Маккей Дж.Г. Макс Штирнер:
Его жизнь и творчество: Радикальное индивидуалистическое течение в анархизме. Пер. с нем. №7. Изд. стереотип.

Оглавление

Макс Штирнер и его биограф Джон Генри Маккей

Герой этой книги – Макс Штирнер (1806–1856) (настоящее имя – Каспар Шмидт) – известная фигура для людей, глубоко интересующихся философией или историей политической мысли. Немецкий философ-"младогегельянец" середины XIX в., ставший основоположником радикального индивидуалистического течения в анархизме, автор книги "Единственный и его собственность", проповедник абсолютной свободы личности от всех преград в лице государства, общества, идеологических стереотипов. Его идеи подвергали критике всемирно известные представители философской и социологической мысли: К. Маркс, Ф. Энгельс, Л. Фейербах, Э. Бернштейн, Г. В. Плеханов, Р. Штайнер, С. Л. Франк, И. А. Ильин, О. Шпенглер, Э. Фромм. Немало известнейших анархистов восхищались идеями Штирнера, изучали его философию. Среди них теоретик российского анархизма А. А. Боровой и основоположник анархо-синдикализма Р. Роккер. Другие, как классик анархо-коммунистического течения в анархизме Пётр Алексеевич Кропоткин, подвергали "эгоистическую" философию Штирнера радикальной критике. Однако вряд ли многие даже из читателей Штирнера знакомы с самой подробной биографией этого гениального и далеко не ординарного мыслителя. И уж тем более незнаком читатель с личностью ее автора, многолетнему труду которого мы обязаны дошедшими до наших дней сведениями о жизни "Великого Макса". О нем мы и расскажем в этой статье.

Джон Генри Маккей (John Henry Mackay) (06.02.1864–17.05.1933) родился в Гриноке, на территории Шотландии, но после смерти отца, с двухлетнего возраста жил и воспитывался в Германии. В начале своего жизненного пути он занимался книжной торговлей, слушал университетские курсы, затем увлекся литературным творчеством. В 1885 г. он публикует свой первый цикл стихов "Песни гор", посвященный оставленной им в детстве Шотландии. Известность молодому поэту принесли сборники стихов "Arma parata fero" (1886) и "Буря" (1888). Между тем произведения Маккея уже в то время отличали анархические бунтарские настроения. "Arma parata fero" был даже запрещен в Германии на основании закона против социалистов, а после выхода в свет "Бури" Маккея стали называть "Певцом анархии". В то время он много путешествовал по Европе и Америке, подолгу проживая в Швейцарии, Великобритании, Италии, Франции и Португалии.

В 1891 г. в Цюрихе выходит его роман "Анархисты", повествовавший об анархистском движении конца XIX в. Книга выдержала десятки изданий на английском, французском, голландском, немецком, чешском и других языках. Только на русском роман издавался не менее шести раз, не считая отдельных отрывков, выходивших в разное время. Безусловно, нельзя считать это произведение объективно отражающим картину анархистского движения того времени. Его автор отдает предпочтению анархо-индивидуалистам, что вполне объяснимо. Маккей не принадлежал к доминирующему в анархистском движении анархо-коммунистическому течению. Он был сторонником идей Бенджаме-на Таккера, индивидуалиста "анархо-капиталистического" толка. Ему Маккей посвятил два своих наиболее известных романа: "Анархисты" и "Искатель свободы" (1920). С 1890 г. Маккей считался ведущим представителем анархо-индвидуалистического течения в Германии, он издавал "Листки индивидуалистического анархизма", а с 1905 г. – серию книг "Пропаганда индивидуалистического анархизма". В то время одним из его последователей был философ Рудольф Штайнер, отошедший впоследствии от анархизма и ставший основоположником антропософии.

Политические взгляды Маккея подробно излагаются в "Анархистах" от лица Карара Обана – главного героя романа. Идеал политического устройства по Маккею – безгосударственное общество мелких частных собственников, строящих отношения на основе свободного договора и свободных союзов. Так, борьба с преступностью ставится в зависимость от организации самообороны, либо – найма охраны. Последнее обстоятельство не может быть оценено однозначно, ибо известно, что в раннем Средневековье наемные дружины часто становились источником складывания государственной власти. В основе экономических отношений анархического общества, считал Маккей, будут лежать принципы рыночной экономики ("свободный и ничем не стесняемый обмен ценностей внутри и вовне"), предполагающий свободную, неограниченную конкуренцию (борьбы "всех против всех", как характеризовал ее сам автор "Анархистов") и право частной собственности, основанное на захвате и личном труде индивидуума. Пропагандировал он и идеи П.-Ж. Прудона об организации свободного кредита, заимствовал его проект свободного банка. При этом Маккей провозглашал право каждого человека на владение участком земли, что, безусловно, трудно было бы обеспечить в предлагаемой им модели экономического развития.

Ведя речь о средствах и методах борьбы за анархическое общество, Маккей решительно отрицал насилие, противопоставляя ему методы пассивного сопротивления (отказ граждан от выплаты налогов и работы на органы власти) и пропаганды словом. Будучи оптимистом и веря в прогрессивное развитие человечества, он скептически относился к возможности воплощения своих идей в современном для него мире, полагая, что "большие перемещения социальных органов потребуют вероятно нескольких столетий, прежде чем они достигнут нормального состояния – одинаковых для всех условий жизни". Более того – предполагаемый им итог истории человечества весьма напоминает сюжеты постапокалиптических фильмов, таких как "Безумный Макс", "Зуб и ноготь", "Стальной рассвет", "Почтальон": "Войны, в потоках крови которых обладатели власти будут стараться погасить пламя восстания своих народов, станут неизбежными; такие войны, которых мир еще не видел... Слишком велик был содеянный грех и страшно будет его искупление. Затем, после хаоса революций и резни, когда опустошенная земля падет от истощения, когда горький опыт уничтожит последнюю веру в авторитет власти, тогда может быть поймут, кто такие были и чего хотели те исключительные люди, которые спокойно и в самообладании среди царившего вокруг них опьянения доверяли свободе, которую они называли анархией!". Безусловно, человечество заслужило более благополучные сценарии дальнейшего развития, чем те, о которых мы читаем в этом отрывке и которыми оно движется тысячи лет. О них говорили современники Маккея – анархо-коммунисты (П. А. Кропоткин, Э. Реклю, Ж. Грав, У. Моррис, Э. Малатеста).

