибели и заставляет подчиниться общему и постоянному закону, не терпящему из'ятий. Так, движение производит на свет человека, поддерживает его некоторое время и затем губит, то-есть возвращает в лоно природы. Затем природа его воспроизводит там и здесь в бесконечно новых формах, из которых каждая будет проходить различные периоды развития столь же неизбежно, как это делалось с ним раньше.

Существа человеческого рода, подобно всем прочим, подвержены двум родам движений: во-первых, мы имеем механические движения, благодаря которым все тело или некоторые из его частей видимым образом перемещаются из одного места в другое, затем существуют внутренние и скрытые движения, из которых одни мы ощущаем, другие же происходят без нашего ведома и могут быть обнаружены лишь по тем действиям, что ими производятся снаружи. В очень сложной машине, образованной сочетанием большого числа веществ, разных по своим свойствам и способам действия и взятых в различных соотношениях, движения неизбежно становятся очень запутанными; их медленность, равно как и быстрота, укрывают их часто от наблюдения даже того, в ком они происходят.

Поэтому не будем удивляться, что человеку пришлось бороться с такими затруднениями, когда он захотел отдать себе отчет в своей сущности и в своем способе деятельности, что он выдумал столь странные гипотезы для об'яснения скрытых действий своего механизма, что он в своих движениях стал видеть нечто отличное от движения других тел природы. Он ясно видел, что его тело действует различными своими частями, но часто он не был в состоянии заметить, что вызывало эти действия; он, таким образом, усмотрел в самом себе движущий принцип, отличный от его механизма, тайком дающий толчок пружинам этого механизма, движущийся в силу своей собственной энергии и действующий согласно законам совершенно отличным от тех, что управляют движениями всех других существ. Он сознавал известные внутренние движения, которые он мог ощущать; но как он мог понять, что эти невидимые движения часто могут повести к столь поразительным действиям? Как ему было догадаться, что мимолетное представление, неприметное действие мысли часто в состоянии внести расстройство и замешательство во все его существо? Одним словом, он полагал находящейся в себе субстанцию отличную от него самого, обладающую тайной силой; в ней он предположил особенности, совершенно отличные от свойств видимых причин, действующих на его органы или от свойств самих этих органов. Он не принял во внимание, что первичная причина, заставляющая падать камень или двигаться его руку, быть может, столь же мало доступна пониманию и об'яснению, так и причина внутреннего движения, следствием которого являются мысль и воля. Так вследствие неумения размышлять над природой, смотреть на нее с истинных точек зрения, отмечать соответствия и одновременность движений этого воображаемого двигателя с движением тела и материальных органов, человек счел себя не только что особым существом, но и природу свою понял так нечто отличное от других тел природы, приписал себе сущность более простую, не имеющую ничего общего со всем тем, что он видел вокруг.

Из Приложения I. Социальная философия французских материалистов

Мы берем на себя трудную задачу охарактеризовать важнейшие социально-философские направления в французской материалистической литературе XVIII в. Материалистическая философия природы и теория познания разработаны философами-материалистами XVIII столетия гораздо глубже и цельнее, чем теория общества. Этому содействовали различные исторические причины. Уже в XVII в. Гоббс и Гассенди выступили с формулировкой материалистической философии. Успехи естествознания быстро разрушали религиозное миропонимание средних веков, и в трудах Галилея, Коперника, Декарта, Ньютона намечались солидно установленные принципы естественно-научного миропонимания. Пробелы причинного об'яснения явлений природы понемногу заполнялись. Философ-материалист, по крайней мере в общих чертах, мог набросать картину мироздания, не прибегая к гипотезе о существовании и вмешательстве бога в мировой порядок. Деизм делал уступку религии тем, что признавал существование высшей силы – бога, у него роль последнего ограничивались лишь тем, что он был первопричиной мироздания, управляемого строгими и непреложными естественными законами. Бог превращался им в конституционного английского короля, который "царствует, но не управляет", а потому в естественном ходе вещей представляет собой не что иное, как декоративную фигуру. Тем самым и деизм не в меньшей мере, чем откровенный атеизм материалистической философии разрушал религиозное мировоззрение и вызывал к себе заслуженную ненависть религиозно-настроенных людей. Припомним отношение французского духовенства к Вольтеру.

Тем не менее, глубокие причины французской материалистической философии коренились вовсе не в успехах естествознания, а в социально-экономических условиях Франции XVIII в., и эта философия, по существу своему, закладывает фундамент критики современного ему общества. То, что таким фундаментом является естественно-научное материалистическое миропонимание, обращенное своим острием против религии. Прежде всего объясняется тем обстоятельством, что для старой Европы, по крайней мере, "критика религии есть первая посылка всякой критики" (К.Маркс – Введение к критике гегелевской философии права). "Прочность существования заблуждения в области светской мысли подорвана, как только опровергнуто его небесное oratio pro aras et socios. Как только для человека фантастическая действительность неба, в котором он искал сверхчеловеческую силу, оказалась отражением его собственного я, он уже теряет склонность видеть только свой призрак, только извращенного человека там, где он ищет и должен искать свою истинную действительность".