Вскоре выходят повести Маккея "Люди брака" (1892) и "Последний долг" (1893). В начале XX в. в своем творчестве он, довольно неожиданно для своих читателей, обращается к проблеме свободы отношений для сексуальных меньшинств, что не было характерно для большинства анархистов и представляло сферу интересов части анархо-индивидуалистической богемы. Эти произведения, весьма спорные с точки зрения этики, были запрещены в кайзеровской Германии, а затем и в Веймарской республике.

Вероятно, издаваемая книга Маккея о жизни и творчестве Макса Штирнера представляет наибольший интерес для читателя из написанного им течение жизни. В ней он собрал практически все свидетельства, связанные с именем Штирнера. В 1898 г. завершенная исследователем книга "Макс Штирнер, его жизнь и деятельность", была наконец издана. Этот труд также выдерживал большое число переизданий. Два из них – в России. В нашей стране находятся и материалы о Штирнере, которые Джон-Генри Маккей собирал многие годы. История того, как эти документы оказались в СССР, достаточно простая. Маккей находился в тяжелом материальном положении и в 1925 г. его материалы о работе над биографией Штирнера по инициативе Д. Б. Рязанова, директора Института К. Маркса и Ф. Энгельса, был куплен за четыре тысячи франков и в июне 1925 г. поступил в архив Института. В настоящее время в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) есть специальный архивный фонд Маккея.

Книга Маккея ставит перед читателем вечную проблему – насколько серьезный след в истории может оставить мыслитель, казалось бы, не слишком заметный в свое время. Мне бы хотелось указать на одну из важнейших проблем, раскрытых Штирнером: вопрос о необходимости освобождения личности от навязанных ей идеологических догм. В наше время контроль средств массовой информации дает возможность навязывать сотням миллионов людей картину мира, не имеющую ни малейшего отношения к действительности. В какой-то мере книга "Единственный и его собственность" может служить противоядием против подобного рода манипулирования. Штирнер, с его критикой "одержимости" идеями, говорит читателю, что политические, религиозные, философские и иные учения создаются самими же людьми. А потому не следует принимать их на веру, не подвергнув всесторонней критике с точки зрения интересов личности. Думаю, читатель сможет оценить актуальность идей Штирнера, ознакомившись с его биографией.

Введенiе

Исторiя моего труда. 1888–1897

Возстановленiе имени Штирнера.–Воззванiе.–Первое разочарованiе.– Троякiя затрудненiя въ работе.–Домъ и могила въ Берлине.– Медленное развитiе труда и возрожденiе Штирнера.–Марiя Дэнгардтъ въ Лондоне.–Жизнь Макса Штирнера.–Методъ моего труда.–Мы и онъ.–Заключение

Исторiю жизнеописания Макса Штирнера нельзя правильно понять, не зная ея возникновенiя. Поэтому я обязанъ дать читателямъ, такъ же, какъ и самому себе, отчетъ въ исторiи своего труда.

Въ 1888 году, занимаясь въ Британскомъ музее, въ Лондоне, изученiемъ общественнаго движенiя нашего столетiя (какъ теперь помню,-я читалъ тогда "Исторiю матерiализма" Ланге), я впервые встретилъ имя Штирнера и заглавiе его сочиненiя. Этого имени я раньше совсемъ не зналъ, и объ этомъ сочиненiи ничего не слыхалъ. Хотя относившаяся къ нему заметка заключала въ себе очень мало сведенiй, однако я записалъ оригинальное названiе его сочиненiя, чтобы, при случае, достать его.

Но это удалось мне не раньше, какъ черезъ годъ. Я опять успелъ потерять изъ виду имя автора этой книги,-и вотъ, теперь я сталъ ее читать.

Нечего и говорить о томъ огромномъ, ни съ чемъ несравнимомъ впечатленiи, какое произвела эта книга на меня въ ту пору и производила впоследствiи всякiй разъ, какъ я за нее брался. Достаточно сказать, что, вычитавъ изъ справочныхъ словарей скудныя и явно неточныя сведенiя о жизни автора и нигде не находя более верныхъ и полныхъ данныхъ, а встречая лишь кое-где короткiя и мимолетныя упоминанiя о немъ, я принялъ твердое решенiе посвятить часть своей жизни изследованiю объ этой очевидно совершенно забытой личности.

Прежде всего я напечаталъ, весною 1889 года, а затемъ, въ более полномъ виде,-осенью того же года, первое свое воззванiе, которое съ величайшею любезностью было перепечатано весьма многими газетами разнаго рода. Въ этомъ воззванiи я обращался ко всемъ, кто помнитъ о впечатленiи, вызванномъ въ свое время появленiемъ сочиненiя "Единственный и его собственность" и находился въ какомъ-либо, близкомъ или отдаленномъ, соприкосновенiи съ Максомъ Штирнеромъ, съ просьбою поделиться со мною своими воспоминанiями и сведенiями объ этомъ забытомъ мыслителе и объ его личности. Въ особенности же просилъ я владельцевъ его рукописей, писемъ и портретовъ предоставить эти предметы, на короткое время, въ мое распоряженiе.

Вскоре я долженъ былъ убедиться, что предпринятая мною работа на самомъ деле оказывается гораздо более трудною, чемъ я первоначально предполагалъ. По полученiи первыхъ, очень краткихъ, ответовъ на мое воззванiе мне стало ясно, что густой туманъ, окутывающiй эту жизнь, можетъ быть разсеянъ только путемъ старательнаго разследованiя, по всемъ направленiямъ, каждаго открывающагося факта.

И вотъ, по мере того, какъ я, идя все дальше и дальше впередъ, все более и более убеждался, что жизнь эта прошла совсемъ просто и безъ всякихъ событiй,-мною стало овладевать не только унынiе, но и большое разочарование. Я ожидалъ встретить что-то необыкновенное-и не нашелъ ничего!.. Неужели жизнь такого великаго человека не должна быть богата великими внешними событiями? Я этого не могъ понять.

Но затемъ, когда я съ каждымъ годомъ сталъ все глубже и глубже вникать въ его поучительный трудъ и, вместе съ темъ, узнавать жизнь этого человека,-мне стало стыдно своего неразумiя, и я призналъ, что эта жизнь и не могла быть иною, чемъ была на самомъ деле. Съ этихъ поръ я уже пересталъ искать въ его бiографiи новыхъ и поразительныхъ фактовъ, а старался только спокойно пополнять ея пробелы.

Теперь я знаю, что жизнь Штирнера вовсе не составляла контраста съ его великимъ произведенiемъ, а напротивъ, была простымъ и яснымъ выраженiемъ его последняго ученiя,-необходимымъ его следствiемъ, безъ всякихъ протчворечiй, внешнихъ или внутреннихъ... Это былъ-эгоистъ, знавшiй, что онъ былъ эгоистомъ!

Три обстоятельства въ особенности содействовали тому, что личность Штирнера была совершенно скрыта отъ взора современниковъ и потомства.

Первое изъ этихъ обстоятельствъ заключалось въ отшельнической и уединенной жизни, какую онъ велъ, за исключенiемъ лишь немногихъ летъ.

Второе коренилось въ томъ огромномъ перевороте, какой произошелъ въ общественной жизни Германiи въ 1848 году и отразился не менее существенными измененiями въ жизни всехъ отдельныхъ личностей, стоявшихъ въ ту пору во главе германскаго радикализма.

Третье обстоятельство обусловливалось своеобразнымъ замкнутымъ характеромъ Штирнера, который, съ одной стороны, никому не сообщалъ никакихъ сведенiй о своей жизни, а съ другой стороны не имелъ столь близкихъ друзей, которые могли бы сообщить о немъ какiя-либо сведенiя въ теченiе кратковременнаго перiода его славы.

Эти-то обстоятельства, вместе съ некоторыми другими случайностями, чрезвычайно затрудняли мою работу, и я смело могу сказать, что каждый отдельный фактъ бiографическаго матерiала мне приходилось выкапывать, по кусочкамъ, изъ-подъ мусора годовъ.

Во всякомъ случае, эту работу необходимо было сделать какъ можно скорее: прошло бы еще летъ двадцать,-и последнiя личныя воспоминанiя о Максе Штирнере и его времени исчезли бы навсегда.

Хотя мои изследованiя часто прерывались вследствiе другихъ, собственныхъ моихъ работъ, однако, я все-таки не упускалъ изъ виду своей цели и медленно, очень медленно, прибавлялъ одну находку къ другой, чтобы иметь возможность положить новый камень въ основу задуманной мною реставрацiи.

Отыскана была сравнявшаяся съ землею могила, а также и домъ, въ которомъ Штирнеръ прожилъ последнiе годы своей жизни. Могила, которой угрожало полнейшее уничтоженiе, была прiобретена на тридцать летъ, Такимъ образомъ, одна находка следовала за другою.

Въ начале 1892 года я, после многолетняго отсутствiя, снова прiехалъ въ Берлинъ, желая лично на месте продолжать свои разследованiя и по возможности скорее ихъ завершить. Я напечаталъ объявленiе о томъ, что я намеренъ прибить памятную доску къ тому дому, въ которомъ жилъ и умеръ Штирнеръ, и положить плиту на его могилу, "чтобы эти внешнiе следы его великой жизни не были совершенно уничтожены временемъ". Къ этому предложенiю все отнеслись въ высшей степени равнодушно. Для устраненiя ошибочнаго толкованiя моихъ намеренiй позволю себе заметить, что въ своемъ решенiи я руководился не сентиментальнымъ чувствомъ, а соображенiемъ о томъ, что я могу такимъ путемъ содействовать полезному распространенiю воспоминанiй о забытомъ мыслителе.

Одинъ только Гансъ фонъ-Бюловъ, который такъ часто обнаруживалъ горячiй интересъ ко всему непризнаваемому толпою, поддержалъ меня въ этомъ намеренiи. Онъ некогда лично зналъ Штирнера всегда былъ восторженымъ поклонникомъ его произведенiя и всеми зависевшими отъ него средствами старался объ осуществленiи моей идеи. Наши сношенiя въ эти незабвенные для меня дни послужили поводомъ къ упоминанiю о Штирнере въ замечательной речи, произнесенной Бюловымъ, въ конце марта, въ Филармоническомъ обществе, въ которой онъ применилъ героическую симфонiю Бетховена къ князю Бисмарку.

14 мая на доме N19 на Philippstrasse была укреплена доска съ следующею надписано позолоченными буквами:

Въ этомъ доме прожилъ свои последнiе дни
МАКСЪ ШТИРНЕРЪ
(Д-ръ Каспаръ Шмидтъ, 1806–1856),
творецъ безсмертнаго сочиненiя:
"Единственный и его собственность"
1845.