В этих ярких фразах Маркс об'ясняет, каким образом от критики религии совершается переход к "критике той плачевной юдоли, священный ореол которой есть религия". И, именно, в этой плачевной: юдоли, которой являлась социально-экономическая и политическая действительность Франции XVIII в. для рвущейся к простору и власти буржуазии, и заключается истинная причина характера французской просветительной философии. Французские историки эпохи реставрации; недурно поняли это. Вот, что писал по поводу антирелигиозного характера французской просветительной философии Токвиль: "В другой части своих учений философы XVIII в. с особенной яростью аттаковали церковь: духовенство, церковную иерархию, учреждения, догматы. Они хотели вырвать христианство до самых его оснований, чтобы лучше покончить с ними. Но этот отдел философии XVIII в., имея своим первоисточником факты, которые исчезали в ходе самой революции, исчезал вместе с ними неизбежно и оказался как бы погребенным самим своим триумфом... Христианство зажгло к себе неистовую ненависть не столько, как религиозная доктрина, сколько как политическое учреждение; не потому, что священники пред*являли притязания распоряжаться в потустороннем мире, сколько потому, что они были собственниками, еньёрами, сборщиками десятины, администраторами в настоящем мире; на столько потому, что для церкви не было места в новом обществе, сколько потому, что она занимала самое привилегированное и сильное положение в том старом обществе, которое имели в виду разбить вдребезги" (стр.32–33). Так ясно и недвусмысленно Токвиль рисует нам причины антирелигиозного настроения просветительной философии. Но вместе с тем, поскольку он прав (а он, несомненно, прав!), мы должны признать, что социальные и политические проблемы для французской философии XVIII в. должны были по существу стоять на центральном месте. Но это не всегда можно заметить, по различным причинам.

Классовое самосознание буржуазии, как и всякого иного класса, лишь постепенно созревало в борьбе против старого порядка. А социально-политические условия старой Франции были мало благоприятны для прямой критики существовавшего социального и политического уклада. Произведения критически-настроенных писателей очень часто сжигались на костре или их приходилось печатать за пределами досягаемости властей французской монархий, а авторы их неоднократно должны были переселяться в Бастилию. Государственные мероприятия окружались ореолом тайны; так, например, государственный бюджет, не выходившей из дефицита, дореволюционной Франции, был в первый раз опубликован лишь в министерство Неккера в 1781 г., что вызвало громадное возбуждение.

При таких условиях идеологам французской буржуазии приходилось очень осторожно и в отвлеченной форме выступать против современного им общественного порядка. Достаточно напомнить многочисленные произведения сатирического характера у Вольтера, которые касаются любой страны, только не Франции, напр., Вавилона, Индии, Китая и т.п., критические замечания у многочисленных писателей о нравах, религии, учреждениях в Комбодже, Персии, у индейцев и т.п. малоизвестных европейцам народов и обитателей экзотических стран и народов. Так отчасти об'ясняется большая общность и отвлеченность социально-политических конструкций XVIII в. Чем ближе мы к эпохе французской революции, тем мысль становится конкретней, тем больше рационалистический характер рассуждений об обществе уступает место конкретно-историческим построениям.

Но французская философия XVIII в. запечатлена еще другим недостатком, который коренился в самой природе буржуазной мысли. Исходным пунктом громадного большинства рассуждений об обществе является человеческая личность, индивид. Общественная жизнь имеет своей первопричиной человека, его потребности и его деятельность, направленную к их удовлетворению, т.е. организацию человека, природу человека. Поэтому ключ к социологии лежит в природе индивида, социология превращается в этику, в учение о нормах поведения человека, стремящегося к счастью. Отсюда-то важное место, которое в большинстве произведений французских материалистов занимает учение о морали, нравах. Краткое изложение "Социальной системы" Гольбаха, которое дано в хрестоматии – образец трактовки социальных вопросов у большинства ранних философов XVIII в. (Деламеттри, Гольбах) "человек по своей природе ни добр, ни зол. В каждый момент своего существования он стремится к счастью, все его способности непрерывно обращены на доставление себе удовольствий и устранение страданий". Люди от рождения одарены определенной организацией, которая реагирует известным образом на внешние воздействия, Понятия зла и добра, справедливости и несправедливости, нравственного и безнравственного соотносительны с человеческой организацией. Гольбах оспаривает тех философов (т.е., конечно, богословов), которые в основу науки о нравах кладут "яко бы существующее моральное чувство, необъяснимый инстинкт, врожденное благорасположение, совершенно бескорыстную любовь к добродетели, которая делает возможным одобрение ее в других вне всякой связи с нами самими". "Наука о нравах" – продолжает он, "должна быть почерпнута на земле, а не на небесах... нравственность, пригодная для человека, должна основываться на его природе; она должна научить человека, что он такое... человек – существо чувствующее, рассудительное и разумное. Чувствует тот, кого природа, телосложение и организация сделали способным испытывать удовольствия и ощущать страдания; в силу своей сущности он принужден желать первого и избегать второго". Так развивается цепь силлогизмов, суть которых сводится к следующим положениям: человек чувствует, одни ощущения ему приятны и полезны, другие – неприятны и вредны, одни он избегает, а к другим стремится. Так как в основе человеческой природы лежит инстинкт самосохранения, который содействует благодаря окраске наших ощущений чувством приятного и неприятного, то он (этот инстинкт) направляет человеческие действия, он побуждает людей связываться в общество и регулирует их действия в обществе. Человеческая организация, личность человека – основа общественности. Исходя из человека, Гольбах имеет, в сущности, 2 связанных члена антитезы: человек-внешний мир (общество и природа). Все строится на человеке, т.е. на индивиде; общество – продукт индивида, и в обществе, после того как оно уже сложилось, индивид, т.е. его стремление к самосохранению, обусловленное его организацией, поддерживает или разрушает общественную связь. Французские материалисты не могли, однако, не видеть, хотя бы в окружающей их действительности, что общество, которое, яко бы, возникает из стремления человека к счастью, далеко не всегда соответствует "сущности и природе существа, которое стремится к самосохранению, любит себя, старается сделать счастливым свое существование и страстно использует все средства, ведущие к этой цели (Гольбах).

Об авторах