Постановка надмогильной плиты оказалась затруднительнее. Дело въ томъ, что единственная гранитная плита, о покупке которой для этой цели можно было говорить, въ виду ея очень недорогой стоимости, объясняемой небольшимъ, едва заметнымъ глазу, недостаткомъ,-оказалась несколько больше предписанныхъ размеровъ, и такъ какъ церковно-приходскiй советъ не разрешилъ поставить ее въ этомъ виде, то пришлось ее соответственно уменьшить. Все это отняло почти два месяца, такъ что плита могла быть, наконецъ, положена на место только 7 iюля. На ней изображено, большими позолоченными буквами, только два слова: "Максъ Штирнеръ".

Обе сказанныя работы произведены были въ мастерской придворнаго каменотеса г. Шиллинга въ Берлине, весьма любезно дошедшаго навстречу моему желанiю уменьшить расходы.

Стоимость доски и плиты составила 469 марокъ; подписка, всего более обязанная старанiямъ Бюлова, дала 438 марокъ.

Обо всемъ этомъ я отдалъ каждому изъ участвовавшихъ подробнейшiй отчетъ. "Разъ-навсегда!" сказалъ я самъ себе.

Между темъ, Штирнеръ началъ, такъ сказать, возрождаться

Упомянутыя внешнiя работы, благодаря которымъ его имя стало повторяться въ печати, посвященiе моихъ стихотворенiй, вышедшихъ подъ заглавiемъ "Буря", и ссылка на него во введенiи къ "Анархистамъ", въ особенности же-то сильное влiянiе, какое съ каждымъ днемъ все больше и больше оказывалъ на молодежь Фридрихъ Ницше,-все это привлекло вниманiе къ сочиненiю Штирнера: его снова стали много читать, часто упоминать, а дешевое изданiе въ составе "Всемiрной библiотеки" Реклама сделало его доступнымъ весьма широкому кругу публики.

Темъ не менее, я все еще не решался выступить публична съ своей работой. Мне все еще казалось, что благопрiятный случай можетъ мне пополнить те или иные пробелы бiографiи, надежда эта, по крайней мере, въ одномъ случае, действительно оправдалась,-и потому я решительно отклонялъ все предложенiя, какiя делались мне по поводу моего труда. Я надеюсь, что теперь мне извинятъ эту сдержанность.

Такимъ образомъ, мой трудъ медленно, но верными шагами мало по малу приходшъ къ концу.

И вотъ, въ ту самую минуту, когда я уже серьезно думалъ закончить собиранiе матерiаловъ и приступить къ ихъ обработке,-въ эту последнюю минуту такъ долго и такъ тщетно ожидаемая случайность открыла мне новый источникъ, и настолько обильный, что одна эта минута заставила позабыть объ усилiяхъ целаго ряда летъ.

Въ начале нынешняго года я получилъ известiе, глубоко меня взволновавшее: Марiя Дэнгардтъ, о которой въ теченiе десятковъ летъ не было ни слуху, ни духу и которую считали давно умершею,-была еще жива! Я почувствовалъ то, что долженъ чувствовать золотоискатель, который долго находилъ только ничтожныя крупинки и вдругъ сразу открылъ богатейшую золотоносную жилу!

Я сейчасъ же поспешилъ въ Лондонъ, где, какъ мне сказали, она жила.

Но для того, чтобы мое дальнейшее изложенiе стало понятно читателю, я прошу его сейчасъ же познакомится съ Марiей Дэнгардтъ и ея жизнью после того, какъ она разсталась со Штирнеромъ, о чемъ разсказано въ последней главе этой книги. Въ особенности же необходимо иметь въ виду полный переворотъ въ ея воззренiяхъ, который только и можетъ до известной степени если не объяснить, то, по крайней мере, осветить мое дальнейшее изложенiе.

Я зналъ, что меня примутъ вовсе не съ распростертыми объятiями и что я, можетъ быть, встречу даже серьезныя затрудненiя; но я никакъ не ожидалъ, что мне придется вернуться въ Берлинъ почти безъ всякихъ результатовъ.

А между темъ, произошло именно то, чего я вовсе не ожидалъ. Марiя Дэнгардтъ, предупрежденная о моемъ желанiи переговорить съ нею и подробно осведомленная о причинахъ и основанiяхъ этого желанiя, решительно отказалась видеть меня и говорить со мною.

Можно ли, спрашивала она моего посредника, "привлекать ее въ свидетельницы жизни человека, котораго она никогда не любила и не уважала"е

Я былъ этимъ въ высшей степени пораженъ и оскорбленъ; но этотъ раздражительный ответъ сталъ мне до некоторой степени понятенъ, когда я узналъ о решительномъ перевороте, который уже за много летъ передъ темъ обнаружился въ ея воззренiяхъ, и о томъ образе жизни, какой она вела со времени своей разлуки съ мужемъ.

Темъ не менее, я все-таки еще не считалъ своего дела окончательно проиграннымъ.

Я еще разъ обратился къ ней съ письмомъ. Я разсказалъ ей о своихъ многолетнихъ и, сравнительно, мало успешныхъ разысканiяхъ и старался уверить ее, что, при всемъ моемъ поклоненiи и любви къ Штирнеру, я далекъ отъ намеренiя дать прiукрашенное изображенiе его личности, а наоборотъ, забочусь единственно о томъ, чтобы узнать всю правду объ его жизни; я старался показать ей, какъ много она можетъ принести пользы, никому не причиняя вреда, и, не повторяя своей просьбы о личномъ съ нею свиданiи, просилъ ее только дать по крайней мере, письменный ответъ на приложенные несколько вопросовъ.

Судя по тому, что я уже успелъ за это время узнать, я думалъ, что и на эту последнюю мою просьбу ответомъ будетъ тотъ же отказъ.

Но г-жа Шмидтъ на некоторые изъ моихъ вопросовъ все таки ответила. Хотя въ этихъ ответахъ не было никакихъ новыхъ фактовъ, никакихъ указанiй на новые источники,-очень многое она "позабыла",-но все-таки, они представляли для меня большую ценность, и я воспользовался ими въ своей книге, какъ и всеми прочими сообщенiями, съ самою строгою добросовестностью.

Что же было делать? Следовало ли мне поставить внезапно открывшiйся предо мною новый образъ на место стараго, который самъ собою, черта за чертой, безъ всякихъ противоречiй возникалъ изъ свидетельскихъ показанiй столь многихъ лицъ, или я долженъ былъ оставить этотъ старый образъ въ томъ виде, въ какомъ онъ уже обрисовался? Я остановился на этомъ последнемъ решенiи, но, вместе съ темъ, решилъ не скрывать ни одного изъ упрековъ и резкихъ обвиненiй Марiи Дэнгардтъ. Такъ это и было мною исполнено.

Здесь я упомяну только о двухъ полученныхъ отъ нея ответахъ. Въ одномъ изъ нихъ она говоритъ, что Штирнеръ былъ слишкомъ эгоистиченъ и потому не имелъ настоящихъ друзей. Входить теперь въ ближайшее обсужденiе этого вопроса нетъ надобности, такъ какъ это будетъ сделано въ дальнейшемъ моемъ изложенiи. Во второмъ ответе-на вопросъ о характере Штирнера,-сказано только два слова: онъ былъ "very sly" (очень лукавый).

Резкая горечь этихъ, а также и другихъ ответовъ, которые, впрочемъ, даны были лишь на некоторые вопросы и притомъ, большею частью, очень кратко, не смягчается ни однимъ добрымъ словомъ.

Въ конце листа г-жа Шмидтъ написала следующее: "Мери Смитъ торжественно заявляетъ, что она не будетъ входить ни въ какую дальнейшую переписку по этому предмету и уполномочиваетъ  г. N возвращать все подобныя письма ихъ собственникамъ. Она больна и готовится къ смерти". После этого заявленiя всякая дальнейшая попытка сношенiй, если бы даже она и была возможна, сама собою устранялась.

Я не оспариваю права г-жи Шмидтъ поступать такимъ образомъ. Но если она говоритъ, что "никогда не любила и не уважала" Штирнера, то этимъ, конечно, даетъ право спросить: почему же, въ такомъ случае, она вышла за него замужъ? Ведь къ этому, вероятно, ее никто не принуждалъ и даже не уговаривалъ?

Я бы очень желалъ, чтобы появленiе въ светъ этой бiографiи побудило г-жу Шмидтъ отказаться отъ своего решенiя хранить молчанiе и послужило бы для нея поводомъ, пока еще не поздно, еще разъ и подробнее высказаться о своихъ отношенiяхъ къ покойному. Къ сожаленiю, на это нетъ почти никакой надежды.

Совершенно несомненнымъ представляется только одно: она никогда не понимала своего мужа. Действительно ли она прочла когда-нибудь то сочиненiе, которое онъ ей посвятилъ? Въ этомъ можно усомниться, видя, что воспоминанiе объ его великихъ истинахъ не могло удержать ее отъ возврата въ тотъ мракъ, изъ котораго она пыталась выйти въ юности. Можетъ быть, одна уже эта истина заставила бы ее одуматься: "Не зови людей грешниками,-они не грешны; ты одинъ творишь грешниковъ; ты, мечтающiй о любви къ людямъ,-именно ты самъ бросаешь ихъ въ грязь греха... Я же говорю тебе, что ты никогда не видалъ ни одного грешника,-ты только грезилъ о немъ".

Ея слухъ, конечно, воспринималъ эти слова; можетъ быть, даже ея сердце билось при нихъ быстрее обыкновеннаго; но ея умъ никогда ихъ не воспринялъ, и они никогда не были плотью и кровью ея поступковъ. Поэтому-то она и могла забыть ихъ до последней буквы.

А онъ? Какъ могъ онъ до такой степени обмануться относительно пределовъ ея разуменiя, относительно силы ея способностей, и поставить ея маленькое имя рядомъ съ своимъ передъ взорами столетiй? Была ли это прихоть, шутка или минутное побужденiее Или онъ и въ самомъ деле въ то время верилъ, что она достаточно сильна и можетъ исследовать за нимъ черезъ холодныя и суровыя сферы мысли къ самой высокой вершине?

Этого я не знаю. Но ни въ одномъ будущемъ изданiи его сочиненiя имя Марiи Дэнгардтъ не должно бы стоять рядомъ еъ его именемъ.

Желанiе разсказать жизнь человека, до такой степени окутаннаго мракомъ забвенiя, было, конечно слишкомъ смелымъ. Многiе даже и теперь, вероятно, назовутъ его такимъ. Но если смелость нуждается въ оправданiи, то въ данномъ случае она оправдывается любовью къ делу. Безъ такой любви смелость была бы, конечно, дерзостью; но безъ такой любви я никогда не могъ бы и достигнуть того, чего достигъ теперь. А потому никто другой не въ состоянiи былъ бы и исполнить эту работу.

Жизнь Макса Штирнера распадается на три перiода, которые, выражаясь тривiально, можно назвать перiодами восхожденiя, пребыванiя на высоте и нисхожденiя. Первый перiодъ обнимаетъ собою его юность и жизнь до окончанiя его преподавательской деятелъности (1806–1845), второй-годы появленiя въ светъ его сочиненiя (1845–1846); третiй – время забвенiя и заброшенности, до самой его смерти (1846–1856).

Впрочемъ, въ своей книге я долженъ былъ принять, въ отношенiи первыхъ двухъ перiодовъ, более дробныя подразделенiя,

Первый перiодъ я разделилъ на две части: за изображенiемъ юности Штирнера следуетъ здесь изображенiе его учебныхъ и преподавателъскихъ занятiй, причемъ для того, чтобы все время оставаться въ пределахъ Байрейта, я включилъ въ первую же главу и время, проведенное имъ въ гимназiи. Эта первая глава основывается на внешнихъ датахъ, которыя почти полностью возстановлены, и я не думаю, чтобы въ будущемъ она могла подвергнуться каким-либо существеннымъ исправленiямъ. Иное дело-глава вторая. Если оказалось возможнымъ вполне точно установить время пребыванiя Штирнера въ университете, даты его зкзамена и перваго временнаго назначенiя, точно такъ же, какъ и дату его перваго брака, и определить перiодъ его деятельности въ качестве преподавателя въ женскомъ учебномъ заведенiи, то все-таки, въ этомъ отделе бiографiи остаются два темныхъ вопроса, изъ которыхъ въ особенности безпокоитъ меня второй. Первый изъ этихъ вопросовъ относится къ 1830–1832 гг.е когда Штирнеру снова помешали окончить университетскiя занятiя. Каковы именно были те семейныя обстоятельства, которыя послужили для него препятствiемъ? Мы знаемъ, что изъ указанныхъ двухъ годовъ одинъ годъ онъ прожилъ въ Кульме, другой – въ Кенигсберге; но когда именно онъ былъ въ томъ или другомъ городе? Второй вопросъ касается пробела въ 1837–1839 гг. Прошенiе Штирнера о назначении на должность, по выдержании экзамена и по окончанiи пробнаго перiода, было отклонена. Мы знаемъ, когда онъ женился. Но относительно его деятельности въ теченiе указаннаго короткаго времени мы находимся въ полномъ неведенiи, если не предположить, что онъ занимался въ ту пору частными уроками. Объ его семейныхъ отношенiяхъ мы также знаемъ весьма мало. Фигура его матери въ эти годы является особенно неясною. Где она жила? когда умерла? Желательно было бы отыскать хотя бы одного живого свидетеля той поры. Но на такую счастливую случайность нетъ почти никакой надежды.

Совсемъ иную картину представляютъ, два года второго перiода. Искомый нами человекъ прiобретаетъ определенный жизненный образъ. Мы знаемъ, какъ онъ живетъ, мы видимъ его въ обществе другихъ людей. Эти "другiе люди" по праву и во многихъ отношенiяхъ интересуютъ насъ; а такъ какъ они составляютъ около Штирнера большой, замкнутый кругъ, но особая глава посвящается изображенiю "вольницы", собиравшейся у Гиппеля. Ведь, не будь ея, у насъ не было бы и последнихъ личныхъ воспоминанiй о Штирнере! Отъ изображенiя же собственно исторiи того времени я считалъ себя въ праве отказаться: ведь Штирнеръ, хотя и былъ сыномъ своего века, не принималъ участiя въ общественной жизни и никогда активно не вмешивался въ ея теченiе.

Благодаря "вольнице", мы, наконецъ, подходимъ къ нему близко и получаемъ возможность сказать, кто былъ Максъ Штирнерь. Онъ возстаетъ передъ нами, при всей своей сдержанности, уже въ лице осязательнаго образа; а рядомъ съ нимъ стоитъ она,-его возлюбленная, Марiя Дэнгардтъ.

Отъ его личности прямой переходъ-къ его сочиненiю. Здесь сделана попытка уяснить, въ чемъ именно заключается его сила и значенiе, въ чемъ-его безсмертiе; это-не больше, какъ попытка, которая не должна была переступать известныхъ пределовъ.

Третiй перiодъ составляетъ содержанiе последней главы книги. Въ этой главе представлено последнее десятилетiе его жизни, самое замечательное и самое непроницаемое. Живой образъ ускользаетъ отъ насъ. Кажется, будто вечернiя тени уже облекаютъ его собою, – и мы уже неясно видимъ его очертанiя, хотя и точно знаемъ, куда онъ идетъ. Семья вымерла, съ друзьями онъ самъ разстался,-и кто могъ бы дать намъ свидетельскiя показанiя о человеке, котораго уже забыло его собственное время?

Онъ ушелъ отъ насъ и ничего не оставилъ после себя, кроме своего безсмертнаго сочиненiя. У насъ нетъ ни одного его изображенiя; да такого никогда и не было, такъ какъ даже Марiя Дэнгардтъ его не имела и никогда не видала. Его рукописи, насколько мне известно, утеряны и уничтожены...

Еще одно слово о методе моего труда.

Онъ заключался, прежде всего, въ разыскиванiи и собиранiи матерiаловъ. При этомъ следовало не только до последней возможности идти по следамъ искомаго, а также и всякихъ иныхъ сведенiй, если только существовала хоть тень какой-нибудь надежды, что эти следы могутъ привести на настоящiй путь, но приходилось подробно разследовать также и всю литературу того времени, чтобы найти въ ней какiя-нибудь точки опоры. Само собою разумеется, что эта последняя, при своей сравнительной безуспешности наиболее утомительная, часть работы не могла идти по всемъ направленiямъ, и потому нетъ ничего невероятнаго, что кто-нибудь, перерывая для подобной же цели эти груды пыльной бумаги, можетъ случайно натолкнуться на имя "Штирнера", хотя едва ли встретитъ его подъ сочиненiями самого Штирнера.

Другая, более прiятная, частъ работы заключалась въ разборе и обработке матерiаловъ. Здесь нужно было отделять ложь отъ правды, неважное отъ важнаго, и прежде всего – найти для своего изложенiя такую форму, при которой книга, по крайней мере, сравнительно, читалась бы легко, нисколько не поступаясь при этомъ истиною.

Я долго колебался, следуетъ ли мне присоединить къ результатамъ своего изследованiя такъ называемое "указанiе источниковъ". Я этого указанiя не далъ, во-первыхъ, потому, что я не думаю, чтобы оно служило нагляднымъ свидетельствомъ основательности труда, а во-вторыхъ-потому, что эти безчисленныя примечанiя, прерывающiя текстъ и загромождающiя собою страницы книги, делаютъ ее неудобочитаемою. Есть страницы, на которыхъ не только каждое предложенiе, но иногда каждое слово въ предложенiи должно было бы сопровождаться подобнымъ примечанiемъ, а отъ этого и объемъ книги увеличился бы почти вдвое. Отнести же эти примечанiя въ особое прибавленiе значило бы-некрасиво испестрить весь текстъ множествомъ цифръ.

Несмотря на отсутствiе примечанiй, я думаю, что читатель поверитъ мне "на слово", что все даты и факты установлены съ величайшею тщательностью, какая только была возможна. Фантазiй нетъ нигде, предположенiя допускаются лишь очень редко и осторожно, такъ какъ мне казалось, что лучше оставить открытые пробелы, нежели искусственно пополнять ихъ въ ущербъ правде изображенiя. Повсюду я могъ пользоваться только отдельными мелкими подробностями; въ отношенiи многихъ изъ нихъ мне приходилось разследовать ихъ источники. Въ техъ случаяхъ, когда я прямо заимствовалъ какое-нибудъ выраженiе, и оно представлялось мне настолько характернымъ, что я желалъ указать его автора,-я это и делалъ съ помощью вносныхъ знаковъ. Такимъ образомъ, я каждый фактъ могу подтвердить доказательствами,-и я сделаю это, если только въ печати высказано будетъ какое-либо сомненiе съ такой стороны, которая, въ моихъ понятiяхъ, имеетъ на это право. На всякiя же прочiя нападенiя я отвечу обычнымъ молчанiемъ.

Если многiя мелкiя подробности, какъ напримеръ, перечисленiе многихъ именъ въ третьей главе, квартиръ Штирнера-въ шестой и т.п., покажутся кому-нибудь излишними и смешными, то пусть вспомнятъ, что этими сообщенiями я надеюсь вызвать пополненiе многихъ еще остающихся незаполненными пробеловъ, и что они хотя и не интересны, но служатъ полезнымъ средствомъ для указанной цели и потому сделаны намеренно. Именно такого рода мелочныя подробности дали мне возможность, при последовательномъ примененiи усвоеннаго мною метода, достигнуть известныхъ резулътатовъ.

Проследить влiянiе Макса Штирнера до настоящаго времени и указать то положенiе, какое онъ ныне снова занялъ, значило бы перейти далеко за пределы этой книги. Это вовсе не входило въ мои намеренiя. Этого рода работы, безъ сомненiя, когда-нибудь будутъ исполнены и изданы,-хотя, быть можетъ, уже не мною.

Первая изъ указанныхъ задачъ необыкновенно трудна. Влiянiе Штирнера можетъ быть съ полною ясностью и безспорностью указано въ произведенiяхъ только такихъ писателей, которые сделали его ученiе объ эгоизме своею собственностью и развиваютъ его во всехъ направленiяхъ, въ особенности указывая на то, въ какомъ резкомъ противоречiи находится это ученiе о самодовлеющей личности со всеми государственными теорiями, въ какой бы форме оне въ новейшее время ни проявлялись. Это, конечно, вовсе не значитъ, что Штирнеръ не довелъ до окончательнаго заключенiя даже и одной изъ своихъ идей; но ему приходилось быть осмотрительнымъ въ своихъ прямыхъ нападкахъ, если онъ не желалъ самъ разрушить свое созданiе. Продолжатели его идей являются самыми индивидуалистическими анархистами въ мiре. Могущество этихъ идей определяется не числомъ ихъ приверженцевъ, а ихъ значенiемъ. Поэтому указанная работа должна прежде всего направиться къ ближайшему изученiю ихъ стремленiй и заняться ими основательнее, чемъ это до сихъ поръ считалось нужнымъ.

Еще менее могъ я думать о томъ, чтобы входить въ анализъ немногочисленныхъ статей, появившихся въ последнiе годы. Авторы этихъ статей едва ли поняли Штирнера лучше, нежели критики 40-хъ годовъ. Среди нихъ нетъ ни одной работы, которая заслуживала бы серьезнаго вниманiя. Лучше другихъ-те статьи, которыя ограничиваются однимъ лишь изложенiемъ мiросозерцанiя Штирнера, не присоединяя къ нему никакихъ собственныхъ разсужденiй.

Все эти статьи находятся въ более или менее непосредственной связи съ деятельностью Фридриха Ницше. Никто более меня не восхищается упорнымъ мужествомъ этого человека, его горделивымъ пренебреженiемъ ко всемъ традицiоннымъ авторитетамъ и проявляющеюся иногда силою его речи; но ставить этотъ вечно колеблющiйся, постоянно самъ себе противоречащiй и почти безпомощно шатающiйся между истиною и ошибками, заблуждающiйся умъ наравне съ глубокимъ яснымъ, спокойнымъ и увереннымъ генiемъ Штирнера,-это нелепость, не заслуживающая серьезнаго опроверженiя. Подобныя вещи возможны только въ такое время, какъ наше, жадно хватающееся за все, что попадаетъ ему подъ руку въ его неясныхъ вожделенiяхъ относительно будущаго. Я заметилъ, что большинство поклонниковъ Ницше отзывается о Штирнере съ какимъ-то холоднымъ и въ высшей степени комическимъ чувствомъ собственнаго превосходства: они не могутъ вполне довериться этому гиганту и втайне побаиваются его строгой логики. Читая Ницше, имъ приходится меньше думать: ихъ убаюкиваетъ его языкъ, а настоящiй-то Ницше большею частью остается для нихъ совершенно чуждымъ. Но карликамъ нравится играть мишурными венцами. Пусть играютъ! Лихорадочное увлеченiе Ницше, однако, начинаетъ уже проходить. Придетъ день,-и "сверхчеловекъ" разобьется объ "Единственнаго".

Старые ученики и друзья Фейербиха,-Рау, Болинъ, Дюбокъ,-также все еще стараются, отъ времени до времени обезопасить своего любимаго учителя отъ Штирнера и прикрыть имъ самимъ обнаруженныя слабыя места. Тщетное старанiе: фейербаховскiй человекъ уже давно скончался.

Еще несколько замечанiй, которыя кажутся мне вынужденными.

Философъ Эдуардъ фонъ-Гартманъ недавно заявилъ притязанiе на то, будто онъ "вновь открылъ" Штирнера. Для оценки этого притязанiя достаточно указать на то, что Гартманъ говоритъ о Штирнере въ своей "Феноменологiи нравственнаго сознанiя" и въ своей "Философiи Безсознательнаго". Не эти упоминанiя извлекли Штирнера изъ забвенiя. Еще более позднее, мимолетное сужденiе о Штирнере въ статье Гартмана о "новой нраветвенности" Ницше, въ "Preussische Jahrbucher" за май 1891 года, относится къ тому времени, когда мои занятiя Штирнеромъ стали уже приносить свои первые плоды.

Другого рода замечанiе должно быть сделано о сочинительнице появившагося въ 1895 году въ Дрездене романа "Огненный столпъ", подъ псевдонiмомъ Лео Гилъдекъ (ее зовутъ Леонiя Мейергофъ), которая оставила безъ опроверженiя наглую рекламу, будто въ этомъ романе, въ лице его героя, изображается "земное странствiе" Штирнера. Необходимо решительно предостеречь читателей и указать, что изображенная въ этомъ романе личность не имеетъ съ действительнымъ Штирнеромъ совершенно ничего общаго.

Наконецъ, я не могу пройти молчанiемъ и "краткое введенiе", написанное некимъ господиномъ Паулемъ Лаутербахомъ для Рекламовскаго изданiя книги "Единственный и его собственность". Произвольное сопоставленiе всевозможныхъ "род ственныхъ" мыслителей и лишенныя всякой критики цитаты изъ ихъ сочиненiй могутъ принести гораздо больше вреда, нежели пользы. Созданная такимъ образомъ путаница темъ более заслуживаетъ сожаленiя, что именно это изданiе надолго останется наиболее доступнымъ для широкаго круга читателей. Къ тому же, широковещательный, съ претензiями на остроумiе, стиль этого введенiя представляетъ весьма непрiятную противоположность прозрачно-ясной, словно резцомъ обработанной, речи самого сочиненiя Штирнера.

Почти непроницаемый покровъ, скрывавшiй отъ насъ жизнь Макса Штирнера, все еще не упалъ,-и мы должны навсегда отказаться отъ надежды увидеть его образъ при полномъ дневномъ освещенiи, какъ живой.

Но покровъ этотъ, все-таки, сталъ более прозрачнымъ, и этотъ образъ представляется намъ теперь уже не столь чуждымъ, какъ прежде; бываютъ минуты, когда намъ кажется, что мы подошли къ нему совсемъ близко: мы слышимъ Штирнера говорящимъ въ его сочиненiи.

Его жизнь служитъ новымъ доказательствомъ того, что действительно безсмертны не те, кто громко нашумелъ въ свое время, не любимцы толпы, а те уединенные и неутомимые изследователи, которые своимъ тихимъ трудомъ указываютъ новые пути судьбамъ человечества.

Среди этихъ-то людей и стоитъ Максъ Штирнеръ. Онъ присоединился къ Ньютонамъ и Дарвинамъ, а не къ Бисмаркамъ.

Об авторе

Маккей Джон Генри

Немецкий писатель и поэт. Родился в Гриноке (Шотландия). После смерти отца, с двухлетнего возраста жил и воспитывался в Германии. Занимался книжной торговлей, слушал университетские курсы, затем увлекся литературным творчеством. В 1885 г. опубликовал свой первый цикл стихов «Песни гор», посвященный оставленной в детстве Шотландии. Получил известность после выхода сборников стихов «Arma parata fero» (1886) и «Буря» (1888); после выхода в свет последнего Маккея стали называть «Певцом анархии». В 1891 г. выпустил роман «Анархисты», повествовавший об анархистском движении конца XIX в. и выдержавший десятки изданий на многих языках. С 1890 г. стал ведущим представителем анархо-индивидуалистического течения в Германии, издавал «Листки индивидуалистического анархизма», а с 1905 г. — серию книг «Пропаганда индивидуалистического анархизма».

Джон Генри Маккей не принадлежал к доминирующему в анархистском движении анархо-коммунистическому течению, а был сторонником идей Б. Таккера, индивидуалиста «анархо-капиталистического» толка. Идеалом политического устройства Маккей считал безгосударственное общество мелких частных собственников, строящих отношения на основе свободного договора и свободных союзов. Наибольший интерес для читателя представляет книга о жизни и творчестве основоположника радикального индивидуалистического течения в анархизме Макса Штирнера, в которой были собраны практически все свидетельства, связанные с именем последнего. Книга была издана в 1898 г. и выдержала большое число переизданий во многих странах, в том числе и в России.